проза
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 6, 2016
Есин
Сергей Николаевич родился в 1935
году в Москве. Выпускник МГУ. В «Новом
мире» были напечатаны романы «Имитатор» (1985) и «Марбург» (2005). Ведет
семинар прозы в Литературном институте.
Не пишется… Отчетливо понимаю, что прошлый роман отошел, уже стал собственностью моих читателей, мною почти забыт, надо бы писать новый… Не пишется. Да и о чем писать? Где любовные истории, которые так легко и свободно случались и в жизни, и в романах, когда был моложе? Где новая идея, которой неизбежно должен дышать новый роман? В сознании и в душе только вопросы. Старость, она, видимо, гонит творческую тревогу, но разве обмельчала душа? Сознание, как четки, перебирает, о чем можно было бы написать и что по-настоящему волнует. Герой настоящего классического романа должен быть, конечно, молод. А где опыт собственной молодой жизни? Она вся прошла в высокохудожественной поденке, в библиотеках, в написании обещанных кому-то предисловий или статей и в страхе не сдержать данное слово. Ты король, что ли, или президент, чтобы слово держать? А как часто нарушали свое «честное слово» они. Но, Боже мой, как хочется новый роман! Как хочется снова поблистать и доказать всем, что возраст не помеха.
1. «Экология старости»? Роман о старике? Что же, здесь наблюдения имеются. Хорошо, когда ты сам и объект наблюдения, и его субъект, и лаборант в лаборатории, и даже материал, на основе которого проводятся химические опыты. Вот первый пример: теперь с большим вниманием отношусь к мемориальным датам, фиксирующим чужие годы жизни. Тщательно все подсчитываю. И на кладбище, и на мемориальных досках, и в энциклопедиях. Сколько лет прожил, сколько написал, сколько получил орденов и премий. Иногда с чувством удовлетворения отмечаю: ну, этого-то я уже пережил. Но плодовитые классики, никогда сами не расстилавшие на ночь себе и не убиравшие утром собственных постелей, так много успели сделать. У тебя же силы ушли на поденку, заработки, приспособление к начальству. Хорошо бы вывести здесь какую-нибудь формулу: что лучше для писателя — все делать самому или захребетничать?
2. Надо, конечно, выбирая тему и сюжет романа, найти какую-нибудь боковую историю (лучше даже несколько), которую можно будет довольно быстро реализовать на письме. Это современно и очень модно. Беспроигрышно — антисоветизм, зверства КГБ и угнетение евреев. Но историю нужно искать покороче. Определенно покороче — лучше, и еще лучше — фрагменты. Здесь два обстоятельства. Во-первых, надо помнить, что впереди не бесконечное, как в бессмертной молодости, пространство, а уже незначительное по отношению к прошедшему количество дней. А во-вторых? Каждый день тоже не полноценный: раньше, не глядя в зеркало, махнул пятерней по волосам, вкатился в джинсы и рубашку и уже можешь бежать на работу. По дороге закусил мороженым или успел выхватить из холодильника сосиску. Теперь все по-другому, только процесс вставания превращается в многочасовое королевское «леве». Таблетка от давления, таблетка, стабилизирующая дыхание, кружка холодной воды, чтобы «завести» пищеварение, капсула витаминов. Обязательно десять минут помахать руками, ноги почти не движутся, надо глотнуть кофе, потом бритье, волос на голове осталось мало, обязательно каждый день перед выходом голову надо мыть, и не простым мылом, а специальным шампунем — пусть остатки чуба выглядят чуть пышнее. После душа лучше не разглядывать кожу на руках и ногах. Она стала слишком свободной и тонкой для осевшей массы. Все покрыто почти незаметной сеткой — такой же, какую в собственном детстве видел на руках бабушки. Тогда думал, что у меня такой не будет, я смолоду буду правильно питаться, заниматься физкультурой и следить за собой. Нет, все повторяется, и от природы не уйдешь.
3. А процесс варки овсяной каши, потому как желудок совсем не тот! Бутерброд с «краковской» колбасой и в кружке чая четыре куска сахара уже не проходят. В сознании картинки, внушенные с детства: жидкая каша, содержащая много медленно перевариваемых веществ, не торопясь прокатывается по кишечнику, слизывая с собою все, что неполезное там нарастало. Очень сильно действует лукавое слово из телевизора — «очищение». Но кто нынче ест простую кашу? Завтрак у всех людей, которые условно называют себя интеллигентными, давно не просто каша. Нынче к каше полагается очищенное тыквенное семя, потому что, считается, помогает от аденомы простаты или предотвращает ее. В кашу надо добавлять кунжутное семя: с возрастом кости слабеют, а кунжут — кладовая или калия, или кальция. Впрочем, какое это имеет значение, если все едят. Кунжут, как уверяют диетологи, дело пустое, если предварительно его не размолоть в кофейной мельнице. Но есть еще два необходимых компонента: это семя льняное, которое и набухает в кишечнике, и соскребает ненужное, и стимулирует перистальтику. И, наконец, чайная ложка льняного масла. Раньше этим маслом заправляли лампады, но кто же знал, что в нем тьма полиненасыщенных жирных кислот.
Кашу лучше заедать югославским черносливом, причина та же: незаметно подкравшаяся старость и ощущение первых сбоев в механизме. Кто из прагматичной и уже готовящей себя к вечной жизни молодежи добавляет к утреннему завтраку льняное масло?
4. Газовую плиту надо зажигать внимательно и сосредоточенно, чтобы внезапно не полыхнуло. Без прежнего бездумного бытового автоматизма, который так верно всю жизнь служил, но внезапно стал подводить. И не забыть (не только не забыть, но и два-три раза проверить), что газ после готовки выключен. А может быть, просто голова заполнена множеством сопутствующих мыслей и текущий быт с его проклятой газовой плитой в сознании оттеснен на периферию? Но разве ты по пять раз не возвращаешься от лифта к входной двери: удостовериться, что все же закрыл квартиру на два оборота ключа?
Есть кашу надо медленно и по возможности чайной ложкой, потому что появилась старческая жадность к еде, мелко и тщательно все пережевывать, опять наивно представляя, будто эта овсяная каша сгоняет со стенок желудка и кишечника налипшую на них гадость. Меньше гадости — больше будешь жить. Это не вполне так. А судьба, а генетика? Но как в генетику вписать дедушку, погибшего в лагерях в 1937-м?
5. Кроме газовой плиты определенную опасность представляет компьютер. Ты его изучил, все-таки изучил, закинул на антресоли старую пишущую машинку, которую на всякий случай бережешь для гипотетического собственного музея, и теперь немыслимо гордишься своим умением складывать легкие компьютерные тексты, пропускать их через принтер и даже умеешь посылать электронные письма. Но сколько раз ты закрывал компьютер, забыв нажать на клавишу «сохранить»! Сколько раз собственное письмо отправлял по другому адресу! Как часто уходил из дома, забывая выключить компьютер! Конечно, Бог тебя вроде бы бережет, ты еще именно из-за взорвавшегося компьютера или телевизора не горел. Но компьютеры иногда взрываются, а телевизоры, когда хозяев нет дома, вспыхивают. После семидесяти с большим лишком прожитых лет весь мир представляет для тебя опасность. Ты прекрасно понимаешь, что зимой и осенью, когда лишь тлеет центральное отопление, лучше не спать на электрическом пледе и под электроодеялом. Но спишь! Как минимум ты уже слышал о пяти историях, как кто-то горел, кто-то просто обжегся, а кого-то сгубил электрический разряд. Подействовало? Русские и живут, и благоденствуют, не особенно мучаясь рефлексией, исключительно потому, что знают: со мною этого не случится! Но весь мир против тебя, старый человек, даже если у тебя еще неплохо работает голова.
6. Враги действительно окружают тебя со всех сторон — фраза из давнего, но собственного романа. Как же ты боишься самоповторов — бесспорных признаков писательской старости! Но о нынешних врагах. Это засорившийся туалет, подтекающий в ванне кран, перегоревшая на лестничной площадке лампочка, это молодняк, который живет над твоей квартирой и через день устраивает хороводы с песнями. А подоконник на лестничной клетке, весь заваленный окурками!.. Надо быть предельно осмотрительным: не ругаться с молодняком, потому что они все-таки выключают радио, уходя в школу или свои институты, а могли бы не выключать, оставлять динамики работающими на полную мощность. Не следует жадничать, когда прощаешься со слесарем или водопроводчиком, и нужно всегда быть ласковым с уборщицей в подъезде. Это сегодня ты сам беспечно идешь в аптеку, а завтра, может быть, будешь просить сделать это за тебя молодую таджичку. Ах, ты еще не забывал закрыть дверцу в холодильнике и пока не видел лужи, разлегшейся на полу в кухне! Вот и опять приходится вспоминать таджичку, звать «обслуживающий персонал».
7. В старости хорошо бы поразбивать все зеркала, которые ничего доброго не обещают. После бритья — крем на «морду лица», чтобы старческая собачья ухмылка, таящаяся в носогубной складке, была не так заметна. Твое лицо уже давно «морда». Старость приходит с кремом «Нивея», который якобы молодит и разглаживает кожу. С каждым годом носогубная складка расширяется, словно овраг после дождя. Польза от крема, лосьона, утреннего умывания и мягкого мыла — это все обещания лживой телевизионной рекламы. Пять минут с отвращением вглядываешься в зеркало — все то же, что и вчера, и позавчера, лунный мертвый пейзаж и — ужас: когда же овраг превратится в каньон? Глаз мутный, плохой, красная сетка вокруг зрачка, хорошо, что еще не дергается веко, как вчера перед сном после долгого чтения. Изучение собственной старости в зеркале заканчивается. Результат — отвратительный. Возможна ли в дальнейшем, в прекрасном обществе будущего, где все станет гармоничным, принудительная эвтаназия?.. Причина? Эстетическая недостаточность в облике гражданина. Не украшает гражданин жизнь, раздражает окружающих. Как цветасто выражаюсь! Мозги еще работают, но это, кажется, единственное в организме, что пока мне не изменяет — голова. Хотя…
8. Нет никаких сил, чтобы провести ревизию в платяном шкафу, что раньше в быту назывался шифоньером. Как быстро выветриваются из обихода привычные слова! Как много возникает новых. Уже члены правительства произносят еще вчера вульгарное словечко «общался».
В каком же из этих старых, уже обвислых пиджаков лучше выйти в мир, который тебя давно похоронил? Как отвратительна эта старческая привычка копить когда-то ношенные костюмы, свитера и рубашки в шкафу. Дескать, когда-нибудь надену, скомбинирую… Нет, это тайные воспоминания о последней войне. По скольку раз тогда перешивались бостоновый пиджак и шевиотовые брюки! Какие комбинировали курточки из шинельного сукна. Разве все мы не печальные дети войны? Тайно, не признаваясь в этом себе, думаю: все на помойку! Ни один твой костюм, даже если он сшит для тебя самим Славой Зайцевым, никто никогда не наденет. Кому нужны эти сюртуки, фалды которых бьют по коленям! Бойцы минувшей моды. Все надо нещадно уничтожать. Никогда не надену, никогда не вспомню! Собственный племянник, печальный мой наследник, если я стану впаривать ему в подарок этот «почти не ношенный» костюм, его не возьмет. Даже если это «костюм из Парижа». Впрочем, есть костюм, пошитый как парадный из фрачного сукна во время перестройки, который до сих пор мне не мал. Это, конечно, обнадеживает. Хоть не полнею. А может быть, все-таки костюм сшит был с запасом?
9. Пиджак в гардеробе одинокого мужчины — нелегкая проблема. Пиджак должен что-то деликатно скрывать, а не подчеркивать, как у молодого телеведущего. В суровом возрасте человек, чтобы маскироваться, должен иметь дорогую обувь и много новых пиджаков. Но самое главное — рубашка, ее покрой, цвет и фасон воротничка. Галстук еще может отчасти закрыть дряблую, как у старого птеродактиля, шею, но галстук слишком официален. Мода на раскованность и яркий в талию пиджак. Куда ты делось, время, когда галстук был обязателен, как восход солнца! Все нынче, включая депутатов Госдумы и президента по возможности носят «кэжуал», а что же носить нищему человеку свободной профессии? Выбираю старую, но с высоким на трех пуговичках воротником рубашку, ее надо бы чуть подгладить. Фасон рубашки, купленной лет семь назад в Германии, чуть замысловат, но материал от стирок не потерял вожделенной свежести. Рубашка удачно скрывает лишнюю кожу подбородка, и ты всегда надеваешь ее на телевизионные передачи. Никто не знает, что высокий воротничок уже давно износился и был перевернут в мастерской, где ремонтируют одежду. Старость, она чрезвычайно расчетлива.
10. Вот и двух часов из жизни как не бывало. Не пишется, и кому тогда интересна опись пиджаков? Почему раньше писалось? Перечень? Перечень вещей или предметов туалета всегда магнетически действует на читающую публику. Ну, с десяток пиджаков, костюмов, наверное, вспомню… И пиджак может стать вехой памяти. Естественно, помнятся пиджаки не по цене и качеству, а по странам, в которых покупал. Ирландия — в тот год в Дублине выпал случайный и невиданный в этих местах снег — деловой костюм серого цвета. Зеленоватые брюки, жилет и коричневый, с брусничной, как у Чичикова, искрой пиджак — Германия. Черный строгий костюм, где вместо обычного пиджака что-то вроде офицерского френча со стоячим воротником, — Париж, распродажа где-то в Сен-Дени. Но у моей бабушки-баптистки было одно легкое парадное пальто серого цвета, расшитое фигурной строчкой, и роскошная шаль, накинув которую на плечи она ходила в свою «штунду». И ведь хватило для парадных выходов на всю жизнь, а телят она поила в старой юбке и резиновых сапогах. Подсчитал — тридцать пять пар обуви, не новой, конечно, вместе со старыми тапочками. Мир излишков и парадной маскировки. Это собственный гардероб. Гардероб не гарантирует бессмертия. И все-таки к старости не хватает. Старость требует переключения внимания с собственной шеи на лацканы пиджака.
11. Кажется, сегодня легче всего создавать биографические романы. Какая бездна писателей и так называемых писателей тачают эти стерильные формулы «замечательных людей». Сейчас все замечательные, и каждый актер, снявшийся в проходном сериале, и политический предатель — уже звезды. Раньше был стыд плохого писательского письма, а нынче компьютер всех в стилистике уровнял. Прежде каждую цитату надо было откапывать, проглатывая кучу книг или исторических материалов. Цитата в библиотеке или архиве выписывалась на карточку, а уже потом переносилась в основной текст. Нынче достаточно клика в интернете, и не надо потом, шевеля губами, переписывать шариковой ручкой слово за словом, достаточно нажатия клавиши на клавиатуре — скопировано и даже переслано. «Творец» создает лишь концепцию из подбора цитат. А может быть, концепция ныне зависит от того, как цитаты лягут?
12. Какой сегодня день? Если вторник или четверг, надо идти преподавать. Хорошо, что ходить к этим неучам необходимо лишь два раза в неделю, а не пять. Я сегодня читаю лекцию для актеров в театре, так сказать, для саморазвития, или просвещаю библиотекарей? В наше время писатель, чтобы не пропасть, должен еще где-нибудь работать. Роскошные тиражи книг, на гонорары от которых можно было прожить три года до книги следующей, давно для писателей пропали вместе с советской властью. Хотели как на Западе? Ходили на демонстрации, писали отчаянные публицистические статьи, думали, что станем кому-то нужными и что ожидают слава и деньги. Исчезнет ненавистная советская власть, сразу манна небесная просыплется на всех. Просыпалась, но не на всех. Получилось, одни «классики» служат вахтерами, другие в лучшем случае встречаются с библиотекарями или с пенсионерами. Первые изучают жизнь, проверяя пропуска и разглядывая посетителей, вторые, рассказывая по десять раз одно и то же, в принципе, тоже изучают жизнь. Первым хуже. Как правило, им надо подниматься рано, чтобы встроиться в свою смену. В старости подъем с постели — тоже целый ритуал.
13. Но еще труднее — заснуть. Особенно, если день намаешься с разбором старых бумаг в попытке высечь из них свежую искру. Нет искры и нет сна. Конечно, уже давно пройдены все эти заварки валерьяны и успокоительных чаев, испробованы легкие снотворные, донормилы и новопасситы, даже вечерние прогулки по двору и вокруг квартала. И уже ноги еле переставляешь, когда идешь к подъезду, а сна все рано нет. Все заканчивается одним — включаешь телевизор, ставишь звук почти на минимальный. Телевизор в своей полной предсказуемости — лучшее снотворное. Но и прекрасный сюжет для нового романа. Осталось глухо прокаркать восторженно-школьное «эврика!»
