Неизвестное письмо Д. Д. Шостаковича о С. С. Прокофьеве. Публикация, текстовый комментарий и примечания В. В. Перхина
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 8, 2016
Публикация, текстовый комментарий и примечания В. В. Перхина.
Перхин Владимир Васильевич родился в 1942 году, окончил Ленинградский Государственный университет.
Доктор филологических наук, профессор Кафедры истории журналистики Института
«Высшая школа журналистики и массовых коммуникаций» СПбГУ. Автор и составитель
ряда книг, в числе которых «„Открывать красоты и недостатки…” Литературная
критика от рецензии до некролога. Серебряный век» (Саратов, 2001), «Русские
литераторы в письмах (1905 — 1985). Исследования и материалы» (СПб., 2004);
«История журналистики Русского зарубежья ХХ века. Конец 1910-х — начало 1990-х
годов. Хрестоматия» (М., 2011). Живет в Санкт-Петербурге.
Данная публикация входит в блок
материалов (2016, № 8, 9), посвященных
110-летию со дня рождения Дм. Дм. Шостаковича.
Об отношении власти большевиков к артистической интеллигенции опубликованы многие документы[1]. Но корпус этих документов в государственных архивах еще далеко не исчерпан. Это подтверждает и письмо Д. Д. Шостаковича о С. С. Прокофьеве, публикуемое впервые.
В 1947 году при поддержке Всесоюзного комитета по делам искусств композитор, вернувшийся из эмиграции в 1936 году, получил звание «Народный артист РСФСР»[2]. В начале 1948 года в постановлении ЦК ВКП(б) об опере В. И. Мурадели «Великая дружба» он был назван композитором, «придерживающимся формалистического, антинародного направления»[3]. В недавно опубликованном дневнике его жены М. А. Мендельсон-Прокофьевой подробно день за днем описано состояние композитора после этого постановления. Очень часто там встречаются выражения «плохое самочувствие», «категорическое запрещение врачей»[4]. Однако, несмотря на болезненное и тягостное состояние, композитор продолжал работать — писал оперу «Повесть о настоящем человеке» о силе духа русского советского человека в годы Великой Отечественной войны. Она создавалась по заказу Ленинградского театра оперы и балета им. С. М. Кирова. В конце года состоялось ее концертное исполнение. Оно было плохо подготовлено. Композитор находился в зале и был поражен: «Певцы и оркестр выучили оперу еле-еле… Певцы… читали по складам…» В результате вместо «реабилитации» в глазах власти, желавшей, чтобы композитор писал мелодичную и «понятную» массам музыку, он опять услышал ропот недовольства и претензии. Одновременно от него требовали переделать оперу «Война и мир», создававшуюся в годы войны. «Сережа, — записано в дневнике жены, — удивительно умеет брать себя в руки, но как непоправимо все это сказывается на его здоровье». 1949 год начался с упреков в прессе о «крайней формалистичности» музыки в опере «Повесть о настоящем человеке». Из-за этого Прокофьеву не оплатили работу над этим сочинением; был выдан только аванс. Наступало безденежье, композитор не мог расплатиться с долгами, которые он сделал для покупки дачи. Деньги были нужны и на помощь детям, которым он обеспечивал «регулярно деньги на питание, квартплату, обучение…» Здесь надо напомнить, что дети у Прокофьева были от первого брака с певицей испанского происхождения Линой Ивановной Прокофьевой, с которой он расстался еще перед войной. 20 февраля 1948 ее арестовали, она оказалась в лагере[5]. Сыновья остались без матери. Прокофьев никому не говорил о своих переживаниях, но это жизненное испытание могло только усилить развитие гипертонической болезни.
