(Лев Данилкин. Клудж)
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 3, 2017
Лев Данилкин. Клудж. М., «Рипол Классик», 2016, 384 стр.
В двухтысячных Лев Данилкин был, пожалуй, главным
связным между литературой и читательской аудиторией, хотя и странно такое
говорить об обозревателе журнала «Афиша» в журнале «Новый мир». И все же это
несомненно так. Данилкин не только во всеуслышание объявил расцвет русской
литературы в середине десятилетия, но и каталогизировал этот расцвет с почти
маниакальной дотошностью. Кроме «Афиши» он писал в Playboy, «Ведомости»,
GQ, а иногда казалось, что везде. В 2006, 2007 и 2009-м журнальные
обзоры и рецензии Данилкина собирались в отдельные книги: «Парфянская стрела»,
«Круговые объезды по кишкам нищего», «Нумерация с хвоста». Вероятно, по мысли
издателей эти дайджесты были призваны сохранить для менее активных читателей
урожай года и превратить все, что в него попало, в лонгселлеры — недаром и сам
Данилкин тогда уверял, что у русской литературы вырос «длинный хвост». Однако,
едва выйдя, сборники оказались мартирологами: за следующее десятилетие так и не
появилось русского «международного хита», о котором Данилкин вслух мечтал на
протяжении многих лет, большинство его героев выдохлись на короткой дистанции,
а от тех немногих, кто составляет сегодня условный пантеон «Большой книги»,
прорывов, очевидно, ждать уже не стоит.
К десятым Данилкин разочаровался или просто устал,
почти исчезнув с медийных радаров и выступая только по особому случаю
(исключением стал недавно закрывшийся The Prime Russian Magazine, но
охват его аудитории тоже говорил скорее об эскапизме). Теперь он пишет ЖЗЛ.
После неудачного с точки зрения продаж «Человека с яйцом» о необъяснимо любимом
критиком Проханове вышел более понятный и предсказуемый «Юрий Гагарин». В этом
году «Молодая гвардия» выпускает давно анонсированного «Владимира Ленина»[1]. В
неопределенном будущем маячит биография нового данилкинского увлечения:
академика Фоменко. Но, несмотря на этот явный отход от критических дел,
минувшей осенью в серии «Лидеры мнений» издательства «Рипол классик» у Льва
Данилкина неожиданно вышел сборник «Клудж».
Структурно «Клудж» (с подзаголовком «Книги. Люди.
Путешествия») — не книга критики, а сборник разношерстной публицистики: текстов
о литературе здесь примерно половина. Главный среди них — собственно «Клудж»:
основательный обзор русского литературного процесса за первое десятилетие XXI
века, написанный для «Нового мира»[2]. Если
верить Данилкину, в конце 90-х никто не мог представить того, как будет
выглядеть литературный процесс 2000-х: в рейтингах доминируют новинки
отечественного производства; состав русскоязычных писателей обновляется и
молодеет; стилисты и экспериментаторы отходят на второй план, уступая крепким
реалистам и романам-с-идеями; качественная беллетристика не котируется на
рынке, поэтому так и остается редкостью; новый литературный канон, канонический
центр или «хотя бы общепринятая средняя полоса» не формируются, зато
«литература стала слишком большой и слишком разнообразной — настолько, что
можно утверждать: такой разной она не была никогда, каким бы невероятным это ни
казалось».