14. За тонкой пленкой телевизионного экрана живые ведь люди, когда-то получавшие гонорар или зарплату. Классики романистики утверждали, что со временем главным героем романа станет писатель, пишущий роман. Все это не так или не совсем так. Нынче главный герой жизни — это телеведущий, с невероятной быстротой стреляющий в телезрителя словами. Правда, после телевизионной очереди из слов трудно вспомнить, о чем же телеведущий палил? Жизнь, скажем прямо, несколько обессмыслилась. Со смыслами нынче трудно не только правительству. Как прекрасно можно разработать сюжет о молодом телеведущем, попавшем под телевизионные софиты! Здесь несколько разнообразных вариантов. И как это можно было бы в духе продвинутого дамского романа все написать. Стареющий босс, алчущий молодого и гибкого девичьего тела! Как рыночно и как элегантно! Есть и другие варианты со стареющим боссом и молодым телом атлета, вдруг ставшего телеведущим в интеллектуальной передаче. Это тоже можно, и какое здесь разнообразие интриг: соперницы, соперники, подсиживание, подкуп гримерши или телевизионного оператора, умеющего подчеркнуть самые отвратительные черты и внешности, и характера. Сколько на этой площадке разочарований, криминала, психологических тонкостей, возможно даже самоубийств. А какое единение против внешнего врага в этом разновозрастном стаде. Как аккуратно, забравшись на мелкотравчатый Олимп, молодые божки и богини сплачиваются, чтобы не впустить в свою среду новую задорную телку или веселого и наглого бычка. Вот она, новая «Одиссея», да и «Илиада», не встретить здесь только верной Пенелопы.
15. Мне невероятно нравится это веселое и прибыльное телевизионное самообслуживание. Сами на экране говорят, сами на экране танцуют, сами поют, ездят на коньках, играют в телевизионных сериалах. Лишь бы никого новенького! Рядом с когда-то весомым понятием «политический деятель» или «писатель», как пожар, возникло игривое понятие — «телеведущий». Лучше, если косноязычный, расчетливый, умеющий менять убеждения вместе с политическим курсом, без вредных привычек к правде и совести. Герой времени под носом, а ты все, старый дурак, талдычишь — не пишется!
16. Жизнь вообще в наше время — телевизионный сериал. У меня тоже есть кое-какие личные сюжеты. Задача писателя выкроить из своего что-то, могущее заинтересовать всех. Хотя «личные сюжеты» — это слишком крепко сказано. Разве сюжет, разворачивающийся на твоих глазах, не твое, не сугубо личное? Есть, например, история сравнительно молодого миллионера, интеллектуала и спортсмена, который хотел бы броситься в новый семейный роман. Желательно роман с молодой, двое детишек уже у миллионера есть, и с прежней женой у него сохранились прекрасные отношения — деловые люди! Ну, не сошлись характерами, оба добытчики, а теперь каждый сам по себе. Ему все кажется, что это надолго: «Рожай!», а она все красит ногти…
Не дружите с писателем — вы обязательно станете его жертвой, и он не удержится и обязательно о вас напишет, постарается вытащить все самые худшие черты. А кого интересуют лучшие черты? Нищим профессионалам пера хорошо известно: отрицательные герои пишутся легче, они, безусловно, для читателя эффектнее и привычнее. В телевизоре один положительный герой — президент!
Я внимательно наблюдаю за каждой новой претенденткой на беззаботную и обеспеченную жизнь рядом с этим миллионером. Всегда выслушиваю все его рассказы. Знакомства у него обычно происходят в самолете, летящем куда-нибудь в лыжные края, в Швейцарские Альпы, или, скажем, в театре. Для меня это и некий показательный момент, как надо в наше время жить и как я жить не умею. Я точно знаю, что мой знакомый миллионер широкий и щедрый парень. Возит своих подружек в Турцию и Египет. Но все-таки, почему так недолго длятся его романы? Я даже за него вполне искренне страдаю. Роскошные девушки и молодые дамы все-таки его, после некоторых колебаний, навсегда покидают.
17. Не пишется…
18. Мы стрижемся с ним в одной очень недорогой парикмахерской и у одного мастера-узбека. Мне, собственно, уже и стричь нечего, а он так привлекателен и спортивен, как его ни постриги, все будет хорошо. Мастер-узбек стрижет отлично. Я как-то у этого своего знакомого миллионера спросил: «Вы сколько мастеру даете на чай?»
— Пятьдесят рублей.
И хотя у меня нет машины «мерседес», а езжу я всего лишь на немолодой «ниве-шевроле», я этому мастеру даю — 100.
Это первая серия одного из моих сериалов? Назовем его «сериал № 1».
19. С годами, по мере того как приближается неотвратимое, все сильнее действует природное нещепетильное любопытство: как, интересно, там? И — как все пройдет? Появляется удивительный, можно сказать патологический интерес: а как отреагируют близкие и знакомые? Как быстро забудут товарищи на работе? Начинаешь замечать за собою странности. Например, слишком много об этом говоришь. Дома по утрам, когда услышишь шаги в коридоре, норовишь задержать дыхание, закатить глаза и раскинуться на своем диване, свесив до пола руку. Ждешь, когда зайдут и начнут прислушиваться к дыханию… Не продолжаю. Старческие лукавые уловки, хочется еще при жизни увидеть горе и сострадание. В давнее время, чтобы лишить наследства нежалостливых и нерадивых, к подобным приемам прибегали коварные дядюшки и тетушки… Но это сюжеты из вечного и бессмертного Диккенса. Вот и продолжай об этом, рисуй свою старость. Физиолог Иван Павлов до последней минуты, уже хрипя и задыхаясь, вел научные наблюдения над собственным умиранием. Очень похоже, правда, нет гениальности. Пиши свою обыденную старость…
20. Сериал № 2 — это, пожалуй, некое гуманитарное учреждение, в котором работает другой герой. Героев, как известно, писатель не выбирает, они появляются в его жизни сами. Потом писатель начинает придумывать своему герою, ставшему персонажем, внешность, маскировать, как можно дальше уводя от прототипа. Самое трудное — найти герою профессию. Выбирать надо из того, что хорошо знаешь. Газета? Редакция журнала? Телевизионная студия? Музей или картинная галерея? Киностудия? Университет? Театр? Любите ли вы театр? Буквально все: и газета, и музей, и киностудия — все это уже использовалось раньше. Когда не пишется, надо быть хотя бы оригинальным. Ну, конечно, библиотека, куда в советское время писатели и сценаристы любили селить молоденьких библиотекарш. У нас все наоборот — в библиотеку поселим интеллигентного монстра. Пусть будет Библиотека: всю жизнь в нее хожу и поэтому немножко знаю.
Сцены будем разрабатывать потом, сначала, так сказать, синопсис, описание сюжета без диалогов и подробностей. Как внезапно «случай» может разрушить устоявшийся и уже смирившийся с собственной судьбой характер! Служащий среднего звена стал директором. Почти государственный сюжет. Бывают, конечно, странные сближения… Библиотека! Государственная? Республиканская? Краевая? Областная? Большая, солидная, престижная — и точка. Не стану добавлять здесь «и ее научным руководителем», чтобы не вводить новые повороты в сюжет. Большая библиотека — всегда научное заведение. Но какое тут поле для психологии, капризов и проявления различных, ранее скрытых черт! Я всегда с жадностью наблюдаю за подобными перипетиями в других отсеках быстротекущей жизни. От олигарха до премьер-министра. Ситуации — типовые, людей надо подгонять под ситуации. Писатель всегда немножко актер, потому что должен проигрывать про себя все роли в своем сериале…
21. Портрет? Литература вся на контрасте, положительный герой нынче — это не красавец, а скромняга, мелкаш, с кучей бытовых недостатков. Отрицательный — псевдоправедник и демагог с повадками депутата Государственной думы. По законам жанра ему необходимо открытое русское лицо, тихая, шелестящая речь, голубые, нет, васильковые глазки. Волосы? Для утверждения фундаментальной укорененности подарим нашему герою из библиотеки бороду. На окладистую мой герой не пойдет, слишком по-боярски, а ему надо проплыть между Западом и Востоком. Так не пишется или все-таки исписался? Звучит как приговор.
22. Как все запутывается! Много героев — это излишки в коротком современном романе. Кто все-таки главный? Сторонний наблюдатель, скромный мемуарист, народный мститель, летописец, писатель и, наконец, старый человек собственной персоной? Кто же герой? Сколько молодых мыслей бродит в несвежей голове! Сколько замечаешь в себе отвратительной свежей и даже молодой патологии. А разве дотошная наблюдательность и умение по обрывкам сочинить происходившее — не разрушительный талант? Как скучно становится жить, когда все подтексты мгновенно в твоем сознании превращаются в мотивы и желания, а ты делаешь вид, что не понимаешь, чего же от тебя хочет собеседник. Как хочется тайн, мистического неведения и медленных, ход за ходом, разгадок!
23. Нет, нет, зачем так подставляться и делать вид, что по-другому не умеешь? Ничего личного, личное, если оно и есть, — а как без него! — надо затенить и замаскировать. Никакого старого писателя, сюжет романа пусть поведет молодой герой, который наблюдает за двумя бодающими баранами. Один — моложе, другой постарше. Молодой герой, наркотики, сексуальная ориентация, бассейн, фитнес-центр с сауной, сафари в Южной Африке. Молодым тоже не откажем в проницательности, пусть и молодой герой все видит и замечает, отдадим ему собственные свойства. Но с твоими едкими качествами молодому герою никогда не выбиться, как требуется для романа, в люди. Разве ты когда-нибудь смог украсть? Для современного молодого героя нужен сановный или богатый отец, учеба в Англии, домашняя привычка таить планы и не отдавать своего. Нет у тебя, старый, как лесной пень, писатель, здесь личного опыта. Молодой, современный и успешный герой может и отца родного продать. О молодом герое думаю, и кажется, что модель этого самого героя все же есть, надо только аккуратно вводить его в общий текст. Или не вводить? Но вот успешный ли это герой? Единственный, уникальный, как упавший на землю астероид, музейный экземпляр. Вставлю его насильственно в роман как нетипичное примечание.
24. Вот мой молодой герой руки не подал своему бывшему начальнику, когда тот шел на него, празднично на приеме улыбаясь и предлагая забыть все старое! Откуда такая дворянская гордость? Что бы ему сунуть, протянуть свою молодую горячую руку в это холодное и расчетливое пространство, в котором по какому-то недомыслию текла человеческая кровь, и забыть. В узком горизонте литературы лучше не иметь лишних друзей. У меня поступок молодого героя вызвал только восторг. Страшен не доблестный поступок, а осторожная слава, которая раскатилась. Нет, нет, Максим, в прототипы тебя не возьму, ты опасен нам, старым крокодилам, осторожно лавирующим между такими же, как мы сами, чудовищами.
25. В каждый роман, чтобы он состоялся, надо обязательно, как об этом уже говорилось, вплетать что-то личное. А как там будет после меня? Еще сто лет назад жить было не так тревожно, и тогда кое-что можно было бы себе представить. Как увеличивается расстояние между «сейчас» и «завтра». И уменьшается между «сегодня» и «вчера». Уже Николай Первый, Павлович, чуть ли не наш современник, и мы знаем, как страстно Пушкин любил «пожарские котлеты». Но как обстоит дело с «героическим вчера»? Оно что, исчезло совсем? Мальчики не хотят становиться Гагариными, а девочки мечтают быть только Кейт Миддлтон, женой принца Уильяма? Как-то странно извивается, петляя, возвращаясь вперед и отлетая назад, чуть ли не в вечность, ставшее вдруг архаичным время. Еще вчера совесть была важным компонентом жизни, а нынче она лишь филологическое украшение литературы. Так сказать, привязка к неким древним текстам. Экология возраста — вот что меня сейчас занимает.
26. С особым, хотя и мимолетным вниманием последнее время стал разглядывать по телевидению чужие похороны. Сам на похороны хожу редко, потому что, как правило, на похоронах в основном живые демонстрируют себя живым, а если публично и говорят, то скорее о себе, нежели о покойном. Какая безвкусица эти аплодисменты покойному на выносе тела! Мода, возникшая в театральных кругах, вдруг оказалась чуть ли не общим правилом. Большие артисты, которых провожают на кладбище из знаменитых театров, где они играли, хотя бы всегда были артистами хорошими. Начинаем аплодировать министрам и общественным деятелям, так прибыльно и быстро продавшим за бесценок свою страну.
Пристрастно также разглядываю элегантные автомобили-катафалки, на которые грузят покойников, затаренных в лакированные гробы. Не то чтобы, так сказать, примериваюсь, а просто задумываюсь о потере такта и вкуса в похоронном деле. Воздав столько казенных почестей, истратив на шелковые кисти и бронзовые ручки так много денег, как быстро покойного забудут? Но и примеряюсь тоже. Не хочется, конечно, но повседневная и нелегкая работа позволяет думать, что еще есть время, есть малые, соразмерные возрасту силы. Если есть высшая справедливость, то отпущенное тебе должно быть исполнено. Наряд надо закрыть без приписок и фальшивых авизо.
27. Писание романа — это как сборы в долгую экспедицию по совсем необжитым краям. Не известно, есть ли там даже тропы, не говоря уже о бензоколонке или магазине. Предусмотреть и взять с собой в дорогу надо все, от спичек до шприца с антибиотиком. Почему путешественники печатают свои мемуары и никогда не приводят списка взятых с собою вещей и продуктов? Как теперь, когда вскоре предстоит путешествие более долгое, даже бесконечное, хотелось бы взглянуть на опись имущества, препаратов, приборов и припасов, скажем, экспедиции Петра Петровича Семенова-Тян-Шанского или его ученика Петра Козлова. У этих знаменитых землепроходцев с собою, наверное, было и Евангелие.
28. Все герои моих сериалов должны быть расчетливы и честолюбивы, хотя бы в молодости, дальше уж как вывезет. А Максим? Как иногда можно проговориться, сразу представляя прототип и даже его называя. Так нельзя, начнется переполох, исследователи примутся копать дневники и переписку и по крошечной оговорке сразу отыщут и подлинного героя. Как жадны все исследователи до отгадывания творческих кроссвордов. Обойдемся на всякий случай без имен. Герои романа есть, а имен нет. Некая литературная шарада или старческая торопливость? Так что мы имеем, если нет имен? Как и положено в современном дизайне, еще по ошибке называемом живописью, — обобщенные фигуры и обобщенные же названия картин. По крайней мере Максим — это Секретарь, если секретарь мне в дальнейшем понадобится. Выделим имена определенным шрифтом. Секретарь — я же обещал молодого героя. Да, не обязательно идиота и мздоимца. Какое это счастье, когда в сонме прохиндеев, готовых предоставить тебе свою биографию, вдруг появляется воистину положительный герой! Человек на дорогой машине —Предприниматель, а персонаж в Библиотеке — Директор. Но, как я уже заявил, Секретаря не будет, он замечание. А впрочем…
29. Выбор имен для романа имеет не меньшее значение, нежели выбор героя. Недаром говорят, как корабль назовешь, так он и поплывет. Имена разных героев не должны начинаться с одной буквы. Мужские и женские должны быть разведены по огласовке. Имена, наконец, не должны быть похожи на имена героев знаменитых романов. Положительного героя нельзя назвать Вадимом, а отрицательного Иваном. Героиня могла быть Дашей, Машей, но никак не Варварой. Пожилая дама могла называться Калерией или Марфой, но никак не Светланой. Как я мучился над фамилиями и именами персонажей, когда еще писалось! Сейчас — другие времена, другие объемы письма, другая степень художественного доказательства. Но схема героев уже есть. Звери на арене, укротителю осталось только щелкнуть хлыстом.
30. Где обычно гнездится честолюбие? Оно в бедных и, как правило, обездоленных семьях. Сейчас с этим труднее: наглядность отдалилась, другая жизнь — только по телевизору или в кино. Мир «ламборгини» и замков на Луаре, теперь принадлежащий бывшим соотечественникам, для остальных — за стеклом телевизора или на флуоресцирующем полотне киноэкрана. Раньше было проще и нагляднее: в подвале одни семьи, а на других этажах того же дома иной достаток. Папа одного мальчика скоблил зимние тротуары и сбивал сосульки с крыш, а за папой другого приезжал шофер на служебной «победе». Учились мальчики в одной школе, часто и в одном классе. Мода отправлять потомков в Англию еще не созрела. Но я, кажется, уже говорил, как извилисто петляет время? Еще недавно отпрыски монархов обязательно учились в университетах собственных стран и обязательно на родине проходили военную службу.
