Перевод с японского, вступление и примечания Сухбата Афлатуни
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 6, 2016
Стихотворения переведены по изданию: Исихара Йосиро. Сибунсю (Стихи и проза). Токио, «Коданся», 2005. Отдельная благодарность наследнику Исихары, господину Минору Танаке, за любезное разрешение на перевод и публикацию текстов поэта.
Перевод с японского, вступление и примечания Сухбата Афлатуни
Имя Йосиро Исихары русскому читателю фактически неизвестно. Даже тем, кто интересуется японской поэзией. Всеведущий «Гугл» (русский) дает о нем лишь пару упоминаний.
«Каменистое поле». Именно так можно перевести фамилию «Исихара».
Его жизнь, действительно, напоминала путь среди суровых, осыпающихся камней.
Родился 11 ноября 1915 года в префектуре Сидзуока. Окончил Токийский университет иностранных языков, изучал немецкий. В 1938 году перешел в христианство и собирался посвятить себя богословию. Богословом стать не удалось. Япония вела войну, армии требовались специалисты со знанием языков. Был призван в действующую армию, служил на территории Китая в разведке.
После поражения Японии в 1945 году попал в советский плен. С 1945 по 1953 годы находился в лагерях для военнопленных. В Казахстане, а затем в Забайкалье он выучил русский язык, который немного изучал еще до этого. Лагерные воспоминания легли в основу многих его стихотворений.
В 1953 году Исихара вернулся на родину. Долго не мог никуда устроиться. Тех, кто был в советском плену, боялись брать на работу, подозревая в них «красных». В конце концов нашел работу технического переводчика (кроме русского и немецкого языков знал английский, французский и шведский). В 1963 году Исихара выпустил свой первый сборник стихов «Возвращение Санчо Панса» (Сантё Панса-но кикьо), получивший престижную литературную премию «Мистера Эйч» (Эйти-си сёо). Впоследствии вышло еще несколько поэтических книг и трехтомное собрание сочинений.
Исихара скончался 14 ноября 1977 года от сердечного приступа. В прошлом году в Японии отмечалось столетие поэта.
Со стихами Исихары меня познакомил японский литературовед-русист Такэси Сайто. Он же и предложил мне перевести Исихару на русский.
Согласился я не без колебаний. Однако благодаря помощи профессора Сайто дело сдвинулось. Кроме оригиналов стихов он присылал мне английские переводы, а также подстрочники некоторых стихотворений; пояснял сложные места, просматривал и комментировал мои переводы. Идеальное, можно сказать, сотрудничество. Впрочем, даже имея под рукой подстрочник, я то и дело лез в словарь, стараясь передать многозначность и многослойность языка Исихары…
Исихару часто называют «поэтом молчания». Далеко не минималист, он создает сдержанно-немногословную — на грани немоты — поэтическую ткань, сочетающую лаконизм документа с высочайшим градусом экспрессивности. Впрочем, о поэзии Исихары лучше всего, думаю, скажут его собственные стихи (пусть и с неизбежными переводческими потерями).
Факты
Все, что здесь имеется —
имеется
здесь.
Смотри:
вот руки,
вот ноги,
слегка посмеиваются.
Если видишь это,
скажи, что видишь:
как с хрустом
они давят посуду,
бросаются в дверь,
со всех ног, претерпевая мириады
унижений, ужимаясь
под чьей-то
жирной ладонью.
Куда весь этот бег?
Даже если все они
исчезнут,
всё это здесь,
всё это здесь, как обычно —
как преступник, о котором забыли.
Смотри:
вот — руки,
вот — ноги.
И даже
слегка посмеиваются.
В то утро в Самарканде
Поджог,
проституция,
убийство…
Если идти с того места,
откуда легче считать,
на пятьдесят восьмом месте
будет статья
Измена Советской Родине.
Остальное — вопрос вероятности
и сочетания цифр.
Говорят, в Самарканде
в то утро произошло землетрясение.
А в Алма-Ате пятнадцать человек
получили наряд на работы
в яблоневый сад.
Вскоре их вернули из сада
и заставили подписать признание.
Двое проходили как свидетели,
а один из этих двух — как последний свидетель:
в конце концов ему придется
свидетельствовать на самого себя.
Сержант с бакенбардами
как у Александра Сергеевича
Пушкина, пыхтя,
снимал отпечатки пальцев.
Ткнул дулом в висок:
«Пятьдесят восьмая, на х..!»
В этот момент
на базаре в Самарканде
падали прилавки
и в проходы катились
огурцы и кукуруза.
В Алма-Ате же
все было прекрасно.
Одна заря
сменяла другую.
Последний свидетель
исчез в вечерних сумерках.
С вершин Алатау,
похожих на открытку,
видно небо Индии.
А по древним караванным тропам
можно даже
добраться до Рима.
После того, как эти пятнадцать
с вещмешками
скроются из виду,
в городе зажгутся
теплые огни,
из далекой Москвы
доставят свежую «Правду».
Подытожим. В Самарканде
происходит землетрясение.
Из Алма-Аты
исчезают
пятнадцать подонков…
Побег
1950 год, на каторге Забайкалья
прозвучал выстрел.
Подсолнух, вздрогнув,
повернулся к нам.
В резкой тишине,
точно под лезвием занесенного топора,
мир вдруг сделался глубже.
Если ты видел это —
скажи, что ты видел.
