Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 6, 2016
Минаков
Станислав Александрович родился в
1959 году в Харькове. Поэт, переводчик,
прозаик, эссеист. Автор нескольких поэтических книг. Член Союза писателей
России и Русского ПЕН-клуба. Лауреат ряда литературных премий. В 2014 году был
исключен из Национального союза писателей Украины и вскоре был вынужден
переехать из Харькова в Белгород.
* *
*
Ревнитель по Боге,
ответь, для чегошеньки страх?
Себя надоумлю: боязнь —
может быть, запятая,
и вверх восклицательна.
Здесь аллегорья простая:
о райских взыскующих
кущах, эдемских кустах,
в которые, ужас изведав
живой живота,
до стенки дойдя,
претворяясь, душа устремилась
и смертыньки доброй
лакает свободу — как милость,
как ласку, взирает на
землю: ну вот же, вот та
питала меня и пытала,
недолгое мясо
неловкого тела водила по
зыбким путям —
неужто вот та? Да, вот
та, да, вот та, и вот там —
не ведая часа…
Но ежели страх — это
просто и только спина
глазастая, жалкая, холод
Орфея в Аиде,
тогда ты не бросишь
испугу калёное: выйди!
Тогда ты и есть —
подземелье, обрыв и стена.
* *
*
Думал: ужас земной
отжену,
коль сестру обниму как
жену.
И затменье пришло
ввечеру:
как жену обнимал он
сестру.
Но женою — не стала
сестра.
И настало прозренье с
утра.
И сгорел горемычный
костёр.
…Он объятья жене
распростёр
и отринул на ярых ветрах
их обоих сжирающий
страх.
И забылась в объятьях
жена.
И почти что простилась
вина.
Кто обнимет жену как
сестру —
дольше всех устоит на
ветру.
Про Зеведея
Се — сидит Зеведей,
починяющий сети.
«Где же дети твои?» —
«Утекли мои дети.
В Галилее ищи их, во
всей Иудее,
позабывших о старом отце
Зеведее».
Так речет Зеведей,
покидающий лодку.
И мы видим тяжёлую эту
походку
и согбенную спину,
поникшие руки,
ветхий кров возле
Геннисаретской излуки.
А вдали, как поведано в
Новом Завете,
оба-двое видны —
зеведеевы дети,
что влекутся пустыней,
оставивши дом их,
посреди первозванных,
Мессией ведомых.
Да, мы видим: они, Иоанн
и Иаков,
впредь ловцы человеков —
не рыб и не раков, —
босоного бредут посреди
мирозданья
нам в укор и в усладу, в
пример, в назиданье.
Вот — пред тем, как
приблизится стражников свора,
сыновья Зеведея в сиянье
Фавора,
вот — заснули под синим
кустом Гефсимани —
от печали и скорби, как
будто в тумане,
и всегда — как надёжа,
защита, основа —
обнимает Иаков, старшой,
Богослова.
Нам откроют деянья, где
явлены братья:
Иоанн златокудрый — ошую
Распятья,
и, сквозь дымчатый свет
тополиного пуха,
мы Святаго увидим
сошествие Духа,
а потом — как, зашедшись
от злобного хрипа,
опускает Иакову Ирод
Агриппа
меч на шею, святую главу
отсекая;
у апостольской святости
участь такая.
Дальше мы озираем весь
глобус как атлас:
Компостеллу из космоса
видим и Патмос,
и Сантьяго де Куба,
Сантьяго де Чили…
Это всё мы от братьев
навек получили
в дар — свечение веры,
величие жертвы.
Те, что живы, и те, кто
пока ещё мертвы,
грандиозную видят
Вселенной картину,
окунаясь в единую света
путину,
где пульсирует Слово
Христово живое,
за которым грядут
зеведеевы, двое.
…Да, понятен посыл и
отрадна идея.
Отчего же мне жаль
старика Зеведея?
На
«Анну тёплую»[1]
Бабка в валенках,
согбенная, идёт.
Бабка маленька —
сквозь город-идиот.
Людный, каменный —
да пустыни пустей.
Ад в нём — пламенный,
ан холод — до костей.
Зимней шапкою
по августу трясти?..
Губы шамкают,
иконочка в горсти.
Цветик аленький —
аргоновы огни…
Бабку маленьку
спаси и сохрани!
* *
*
Бегство (читай —
изгнание) — та же смерть,
в нём душа устремляется
в духоту,
впредь не в силах
выситься, быть и сметь,
покидая вещное на лету.
И, попав в непонятное,
как шпана,
озираешься, странный:
некуда дальше бечь,
потому что повсюду —
одна хана,
и лишь изгнанный может
про то просечь.
Вроде б — ходишь и
выглядишь так, как все,
но не ловишь больше
наземный кайф,
а родимых, отрезанных в
чортовой полосе,
слышишь сердцем, издали,
даже не тронув skype.
Виноград
Ветку выставил пикой и
врезался в глаз —
мой открытый, красивый,
здоровый —
сверх очков. Ну а в чём
виноват грешный аз?
С табуретки коровой
перепуганной прянул,
ладонью закрыл
бедный глаз. Раскатились
грозди враз из ведра.
Виноград — пятикрыл —
бросил лист на тропинку…
Так стилос
указующий ткнулся мне в
око, и вот
я снимаю умняк, разумея:
виноград, как старинная
битва, живёт
иль Егорий, пронзающий
змея.
Значит, левый — закрой?
Стал-быть, правым глядеть.
Видит хуже, но правый.
Виноград-гладиатор
поймал меня в сеть,
честной палкой сразил —
не отравой.
Думай, думай, мудрило,
смекай, просекай,
в чём вина, коли плачет
и плачет
половина лица. Знать,
зашёл ты за край
и в вине твоя истина,
значит.