стихи
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 8, 2016
Ватутина Мария Олеговна родилась и живет в Москве. Окончила
Московский юридический институт и Литературный институт им. А. М. Горького.
Работала юристом, адвокатом, журналистом. Автор семи поэтических книг. Лауреат
нескольких литературных премий, в том числе поэтической премии «Anthologia» (2010) и Первого всероссийского турнира
«Красная площадь. Время поэтов» (2016).
* *
*
На
солнце графин и бревенчатый стол понемногу
Привыкли
к мельканию лиц, протяженности зим.
Кого
собирала, чтоб после отправить в дорогу, —
Всегда
уходили, а я горевала по ним.
Кого
ни возьми — Одиссей, только невозвращенец.
Никто
не приходит обратно из наших морей.
Стоять
и стоять мне, на это сияние щерясь,
И
думать о каждом, не бросившем здесь якорей.
Здесь
время тягучее, словно расплавлено жаром,
Здесь
радости плотские, нежности дрожь и азарт.
Но
кто ни появится смертный с нездешним загаром,
Востребован
вечностью и не приходит назад.
Меня
поселили над водами Стикса, вменили
Любить
уходящих к причалу, водою живой
Отпаивать
их, не за тем, чтобы жили и жили,
А
чтобы не страшно спускаться к воде моровой.
На
солнце играет отрада в прозрачном сосуде,
И
бревна рассохлись, где встарь проливалась она.
Все
замерло. Кто-то за дверью, Харон или люди.
И
кто-то вошел. И моя холодеет спина.
* *
*
Не
ложись, говорит, без меня
В
белесую темень дня,
В
прозрачную мглу заката.
Я,
говорит, вернусь из чата,
Вернусь
с работы, с лесной охоты,
От
дурной жены, из чумной пехоты.
Только,
говорит, не ложись одна:
Не
поднимать же тебя со дна.
Ночью
холодно, говорю, поддень сорочку,
Не
вернуться дважды тебе в эту строчку.
Он
уходит к запруде, где, по сути,
Гуси-лебеди,
ути-ути,
Проникают
с одной волны
На
другую с помощью белизны.
А
воздух, тяжело оседающий вниз,
Словно
желе, жирен и студенист.
Ничто
и в часовом механизме
Не
стоит на месте, тем более в жизни,
Пройдешься
вечером в парке,
Вернешься,
а в аватарке
Исчезла
самая малость —
Полжизни,
когда я тебя дожидалась,
Грезила
о великом
Чувстве,
но изменилась ликом.
* *
*
С
чужими не разговаривай, жизнь у тебя одна.
Не
спускайся в метро без меня, не те времена.
Сто
раз отмерь, прежде чем перейти дорогу.
Садись
поближе к выходу. Зови на подмогу.
Озирайся
по сторонам. Копи свечки и фонари.
Проверяй
регулярно, не растет ли чего внутри.
Отвечай
на звонки, я мать тебе или кто?
Не
надевай в училище дорогое пальто.
Падай
на пол, руками голову прикрывай.
Не
разевай рот на чужой каравай.
Не
бери в полет чужую поклажу. Полет
Отменяй,
чуть что. Не попадай в переплет.
Не
наступай на грабли. Не заплывай за буйки.
Обходи
чугунные люки и чужие пайки.
Не
бросай в огонь документы и пульки.
Осторожно,
сосульки.
Запасай
провизию. Делай тайник в стене.
Живи
в мире, но готовься к войне.
Научись
видеть спиной того, кто идет вослед.
И
плоди детей, иного выхода нет.
* *
*
Я
получилась, видимо, не гордой,
Хоть
родилась сначала без клейма.
Но
мать меня звала «жидовской мордой»,
За
что, про что — не ведала сама.
Когда
ее супружество распалось
И
горький женский жребий выпал ей,
Она
дошла (а что ей оставалось?),
Что
эта сволочь, видимо, еврей.
Ну,
ладно, пусть, — я думала, — наверно…
Чужую
кличку на себя беря.
Конечно,
странно. Но у мамы нервы.
И
жизнь — не сахар, честно говоря.
Я
выросла как будто с третьим глазом,
С
чужой национальностью в мозгах.
Мне
кажется — моих травили газом,
Моих
громили в дальних городах,
Мои
расселены по белу свету.
И
даже кличка эта не саднит.
А
мама что… Давно той мамы нету.
И
Бог ее от глупости хранит.
* *
*
За
окошком звездочки,
За
шестком сверчок.
За
одежкой косточки,
За
должком крючок.
А
за нашей маменькой
Водится
грешок.
Спи-усни,
мой маленький
Братец-малышок.
Дремлет
довоенная,
Квела
да мудра,
Двенадцатилетняя
Старшая
сестра.
Долго
ли о матери
Все
концы связать.
Спите,
обыватели,
Вредно
много знать.
Страсти
на заваленках
Богом
сочтены.
Спят
и в ваших спаленках
Сыновья
войны.
Светятся
над младшими
Матери
тихи.
По
сравненью с нашими —
Это
не грехи.
* *
*
Вот
женщина. Она живет не трудно,
А
очень трудно. Старость — впереди.