Теперь общим местом стали разговоры о стагнации
русского литературного процесса, сжатии литературного поля, и, читая «Клудж»,
приходится с удивлением констатировать, каким коротким и, в сущности,
бесплодным был расцвет, описанный критиком. Сегодня крупные отечественные
литературные премии по-прежнему получают реалисты всех мастей, они же попадают
в рейтинги продаж; социальность, автобиографизм, темы государства, большой
истории и маленького человека по-прежнему занимают писательские умы, хотя
называть их актуальными все труднее; герои типа «воин» и «художник» все еще
остаются рабочими инструментами литераторов — только вот никакого великого
разнообразия не видно уже давно. Да и сам бренд «современная русская
литература» оказался модным ненадолго. Описывая издательскую историю этого
периода, Данилкин вспоминает: «В третьей трети нулевых, когда стало ясно, что
потенциал „своих” писателей в качестве дойных коров может быть даже больше, чем
у иностранных, к мелким издательствам подключились крупные концерны». В третьей
трети десятых в такую ситуацию, как и в невероятное расширение литературного
поля, уже трудно поверить. Большинство имен блестящих стилистов и новых гениев,
которые Данилкин перечисляет в своем обзоре, если и не стерлись из
информационного поля, то отошли на задний план, уступив обозначившимся еще
10-15 лет назад фаворитам «Вагриуса»/«Редакции Елены Шубиной». Данилкин
называет свой обзор словом «клудж», которое означает некорректно сделанную
компьютерную программу, работающую по чистой случайности. «Клуджем», по его
мнению, стала и литература нулевых. «Русская литература не должна была
производить „великие национальные романы”, она должна была выполнять другую,
более соответствующую изменившимся обстоятельствам программу, она вообще не
должна была работать, если уж быть совсем честными; не должна была — однако,
черт его знает почему, все-таки работала». Правда, здесь стоит упомянуть, что
великим национальным романом из нулевых Данилкин называет «Матисс» Александра
Иличевского, который, мягко говоря, в учебники так и не вошел. Но это уже
мелочи.
Остальные «литературные» тексты сборника — это в
основном полуочерки-полуинтервью с писателями: Алексеем Ивановым, Дмитрием
Быковым, Александром Иличевским, Владимиром «Адольфычем» Нестеренко, Сергеем
Самсоновым, Джулианом Барнсом, Мишелем Фейбером, Леонидом Парфеновым, Николаем
Свечиным, Павлом Пепперштейном, Антоном Понизовским. К каждому Данилкин находит
свой подход, проводя с героем будущего текста столько времени, сколько
возможно: Барнсу хамит у него дома, чтобы вызвать живую реакцию; с Быковым
пьет, чтобы выудить откровенные байки; с Ивановым проводит несколько дней в Перми
и окрестностях, чтобы увидеть «сердце Пармы»; с Адольфычем изучает территорию
его мафиозных владений. В каждом из этих разговоров чувствуется, что Данилкин
готов пообщаться с писателем в первый и последний раз, пусть и разругавшись
вдрызг, но вытащив из него что-то такое, с чем нестыдно вернуться за
компьютер. В этом жанре Данилкин
работает как настоящий журналист, руководствуясь главным принципом — все для
читателя. А дружба с писателями — лишь соблазн, мешающий работе (об этом,
кстати, есть отдельный текст, посвященный тому, как началась и закончилась
дружба критика Данилкина с беллетристом Ч., в котором без труда узнается Борис
Акунин). Еще часть текстов можно охарактеризовать, например, как
гонзо-культурологические: о секрете успеха скандинавского детектива, о роли
Самары как «второй Москвы», о причинах популярности Джеймса Бонда и парков
аттракционов, о съезде неоопричников и других несистематизируемых феноменах.
Значительную часть сборника занимают рассказы о
путешествиях. И если читателю, пришедшему за книжным Данилкиным, кажется, что
это совсем уже тексты в нагрузку, стоит вспомнить, что травелоги писателей —
тоже вполне себе заслуженная литературная традиция. А в том, что Данилкин — не
только критик, но и писатель, сомневаться не приходится. Как писал Д. И.
Писарев о феномене Белинского, «можно быть знаменитым писателем, не сочинивши
ни поэмы, ни романа, ни драмы»[3]. С такой эрудицией, мастерством жонглировать
словами и явным авантюризмом, какими обладает Данилкин, просто не может не
стать тесно внутри сугубо публицистического жанра, даже если из него торчат уши
Хантера С. Томпсона. А еще — с такой оптикой, как бы это слово ни поистерлось в
последнее время. Человека, который начинает текст словами «танцующий
Пепперштейн похож на свастику», просто невозможно оценивать «в общем ряду».