31. Господь Бог, конечно, прощает всех. Я абсолютно уверен, что он милостивее и больше понимает многомерную природу человека, чем возлюбленная Церковь. Но ей тоже спасибо, именно она научила помнить свои и чужие грехи. Надо также заметить, что чужие-то мы моделируем и фиксируем исключительно по грехам собственным. Но отчего старость так нетерпима и так любит говорить о чести и нравственности? Удивительно гадкое, как и «патриотизм», слово «нравственность», отделяющее человека от основного и сокровенного. Каждый к чему-то прикреплен, каждый росток былого. Сельского кладбища, на котором похоронены мои прадеды, уже нет — оно запахано под русское поле. О поле, поле, я твой тонкий колосок! Ничего не забывающий, но все простивший колосок. Но только из-за отсутствия места на сельском кладбище гореть ему в жаркой печи крематория.
32. Разведем же дороги двух мальчиков давних времен: пусть один станет блестящим физиком и математиком, который в перестройку сделался Предпринимателем, а другой… очень боюсь пугливых и амбициозных прототипов, кем же окажется другой? Я перебираю про себя разнообразные профессии, как и положено, начиная новое сочинение, опытному литератору. Специальностью того и другого может стать любая, в которой разбирается автор. Это закон приличной беллетристики, современный человек исключительно живет в сфере своего дела. Мне хотелось, чтобы второй герой стал филологом, специалистом по нравственности, духовным человеком со своей жертвой Богу, но хоть я и не специалист по железным дорогам, однако в память о моем деде, паровозном машинисте, пусть второй герой в конечном итоге «возглавит» какой-нибудь паровоз. Наш паровоз, вперед лети! Я сам стану кочегаром у топки. Писатель ради успеха своего романа готов сжечь в топке даже себя. Но я, кажется, уже определился с профессией одного, а другой — Директор, гуманитарий. Читателя пора приучать и к графическому написанию имени героя. Библиотеку здесь пишу пока с большой буквы. Но это крупная Библиотека в большом городе. Или не библиотека? У Директора невинные русские глаза василькового цвета.
33. В библиотеке я тоже не чужой, и не только как упорный читатель. Романист, чтобы его было интересно читать, должен ставить перед собой новые и более весомые, чем прежде, задачи. Библиотека ведь тоже может быть огромной: и большое старинное здание, и коллектив, и немалый бюджет. Как хочется спеть песню бюджету! Библиотека может иметь даже несколько зданий и двор между ними, где могут, как во дворе Румянцевской библиотеки, цвести цветы, прогуливаться читатели, и пусть в этом дворе или садике стоит бюст какому-нибудь писателю. Здесь, как и везде, текут крыши, существует пожарная, не работающая или даже работающая сигнализация, засоряется канализация, портится телефон, покупаются компьютеры и вместо прежних, дубовых, ставятся новые «пластиковые» рамы на окна. Ах, какие при смене окон возникают откаты! Какие можно выломать и продать замечательные каменные подоконники, заменив природный камень на универсальную пластмассу. Как грустно жить, когда знаешь, как украсть, но из трусости — в наше время совесть имеет и такой эвфемизм — не воруешь! Необходима цитата: «Так трусами нас делает раздумье, и так решимости природный цвет хиреет под налетом мысли бледным…» Здесь (я все о Библиотеке) госбюджет отпускает деньги, которые можно истратить очень по-разному, здесь возникают внебюджетные средства и числится старинная мебель, даже антикварная, которую можно списать как просто старую. Какие просторы! Директор — это всегда огромные возможности. Здесь есть специалисты и карьеристы, сюда могут приходить иностранные фонды в надежде что-нибудь узнать из того, что они (специалисты и здесь, и за рубежом) не узнали бы в другом месте. Здесь не только старые с подсиненными седыми волосами библиотекарши, часто говорящие на нескольких языках, но и энергичная молодежь, и предприимчивые хозяйственники, путающиеся даже в русском, но твердо знающие, какой единственной фирме надо поручить и ремонт крыши, и покупку компьютеров, и собственную обеспеченную старость. Кажется, я все же произнес слово «откат». Это не про моего героя, он по-мещански честен, подворовывают другие, за которыми по незнанию предмета он приглядывать не может. Честный, неумный дурак, любящий только себя и гребущий все к себе, но по-другому, а это много хуже и опаснее.
34. Сколько же в юности было даром истраченного времени. Но какие были посиделки, какие долгие и сладкие телесные ласки, какие потрясения испытывало сознание от впервые прочитанных гениальных книг. С какой силой сотрясалось юное тело от запретного. Никуда ничего не делось, все, если ты все же писатель, пойдет в запланированное строительство. Но как нынче писать, чтобы истомой охватить и читателя? Читатель нынче привередлив и осведомлен, сколько узнал из порнофильмов и интернета, как же его заморочить? Он уже начитался, накушался, его не проведешь на «реалистическом» диалоге, на курении на сцене или на распивании во время диалогов «настоящих» чаев. Всерьез? До полной гибели? А какая здесь гибель, только поиски справедливости. И никому не будем желать зла. Жить всем хочется.
35. Я довольно близок с Господом нашим Богом. Я понимаю его, чувствую его длань, наказывающую меня за грехи и ведущую по земной юдоли. Он наделил меня рефлексией и знает, что и без его святого вмешательства я истязаю себя за свои грехи. Но все-таки он дает мне столько, что я не успеваю его благодарить. Ему не чуждо ничто человеческое, а нам его Божественное, потому что и мы иногда поднимаемся на крыльях. Но он, я знаю, не любит, когда на похоронах слишком много отчаянно нагрешивших людей. Знайте меру! Я скептически смотрю на бумажную ленту с молитвой, которая лежит на голове покойного. Бог не любит парадной публичности. Он уже всех простил. Как и он, я уже расстался со всеми укоризнами, но я все смотрю на бумагу и каюсь покаянием покойного. Я о каждом покойном могу написать роман, в котором он будет прав перед людьми. Но где истина?
36. Мальчик, который в начале прошлого века на железной дороге на остановках длинноносой масленкой смазывал трущиеся детали локомотива, с удовлетворением наблюдает за новым паровозным машинистом. Знающие — читайте подтексты! Оказалось, что новый машинист плохо владеет профессией, а зачем тогда шел?.. В романе, конечно, особенно в советском романе, прежний машинист мог бы и понаставничать, поучить нового… Но время уже не советское, а новый после своего назначения или избрания так горд и стал так болезненно таинственен! Он, оказывается, как только был назначен и рукоположен, все уже знал. Портняжка сел в царское кресло. Ах, ах, одного одесского еврея спросили — это из дореволюционной копилки анекдотов — что бы ты делал, если бы был царем? Ответ: «Я бы еще немножко шил».
А что нужно было для нового времени, чтобы спокойно править и руководить? Конечно, помнить, что за тобой дело и люди, а главное — не воровать ни крупно, ни по мелочам и быть до последней возможности справедливым. Это дает силы и ощущение внутренней правоты, с которой противникам трудно бороться. Правота рождает уверенность и силу сопротивления.
37. Надо бы написать большую сцену, как недавно возникшего Директора трижды выдвигали в академики. Ну, все, конечно, понимают, что руководителя учреждения всегда можно куда-нибудь выдвинуть по его деликатной просьбе. Общая ажитация, восторги, коллективное единство, цветы, открыли две на всех бутылки шампанского. Какие возвышенные речи, какие разыскиваются заслуги. Патетика! Чуть ли не горловое пение тувинских шаманов! Три раза, словно гогот утреннего библейского петуха, эта сцена с малыми вариациями повторялась. Но существовала, оказывается, плохо известная ретивой и послушной общественности композиция. Это уже в самой Академии, когда всплывал нищенский счет при голосовании мыслителя и библиотечного умельца. Два или три голоса «за», и мрачная бездна — против! Да что они понимают в подлинных заслугах, эти несчастные академики!
38. Жили раньше не заморачиваясь, где кого и как похоронят. Всем хватало места! На кладбищах все были равны, почти как в коммуналках, и больше, чем имелось наличных, ни администратору на кладбище, ни ритуальному агенту не давали. Кладбище теперь — зона престижа, здесь упорная и непримиримая борьба за призрачную вечность. Жизнь становится все мельче, а памятники на престижных кладбищах все круче и монументальнее. Через пятьдесят лет уже в Третьяковке будут стоять монументы знаменитым ворам и бандитам. А вот что кроме бесспорно талантливых имен скульпторов будет стоять на музейных этикетках? Какой простор для историков и толкователей культуры!
Писатель уже безоговорочно смирился с грядущим. Что поделаешь, если даже кости усопших Медичи выворачивают из гробниц, чтобы наверняка знать, кто именно из них умер от яда. О веренице убийств, отравлений, оплаченных врачебных ошибок среди нового отечественного дворянства и не говорю. Что касается писателя лично — то в ту же урну, где прах покойницы-жены, и его пепел, ну, если поместится, пожалуйста, ссыпьте. И на той же плите, закрывающей урну в колумбарии, мелким шрифтом — и его имя. Не жулик и не игрок с государственными деньгами. Здесь — мелкое писательское тщеславие. И никаких, конечно, монументов. У писателя есть ощущение, что по величине и стоимости надмогильного цемента, мрамора, гранита и бронзы Господь в день Суда будет выбраковывать воров и мздоимцев. И помните — ни он Сам, ни его Святые откатов не приемлют.
39. Директор стал начальником слишком поздно. Всю жизнь он примеривался, приглядывался, размышлял, как бы он верховодил. Как бы сидел за начальничьим столом, как бы обставил кабинет, как звонко хлопал бы дверцей казенной машины, поданной к служебному подъезду. Везде все одинаково: дело случая, но во власть попадет и прохиндей. Ой, романист! Прохиндей — это не ваше слово. Мастер, который уже как символ запустил в искусство это емкое русское слово, тоже кое-что у романиста в свое время слямзил. Разве своим коллегам романист не говорит, что литература на семьдесят процентов состоит из воровства. Воруйте, как в жизни, смелее. Это, кажется, из сериала номер два? Да нет, из обоих сериалов, как пелось в песне, оба парня бравые, оба хороши. И обойти налоговую инспекцию, и выписать себе лишнюю премию, и не обратить внимания на то, что лишнюю премию выписывает тебе главный, подведомственный тебе бухгалтер — все это одно и то же, не правда ли? И главное: циничнее, беззастенчивее! Берите пример с губернаторов! Имена — в интернете.
40. Он сидел раньше в крошечном кабинетике, деля пространство с секретарем, и был начальником одного из отделов. Высидел и вымучил аккуратностью и трудолюбием. Как тогда он был мил и покладист. Грустный вид из окна на книгохранилище, скромный конторский стол. Все приходилось держать в порядке — отчетность, собранную по папкам, планы, переписку. Фарфоровая кружка, чайная ложка и коробочка с пакетиками чая стояли на подоконнике. Еще советский кипятильник, чтобы на него не наткнулись пожарные, грозные, как буря в пустыне, будущий директор всегда, попользовавшись, заворачивал в серебряную фольгу из-под шоколадки и клал в нижний ящик стола. Господи, как ему надоело быть милым, покладистым, исполнительным, подающим административные надежды человеком! Как надоело быть на подхвате. Выбирают всегда когда не из кого выбрать, и назначают, когда нет своего, самого тихого и покладистого. Думал, что так всю жизнь и будет прозябать. И вдруг — карты сошлись. Васильковые глаза и прямая гвардейская спина — это серьезные государственные аргументы.
41. Иногда он задумывался: почему в соответствующее время не родился сразу владетельным принцем, королем, ну хотя бы русским князем или купцом первой гильдии? Говорят же: «родился с серебряной ложкой во рту». Где моя серебряная ложка? Во рту при рождении оказалась ложка деревянная, ну, на крайний случай советская, алюминиевая. Он отчетливо всегда представлял себе, что означает рождение. Где родиться и в какой семье. И никогда не говорите ему о социальных лифтах. Лифты лифтами, но как важен старт при рождении. Дружеский ласковый пинок, поджопник, который дают родители, и ты сразу оказываешься в кресле вице-президента банка либо начальника отдела в министерстве. А тут надо проходить выборы, кому-то нравиться и доказывать, что именно ты имеешь право лакать не из общей миски, а пить сливочки исключительно из хрустальной плошки. Выборы начальника, даже в районной библиотеке, на должность — это удивительный цирковой номер, необходимый, чтобы всех обмануть. Демократия со времен эллинов — давно проржавевшее ведро, замечательная возможность своровать лакомую власть. Пока совестливые и умные будут вопрошать себя: достоин ли? До выборов еще главное пообещать, всем и каждому.
42. Он отчетливо представлял свой будущий кабинет. Все видел, как писали раньше, внутренним взором, до деталей: комнату, мебель, письменный стол, книжные шкафы и даже шторы на окнах. Шторы — обязательно. Плотные, тяжелые, с потолка до пола, чуть пропускающие свет. Как во дворце, но это — видение плебея. Он не любил дневного света в комнатах. Полумрак и недоговоренность, некоторая даже таинственность. Шторы всегда будут наполовину задернуты, подчиненным не нужно видеть его лица, выражения глаз. Он все знал заранее, потому что мечтал об этом с юности, давно, но все не складывалось, он не был лидером, про себя он знал твердо: он середняк с амбициями и трудолюбием. Но почему нельзя было помечтать? Он знал, что на столе всегда должно быть много служебных бумаг. Он не такой простец, чтобы все ненужное отдавать в канцелярию. Бумаги у подчиненных вызывают почтение, а у посетителей трепет. Он хотел бы, чтобы его считали интеллектуалом. И если книги будут лежать на столах, стульях и подоконниках, то куда же тогда денется общественное мнение? Иногда, размечтавшись, он даже видел себя академиком. Но об этом уже было говорено. В конце своей карьеры, которая закончилась довольно бесславно, он позиционировал себя мыслителем.
43. Как мгновенно после своего возвышения меняется человек. Вроде бы ходил себе добрый, уже не очень молодой мужик. Все понимали: конечно, себе на уме, но на лице с интеллигентной бородой расцветали иногда чудной, почти детской улыбкой голубенькие весенние глазки. Он даже мог что-то забавное рассказать, вспомнить анекдот. Настораживала только его поразительная, болезненная памятливость. Но, может быть, это какая-то гуманитарная особенность, иногда переходящая в щегольство? Помнить все имена, фамилии, годы жизни авторов и годы издания их книг. Может быть, и страницы, на которых располагались определенные и нужные цитаты, помнил? Устрашающая память, но ведь всегда можно было что-то спросить, воспользоваться этим ходячим каталогом. Он помнил всех должностных начальников, все лица, все имена-отчества. О, куда ты делось, прежнее социалистическое время, — какая бы была находка для ЦК КПСС. Но кто знал, что клубилось в глубине, как говорится, души. И вдруг — все в одночасье поменялось. Доплыл до намеченного, сокровенного и тайно желаемого. А что же раньше было и хранилось у него в душе? Черепаха сбросила панцирь, и разве теперь его наденешь снова?
44. Поднять в преклонном возрасте сочинение — трудно. Это как строительство целого собора. Но если медленно, по камешку, по кирпичику? Героям, конечно, надо сразу бы давать имена, чтобы они не путались, проследить, чтобы читатель сразу их имена распознавал, чтобы не было в начале повторяющихся букв. Снабжать действующих лиц биографией. Они что, оба честолюбцы? Нет, тот, что когда-то был физиком и математиком, что приехал в Москву то ли из Киева, то ли из Одессы, совсем нет, у него только деньги. Он как-то сразу распознал время, но он, правда, лет на десять-пятнадцать моложе, он очевидный прагматик, он довольно быстро забыл математические формулы и сосредоточился на денежных знаках. Он не заморачивал себе жизнь духовными ценностями и загробной жизнью. Но, скажем прямо, для этого нужна была смелость и даже отвага; другой в это же время притаился, жил как мышка, перебирал бумаги, поблескивал голубенькими глазами, копил эрудицию. В сериале это все надо превратить в соответствующие эпизоды.