А именно: из промежутка между нами,
сидевшими на корточках,
хлынули отпечатки ног, как пламя, на юг,
и там, где ноги беглеца ослабли,
уже стоял кто-то другой.
Забайкальский песок в августе
свеж и ярок, как раскаяние.
Тоску по дому
срезали, точно она
нарвалась на засаду. Молчание
встало монастырем.
Мы приподнялись.
Мы опустили головы.
Что расстреляно — украинская мечта
или кавказское пари? [1]
Дуло уже обращено к земле.
И, словно всё так и должно быть,
он глядит на часы,
чуть подняв руку. Полдень.
Так барышники наблюдают
за выкидышем у мула.
Ладонями, которыми не удалось
загрести песок с муравьями,
мы зажимаем себе рты.
Спроси: разве ладонь —
для того, чтобы по ней ходили?
Черные зрачки
приближаются, топчут наши руки.
Подчинись.
Словно пятнистого пса,
мы избиваем свою ярость.
Теперь мы всё поняли.
Всё осознали —
перед дулом,
высунувшим горячий язык.
По ту сторону бесплодной отваги,
только что сжатой, истекающей соком,
вы исчезаете оба,
ты, Украина,
и ты, Кавказ…
В проеме между тяжелыми сапогами,
которые высятся перед нами,
горит золотой свет.
Мы берем друг друга под руку [2] ,
образуя цепь подчинения,
которой не будет конца.
Кавказская торговля: воздаяние
В этот момент ты наткнулся
на лезвие топора.
Нет, лучше так — топор
наткнулся на твою спину.
Кто еще способен
так нежно любить твою спину,
так легко войти в нее?
Это могло быть любое утро
любого дня.
Ветер обитает среди камней;
лезвие — на топоре.
Это могло начаться
только утром. Простые вещи
повышаются в цене.
Топор отскакивает от ствола,
спокойно и аккуратно
входит в твою спину.
Он похож на скалку,
которой раскатывают тесто.
Длинное деревянное лицо
с золотистым отливом.
В горах и предгорьях Кавказа
сегодня три республики — однако
торговый обычай
выкупа топора за двадцать сребреников
никуда не делся.
Быстрое движение глаз,
радуга от топора до спины —
так совершается кавказская торговля.
Даже на краю мира, где ты сейчас лежишь,
кавказские цены настигли тебя [3] .
Остается только заплатить
запрошенную с тебя
прекрасную, великолепную цену.
Похоронный поезд
С какой станции они отправились —
никто уже не помнит.
Местность, где справа
всегда полночь, слева — полдень;
паровоз ползет по ней.
Всякий раз, когда прибывает на станцию,
в окне вспыхивают красные огни:
грязные культи, рваная обувь
вместе с чернильными кусками плоти
лезут внутрь.
Все они живы,
хотя паровоз едва ползет;
они удивительно живы,
хотя паровоз
пропах мертвечиной.
Разумеется, я тоже здесь.
Наполовину — тени,
они висят друг на друге,
жмутся друг к другу,
что-то жуют и глотают,
но в области зада
уже прозрачны и слегка светятся,
вот-вот исчезнут.
О, разумеется, и я здесь.
Уткнувшись в окно,
один из них
начинает грызть гнилое яблоко.
Это я. Это моя тень.
То совпадая с ней,
то отделяясь,
ждешь,
когда паровоз дотащит тебя
в далекое, невыносимое будущее.
Кто едет в поезде?
Всякий раз, когда он въезжает на мост,
под грохот железных конструкций
призрачные рты
перестают жевать,
мучительно пытаясь вспомнить,
с какой станции они отправились.
Чей-то голос: «Одинок»
«Одинок». Чей-то голос.
Ты слышал. Прижатый спиной
к саманной стене.
«Одинок». Чей-то голос.
Ты слышал.
Тепло,
как под брюхом животного.
Темнота безмолвно говорящих рук,
узор притиснутых
друг к другу спин.
Боль и ненависть, внутри которых
и был тот, кто сказал,
что одинок,
и был тот,
кто расслышал.
Между губами сказавшего
и ухом слышавшего
приподнялась крышка,
и выбежал кипяток,
как неуместная шутка.
Застигнутые врасплох,
глиняная стена — и я —
едва не отшатнулись друг от друга.
Действительно: кто-то
сказал, что одинок;
и кто-то
расслышал, надо же.
…Снова стали моими
дерево сии [4] ,
конский каштан,
сумерки над озером…
Сухбат Афлатуни (Евгений Абдуллаев) родился в 1971 году в Ташкенте. Окончил философский факультет Ташкентского государственного университета. Поэт, прозаик, критик. Автор двух сборников стихов и нескольких книг прозы. Дважды лауреат «Русской премии» (2005, 2011), лауреат молодежной премии «Триумф» (2006). Переводы современной узбекской, татарской и белорусской поэзии публиковались в литературных журналах («Звезда», «Новая Юность», «Звезда Востока») и антологиях («Анот — Гранат», «Антология новой татарской поэзии»). Живет в Ташкенте.
[1] Иными словами, кто был убит — украинец или кавказец?
[2] Для предотвращения побегов русских каторжников часто заставляли идти под руку друг с другом в пять рядов (примечание автора).
[3] Убитый заключенный, как следует из «Записок» Исихары, был выходцем с Кавказа.
[4] Дерево сии (Pasania cuspidatа) — высокое вечнозеленое дерево, часто упоминающееся в традиционной японской поэзии.