Композитору нужна была кардинальная медицинская помощь. 16 февраля 1950 года жена записала в дневник: «Сегодня решила позвонить Д. Д. Шостаковичу, зная его отзывчивость в подобных случаях. Через час после моего звонка Шостакович был у нас (впервые). Он обещал сделать все, что можно, понимая всю трудность нашего нынешнего положения. Он понял, что для Сережи крайне важно находиться в момент моей операции под наблюдением врачей, где в любую минуту ему может быть оказана срочная помощь; понял, что означает для меня сознание того, что Сережа поставлен в наилучшие условия; понял, что означает для нас обоих возможность видеть друг друга, находясь в одном помещении».
Может быть, как никто Шостакович понимал состояние Прокофьева и потому еще, что их имена стояли рядом в списке сочинителей «антинародной» музыки. К тому же он был депутатом, и заботиться о ближних было для него привычным делом. Личное сочувствие горю Прокофьева и общественная обязанность совпали. Уже на следующий день появилось письмо на бланке «Депутат Верховного Совета РСФСР Шостакович Дмитрий Дмитриевич» (оно сохранилось в фонде В. М. Молотова в Российском государственном архиве социально-политической истории):
17 февраля 1950 г.
Заместителю Председателя Совета Министров СССР
Вячеславу Михайловичу Молотову
Многоуважаемый Вячеслав Михайлович!
Обращаюсь к Вам с большой просьбой: окажите, пожалуйста, содействие в помещении выдающегося советского композитора Сергея Сергеевича Прокофьева и его жену Мирру Александровну (так в подлиннике. — В. П.), в Кремлевскую больницу. С. С. Прокофьев страдает гипертонией в повышенной форме, а у его жены образовалась киста и ей требуется серьезная операция. Здоровье С. С. Прокофьева вызывает тревогу. Профессора, наблюдавшие за его здоровьем, работают в лечсанупре (Лечебно-санитарное управление. — В. П.) Кремля и таким образом, они смогут за ним наблюдать, если его и его супругу поместят в Кремлевскую больницу. С. С. Прокофьев не прикреплен к лечсанупру Кремля. Если можно это сделать, то надо его прикрепить. И, во всяком случае сейчас, может быть в порядке исключения, положить его в больницу.
Очень прошу Вас помочь в этом деле.
Примите мои лучшие пожелания
Д. Шостакович
Москва 151, Можайское шоссе,
37/45, кв. 87. Тел. Г1-22-56
Сообщаю адрес С. С. Прокофьева в Москве,
Проезд Художественного театра, 6, кв. 47.
Тел. К1-97-68.[6]
Текст напечатан на машинке прописными буквами, подпись — автограф. В левом верхнем углу письма резолюция: «Разрешаю поместить Прокофьева и жену. В. Молотов. 17.II.». День в день. 18 февраля жена отметила в дневнике: «Все произошло действительно с молниеносной быстротой. Оказывается, Шостакович написал В. М. Молотову. Нас вдвоем поместили в кремлевскую больницу. <…> Сережа взял с собой портфель, в который вложил партитуру „Каменного цветка”».
Операцию жене сделали быстро и выписали из больницы, а Прокофьев оставался там до начала апреля. Потом лечение продолжалось в санатории. Полное выздоровление так и не наступило. Но милосердие Шостаковича продлило жизнь композитора на три года. Он сочинил много прекрасной музыки, в том числе балет «Сказ о каменном цветке», Седьмую симфонию и Симфонию-концерт для виолончели с оркестром. Премьера концерта состоялась в феврале 1952 года. Исполнял М. Л. Ростропович, оркестром руководил С. Т. Рихтер. Это произведение и сейчас рассказывает людям о трагических переживаниях художника давно ушедшей эпохи. А его исполнение при жизни композитора показывает, что искусство Прокофьева все же не удалось в полной мере вывести из художественного оборота. Правда о трагизме жизни доходила до современников вопреки всем попыткам борцов с «формализмом». А они, надо отметить, продолжали действовать: упомянутая брошюра была подписана в печать 12 сентября 1951 года — к пятилетию первого из четырех постановлений. Ее тираж — 500000 экземпляров. И в то же время, когда она продавалась во всех книжных магазинах, планировались концерты Прокофьева, продолжала звучать его музыка. Косвенно этому помог и Молотов, как бы оказавший покровительство художнику своим указанием об устройстве супругов в Кремлевскую больницу.