45. Человек сам выбирает свои пути. Писателя, сценариста и романиста поражает одно: почему только герой из сценария номер один думает, будто результатом его выбора должно стать лишь материальное благополучие? Может быть, к материальному благополучию нужно подходить с другой стороны? Может быть, оно должно возникать само? С чувством некоторой досады писатель смотрит на своего обаятельного миллионера. Замечательный и острый ум, хорошая культура — по крайней мере он читает то, что с его деньгами и его положением не читает никто. Писатель даже ахнул, когда узнал, что лучший московский драматический спектакль «Евгений Онегин» в театре Вахтангова его герой посетил один или со сменными подругами 11 раз! И при оглушительной, не пролетарской цене за билеты.
Теперь игровая сцена в сценарии № 1. Читателю надо включить воображение.
Это хорошо всем известный по телевизионным передачам операционный зал, в котором производится контроль и слежение за космическими полетами. Здесь ряды телевизионных экранов, за которыми сидят, отслеживая что-то важное и свое, ряды, как мне всегда казалось, молодых людей. Обычно их лица никогда не показывают. Я всегда гадал, кто они, эти приобщенные? Исполнительные ли техники или крепкие специалисты и инженеры? Одного из них я теперь знаю: свежий выпускник физмата МГУ, блестящий математик. Если смотреть в долгой перспективе, судьба обещала ему многое. Но в перспективе ближней надо бы достать импортное детское питание, и ему, провинциалу, заплатить за сменную московскую квартиру. Крупный план: лицо, вглядывающееся в схему, и меняющиеся цифры на экране компьютера. Парень, правда, из Одессы, но не из района той, парадной лестницы, по которой катилась детская коляска в знаменитом фильме Эйзенштейна, не из района гостиницы «Лондон» и не со знаменитой Дерибасовской улицы. Из Одессы местечковой, почти нищей после войны, латаной, штопаной, плохо кормленной, но чистенькой, с подшитым белым воротничком на форменном школьном кительке. Обычно в подобных местах и в подобных условиях вызревала шпана и золотые медалисты. Слово «безотцовщина» писатель не произносит, но оно подразумевается. Медалист получился.
В плохом советском сценарии дальше эта сцена выглядела бы так: что-то во вдумчивом и сосредоточенном взгляде юноши меняется. Следующая цепь кадров — молодой герой уже за воротами, только что сдав не нужный ему теперь пропуск в секретнейшее в стране предприятие. Каждый кузнец своего счастья. Он в раздумье. Звучит широкая и раздольная музыка ельцинского периода…
46. Здесь можно было бы еще написать внутренний монолог героя с рефлексией по поводу места в жизни. Это очень любит полуинтеллигентный читатель. Но перед внутренним взором писателя две фирменные точки, где в начале перестройки изредка по «еще государственным ценам» продавались французские духи. И никаких монологов, все действия на уровне инстинктов.
Одна точка — почти на углу улицы Горького (прежнее название) и Камергерского переулка (старое название, ставшее новым; кто знает — поймет). Точка — в «сталинском» доме, где жила советская элита. Там есть такой небольшой карман, в котором еще с довоенных лет существовал магазин «ТЖ» — магазин советской парфюмерии. Расшифровывалась эта скудная аббревиатура весьма просто — Трест жиркости, а из чего, собственно, варятся все мыла и разные кремы? Магазин небольшой, элитный, есть и второй — такой же парадный, скорее для того, чтобы иностранцы не думали, что советские лыком шиты, а все как в Париже. Второй магазинчик располагался в дальнем крыле гостиницы «Москва», почти напротив станции метро «Охотный ряд».
Теперь представим себе бой спекулянтов в очереди за только что выброшенным французским парфюмом. В каком магазине? В том, который в деталях читатель лучше себе представляет. Бойцы за парфюмерию все друг друга знали, их знали продавщицы и администрация. Узок круг этих революционеров новой экономики. Брали столько, сколько хватало денег и сколько можно было унести в двух руках. Потом это все с многократной переплатой уходило, разъезжалось, расплывалось по провинции. Предприниматель уже в наше время рассказывал: это были очень большие деньги, ставшие позже первоначальным капиталом. Размышлений о первоначальном капитале не последует. Следите за нашими олигархами.
47. В старые времена хороший роман — это плотный гобелен, лишь один квадратный метр которого опытный ткач мог плести и вязать на нем узелки целый год. Или персидский ковер, где шерстяные ниточки были так притрамбованы, что, как брезент, не пропускали ни ветра, ни воды. Но любой роман, когда время уходит, превращается лишь в цепь запомнившихся эпизодов, из которых в сознании читателя и сплетается история. Придется ли писателю сочинить, как на ответственное место Директора выбрали героя? Выборы всегда случайны, но так ли уж случайно и выбрали? И помните, никогда не предлагайте кандидатом даже лучшего друга, всегда ошибетесь. Все проверяется на мелочах, на деталях, скажем, когда надо собрать денег на кладбищенский памятник умершей помощнице. Все по-разному открывают бумажник. И часто бывший начальник — неохотнее всех.
48. Его шофер рассказывал писателю как конфиденту, который его поймет. Шоферов за жизнь у писателя было несколько — поймет!
— Он бросил меня на дороге!
Правда, этот шофер Витя, Володя, Вася или даже некий Кузьма Макарович — какое значение здесь имеет имя? — тоже был хорошей птицей! Гонял, как сумасшедший, и иногда от него попахивало вчерашним весельем. Он мог также с утра подзарядиться каким-нибудь заковыристым порошком. Его остановил гаишник, «гаец», как их называет легендарный журналист Сергей Доренко, на выезде из дачного пригорода, где машины пластаются, как белье в корыте. То ли он, шофер директора, кого-то не пропустил, то ли кого-то обидно перегнал на высокой скорости. Конфликт. Здесь бы начальнику выйти из комфортабельного салона, поулыбаться или постращать городового, даже поразговаривать с ним. Городовому всегда или скучно, или он раздражен, или ему не хватает на вечернее пиво и бутерброд. Городовые любят, когда по-приятельски, без криков и угроз с ними разговаривают большие начальники. Можно вынуть из собственного бумажника красненькую и задобрить принципиального командира порядка. Хотя бы попробовать разделить тревогу и своего шофера, и бравого стража дорог. Кто у начальника самый верный и преданный из челяди, знающий все его тайны? Шофер! Нет, он бросил своего самого верного слугу на дороге. Сел в проезжающее такси и уехал… Откуда взялась такая небрежная сановитость?
49. Для того чтобы что-то написать, надо сначала начать писать. Это тяжелое дело, мозаика плохо и непослушно складывается. Надо подбирать эпизоды, как галстук к свежей рубашке. Вымыслы всегда ярче и точнее приземленного «так было». Необходимо приспосабливать разные случаи из собственной и из чужих жизней. Идет или не идет эпизод? К лицу ли? Не выбивается ли из гаммы? Это тяжелый процесс. И все время надо думать о заполнении поля романа, о плотности текста. Иногда собственный быт автора еще не сложился, но уже надо размышлять о времени, о быте героя, о его духовом порядке, наконец, знать его подлинную биографию, чтобы потом сочинить иную. Чем там наш герой занимался в детстве? О чем мечтал? Каким образом хотел обойти своих товарищей? Надо сказать, что наш интеллигентный герой с детства знал свои некоторые недостатки.
50. Без символического детского «эпизода» не обходится ни один роман. Еще не будучи знакомыми с дедушкой психоанализа Фрейдом, романисты тщательно выписывали детские символические эпизоды. А что остается делать, если я не очень сведущ в начальной жизни своих героев? Значит, мне надо будет придумать что-то многозначительное. Придумать — дело нехитрое, но только надо помнить, что подмеченное долго живет и всегда выглядит подлинным, а вот умозрительное хиреет очень быстро. Если из собственного, то есть две малолетние кражи. Первая — это будущий писатель (ему не старше шести лет) вывинтил какую-то крошечную трубочку из трактора (в эвакуации с матерью в деревне) и трактор не могли завести, пока трубочка эта (наверное, это был элемент карбюратора) не нашлась. А ведь маленький герой знал, где она лежала. Второй эпизод — это опять детское воровство через забор деталей из цветных металлов. Но здесь все было не так бескорыстно. Эти детали, как медь, принимались в пунктах сбора вторсырья. Фишка здесь в том, что в случае уже этой кражи совесть замучила молодого героя, он снова перелез через забор и вернул. Кому из моих героев и какой из этих эпизодов подарить? За «трубочкой» пришлось ехать на склад в райцентр. В одном случае украл и молчал, в другом — украл и покаялся. Умеют ли они каяться? Как же эта трубочка до сих пор жжет у писателя сердце.
51. Возможно, к бесславию интеллигентного героя — это, правда, впереди — привело проклятие его шофера. Шофер слишком много знает. Это до поры до времени он молчит о том, что возит еще и жену начальника и что в пятницу увозит своего принципала не до Казанского вокзала к переполненной электричке, а шпарит сто двадцать километров до его фамильного гнездовья — на дачу! Любой начальник видит себя хотя бы на ранг выше занимаемой должности. Если министр еще и капиталист, то он в пятницу на личном самолете улетает на уикенд в собственное имение в Австрию. А вот еще не успевший собрать государственной дани не то что на личный самолет, а даже на планер начальник поменьше отправляется на казенном автомобиле за пределы столичного региона. Ему кажется, что так положено, что так поступают все. Это в Америке начальников судят за использование в личной поездке во Флориду казенного самолета. Но видела же себя героиня бессмертного сатирического романа почти дочерью миллионера Вандербильдта. А как видят себя мои герои, родившиеся далеко не в роскоши?
52. Конечно, бывший Директор (мы вводим новый мимолетный персонаж, вернее, лишь обозначаем) со страстью недоброжелательного крохобора наблюдает за каждым шагом своего сменщика. Что писать о предательстве бывших соратников, мгновенно переместивших свое восхищение, привязанность и любовь на новое административное светило! Да и предательство ли это, а не устоявшаяся форма общественной жизни? Интересно, так ли все происходит в волчьей стае, когда появляется новый вожак? Но хорошо, что хоть не загрызли. Все можно, конечно, пережить, даже сочувствующие вздохи или сквозь зубы произнесенное приветствие. Главный хозяйственник, как первая одалиска в гареме, боясь отставки, уже ждал приказаний. Какая здесь могла бы быть сцена! Можно было бы закрутить: свой ли или купленный в эпоху перестройки был диплом о высшем образовании у этого хозяйственника? Подобострастие — это всегда сцена, но здесь лучше ее опустить. Для романиста упущенные возможности — это то, где не хватило таланта написать.
53. Иногда думаешь, не вытягивает ли из тебя каждое новое сочинение последние силы? И не грозит ли расправа над героями, которых ты наполовину взял из жизни, а наполовину придумал, расправой и над самим тобой? Литература — это всегда утрирование черт, преувеличения. Но есть же какие-то высшие силы, которые следят за справедливостью. Не бьет ли эхо твоей стрельбы по твоим собственным ушам? И отнимая спокойствие и удовлетворение у своих героев, не отнимаешь ли ты его и у себя? Писатель — тяжелая и опасная профессия. Но что заставляет тебя до глубокой старости кого-то подозревать, искать справедливости и пытаться наказать виновного только потому, что сам не оказался таким же ловким, как он? Не зависть ли к тому, что сам не украл?
54. Ты не можешь уйти побежденным из этой жизни. В этом ты всегда похож на своих честолюбивых и подловатых героев. Ты все, как и они, хочешь рассчитать. Даже собственные одинокие похороны. Но похороны часто обнажают для публики историю покойного, его быт, происхождение, образ жизни. Как много читается по лицам близких, когда за маской горя по покойному видно глухое раздражение от его завещания. Я иногда жалею, что нельзя, как в древнем Риме, добровольно, а не под натиском судьбы сойти в иной мир в окружении домочадцев и клиентов. А этим что, приподнять завесу над легендой и собственным крошечным мифом? Приподняться над таинством собственной смерти? Но так иногда хочется расписать все заранее и даже со стороны увидеть, как все случится. Не пишется, но справедливость зудит, поднимая, как болотную пену, еще и мстительность.
55. На дорогах дачного кооператива висят объявления для автомобилистов: «Осторожней! Не больше 5 километров! По этим дорогам ходят наши дети!» Сколько же преступлений совершалось во имя «наших детей»! Дети богатых родителей не желают, как их отцы и матери, начинать с нуля. Они уже требуют того, чего были лишены их родители: карманных денег, ранних квартир и хороших автомобилей. Вот родители и присасываются к «денежным потокам» бюджета или кооперативным, собранным с пенсионеров копейкам. Кооперативное собрание началось с двух драк. Наверное, трагическое это зрелище — драка стариков. Но какая для серии сцена! Дерутся за внуков! Чтобы они не знали ни в чем отказа! А проигранные и промотанные наследства? Мне кажется иногда: сидя на сучке раскидистого дуба, судьба только и делает, что ждет смерти вороватого деда или бабки, чтобы с невероятной скоростью и жестокостью рассчитаться с наследниками. Опять новый сюжет?
56. Нового не надо. Но как «впихнуть» так взволновавший меня другой сюжет? Сюжетами в наше время не разбрасываются, их копят, не рассказывают о них друзьям, их лелеют, прикидывая, как бы продать подороже. В молодости я бы написал здесь рассказ. Внук великого композитора с прицельным образованием правоведа продает квартиру деда вместе с дедовским роялем и эхом его музыки по углам квартиры. Нет, достаточно обеспеченный за счет авторских прав деда внук сначала квартиру продавать не хотел. Музей, музей! Кажется, покупателем стал знаменитый гламурный фотограф, так удачно придающий своим моделям шарм скрытого разврата. Что звучало больше в отказах внука продать квартиру: расчетливость опытного продавца или сентиментальность воспоминаний? Сцена между внуком, совсем не мальчиком, и фотографом, увы, давно не мальчиком, в хорошо оплачиваемом сериале могла бы стать очень выразительной. Может быть, кого-нибудь из моих героев сделать таким внуком? Мысль занятная, но можно ввести как дополнительную линию. Пусть будет посетитель библиотеки.
Но продолжаю. Два джентльмена в мрачноватой почти мемориальной квартире, обставленной мебелью карельской березы и подсвеченной тусклым хрусталем драгоценных люстр, ведут вполне светский разговор об искусстве и цене за каждый квадратный метр в центре столицы. Будто старый прожженный дьявол соблазняет юного правоведа. Дьявол и нечистая сила — популярные герои телевизионного экрана, зритель это любит. Но юноша оказывается тверд, как алмаз, и вообще отказывается говорить на тему продажи. Память великого деда и святая к музыке любовь! Дьявол почти побежден и в мрачноватой композиторской передней надевает галоши.
Но сценарист здесь не выложил своего последнего козыря!
При прощании дьявол, вновь превращаясь в гламурного фотографа, оставляет на телефонном столике десять банковских стопок зеленых, как молодая листва, долларов: это залог, что через год или полгода юный правовед не откажется поговорить по интересующему преисподнюю квартирному вопросу. И разве после такого жеста не будет продана квартира великого деда и мечта о музее? Как хлипка молодежная стойкость!
57. Придут ли внуки на похороны или сначала бегом к нотариусу? Судьба обычно наказывает бойких отцов и дедов внуками и детьми. Оба моих сериала можно обогатить появлением сытого и уверенного потомства. Отцы и деды в конце жизни видят, как мужают, наливаясь соком, счастливые продолжатели рода, думают, что в час их собственного угасания все остановится или по крайней мере долго будет существовать таким же, как было при их жизни. Потомству предстоит только присовокуплять. Банковские и биржевые дивиденды, земельные участки, зарубежные особняки или ученые степени да почетные артистические звания, фамильные портреты и кабинетные фотографии с размашистыми подписями корифеев! По-прежнему будут благоденствовать квартиры в домах еще сталинской постройки и громоздиться уже новые кирпичные хоромы за высокими заборами, задуманные как «родовые гнезда». Но как все быстро иногда нищает и разрушается. Какие квартиры продавались или менялись в престижных, увешенных по периметру мемориальными досками домах государственной знати! Какие совсем недавно прекрасно обставленные, а ныне разоренные спившимся потомством семейные гнездовья ждут новых хозяев? Вот они, темы романистики! Новая и новейшая знать!