Данилкин путешествует в Эфиопию по следам Индианы Джонса; в Йемене учит своего
водителя Сулеймана флиртовать по смс и узнает, что попасть в плен к местным не
так уж страшно — «ну, в худшем случае потеряете полгода»; в Иране обнаруживает,
насколько эта страна демонизирована средствами массовой информации, в то время
как она же — ключ к будущему всего мира; на Галапагосах наблюдает за живностью
и пытается угадать, что здесь на самом деле увидел Дарвин; в Китае учится есть
замороженные куриные лапы, не теряя лицо… Данилкин, который писал так много
книжных обзоров, что завоевал звание первого книжного червя России, оказался
идеальным путешественником, готовым одновременно рискнуть и прожить
непредсказуемый сюжет, как будто это тоже всего лишь книжка — и, ну да, в
худшем случае потеряешь время, а не жизнь.
Двум текстам — «Первый год с Лениным» и «Питчинг» —
стоит уделить особое внимание, потому что они, а еще последнее эссе,
посвященное отношениям Данилкина с сыном, рисуют горизонт будущего, в то время
как все остальные истории — багаж прошлого. «Я полжизни занимался тем, что
выбирал хорошие книжки, и в какой-то момент — по косвенным признакам, так
астрономы догадываются о существовании сверхмассивных объектов, не испускающих
света из-за чересчур значительной гравитации, — понял, что пора бы мне взяться
за полное собрание сочинений Ленина», — так Данилкин начинает рассказ (можно
считать его рецензией, рассчитанной на самых отчаянных читателей) о «странном
эксперименте с неочевидными результатами», который включал чтение 55-томника,
вылившегося в написание биографии отца русской революции. «Питчинг» вообще
написан в жанре стэндапа: это монолог
критика, который пытается убедить некого издателя или инвестора поддержать его
идею написать биографию академика Фоменко. Причем рассказ начинается с семейной
истории в 1980-х и заканчивается тем, как после знакомства с Фоменко Данилкин
нашел в его теории возможность продемонстрировать, что «правда непостоянна».
Оба этих эпизода отдают веселым и тревожным безумием, но в то же время помогают
выстроить сюжет «Клуджа» в целом, если читателю вообще требуется сюжет. На фоне
литературных дайджестов и толстых биографий Данилкина «Клудж» поначалу может
показаться проходным, чуть ли не случайным собранием остатков, который издатели
слепили из того, что попалось под руку. На деле же эта книга — явная
автобиография, что в маленьком, но заметном буме критических книжек прошлого
года сближает ее со сборником Анны Наринской «Не зяблик». Однако главный сюжет
сборника Наринской — все-таки общественный: она прямо обращается к читателю,
призывая его разделить авторское беспокойство за «нас». Данилкин же, осмысляя
культурные феномены в любой точке планеты и связывая их с помощью сколь угодно
причудливого инструментария, остается человеком в футляре, отодвигая
общественную повестку на комфортное расстояние размытого задника.
Если в самом деле считать «Клудж» автобиографией,
несмотря на разрозненность ее линий, можно прочитать его и как ответ на вопрос
«Почему Лев Данилкин перестал быть критиком?» или даже как предупреждение
любому, кто решится занять его место. Известно, что как только хобби
превращается в профессию, оно лишает удовольствия. Известно, что критикам
трудно испытать ту же радость, что непрофессиональным зрителям или читателям.
Известно, что острота ощущений требует постоянного затачивания, усиленного
давления, большего погружения. И вот
человек, уже обошедший городской рынок с бывшим бандитом и увидевший, как
умирает старейшая черепаха Галапагосов, обнаруживает, что литературный рассвет,
который он заметил, описал и приготовился ждать новых лучей, оказался
фотообоями. Что делать дальше? Например, засесть за чтение 55 томов, которые,
скорее всего, не прочитал целиком ни один человек в мире, найти рациональное
зерно в теории ученого безумца и показать сыну мир. «Пространства, экзотика,
кругозор, география, списки — все это в конце концов забудется; что останется,
так это истории про нас самих, которые рано или поздно сложатся в Историю», —
пишет Данилкин в финальном эссе сборника. В свои сорок с хвостиком он успел
стать уже бывшим главным литературным критиком страны, объехать чуть ли не всю
планету и взять интервью у персонажей, которых проще было выдумать, чем найти.
Большой соблазн сказать, что секрет его жизненной стратегии кроется в слове
«клудж». Но, скорее всего, он просто умеет любить все эти истории так, что
русской литературе стоит поучиться.