стихи
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 6, 2016
Князев Григорий
Юрьевич родился в 1990 году в Великом Новгороде. Окончил филологический факультет Новгородского государственного университета. Автор четырех книг
стихов, в том числе – «Дитя печали»
(СПб, 2014). Стихи публиковались в журналах «Знамя», «Новая Юность», «Литературный Иерусалим», «Сетевая словесность». Живет в Великом Новгороде. В «Новом мире» публикуется
впервые.
* *
*
Есть слова
невыразимой мощи,
Будто заклинания
они.
Внешне — непонятны,
зыбки, тощи,
Внутренне — сигнальные
огни.
Архаичны все
они и строги,
На чужих
и дальних языках,
Все они
— как древние дороги,
Все они
— как тыщи лет в руках.
Все они
— большая карта дани,
Что несли
персидскому царю,
Все они
— виденья в Иордане…
Истинно, мой
Боже, говорю!
И горит
звезда на небосклоне,
Повествуя о земной
тоске,
Как она
светила в Вавилоне
И цвела
в аккадском языке…
Так забавны
на иврите фразы,
Дивны на
санскрите — как шелка
Или огранённые
алмазы:
Будоражат нас
издалека…
Временные рушатся
границы,
Предо мной
— четырнадцатый век:
Кот прошёл
по краешку страницы
Библии — как
целый стих изрек.
И в простом
— тревога о великом,
Потому что
нечто в наших снах
Не лицом
обращено, но ликом
К памяти
о лучших временах!
* *
*
И опять
предо мной ледяной понедельник,
И опять
у меня нерабочие будни,
И опять
я, как в детстве, бездольник, бездельник…
Чем привычней
мой график, тем жизнь беспробудней.
Мир пустой,
дом пустой и пустая площадка:
Все — в трудах,
все — в бегах. Воздух — скучен и горек.
Приходи, как
весной, дивным дивом лошадка,
Ржаньем бодрым
— в мой ржавый, в мой северный дворик.
* *
*
Опыт околосмертельный.
Крестик плавится
нательный.
Я уже
лечу, лечу
Над собою
на скамейке —
К августовскому
лучу.
Медсестра, что
в телогрейке,
Не окликнула
меня —
Не заметила
полёта
Моего. В разгаре
дня
Расплескалась позолота
По больничному
двору.
Сумасшедшие гоняют
Мяч в последнюю
жару —
Их медсёстры
охраняют.
А меня,
вдруг упустив,
В небо
тысяч перспектив
Отпустили, и по-птичьи
Я лечу-лечу-лечу
К августовскому
лучу.
В бесконечном
безразличьи
К той
команде на траве,
К моему
больному телу,
Что в больничном
спит дворе,
С высоты
— белее мела,
На скамейке
запасных.
Но вернуться
— или сгинуть
И его
навеки скинуть?
В ритмы
книжек записных,
По команде
медсестёр,
По своей,
по высшей воле,
Хоть и крылья
распростёр —
Страшно без
стыда и боли,
Боль и стыд
одолевая,
Из полета,
чуть живая,
Возвращается душа,
И в палату
— не спеша…
* *
*
Холода.
Стеклянная вода.
Лист, один
другого — тоньше, краше,
Заживо затопчется,
сгниёт.
В воздухе
и в горле — едкий йод.
Вот в чём
счастье и несчастье наше:
Наблюдать, как
с жизнью спорит смерть,
Как мгновенно
затухает спор их
И как
зыбью делается твердь…
Дворник — «шурх»
— метлою, ширит шорох,
На снегу
рисует дивных птиц —
Из небесных
и земных частиц.
* *
*
И опять
это сонное,
Полусонное, полуживое,
К горизонту
— резонное,
Внесезонное и — межевое.
Зло, урезанно-гибкое,
Как часы
— то острее, то тише.
Снеговое и гиблое:
Открывай же!
Ступай же! Иди же!
И откроешь
действительно,
Но в окно
не шагнёшь. Дрогнет ворот.
Хлынет бодрость
живительно —
Прыгнешь сразу
же в северный город.
Кандалакша морозная
В кандалах
своих окоченела —
Стала почва
некрозная,
Под снегами
земля исчернела…
Мозг — с техничностью
грейдера,
Что плетётся
по улочке талой.
Налицо всё
быстрей дыра —
Рвётся сон
запоздалый.
Как бы
мысли ни ехали,
Лишь глазами
крутя по орбите,
Тело мыслям
— помеха ли
На кровати,
в полночной обиде?
Тут же
— сонно-бессоное,
Вознесённое в небо
кривое,
Пылевое — бозонное,
Полевое, почти
пулевое…