58. Герой-интеллектуал, небольшой деятель нищающего библиотечного дела, как волк, почуял добычу. Много ли ему было надо и хотелось ли? Как же мы любим законные пути отнятия чужого. Никакого воровства, но отжимать, где хотя бы есть видимость закона. Это прерогатива сеньора покупать себе коня и седло турецкой работы. Он в своем сознании уже распределил «потоки» и видел свободные, «законные» ручейки. Он! Он! Только он! И все это зависит от нескольких голосов избирателей, которые ничего не понимают в серьезной политике. Это как пассажир, многие годы ездящий рядом с шофером и внимательно наблюдающий, как шофер крутит руль и нажимает педали. Ему кажется, что и он, пассажир, умеет не хуже. Какая грустная иллюзия. Но это уже о будущем, после выборов. Это же надо привлечь к себе, ранее, казалось бы, нейтральному человеку, ненависть целого коллектива. Но сначала: кто и как считает? Пока молчи, молчи и таись. Как часто рецепты поступают нам от классиков!
59. Потомство очень щедро и независимо относится к прошлому. И разве для него сегодняшний день зависит от дня вчерашнего? Потомку нет дела до внутренних переживаний своих предков. Их, предков, задача — правильно составить завещание в пользу потомков. А что касается культурного слоя, накопившегося за жизнь, то это, как считает потомство, лишние хлопоты. Следите за некрологами! Стоит подойти в определенное время к металлическим бакам для мусора — я остерегаюсь просторечного слова «помойка» — и можно обнаружить много интересного. Здесь экспонаты почти для любого музея. От скромных районных до знаменитых на весь мир музеев больших городов. Книги отсюда раньше украшали домашние интерьеры, а существовавший книжный дефицит свидетельствовал о «приобщенности» к элите. Сколько редчайших, часто антикварных томов можно обнаружить возле этих контейнеров и сколько памятных раритетов, якобы отживших вещей, которые готов проглотить любой антикварный магазин. Но потомкам кажется: все это пустые человеческие отходы. А ведь здесь можно отыскать автографы великих людей и удивительную переписку бабушек и дедушек, которая сама по себе уже готовый роман. Как возвышенно умели любить!
60. В жизни во время выборов появилась Умная коза. Еще одна, теперь уже героиня. Без героини второго плана не может существовать ни один телефильм.
Перед выборами Умная коза вспомнила, что достаточно всех временно работающих по договорам сотрудников, взятых на лето, по приказу сделать штатными работниками, снабдить их надлежащими инструкциями и — верный счет обеспечен. Новенькие будут благодарить работодателя! Технология? Никогда не доверяйте кадровикам, у которых внуки начинают делать карьеру даже в таком огромном учреждении, как большая Библиотека. Ради внуков ломались и царства. А уж запуганная скорым уходом на пенсию бабушка-кадровичка, у которой несчастный внук работает в отделе у Умной козы, пойдет на все. Что ей стоит «по ошибке» вписать в список общего состава пяток временно работающих на договоре. Ах, ах, как много говорили о точности выборов, о том, что список избирателей с гербовой печатью заверен начальником отдела кадров! Но ведь всегда и навеки — кадры решают все. Героини не получилось, тема Умный козы — пока еще не «раскатанный» эпизод. Опытный режиссер здесь накрутит целую серию с тайными аллюзиями на происходящее в городе или даже стране.
61. На то коза и Умная, чтобы всегда быть при самом большом начальстве. Есть такая порода энергичных русских женщин. Они всегда знают все ходы и выходы. В принципе, ведь скучно с просто красивыми женщинами. К красоте быстро привыкаешь, а ум неповторим, как всегда.
Умная коза — это тема на целый будущий роман. Но что со мною поделаешь, к старости я полюбил умных и деятельных престарелых красавиц. Как правило, умных женщин судьба наказывает одиночеством. Сколько же их было, этих умных, на моем веку! Как были патологически одиноки. И это счастье, если ушедший муж оставляет небольшое потомство. Мы всегда доказываем правоту своих юношеских романов. Это не ты выбрал меня и ошибся, а это я ошиблась, выбирая тебя, мальчика из дворовой или университетской команды! Дни одинокой и гордой женщины — это жерло, в которое уходит ее собственная жизнь. Не продолжаю, слишком близки прототипы!
62. Важно не начать давно вынашиваемый роман, а его дописать. Я уже говорил о зеркале, в которое лучше не смотреть, потому что оно точнее всего констатирует остаток сил. Но вредно смотреть и на свои руки, когда снимаешь пижаму. Кисти рук даже в своей тусклой худобе могут претендовать на некий аристократизм, который списывает многое. Но как нехороша и тонка кожа предплечий, как местами провисает мускулатура, потому что из-под кожи ушла сила. Как иногда я, старый штукарь и арабесник, шучу сам с собою: ничего не работает, кроме головы! Старый писатель — это назидание молодым честолюбцам, всем молодым, которые гонятся за утраченным временем вместо того, чтобы прожигать жизнь. Еда, сон… Ладно, умолкаю. Голова работает — надо писать. Кто сказал, что «не пишется»?
63. Не пишется, правда, большой, как столешница в деревенском доме, толстый и пухлый роман. Кому нужны нынче громоздкие рассуждения писателя о морали и пленительные пейзажи средней полосы? И герои разве рассуждают о жизни? Они нынче говорят только о прибыли и о том, как хорошо с их талантом и способностями можно жить за кордоном. Они давно уже перестали читать толстые и престижные книги, о которых лучше говорить, нежели их читать. Они жадно постигают только эсэмэски, в которые вкладываются чувства, желания и виды на дальнейшую жизнь. Им уже трудно сосредоточиться и сопоставить факты, рассыпанные по большому роману. И к чему обширная и длинная жизнь, когда кажется, что молодость и веселье вечны. Знаки — вот что хорошо и быстро заглатывается. Станет ли когда-нибудь литература похожей на автомобильную дорогу? Как хороши и выразительны на таком литературном шоссе дорожные знаки — «Познакомились»; знак — «Чувства»; «Совокупились»; «Разошлись»; знак — «Счастливая — несчастливая старость». Сюжет на фоне пролетающих вдоль шоссе пейзажей. «Совокупились» на фоне ржаного поля, а «старость» — в виду замечательной усадьбы, как у Пугачевой и Галкина возле деревни Грязь. Символ всегда найдет своего героя. Но прощайте, литературные мечтания. Что там у нас дальше?
64. Что же в дальнейшем происходит в первом сериале? Не забыли? Кажется, наш любитель жизни, молодой миллионер, едет в Рим. Богатые могут съездить на три дня, прокатиться и прихватить «культурки». Ну что же, он вполне состоявшийся и обеспеченный человек — пусть себе едет. У него несколько машин, три или четыре квартиры в лучших, еще сталинской постройки домах. Я думаю, не под подушкой и не в стеклянной трехлитровой банке, а во вполне потаенном и респектабельном месте хранится его «золотой запас» в долларах и евро. Надо научиться радоваться чужому богатству, а не размышлять: как добыл, в какое время и кого обманул? Не зависть ли здесь, в этих подсчетах писателя, что в лихое время сам ничего не выдрал из государственных фондов или не отнял из уже отнятого другими? Зависть и честолюбие — хороший двигатель не только литературы, но и экономической жизни. Но в нем, в моем богатом герое, правда, есть некоторая провинциальная — я, наверное, об этом уже говорил — робость ребенка из бедной семьи. Он вежлив и тактичен, как полагается ребенку из поколения, которое вечно недоедало. Но вы заметили, это поколение, как правило, хорошо училось. Ах, и об этом я говорил? Может быть, это связано с тем, что ни так называемых гаджетов, ни телевизора еще не было, зато существовали школьная и районная библиотеки. При помощи слова «библиотека» я рифмую двух героев.
65. Каждому герою надо определить биографию и детство. И, ради бога, подальше, подальше от Москвы. В Москве хищники особого рода, как сказал бы Пушкин, — «без романтических затей». Ну что, для познавательного интереса разнесем их в разные стороны географии нашей необъятной совсем недавно, но сократившейся страны. Один, как уже говорилось, с томного юга, из Одессы. Другой — матерый сибиряк, с востока. Детство должно быть, конечно, бедное. У бедного детства больше взрослой злости и честолюбия. Сюда бы по эпизоду из детства Директора и детства Предпринимателя, но, кажется, только в китайской литературе осталось это медленное умение живописать чужую жизнь. Директор ведь, по сути, прост в сокровенных и честолюбивых желаниях казаться большим, чем он есть на самом деле, и крест на груди — это еще не признак святости, как партбилет не означал верности идеалам. Впрочем, Директор обладал и тем, и другим, но в свое время.
66. Мой пятидесятилетний герой едет в Рим не один. В нем уже нет той нахрапистости молодого самца, который, не задумываясь и особо не оглядываясь, сразу душит встретившуюся в саванне жертву. Даже для знакомства ему нужен некий комфорт и пригожий случай. Это в бизнесе, я полагаю, он решителен и безжалостен, в жизни же робок и деликатен. Обычное поле его куртуазной деятельности — это транспорт. Я всегда думаю, зачем он ездит кататься три раза зимой на лыжах в Швейцарские Альпы? Чтобы продышаться после столичного смога или чтобы знакомиться с молодыми искательницами? Бизнес, как и подлинное творчество, трудное дело. Это только обывателю кажется, что он может сочинить любую историю, которую сочинило телевидение, и руководить любой компанией. Ну что это за работа, подписывать бумаги!
В лыжный сезон в Альпы едет приблизительно одна по возрасту публика. Молодые, одинокие, но спортивные дамы спешат не только лихо уворачиваться на горных спусках. Спортивная одежда так молодит и украшает! А сосед по самолетному креслу, перед этим аэропорт, горный, до отеля, трансфер, внезапные встречи возле стойки портье, соскочившее с ботинка крепление — все это такой оптимальный повод для флирта! И с той, и с другой стороны. Из некоторых своих поездок мой герой привозит новые знакомства.
67.— Когда я делаю ей предложение поехать со мной в Рим, она, конечно, понимает, что жить нам придется в одном номере. Я люблю Рим, и у меня здесь есть «моя» гостиница и «мой» ресторан, где меня узнают. Разве это не замечательно! Ну, конечно, на хорошей, экологически чистой и сытной еде за три дня я набираю полтора-два килограмма. В Москве — теннис, и я их спускаю. Но ведь и Рим — это Рим! Мы, конечно, ходим в музеи и ходим по улицам, по историческим местам. Она, конечно, если она на двадцать лет меня моложе, ждет и какого-то памятного сувенира.
— А она что, работница с фабрики?
— Да нет, вполне самостоятельная женщина, работает где-то в конторе или банке. Мы заходим в магазин. Она меряет платье, оно ей идет. Я за него, за платье, плачу. В другом магазине ей очень нравится сумка. Италия — страна не только бедняков, но и роскоши. Но сумка стоит полторы тысячи евро. Я говорю: это не укладывается в бюджет. Ей тут же нравится другая, я — покупаю.
68. Герой из Одессы у меня на глазах. Иногда я прихожу к нему в гости пить чай и изучать другой мир. Я его люблю и думаю, как обидно, что этот талантливый и энергичный человек реализовался не на своей платформе, а мог бы и блистать. Я даже фантазирую: мог бы стать ученым или инженером с мировым именем. С визитной карточкой, где золотыми буквами были бы выведены три строки должностей или даже, как говорят сегодня, «круче» — только имя и фамилия. Не требовала же фамилия Эйнштейн приписки «профессор» или фамилия Пушкин — «писатель». Но премию «Поэт» Пушкину, как и Байрону, не давали. Премия «Поэт» у Кушнера и у Олеси Николаевой. Впрочем, у нее, по-моему, все премии. Это большой талант — получать и справа, и слева.
69. Изменился ли Директор сразу после выборов или все-таки менялся постепенно? Он все еще продолжал, как принято у творческой интеллигенции, ходить в старых пиджаках, изображая богему, или сразу же переоделся в свой серый с небесным отливом костюм, в котором он теперь всем и на всю жизнь запомнится? Другой сословный жанр. Нет, пожалуй, все изменилось почти немедленно, как в театре. Поворот сценического круга — и вместо пустыни цветущий сад. Он уже, проходя по коридорам или лестницам, не жмется к стенке или к перилам — идет, по-гвардейски развернув плечи, хозяин жизни, повелитель и царь. Здесь ему подчиняются все, и он может даже том музейного Бомарше отправить на реставрацию в дальнюю ссылку. А что он написал сам? Сочинение «О методах комплектации сельских библиотек». Это, пожалуйста, в основной зал в витрину «Фундаментальные теоретические работы коллектива».
Никто не сказал бы, что он и раньше был особенно говорлив. Видимо, все-таки мечтая об этой роли и представляя себя в ней, он рано догадался, что основные черты большого начальника — скрытность, таинственность и молчаливость. В своем кабинете за плотными шторами он был не опознан, как мышь в своей норе. Что уж он в кабинете делал и как, обложившись бумагами, проводил время, никто не знал. Жизнь продолжалась, как и шла раньше, только ветшали стены, темнели постепенно заплывающие пылью окна, качались в книжных хранилищах стеллажи и упорно угрожала протечь старая крыша над главным корпусом. Никто бы даже не сказал, что он ждет обещанных перемен. Разве все не привыкли, что обещания начальника во время его выборов на демократической основе — это одно, а повседневная жизнь — другое?
Кабинет был его логовом, откуда он изредка появлялся, чтобы озадачивать народ своим видом начальника. Многие стали полагать, что втайне, повинуясь ведомым только ему одному предчувствиям, он готовился к следующему этапу карьеры. Если он уже стал Директором, то почему же, как надо повернувшись перед большим или даже самым главным начальником, не стать бы ему начальником Департамента в министерстве или даже министром? Кто ему поведал, что главным инструментом в игре в значительность были молчаливость и таинственность? Таинственность — его подруга.
70. Впрочем, у него была и некая реальная подруга еще по отделу — старая конфидентка, с которой он работал еще до выборов. Она вожделенно глядела ему в рот. И раньше, когда была секретаршей отдела, никогда, даже под пыткой она не сказала бы, когда и куда ее начальник ушел, когда придет, чем он в настоящее время занимается. Она свято хранила висящий на стуле его пиджак, который обозначал, что дух начальника присутствует где-то здесь. Это была высокая школа преданности старой интеллигентки, по инерции носящей дореволюционные кружевные воротнички. Но, пересев в затененный кабинет с плотными шторами, он взял до гроба преданную конфидентку с собою в Дирекцию. Штаты должны быть стабильны! Там по штату находилась своя, прилепившаяся к месту еще с давних пор секретарша. Секретарша, но не доверенное лицо. По-прежнему только доверенному лицу, единственному в здании, разрешалось убирать в его кабинете. Только кружевному воротничку позволялось ворошить на столе бумаги, разглядывать записи в деловом календаре и вытирать пыль. Секретарша имела право только открыть дверь, но не переступать порог в отсутствии в кабинете хозяина. Да нет, я рисую гуманитарное учреждение, а не британскую МИ-6!
71. У нового директора в эту пору появилась прелестная, можно было бы сказать, еще не описанная в литературе привычка. На ней необходимо остановиться, потому что, как сцена с секретаршей, которой не разрешено входить в кабинет, и сцена с конфиденткой, которая, надев тяжелые, со стажем очки, вглядывается в почерк своего любимца, сцена «молчания» в моем новом кино тоже может оказаться невероятно выразительной, как любая сцена из «Гамлета».
Когда он, вопреки своему обыкновению, разжимал свои невеселые, но румяные губы и что-то спрашивал, то, получив ответ, никогда не давал знать, как он этот ответ воспринимает. Он молчал и глядел прямо в глаза собеседнику, будто он был царь Николай Первый. Он молчал изматывающе долго, так что некоторые старые библиотекарши могли уронить каплю в свои штопаные штанишки. Так, наверное, во время психологических опытов устрашающе молчал знаменитый Вольф Мессинг. Правда, попадались сотрудники, но это в основном были не старушки, а бодрые молодые компьютерщики, которым иногда удавалось перемолчать начальника. Но они — бесстыдники, ничего не имеющие за душой, кроме молодости. Тогда начальник стыдливо отводил глаза и покашливал. Кстати, по своей натуре он был, как выяснилось, удивительно незлобив…
72. Автор, постоянно моделируя своих персонажей, не может не задумываться и о себе. Искусство — мстительная штука, и несправедливость может эхом возвратиться к истоку. И здесь уже не отгородишься, как в трамвае, собственной старостью, чтобы молодой даме не уступать место. А интересна ли эта старость и позитивна ли? Наверняка можно сказать, что к ней, как к молодости, привыкаешь и она тоже начинает казаться бесконечной. Старостью в определенных обстоятельствах, как в молодости собственной красотой и статью, даже можно гордиться и хвастаться перед такими же стариками. Или хвастать количеством уже прожитого: а ты попробуй столько! Или своей работоспособностью, тем, что еще ходишь без палки. Но все равно иногда возникают томительные минуты. Старость в пределах общей статистики продолжительности жизни по стране слишком часто напоминает о себе.