Она
уже сужденьям неподсудна,
Но
страх инсульта прячется в груди,
И
прочие ее терзают страхи,
В
основе страхов боль, как ни крути.
Она
жива, но головой — на плахе;
И
медлит смерть, и с плахи не уйти.
Она
в толпе надолго столбенеет,
Когда
навстречу в ватнике с песцом
Румянцем
нездоровым пламенеет
Старуха
с перекошенным лицом.
Вот
так и ей плестись с рукой поджатой,
Не
разбирая времени и дат?
Боль
— ладно бы, но быть невиноватой
При
этом — вот досада из досад.
Вот
женщина, ей имя — ожиданье.
Нет-нет
и понадеется, а вдруг
Еще
пришлет мужчину мирозданье.
Готовится,
не покладая рук:
То
маникюр, то платьишко, то тени.
На
всякий случай — вся она в соку.
Ах,
нет же! Окружающие в теме
Ее
сосудов, тяжести в боку.
А
что она не видела в том счастье?
Оно
необязательно уже…
О,
ностальгия по любви и страсти,
До
коих пор ты в теле и в душе?!
Зачем
и в начинающейся спячке
Ей
видеть сны о мертвых и живых?
Чужие
приговоры и болячки
На
что ей, ожидающей своих?
Меж
двух огней она порой застынет,
Меж
двух дорог она порой замрет.
И
ни одна из чаш ее не минет,
И
ни одна примета не соврет,
Все
будет: эти складочки на шее,
Стекло
костей, безумие теней.
Ты
как-нибудь побережнее с нею,
Ты
как-нибудь повежливей при ней…
* *
*
В
коридоре возле двери невролога
О
болячках профильных любо-дорого
Говорить
с Раисою Валентиновной,
Что
— в домашней блузке сюда сатиновой
Из
палаты, где ей не дали нежиться…
Вот
сидит болтает, за сердце держится.
А
вдали, где шепчется Марс с Юпитером,
Возле
насыпи между Псковом и Питером
Над
крестами выросли корабельные
Прямо
в космос сосны и колыбельные
Напевают
песни корнями-ветками
Над
погостом этим — составу с детками.
—
Только эти шестеро вот и выжили, —
Говорил
обходчик кому-то высшему
У
ночной сторожки, где зло и весело
Красный
крест на крыше бомбили мессеры,
А
под ним в уральские палисадники
Дети
ехали, выжившие блокадники.
Вот
она семидесятичетырехлетняя,
Может
быть, из выживших тех последняя,
Убивается,
Что
всё на земле забывается.
И
всё-то она мечтает найти в мировом раскладе:
Кто
ее, двухлетнюю, спас на улице в Ленинграде.
Обо
мне забудьте и меня не помните,
Ни
стихов моих, ни застолий в комнате,
Ни
пустых стенаний, судьбы каракатицу,
Но
запомните эту мою блокадницу,
Ту
— одну шестую, которая выжила
И
сидит, сидит, дожидается вызова,
Уповает
на ангела своего, поправляет прядки.
Уверяет,
всё теперь у нее в порядке.
* *
*
Б. Кенжееву
Не
думай, легкая, за ушко убирая
Свой
локон шелковый, что жить, не умирая,
Дозволено
тебе. Настанет час
Корпеть
в толстенных линзах над счетами
За
коммуналку, говорить с цветами
Домашними.
Но век твой не угас
Еще
до полной темени, до полной
Безвыходности
девки подневольной,
Отпущенной
на доживанье прочь,
Не
ссохся разум, не согнула ночь
До
непомерной платы коммунальной,
До
немоты цветов домашних в спальной,
Но
злость тебе уже не превозмочь,
Обиду
детскую — что ты не исключенье,
Что
Бог тебе не придает значенье
И
лодочкой пускает по волнам
Забавы
ради. Солнце. Марш Славянки.
Гремит
поток и русло гнет баранки
Из
наших судеб, неподвластных нам.
Садись
и умножай тариф за воду
На
кубометры, выданные плоду
И
поздним формам жизни, временам,
Когда
раздражена, бедна и сира,
Найдешь
разгадку главной тайны мира,
Но
убоишься рассказать и нам.
* *
*
Как
в звездных войнах, с легкостью игры
Со
мною рядом рушатся миры.
Взрываются
семейные ячейки,
Друзей
моих разводит жизнь, и вот
Уже
ничья ты и опять ничей ты,
Не
мир, осколок по небу плывет.
И
словно меж Юпитером и Марсом
Плывут
мои друзья, кто так, кто брасом,
Вокруг
меня образовался круг
Не
звездных пар, а лишь осколков судеб,
Обрывков
счастья, приговоров судей,
Взаимных
обвинений и разлук.
Я
и сама из этих, нетерпимых.
Но
так давно угасла без любимых,
Что
превращаюсь в черную дыру.
И
я кричу им из других мистерий
О
сути отрицательных материй,
О
детях, о стремлении к добру…
Но
с грохотом сталебетонных блоков
Радетели
ахматовых и блоков,
Наполненные
лирикой по край,
Проносятся
во мрак в пылу распада.
А
я твержу: гаси, играть не надо.
Займись-ка
делом, книжку почитай.