Чем руководствовался Молотов, мы можем только предполагать. Нельзя исключать, что и для него этот жест был в какой-то мере продиктован человеколюбием. Одно можно сказать точно: прежде всего он учитывал политическую целесообразность своих действий, как и все большевистские руководители. А она заключалась в том, что в 1949 году Шостакович, командированный в США, укреплял авторитет Советского Союза и его руководителей. В этой роли «человеческого лица» большевистского режима он был нужен и в дальнейшем. Поэтому откликнуться на его просьбу считалось политически целесообразным в расчете на последующую «благодарность». Подобное было и раньше. Например, в 1946 году Шостаковичу предоставили в Москве пятикомнатную квартиру и выдали 60000 рублей «на хозяйственное обзаведение[7]».
Прокофьев не получал от власти такой значительной финансовой поддержки, к тому же, подчеркнем, тайной, помимо гласных сумм Сталинских премий. Да и они после 1947 года обходили его стороной. В то время как Шостакович продолжал их получать: в 1950-м за музыку к фильму «Падение Берлина», в 1952-м — за 10 поэм для хора без сопровождения на слова русских революционных поэтов. В отличие от Прокофьева он более точно выбирал политически безупречное содержание для своих работ. Но когда в 1957 году Молотов потерял политическое влияние, Шостакович способствовал тому, чтобы через несколько месяцев отменили постановление об «антинародной» музыке. Это был акт защиты чести и достоинства композиторов, их музыки, в том числе Прокофьева, а в конечном счете — тоже акт милосердия по отношению к здравствующим композиторам.
Человеколюбие и сострадание — это этические ценности Шостаковича и Прокофьева, которым они были всегда верны. Молотов не придавал им высшего значения, можно сказать, он изъял их из своего лексикона и только иногда проявлял движения, похожие на заботу о человеке, как в случае с откликом на письмо Шостаковича о страданиях Прокофьева.
В. В. Перхин
Приношу благодарность Ирине Антоновне Шостакович, Галине Дмитриевне
Шостакович и Максиму Дмитриевичу Шостаковичу за разрешение опубликовать письмо.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. См.: Власть и
художественная интеллигенция. Документы ЦК РКП(б) — ВКП(б) — ВЧК — ОГПУ — НКВД.
1917 — 1953 гг. Составители А. Артизов и О. Наумов.
М., «РОССПЭН», 1999.
2. См.: Деятели русского
искусства и М. Б. Храпченко, председатель Всесоюзного комитета по делам
искусств (апрель 1939 — январь 1948). Свод писем. Издание подготовил В. В. Перхин. М.,
«Наука», 2007, стр. 596 — 608.
3. После публикации в
газетах переиздавалось в брошюрах. См.: О журналах «Звезда и «Ленинград». О
репертуаре драматических театров и мерах по его улучшению. О кинофильме
«Большая жизнь». Об опере «Великая дружба» В. Мурадели.
М., «Госполитиздат», 1952, стр. 26.
4. Мендельсон-Прокофьева
М. А. О Сергее Сергеевиче Прокофьеве. Воспоминания. Дневники (1938 — 1967).
Научная редакция, предисловие и комментарии М. А. Кривцовой. М., «Композитор»,
2012. Далее цитаты приводятся по этому изданию.
5. О ней см.: Morrison S. The Love and Wars of Lina Prokofiev. London, «Harvill Secker», 2013.
6. РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Ед. хр. 1464.
Л. 63-63об.
7. См.: Москва
послевоенная. 1945 — 1947. Архивные документы и материалы. Ответственный
редактор Т. М. Горяева. М., «Мосгорархив», 2000, стр.
681; Деятели русского искусства и М. Б. Храпченко.., стр. 643.