А все-таки интересно, в каком костюме положат меня в гроб? Как близкие и наследники отнесутся к выбору последней одежды? У автора есть три или четыре почти новых парадных костюма. И обычные, достаточно строгие, и что-то модельное. Шелковая ли будет рубашка или что-то попроще, из того, что на самом виду висит в платяном шкафу? Романистика располагает к реальному рассмотрению жизни и поэтому позволяет даже жестокость. В первую очередь — к себе.
73. А может быть, пора успокоиться? На один роман больше, на один меньше. Что это прибавит к судьбе писателя, если фортуна сразу не вынесла его на гребень успеха, как выносила классиков? Все равно зыбкие тени и неясные облики его сочинений будут расплываться, эхо былого умолкать, и все наконец растает в печальной дымке. Живи просто, жуй летом персик, сиди на скамейке с другими стариками, играй в интернациональное домино. Какие отблески уходящего солнца на окнах хрущевских пятиэтажек! Наслаждайся! А из песочницы во дворе доносится лепет еще не рассованной бабушками по дачным участкам малышни. Принимай жизнь в ее простых и незамысловатых формах, и не надо рефлексий, не усложняй восприятие, не копи наблюдений. К чему они; все уже и так не только распределено, но и предопределено. Но впечатления копятся, собираются, и вдруг прорезается что-то молодое и славное. Не надо только разглядывать старые фотографии. Грустное это время, когда все свои фотографии рассматриваешь и точно датируешь только по одной детали: одно обручальное кольцо у тебя на безымянном пальце правой руки или два. Свет резко превратился в темень. Я недавно поймал себя на мысли, что, если бы можно было, как в банке, узнать, сколько тебе отпущено, а потом разделить пополам, одну свою половину отдать ей… Тогда бы вместе, как с утеса — в голубое и просторное море.
74. Особенно трудно ночами. За годы, конечно, уже привыкаешь к одиночеству. Зачем она ушла? И почему тогда, отхлынув, так прочно держит и не отпускает? Зачем приходит по ночам, двигает предметы, листает книги. Караулит новые грехи автора? Какое это было бы счастье — вдвоем дожить до преклонных годов! Сколько могли еще сказать друг другу. Может быть, и не пишется, потому что ее нет рядом? Все время ловлю себя на привычном: надо бы рассказать… Кому? На ночной шорох выхожу на кухню: никого нет. В ее комнате ее зеркало, ее книги и сувениры, которые она привозила со всего мира. Но в это зеркало она когда-то гляделась, почему же не выплывает из серебряных глубин ее тень?
75. Иногда миллионер звонит своему соседу, с восьмого этажа на пятый. Мы, несмотря на многолетнее знакомство, на «вы». У миллионера, хотя есть приходящая прислуга, иногда не оказывается хлеба к ужину, или горчицы к дневному холодцу, или сметаны к борщу. Порой мы вместе пьем чай. Я подначиваю его по поводу его роскошных автомобилей, дескать, «не по чину», такое полагается не миллионеру, а лишь миллиардеру. Но у жизни какая-то иная справедливость.
76. Не по чину всегда живут и дети богатых. Иногда я вижу другую соседку, совсем еще молоденькую чью-то дочку. Она живет со своим мужем или бойфрендом в одной, как я предполагаю, из отцовских и материнских квартир и ездит на низкой спортивной машине. Я знаю и ее мать — роскошная, еще молодая женщина, всегда на огромных каблуках. Мать тоже бизнесмен, что-то в перестройку купила, перепродала, сейчас сдает в аренду и бережет капитал. Машины у нее тоже всегда новые и престижные. Статус надо поддерживать, и считается, чем круче машина, тем больше у владельца денег. Но мы о детях, следовательно, о дочке. Дочка тоже, как и отец, и мать, закончила престижный вуз, только теперь в этот вуз берут и на платной основе. Родители пробивались в жестокой конкуренции медалистов. Но, закончив, дочка так и не смогла устроиться на престижную работу. На престижной работе в банке или в крупной фирме требуется не диплом, а навыки, знания и невероятная усидчивость. Сейчас это называют компетенцией. Низкая спортивная и невероятно дорогая машина не помогает. Но когда в жаркую летнюю пору я встречаю какую-нибудь самоуверенную девушку на открытой дорогой машине, сначала всегда думаю, что это какой-нибудь невероятно талантливый и смелый экземпляр человеческой породы. Пробилась! Ну почему в двадцать пять, в двадцать семь лет девушка не может быть генеральным директором фирмы или даже директором, а то и владельцем банка? Но чаще, уже потом, я полагаю: это мамины и папины дочки разъезжают с тайной мыслью, что кто-то примет их за директора банка или фирмы. Бедные папы и мамы! Скорее всего, их мечты по поводу детей не осуществятся. (Это рассуждение можно превратить в сцену, но тогда надо решить, чья эта дочь или сын — моего друга-миллионера, директора Библиотеки, какого-нибудь другого героя или просто горестно-завистливые наблюдения.) В мое время тоже хорошо было быть чьим-либо высокопоставленным сыном…
77. Главного героя всегда должны окружать события. Роман — это сборище всего, и в том числе разнообразных происшествий. Читатель должен учиться на чужих примерах и познавать то, что еще не знает. Опыт — это великий двигатель литературы. Автор тоже учится у своих героев. О, если бы автор кое-что знал по прикладной экономике раньше, наверное, он на дачу ездил бы не в Калужскую область, а на Майорку или хотя бы в Жаворонки. Зададим загадку: а почему роман нельзя превратить еще и в некий учебник по бытовой практике? Любимая книга у автора в юности была — «Занимательная математика», которую очень ловко и талантливо написал Яков Перельман. Низкий поклон ему, научил математической рефлексии.
78. Роман — это в том числе рассуждения и мысли автора. В телевизионном сценарии лишь одно действие, без какой-нибудь лирики. Как теперь экономику или этику переложить в образную форму? Директор, конечно, далеко не дурак. Он даже выбил много миллионов на капитальный ремонт и реставрацию старинного здания. Но, прежде чем что-то реставрировать, надо создать проект. Строительство — это вечный сюжет в современных криминальных историях. Ну а дальше «вопросы из телевизора». Почему все проекты всегда выигрывает одна и та же компания? И чтобы ремонтировать водопровод, и чтобы шить шторы. Какой волшебник здесь ворожит? Или другая занимательная задача. Мы заключаем с некой особой, иногородней компанией, например, за 30 миллионов рублей договор на проект реставрации, а она, эта компания, почти в то же мгновенье перезаключает его с другой компанией, но тут сумма в три раза меньше — 9 миллионов. Как так, а чья же здесь маржа? Маржу можно разделить между всеми участниками. Боже мой, но как все это прописать? В прозе на это потребуется несколько десятков страниц, кто-то из директоров фирм-проектантов окажется дальним родственником, тайным знакомым. Нужно будет отыскать тьму оправданий. Длинно, это не эпизод в сериале, а целая серия. Перельман эту бы задачку не решил, не те вводные. Но, опять, как был прав Сталин: руководить — это предвидеть. Как все это теперь переложить, превратить в нормальную телевизионную драматургию?
79. В старости всегда возникает зависть к более успешным. Особенно к молодым. Ах, в мои бы годы, да такие обстоятельства!.. В твои годы были другие обстоятельства. И угомонись, продолжай ездить на своей далеко не новенькой «ниве-шевроле». Сейчас тебе изменяет все, даже подвластное ранее письмо. Копи и фиксируй приметы возраста. Миллионер, не выдающий себя, как остальные, за миллиардера, уверяет, что в твои годы приличные писатели уже перестали писать, сосредоточившись на прогулках и регулярном клистире. И не скули: «не пишется!» Не «парует» всегда безотказное воображение? Так подбивай один к одному факты, все-таки они ворожат в литературе. И что за манера быть вечно недовольным собой! Бери пример со своих отчаянных коллег, которые, как куры, не успев снести яйцо, уже кудахчут на весь двор. А сколько претензий на величие, с каким апломбом закатывают себе юбилейные вечера, куда чуть ли не силой сгоняют челядь и хороших знакомых. С каким упорством рассылают во все премиальные комитеты свои нехитрые сочинения. Кто, интересно, составляет за них эти бесконечные анкеты, кто развозит экземпляры? Неужели сами или ретивые секретари и жены? А когда, собственно, они ваяют и шлифуют свои собственные тексты?
80. Как бы ты ни бодрился, смерть все-таки медленно подкрадывается. Может быть, главная задача человека — зафиксировать этапы. Рубашка с высоким воротником, конечно, чуть маскирует шею. Но что делать с ускользанием слов? Исчезают из ближней памяти в тот момент, когда нужны. Точное слово будто проваливается, и ты в разговоре тянешь паузу, ожидая, когда оно, как невинный, но набедокуривший мальчик, внезапно покажется в двери — наказание окончено. А главное, ты все время тревожно ждешь, что паузы неизбежно станут длиннее. Что-то происходит в твоих мозгах или в твоем сознании? Говорят, что животные чувствуют приближение непогоды. Что-то ты тоже, видимо, чувствуешь и сразу вместо точного, стремительного молодого высказывания пускаешься в боковое описание.
81. Езда на этой самой «ниве» тоже постепенно становится иной, нежели раньше. С грустью в молодости ты смотрел, обгоняя, как плетется по шоссе и жмется к обочине старенький автомобильчик, и уже безошибочно знал: едет небритый пенсионер, двумя руками ухватившийся за руль. Что-то ты тоже перестал бесстрашно гонять, следишь за знаками, льнешь к спасительной обочине? В сознании, конечно, уже не раз прокатана картина: руки, сползшие с руля, голова, опустившаяся вниз, и радиатор, упершийся в придорожную березку. «Крепче за баранку держись, шофер!» Почему раньше можно было за половину дня дорулить до Минска, а нынче через час уже поясницу сводит судорога? И плетешься, плетешься до своей старенькой дачки… Но старенькая дачка, как твоя жизнь, это тоже объект возможного изображения. Какого из двух моих героев обоих сериалов изобразить мне на фоне сытой подмосковной зелени в атмосфере нового дворянства? Занятная может получиться картинка с дворней из шоферов и хозяйственников. Завхоз, жарящий источающий жертвенные ароматы шашлык, а?
82. Миллионер (сериал № 1) совсем недавно с одной из своих подружек летал на четыре дня в Ниццу. Рассказы были чудесные и очень поучительные. Господи, как я люблю рассказы бывалых людей! Море, роскошный город, на женщинах белые шорты и полотняные платья по цене, сопоставимой с королевскими мантиями. В четверг вылетели из Москвы, ночь в отеле, а в пятницу утром уже на яхте миллиардера, по совместительству какого-то московского чиновника. Четыре каюты, повар, матрос, моторист, капитан, хлопки паруса при смене галса (это уже для звукорежиссера), вечерами со стаканами виски в шезлонгах на палубе. Вышитые на небе звезды. Через день снова в московский смог.
— А владелец яхты, это ваш знакомый?
— Да, нет, моей подруги, может быть, даже ее родственник.
— Ну и как вы себя чувствовали в этой атмосфере?
— Как вошь в бане и в мыльной воде…
Вот поэтому и не берусь за длинные сочинения, не моя стихия и не мой уровень наблюдений. А для сериала — это попадание в десятку. Чем народ живет хуже, тем наряднее светская жизнь. В литературе же так: чем холоднее мансарда, тем выше градус письма. И не писал ли ты лучше и веселее, когда жил в однокомнатной хрущевке на Бескудниковском бульваре?
83. Старость, конечно, завистлива и слезлива, но это не только слабость глаз и сухость роговицы. Старость предательски жалостлива. Вдруг — к инвалиду, который на улице, сидя в своей коляске, просит подаяние. Или к голубю с перебитой лапой, который ковыляет возле лужи на асфальте. К ребенку, который ревет, когда родители не купили ему мороженого. Хочется самому взять и купить! Выложить из бумажника последнее, а голубя положить за пазуху. А жалость к героям книги! А уж в кино старость просто готова лить слезы. Но попробуйте обидеть! В жизни, в быту старость абсолютно не сентиментальна, она расчетлива и мстительна. Когда еду в переполненном метро и вижу, как уютно сидящие мальчики и девочки отгораживаются своими телефонами или делают вид, что дремлют, ожидая своей остановки, начинаешь думать: больше на экзамене никогда и никого не пожалею.
84. Писать надо быстро, потому что время постоянно подбрасывает автору не только слишком новые, иногда ломающие весь уже сложившийся замысел детали, но и новые обиды. А что как не обиды формируют и авторскую злость, и новые эпизоды? Не пора ли включить еще одну, назидательную серию, что-нибудь о неблагодарных учениках или неблагодарных товарищах. Талантливые ученики, правда, всегда неблагодарны. Это учитель продолжает о них думать и следить за их судьбами, а ученики полагают, что все послал им Всевышний и только он складывал их талантливые судьбы. Талантливый ученик всегда предатель, и дело здесь не в твоей старости.
85. Томас Манн в речи на банкете по поводу собственного пятидесятилетия говорил, что его тянет к патологии. Меня — к справедливости. Может быть, за «справедливостью» опять зависть или элементарная злоба к более удачливому человеку? Так, может быть, надо восхищаться и Директором, и Предпринимателем? В этой же речи старый Томас, кажется, говорил о той страсти, с которой публика ищет в произведении писателя прототипы. Бедный Манн, нобелевский лауреат, каждый из его большой родни и многочисленных знакомых отыскал себя в знаменитом романе. А трагически обиженный писатель на это отвечает — везде только «Я», только прочувствованное и мною передуманное. И как это справедливо. Отвратительная часть биографии писателя именно в его произведениях. А в собственном воображении автор — уже давно и убийца, и вор, и некрофил, и извращенец, и карьерист, и взяточник, и многоженец, и миллионер-физик, и, неизменно, директор библиотеки! О, ненаписанное!.. Среди ненаписанного много еще и того, где автор просто струсил.
86. Надо ли любить и жалеть придуманных героев своих романов? Недавно в каком-то разговоре услышал о необыкновенном усердии наших налоговых органов. Они через доверенных людей могут предупредить предпринимателя: передайте, скажем, 50 миллионов, иначе приедем и найдем больше. Приходят ли? Не знаю, кажется, в моем сериале пока этого не происходило, но моего героя-предпринимателя мне уже заранее жалко. Бедный интеллигент, который не стал физиком, а стал бизнесменом! Почему в стране нельзя совместить достаток с занятием любимым делом? Почему всегда хорошо оплачивается только плохая литература?
87. С каким удивительным и мстительным крохоборством подбирает заинтересованный автор детали! Сам не смог, не сумел, струсил, а теперь тычет всем в глаза. Честен лишь тот, кто еще не попался! А появится ли когда-нибудь в этом новом романе положительный герой? Признаемся снова, рискуя окончательно наскучить читателю, что положительный герой, плод искания советской литературы, пишется всегда труднее и мучительнее, чем герой отрицательный. Так что успокоимся, мировая литература вся забита отрицательными персонажами. Да и сам писатель, собирающий крохи со стола жизни, визионер и коварный соглядатай, готовый под жернова славы бросить и свою собственную любовь, и свои собственные воспоминания, — разве положительный герой? Если, читатель, зритель, слушатель, любишь ты все-таки творца, то, ради Бога, не читай его, автора, даже не всегда лживых мемуаров и не копайся в его биографии. Что же нам запомнилось от первых новаций филолога, неожиданно ставшего начальником?
88. Герой даже в обычном романе рисуется в определенной, не только исторической, но и в бытовой атмосфере. Попробуйте короля написать вне замка или, для контраста, вне поля, где он, раздав все дочерям, — о, дети, дети, всегда или морально, или физически разворовывающие родителей! — призывает ветры и бури. И попробуйте изобразить Григория Мелехова без тихого Дона и казацкого хутора. Мой Директор — ученый человек, книжный, публичный, среда его социального обитания — старинное здание огромной публичной Библиотеки с хранилищами, просторными каталогами, читальными залами, гардеробами для посетителей и читателей и, собственно, персоналом. Исключительного, персонального лифта, как в Московском педагогическом университете у многолетнего ректора, еще не заведено, но у Директора Библиотеки есть собственный туалет, который он делит со своими замами. Однако мой ученый Директор помнит все-таки себя еще и простым библиотекарем.
