стихи
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 1, 2017
Бахыт Кенжеев родился в 1950 году в Чимкенте. Окончил химфак МГУ. Поэт, прозаик,
эссеист. Лауреат нескольких литературных премий, в том числе новомирской премии
«Anthologia» (2005) и «Русской Премии» (2009). Живет в Нью-Йорке и в
Москве. Постоянный автор «Нового мира».
* * *
Всякая вещь на свете есть рукописный знак
препинания, а вернее — озимый злак.
Не ропща, умирает, обогащая культурный слой,
и прорастает в апреле, помучившись под землёй.
Все путём, дружок. И когда ты в дурацкой злобе сходишь с
ума
от неверия, выпей браги, расслабься, мудрея
не по годам,
потому что книга есть небогатая вещь письма,
а скорбящий муж есть неграмотный молодой Адам.
Да и ты прорастаешь, безропотно голосуя «за»,
похрапываешь, обнимая жену, мой невесёлый брат,
то есть стоишь навытяжку, на мокром месте глаза,
и держишь за руку жизнь у замкнутых райских врат.
* * *
Сплю без снов, но однажды воскреснув, заговорю,
в серой рубахе до пят, обратясь
постаревшим лицом к луне,
не о том ли, как мертвую голову тянет к газовому фонарю,
или о том, как сто лет назад, исходя восторгом, летал во
сне.
Выгляну из окна (я домосед, сидячее существо).
Молодые друзья-казахи давно называют меня «аке».
Дергает тонкой шеей знакомый безумец у моего
подъезда, гуляя с ручным ротвейлером на кожаном поводке,
проповедует нищим духом, то лая, то бормоча.
Хорошо бы вслушаться — говорящие все равны
перед Господом, тем, который рубит сплеча,
словно праведный судия, не разбирая раскаянья и вины.
Наклонясь над
пропастью, выдохну: говори
хотя бы о том, что в смерти особого смысла нет,
что выходят в море немногословные рыбари
и осеннюю рыбу-нож, в просторечии сайру, ловят на синий
свет.
* * *
Тлеет время золотое
(скоро-скоро догорит).
Ты ведь этого достоин! —
щит рекламный говорит.
Петь и хныкать, но без страха.
Обнищать. Из липких сот
выесть мёд. А горстку праха
в чистом поле разнесёт
ветер пушкинский могучий,
богатырское дитя.
Он гоняется за тучей,
подвывая и свистя,
и прощения не просит —
только с лёгкою тоской
в море синее уносит
пестрый мусор городской.
18 сентября 2016
* * *
как много знает вариантов
игривый ветр небытия
и дольний мир из мелких квантов
в котором царствую не я
да! поражен душевной комой
лежу пред господом нагой
меня кусает насекомый
чешуекрылый и другой
беда настали дни тугие
лежу фактически на дне
депрессия да аллергия
хворобы модные одне
лишь одноклассник дева люба
в ушанке шумной из бобра
меня поддерживает грубо
в надежде славы и добра
саксофонической трубою
чуть-чуть елозит в тишине
и димедрола зверобоя
рыча протягивает мне
25 июня 2016
Простые стихи
Постепенно ремёсла (такая пора!)
выпадают в осадок.
Вымирают ремонтники времени и мастера
зимних вёрст полосатых.
Пиджачок габардиновый в ёлочку (знать,
безупречно сидел, так завидовал Вовка!)
проще выбросить стало, а не отдавать
(вспоминаете?) в перелицовку.
Заменил бы я их, стал бы, скажем, портной,
слесарь, мойщик хрустальной посуды,
но ленив и испорчен судьбою иной,
да и руки растут не оттуда.
Нынче в тренде торговля. Расслабилась власть.
Не легко, но достаточно просто.
Купишь-сбудешь. А лучше и вовсе украсть,
как усвоили мы в девяностых.
Жаль, товар неликвиден: осока, река,
омут, совы разухались к ночи,
и закат — себестоимость невысока,
но и с прибылью как-то не очень.
Ах, отрада одна — в небесах золотых
углядеть старый коврик: «Охота»,
где, курлыча и плача, косяк ветряных
улетает от
дона Кихота.
* * *
Дыши глубоко. Постарайся заснуть.
Прими анальгина. Попей
водички. А хочешь горчичник на грудь?
Оно помогает, ей-ей.
И это прейдёт, и обида пройдет,
и мы беззащитны, когда
сквозь трещины времени ночь напролёт
сочится живая вода.
Пастуший рожок. Неподбитый
итог.
Звените, кимвалы, пока
мужает, цветёт, увядает росток
задумчивого тростника,
и боязно, милая, если умру,
забыть этот свет дорогой,
где лепет любовный шуршал на ветру,
серебряной, что ли, фольгой.
* * *
в большую ночь как неродной уходит день очередной
деревья белое надели роняет месяц мёртвый свет
уходит день потом неделя а там и
год и двадцать лет
в большую ночь в чужую тьму не пожелаешь никому
крутится мелкий планетоид вокруг невидимой оси
ни жить ни умирать не стоит не
верь не бойся не проси
и карусель кружится лёжа
пластаясь холодом по коже
звенит стакан взрослеет сын смеются детки смотрят кротко
зачем ты надрываешь глотку зачем стараешься акын
* * *
Ты помнишь морозный узор на стекле
в подвальном гнезде, в молодом феврале,
и солнце, и рамы двойные?
Я помню узор на морозном стекле,
подвальное утро, на старом столе
салфетки — должно быть, льняные.
Гниет, истончается чистая ткань —
как если бы инь ополчился на янь,
(смотри, говорят, не заляпай!)
с мережкой из заиндевелых ветвей,
и в клетке страдает большой воробей —
печальный, со сломанной лапой,
спускайся, мой лирник, в обитель теней.
Светает. В последнее время длинней
и дни, и — особенно — ночи.
Беги за иголочкою, мулине.
Понять и простить. Беглый свет на стене,
как Господа быстрые очи.