89. Своих героев писатель не должен бросать ни на минуту. Пушкинская Татьяна, как известно, вышла замуж, а мало ли что может учудить герой без родительского присмотра писателя. Но жизнь, она всегда сильнее и занимательнее любых фантазий. Писатель никогда и не придумает того, чего не способен выдумать герой с его удивительными представлениями о жизни. Но ведь за каждым внешним событием какая-то внутренняя особенность или размышление. А так всегда хочется пробиться к материковому слою жизни и психики. Ну, допустим, что Станиславский прав и театр всегда начинается с вешалки. Но с чего начинается Библиотека? Или это нашептала директорской душе, не окрепшей от перемены статуса, служебная одалиска, суетившаяся с новым креслом и настольной лампой? Нет, чем больше я вдумываюсь в былое, тем значительнее былое в своих провидческих мелочах встает передо мною. Почему все видимые реформы в библиотеке начались с туалета? Но ведь и перестройка в России началась с того, что все общественные туалеты в столице вдруг стали платными. И не римский плебей, а римский император сказал: «Деньги не пахнут!» Но ведь и не благоухают?
90. Докопаться до психологии — это значит поставить себя на место героя. Но значительный возраст автора расширяет представления и о подлинно-живописном, и о возможном для изображения. Может быть, наш герой, только что назначенный Директор, представил себя на месте старых джентльменов, которые молча, сжигаемые неловкостью, долго и угрюмо стоят не шелохнувшись возле писсуара или жерла унитаза где-нибудь в театре или в парламенте, ожидая, когда закончится спазм? Где эта победная и могучая, а главное быстрая, как майская гроза, струя нашей юности? Слово «простата» еще бродит далеко от собственного лексикона. А может быть, это вообще профессорская болезнь? Туалет стал его первой хозяйственной заботой. Началась реконструкция. И нечего здесь стыдиться. В одном из романов Генриха Бёлля целая глава была посвящена дефекации и туалетной бумаге.
91. Повторюсь: обещанные на выборах в Библиотеке реформы начались с самого неожиданного — с легкой перестройки общих в здании туалетов. Конечно, у Директора, повторяю, был собственный туалет, некий будуар поблизости от кабинета, даже положенный по чину. Не могу сказать, что там было очень уж парадно, но имелся полный набор необходимого. И собственный зев в преисподнюю, который поглощал отходы жизнедеятельности, и просторная раковина, и электрическая сушка для рук, и даже то, что никогда не мог получить рядовой читатель или библиотекарь, — туалетная бумага, первый признак избыточности человеческой цивилизации. Кажется, наличие этой лучшей, специально выписываемой для будуара особо мягкой туалетной бумаги ежедневно проверял главный хозяйственник, он, кстати, это белоснежное сокровище лично и приносил. Но главное, будуар замыкался, как сейф, на хороший и бесшумный замок.
Собственно, сами туалеты «для всех» находились в подвале. Здесь не было никакой особой замысловатости. Здесь, скорее всего, соблюдался некий римский стиль, всегда отличавшийся определенной публичностью. Рядок, без запоров и замков, кабинок с дверками-недомерками такой скромной демократической высоты, что всегда можно было заглянуть и узнать: не занято ли гнездо?
Что послужило импульсом для только что назначенного Директора в первую очередь заняться не новыми поступлениями или светом в читальных залах, а именно тем, что аристократ Пушкин называл с о р т и- р о м, так и останется неизвестным. Возможно, это общероссийская страсть к реформам, возможно, деликатная стыдливость, которую Директор ощущал, когда еще не был директором. Не очень-то ладно, когда ты сидишь «орлом» (образ напрокат взят у Ивана Бунина), а над тобою в самый вдохновенный момент появляется неумытая рожа перспективного историка или филолога. Но возможно, здесь был некий стыд, который может испытать каждый мужчина в солидном возрасте, когда из-за природных напластований моча начинает идти не так бойко и не сразу, когда и как этого хотелось бы. Бедный страдалец стоит, сутуля плечи, и ловит на себе обжигающие и нетерпеливые взгляды следующего в очереди: когда же ты закончишь, старый мудак! Кто подобное пережил, тот, конечно, сразу кидается чинить и реставрировать канализацию.
Итак, глухие, как на Лубянке, двери в кабинках туалета оказались первыми артефактами обещанных реформ.
92. Как иногда важно выстроить в романе эпизоды в верной последовательности. А если все-таки романист придерживается старого, как мир, правила: пиши о жизни, последовательность эпизодов характеризует добросовестность наблюдателя. Итак, двери туалета или новая машина? Напряжем хлипкую память: новая машина была позже. Да и что говорить о машине, когда она наравне с часами и авторучкой является показателем статуса начальника. Даже дети начальников теперь норовят ездить не на «ладе-калине». Что Директор сразу после реформы туалета купил новую машину, хотя вполне лихо бегала и старая, было понятно. Здесь буйствовали молодые ветры впервые доставшейся власти. Не компьютеры же менять в читальном зале! Но это возникло позже, когда бюджет потряс своим скупым кошельком. Ахнули все, когда чуть ли не на следующий день после назначения нового директора у привычной для всех старой библиотечной легковушки оказались затонированными стекла салона. Не машина, шутили старые библиотекарши, помнившие еще чуть ли не сталинские времена и порядки, а «спецхран»!
Нет, скажите мне, зачем тонировать стекла у машины, которая возит с работы и на работу мелкого чиновника, изображающего, что он большой? Для кого изображает: для семьи, регулировщика на дороге или для самого себя?
93. Какие комплексы разрешаются и умирают в сознании чиновника, когда он едет в не очень старой, но с густо затененными стеклами машине? Сколько до этого раз он сам, видимо, пытался разглядеть, кто же именно мчится мимо него, тогда еще пешехода, в бронированных «Мерседесах» со стеклами, полными серого дыма! Как хотелось бы знать, первое это лицо, второе, третье или даже, на худой конец, пятнадцатое? А вот теперь он сам! И все гадают, что за начальник проносится, как снежная метель. Министр, или замминистра, или один из заместителей самого верхнего божества? Вспоминал ли он в этот момент свое суровое неприкаянное детство и не очень удачную юность? В этот момент он всегда думал, что хорошо бы и за рулем его машины сидел совсем молодой и румяный человек в черном костюме, белой рубашке с галстуком и хорошо бы даже в форменной фуражке. Но шофер у Директора был старый, оставшийся от прежнего режима, вернее, немолодой, какой-то лимитчик с Украины, который каждый месяц отсылал свою зарплату на родину. И Директор сказать, чтобы тот носил белую рубашку и фуражку, никак не осмеливался. Деликатный человек.
94. Не пишется или записалось? А когда записалось, то вроде и горемычные мысли о скором конце собственного фильма как-то уходят из головы. Конечно, можно было бы (о, если бы ты, писатель, как в юности, располагал безбрежным лимитом времени!) настрочить большой и подробный роман. Ты бы, конечно, не стал разносить свой роман на клочки и фрагменты, а цепко схватился бы за один вьющийся по времени, как плющ, сюжет. Сколько бы ленивая и воспитанная на телевидении молодежь ни говорила о фрагментах, смысловых пазлах и мозаиках, но классический и живущий века роман — это длинная, почти бесконечная, и, как правило, семейная, и наверняка любовная история. Но сердце иссушено, да и откуда в наше время взяться любви? Но пусть будут хотя бы фрагменты, и один из них запал мне в сердце. А из чего, собственно, мы варим свой суп? Это Буратино и папа Карло мечтали о бараньей похлебке с чесноком. Романист, как правило, варит свой суп из кусков, отрываемых от собственной плоти. Боже мой, как же я не люблю это когда-то загадочное слово из Библии, ставшее теперь дежурным словом любого убогого сочинения, претендующего на светскость и эрудицию!
95. Теперь — в прерванную гуманитарным героем другую, физико-математическую серию. За мной, читатель! Герой, который начинал физиком, купил еще одну машину. Спортивную, невероятно красивую, но такую неудобную для городской езды. Пассажиру и «пилоту» приходится почти ложиться. Для того, чтобы встать, нужны или сильные и тренированные молодые коленки, или хороший толчок, поджопник. Можно, конечно, было бы сконструировать что-то вроде небольшого взрыва под собственной задницей. Но как тогда уберечь целостность штанов? Особенность этого мобильного аппарата был такая: когда едешь, то спиной и задом почти ощущаешь все трещины и выбоины в асфальте. Адекватный житейский смысл эта машина приобретает для простенькой публики лишь появлением на телевизионном экране со знаменитым футболистом или певцом за рулем. Для писателя, правда, хватило и его спортивного молодящегося соседа. Как круто! Немолодой герой-предприниматель уже, кажется, раздражен своей покупкой. Правда, как хорошо приехать на таком модном аппарате на вечеринку в загородный ресторан или на рублевскую дачу к кому-нибудь из друзей. Еще лучше к университетским однокашникам, уже давно ставшим профессорами. Подтекст такой: ты, конечно, замечательный физик или прекрасный профессор, у которого выучились многие успешные люди, но на чем ты ездишь? На старой советской развалюхе, за руль которой и садиться-то стыдно. Ах, у тебя, кажется, казенная дача и сын олимпийский чемпион? Но сын-то живет в Штатах, а отец уже пятнадцать лет не снимает своего академического протершегося пиджака. Такое, конечно, похлеще вавилонской клинописи и расшифровывается сложнее, но на то все они и ученые, чтобы разгадывать подтексты и решать несложные задачки.
96. В конце концов, наши личные успехи — это не стремление доказать что-нибудь вечности, а лишь сказать своему товарищу по парте или университету: я удачнее тебя! А теперь завидуй, мучайся, комплексуй! Рассказывай, бедолага, собственной жене, что ты все-таки лучший. У счастливого одноклассника только потому новенькая машина, что у него блат и министерские знакомства. А ты очень честный и принципиальный! Или что он, в отличие от тебя, удачно женился, пренебрег собственной любовью и выбрал карьеру. Очень действенный и актуальный для семейной жизни пассаж. В день такого признания можно во время обеда получить мозговую косточку в источающем жар борще, а потом уже и почти позабытое, почти студенческое блаженство в супружеской постели!
97. Как же писатель не любит садиться за письменный стол, даже если впереди ждет немедленный аванс за сценарий для телевидения. Сколько находит различных предлогов, чтобы отсрочить эту каторгу, чтобы мысли и персонажи, молотящие кулаком по мозгам, не торопились воплотиться в какие-то слова. Слов, конечно, много, но быстрота не всегда залог таланта. В занудливом ожидании своей очереди у персонажей что-то отсыхает, а общая картина не становится емче. Впрочем, в этой интеллектуальной толкучке «на выходе» возникают иногда и новые детали. Помучить собственного героя ожиданием — это тоже немалое удовольствие. А у писателя есть еще возможность в последнюю минуту что-то изменить в характере или оценке своего героя.
98. Сценарий кинофильма, как уже было сказано, отличается от романа. В романе надо очень точно все формулировать, в фильме можно недостающее показать картинкой. И картинка иногда бывает зловещей, иногда ворожащей. Но есть закон, начинать нужно с географии, зритель всегда должен знать, где все происходит. Писателю еще раньше следовало бы прочертить географию Библиотеки. Нижний этаж, на котором находились конференц-зал, приемная и кабинет директора, и верхний этаж, где располагались отделы. Чтобы из кабинета директора попасть на второй этаж, надо было дойти по нижнему коридору до лестницы и, поднявшись по ней, пройти другим коридором в обратном направлении. Отдельчик текущей библиографии, где раньше сидел Директор, помещался как раз на втором этаже в конце коридора. Все эти коридоры, двигаясь, как говорится, по карьерной лестнице, Директор прошел, как осторожный лис. Он пробирался по стеночке, смущенно и заискивающе улыбаясь не только каждому встретившемуся на пути сотруднику, но и каждой закрытой двери. Это был мучительный труд, но зато даже проницательная Умная коза считала его своим и компанейским парнем. Теперь сотрудники старались сделать все, чтобы не только не встретиться с ним в этом коридоре, но и не столкнуться во дворе. Он излучал какую-то своеобразную мстительную леденящую силу. Будто все были виноваты в том, что двадцать лет он просидел в крошечном закутке с завернутым в серебряную фольгу еще советским кипятильником.
99. Писатель, конечно, не хочет творить из своего героя мелкого и неожиданного проходимца, дорвавшегося до власти. Не спуская с него глаз, писатель сразу обнаружил, как быстро у того возникло ощущение собственной безнаказанности. Не мог, конечно, тот обойти себя сомнительным заработком, каким-нибудь мелким и неотчетливым совместительством, но замах был значительнее. Это только Сталин мог отказаться от гонорара, чтобы эти деньги ушли на премию его имени. Он же, конечно, и своим коллегам при власти приказал ничего не требовать за доклады и статьи, написанные, так сказать, по должности, и если наш герой что-нибудь и совмещал, вопреки обычаю и правилам, то не будем строго судить. Предшественник, правда, отметим, не совмещал.
Без достаточных оснований вписать себя в круг избранных, в круг элиты! Разумеется, быть президентом или даже средним премьер-министром, о котором завтра забудут, это совсем не то, что стать директором пусть даже и знаменитой в прошлом библиотеки. Тут шанс оказаться даже в энциклопедии. Сначала чувство хозяина и вершителя судеб. Кабинет, начальственное молчание, перестройки туалетов, непроницаемое выражение лица. Но была и модная идеологическая составляющая. Каждый по-своему идет за подлостью времени.
Новый директор решил переоформить зал, где обычно проходили совещания коллектива и торжественные мероприятия. В простенках раньше стояли гипсовые бюсты разных Шолоховых, Фадеевых, Алексеев Толстых и Горьких. Уже сыгравшие свою роль и в литературе, и как символы прежней эпохи. Какая прекрасная, а главное, современная идея заменить прежних идолов на более актуальные и сегодняшнему духу близкие бюсты русских царей. И чего же, скажет молодой читатель, здесь плохого? В романе можно было бы написать еще и сон, как этот пролетарий Горький и бывший крестьянин Ломоносов задали трепку новому администратору. В кино — лишь прочеркнуть быструю панораму, во время которой русские цари презрительно отворачиваются от пришедшего получать комплименты Директора. Но это для читателя постарше. Возможно, уже совершив эту победительную ретираду, Директор и решился выдвинуть свою кандидатуру в академики. А разве не деяние?
100. Теперь, когда все движется к финалу, еще один эпизод в сериал о моем молодом герое. Писатель, о каком бы времени он ни писал, всегда идет за временем и за жизнью. Мой молодой герой-предприниматель расходится с последней дамой его горячего сердца. Кажется, именно с ней он ездил в Рим. Теперь она ему поднадоела. Летом, когда дама вместе со своей дочкой ездила в отпуск, он поливал маленький садик при маленьком домике на престижном Рублевском шоссе. Рублевка — это престижно, и земля под домиком стоит немыслимых денег. Я даже думаю, что моему герою нравилось вечерами, когда стихал автомобильный поток, садиться в свой модный и горячий «порше», вернее, даже не садиться, а ложиться, хотя и неудобно, но роскошно, и мчаться поливать грядки. Тишина, божественная прохлада Подмосковья, свежесть только что политой листвы. Утром, правда, приходилось возвращаться домой.
С чего у них стали портиться отношения? С того, что она ему надоела, или с того, что выяснилось: престижный домик, и садик, и земля под ними не совсем ее собственность и за них надо еще платить и платить. Ах, эта мельком сказанная женщиной фраза: «А не поможешь ли ты мне с ипотекой?»
С жадностью писатель выспрашивал у героя сериала, а как это произошло, какие формулы использованы при этом расставании? Наконец, произошел ли разрыв при очном свидании или, что современнее, по телефону? Мобильный телефон дает возможность расстаться в любую минуту.
Выглядело поначалу все довольно пристойно. Началось с предложения пойти поужинать в ресторан. На прогнившем Западе это вполне традиционная форма проведения свободного времени. Но мой герой в разговоре вдруг, повинуясь неясному инстинкту новизны, сказал: «Возьми с собою подругу» — мой герой уже давно выбрал из подруг своей метрессы молодую даму поумнее, имя было названо — «и пойдемте, посидим где-нибудь вечерком». За подругу все и зацепилось. Потом героем сериала были сказаны роковые слова, что пора прекратить исчерпавшие себя отношения. Но лучше бы эти слова не были произнесены. «Предатель» и «говнюк» было самое слабое из того, что произнесла женщина, рассчитывавшая на помощь в ипотеке. Коронной стала фраза, что ты, дескать, «Двести раз меня „употребил”, а вот теперь…» «Ну, и что дальше?» — стал вникать писатель, потому что интересовался возможностями языка. Но мой герой, оказывается, пошел не по пути формы, а, так сказать, взялся за смысл. «Какие здесь двести раз! Я как выпускник мехмата МГУ все могу немедленно подсчитать. Мы полгода знакомы, на месяц я с сыном уезжал на море в Турцию, с тобою виделся через день… Ну, в лучшем случае сто! И ста раз не было!» Как близко возле любви коварство!
101. Каждый, конечно, понимает, что значит трудная минута, когда надо спасать в первую очередь себя. Она, наверное, случается у всех. Но, как утверждают японцы, надо сохранять лицо при любых обстоятельствах. У моего молодого героя из сериала номер один уже закончился его последний роман и начинается новый, а я все мусолю старого Директора. Это книжный «роман» требует мягких переходов, а в телевидении можно резко, без наплывов, просто и смело сменить сцену.
Дело обычное — в законе прописано: государственный служащий может находиться на своем посту до возраста в 65 лет. Есть, видимо, высокая магия в том, чтобы состоять начальником. Да и внедрение в элиту так пока еще и не состоялось. Что здесь главное — машина, секретарь, подобострастные взгляды или все-таки страсть начатого и творимого дела? Если дело, то где оно у Директора было запрятано? Если привычка к затененным стеклам машины, испуг в глазах окружающих, перестройка туалетов, битые бюсты классиков, тогда все становится на место. Но кто ожидал от васильковых глаз и почтенных седин такого страстного сопротивления даже закону! Почему-то Директор решил, что противодействует ему не этот самый закон, не высшие над ним административные силы, боящиеся представления прокуратуры за неисполнения установлений, а кто-то из недр, из служащих Библиотеки. Кто своим письмо или устным заявлением оживил в памяти его начальства злополучные даты и цифры? О, боевое всевластие анонимных писем! Кто?
102. Какие сцены можно было бы снять! Директор в коридоре или между книжными стеллажами вдруг не выдерживал внутреннего напора и подходил к кому-нибудь свежеподозреваемому. Ни слова не говоря, долго буравил взглядом лицо. Будто административная смерть нависла над человеком. Смерть вопрошала: кто?
Потом отходил, кружил, как птица над полем битвы, и приближал свои очи к следующему испытуемому. Иногда говорил коронную многозначительную и угрожающую фразу: «Бог рассудит и накажет виновного!» Но это говорил и уже бывший Директор, когда на следующий день после достижения рокового рубежа героя административного сериала оттащили от должности, сняли, отодвинули, снова перевели в отдельчик. О, восхитительный Молох нашей жизни — Конституция и Закон!
По слухам, уже был назначен новый директор, его уже как бы и ждали, а прежний все еще на что-то надеялся. Административный ужас, постоянно нагнетаемый прежним директором, сплетаясь, вдруг превратился в подлый обывательский слушок: а не тронулся ли умом высокочтимый бывший начальник?
Но это был лишь первый акт человеческой драмы. Шекспир, брат мой и отец, это, бесспорно, — твой сюжет!
103. У каждого государственного закона всегда есть некое либеральное исключение и волшебная формула, крушащая любой закон: «в порядке исключения». Но здесь необходимо пояснение. Это в порядке исключения надо сначала изобрести, а потом найти рычаг, чтобы воплотить в соответствующий приказ. Заледенев от страха, Библиотека наблюдала и разведывала, кого попросит Директор, сметливый в административных играх, отсрочить собственный уход. Все уже знали, Директор принял административный бой. Даже Умная коза затаила дыхание, потому что не знала, как лучше: к старой власти уже приноровились, а какова будет новая? Потом наверху, в самом верхнем административном аппарате, поражались: сколько же поступало звонков, писем и ходатайств! Хоровод просьб! Никогда столько не получали!
Можно, конечно, снять для телевизионного сериала заключительную сцену этого волнительного эпизода. В затененном кабинете интеллигентный Директор, обложившись тремя сотовыми телефонами, обзванивает доступных вельмож. Унижается, лебезит, просит, льстит, якобы шутит, говорит о пользе дела и своей незаменимости. Намекает, взывает к административной логике, к государственному долгу. Просит звонка наверх, просит ходатайств от имени коллективов, от имени общественных организаций, от имени государственных и религиозных сообществ, просит высокопоставленных пенсионеров, участников войны, инвалидов детства и знаменитых спортсменов и артистов. Пальцы неутомимо перебирают кнопки телефонов. Абоненты выписаны на отдельной продолговатой бумажке, на листе А-4, сложенном вдвое. Отзвонив, ставит «галочки». Лоб покрыт мелкой испариной. Сурово глядят со стен затененного кабинета лики святых и лики безбожников.
Как же ему хотелось получить это маленькое «исключение»! Семь лет ездил на затененном автомобиле, не стал академиком, еще чуть-чуть, еще чуточку, и все получится, все состоится. Но срок не продлили. Уже поползли слухи: Директор, дескать, просил за него походатайствовать не только кого-то из Синода, но даже банщика, который раз в неделю истово стегал березовым веником нужного министра.
104. Невероятно трудно написать следующую сцену. Но еще труднее будет ее снять на камеру. Карьера закончилась, щеголеватый фельдъегерь принес запечатанное сургучными печатями письмо с приказом об отставке. Немолодому герою можно было бы, спрятав в карман самолюбие, тихо, скромно и благодарно улыбаясь, попятиться с авансцены. По аналогии с театром знаю, как трудно актеру с амплуа героя переходить на роли благородных отцов. Можно было сразу, всех поблагодарив, вернуться к себе в прежний крошечный кабинетик, прихватив подаренную к юбилею настольную лампу, и ждать сменщика. Можно было захватить с собою и другие цацки, которые всегда копятся, если начальник долго сидит на одном месте. Но бес уже протиснулся через двойные двери директорского кабинета, а может быть, и влетел в форточку и шепнул: не сдавайся, борись!
105. Он самоотверженно боролся, еще целую неделю. Ни одна душа целую неделю не знала, что было написано в приказе из засургученного пакета. А в приказе утверждалось, что директора уже нет и власть передается временно-исполняющему, заму бывшего директора. Естественно, временно, покуда Библиотека не выберет себе нового. О том, что подводная лодка уже давно на дне, не знал никто. Надежд на спасение отставного капитана не было никаких, но сигналы из глубины все шли. Телефонные звонки, звонки надежды, раздавались в разных кабинетах. Письма и ходатайства еще летели, но летчик уже был сбит, утка давно стала хромой. Что он, интересно, говорил? Как пересиливал свою собственную, возникшую на административных высотах гордость? Какой холод и мрак леденил его сердце? А роковой приказ лежал почти на сердце — в боковом кармане скромного серого пиджака. Какие импульсы посылал? И что хотел исправить или скрыть за те несколько месяцев дополнительной власти, которые просил капитан со дна у начальников и судьбы? На что надеялся? На то, что рассосется? Как все-таки силен духом русский человек. Ведь через неделю сам признался, сам вынул из кармана роковой приказ, объявил и о собственной отставке, и о новом начальнике и только потом понес в крошечную комнату подаренную лампу. Такие у человека отчаянные переживания, а у тебя, записыватель и биограф чужих несчастий, видите ли, только старческое: «не пишется»!
106. Иногда буквально пронзает понимание тщетности усилий. Ведь живу в придуманном иллюзорном мире. Что мне, спрашивается, Гекуба? И что лично мне плохого сделал этот уже навсегда отхлынувший командир? А я снова и снова пытаюсь, как говорится, нарисовать и воскресить. Зачем и для кого? И, спрашивается, зачем лезу в личную жизнь своего почти друга и соседа? Тоже, можно сказать, придуманного.
Так придуманного или реального? И можно ли что-то в литературе придумать, не имея в дальнем видении прототипа. Такой возраст, что пора решить вопрос с бессмертием собственной души, если оно существует, а не выколачивать сомнительные смыслы из компьютера. Иногда содрогаешься от бессмысленности прожитых дней. Зачем и куда они улетели? Сколько их источено о бумагу. Появилась ли в результате этого насилия над бумагой огромная собственность? Есть ли скопленные богатства? Что ожидает? В лучшем случае — быстрая и внезапная смерть от, как раньше говорили, разрыва сердца на дороге от метро к дому. А если полубезумный старик, обмотанный мокрыми памперсами, и дом для престарелых за 1000 или 1200 рублей в день? Это только в живописи XIX века умирали, подняв к небу глаза, старики, окруженные многочисленным и пристойно скорбящим потомством.
107. Часто возникает ощущение, что творчество — это пресловутая «шагреневая кожа». Каждый раз, когда ты используешь природный дар, соединяешь и скручиваешь слова, когда понимаешь, что перебираешь их в злобе и ненависти, шкурка уменьшается в размере. Пиши всем понятное и со счастливым концом! Прославляй, наслаждайся и собирай средиземноморские или, на худой конец, грузинские лавры! Нет, надо тебе собственные перста погрузить в чужое гноище. И не отговаривайся, что отрицательный герой легче и выразительнее на письме, тебе надо еще прислониться к чужой боли. Не собственная ли совесть грызет тебя постоянно? Профессия как у палача, ночью отмаливающего свои грехи. Писатель всегда суеверен, боится судьбы и ждет любых несчастий!
108. В том же сюжете, изображая стыдливую потерю должности, надо бы писателю нарисовать предательство ставших бывшими соратников. Как мгновенно они переместили свое восхищение, привязанность и любовь на свежий объект пламенной любви и новое административное светило! Да и предательство ли это, повторюсь, а не устоявшаяся форма общественной жизни? Все можно, конечно, пережить, даже сочувствующие вздохи или сквозь зубы произнесенное приветствие. Главный хозяйственник, боясь собственной отставки, уже ждет свежих указаний, держа в зубах приветственную розу. Изобрази все это, и душа больше не будет болеть невысказанным!
109. Но разве писатель может что-то изобразить без подвоха или выверта? Вот и сейчас писателю уже видятся, словно пастораль при дворе Людовика XIV, юбилейные торжества уважаемого Директора. Да нет, не сакраментальная дата, когда пришлось эвакуироваться из кресла, к которому привык. Это эпизод из начала внезапной карьеры. По идее, его надо бы ставить рядом с эпизодом о сортире и дверях в кабинках, но если ты пишешь подобие синопсиса для телевизионного сериала, то главное — написать, опытный режиссер сам потом поставит эпизод на нужное место. Вспомнилась эта история, а если вспомнилась, то зачем ей пропадать. Тем более, огромный, один из самых престижных в городе, зал, освещенная сцена, приветственный плакат и даже экран, на котором демонстрировались детские фотографии героя. Все, как у Киркорова или президента нефтяной компании.
Происходящее я, конечно, опишу позднее, но пока такая мысль. Ведь только что прошли его выборы и «инаугурация», еще ничего не сделано, кажется, даже двери в туалетах еще были старые, так что же он думал, когда закатывал себе такое празднество? Он что, губернатор? Или знаменитый писатель? Конечно, 60 лет — дата серьезная, но надо было думать, как будешь встречать и свои семьдесят! Кстати, в этом, специально снятом за библиотечный бюджет зале, обычно самые знаменитые люди и отмечали свои юбилеи. Так что же думал он? От радости в зобу дыханье сперло, и решил, что и он стал теперь великим и знаменитым? А может быть, подумал, что если знаменитый зал, то и народ пойдет валом, чтобы поглазеть на лепнину?
Господи, с какой тревожной медлительностью, как шлюз, этот зал наполнялся! Основную часть, конечно, составляли сотрудники, жалкие библиотекарши в ветхих белых кофточках, бравые хозяйственники и культурные смежники, которым некуда было деваться. Жидковато, но зал наполнился! На первых рядах сидели люди, вооруженные приветственными адресами и подарками, приобретенными за счет местного бюджета, а потом, на следующих рядах, уже библиотечная челядь.
Так что, выкладывать технологию по полной? Боже, как невероятно скучно все это писать! По разным инстанциям, за два или три месяца до скучнейшей ассамблеи рассылались письма. Сейчас по знаменитой радиостанции иногда звучит: «Первые поздравляют первых!» Но первым надо быть или стать! И что, надо цитировать все эти почти под копирку написанные приветственные адреса? В конце концов, в каждом даже губернском правительственном учреждении есть с десяток шаблонов. Вот так эти юбилейные приветствия пишутся. Конечно, всегда есть административный восторг и самоспровоцированная любовь к собственному начальнику. Начальника, конечно, лучше любить, так безопаснее. Но ведь и старые библиотекарши понимали, кто мыслитель, а кто просто удачливый администратор! А главное — праздничный фуршет был нищенски бедный!
110. Нет, до 115 главок надо мой «увраж» дотянуть! То, что мы называем «не стихами», должно иметь некоторый простор в объеме. Но только куда делся первоначальный порыв? Скукожилось даже чувство справедливости, которое вело вначале. А на мелком презрении далеко не уедешь. Литература требует страсти, а тут такой ничтожный герой, что невольно думаешь, зачем же его размазывать, как манную кашу по тарелке? Но времена, как известно, не выбирают… Это все вид со стороны, а ведь есть еще и гамбургский счет собственной жизни. Он-то сам подводит свои итоги, наверное, по-другому. Здесь и вдруг купленная от внезапно нахлынувших чувств московская квартира. Ах, какое это счастье — выбраться из звенящего электричками Подмосковья! Но еще, кажется, и новая жилплощадь на болгарском берегу Черного моря. А кому запрещено все это иметь? Здесь нужна более точная разработка сценариста, даже по эпизодам. Можно придумать что-нибудь насчет родни. Взять на работу дочь какого-нибудь начальника, а в ответ устроить свою взрослую дочь.
В наше время уже никто не стреляется, если даже его застают за заимствованием из общей кассы в невероятной любви к себе. Не все факты доказуемы, да за многие никто из брезгливости и не берется.
111. Каким недугом наградить мне нашего Директора после того, как его сняли с должности? Ну, зачем такое точное следование библейскому и литературному канону. Сколько мерзавцев и подлецов, талантливо взобравшихся на вершину горы, умирали или продолжали жить, совершенно не затронутые дланью, которую менее удачливые, называемые простым народом, легкомысленно именовали справедливостью. Нет никакой в мире справедливости и никогда не существовало. Справедливость — это мечта неудачников. И все-таки слишком уж психически хлипок был наш герой. Потом он говорил, что что-то случилось с сердечком. Ах, так ли?.. Но пока он жив, здоров и продолжает свое уже мелкое администрирование. С кого берет пример? С телевидения? В него стоит вглядываться, как в зеркало.
112. Писатель стал бояться домового лифта — в узкой кабине впаянное в металл зеркало и от него не увернешься. Обязательно себя увидишь. Смотришь как на постороннего человека, иногда не узнаешь. Уже не думаешь, как ты выглядишь, и мыслей, что надо бы постричь усы и подравнять затылок, уже нет. Мысль, без кокетства, одна, рациональная и холодная. Пытаешься представить себя лежащим в цветах. Не поскупятся ли на цветы коллеги. Знаешь, что мертвые выглядят не так, как выглядели живыми. Но как все-таки? Лишь бы благопристойно.
113. Но ведь еще надо и дотягивать. Знание и опыт, конечно, не прибавляют спокойствия, уже насмотрелся за жизнь такого!.. Конечно, не дай мне бог сойти с ума, но в наше время случаются у стариков бытовые ситуации, которые еще подлее и хуже. Часто с некоторой приязнью думаешь о небогоугодном деле, определяемом иностранным словечком «эвтаназия». Здесь и боязнь нарушить предопределение, Его волю, и подлая человеческая гордыня: ловко уйти от унижения, которое, наверное, тоже дается за грехи. А может быть, пролежни, нечистая постель и безумный взгляд — это некоторое предварительное искупление, данное как благодать?.. И все-таки сам, сам, бросив последний взгляд на уходящий мир и призывая этот мир к любви.
114. Последний уход, конечно, сильно упростился. Электрическое пламя и вытяжная труба демократизировали процесс, но еще остались мраморная или гранитная плита, ниша в колумбарии, хлопоты с надписью. А в нише и так все полно. Писателю, боюсь, кажется, что глиняные колбы будут стоять, как кувшины с молоком на сельском базаре. Но писатель еще должен позаботиться о собственном мифе. Кажется, не зря в одном из абзацев повествования промелькнул маленький мальчик, отвинтивший от трактора медную трубочку. Прошло три четверти века, а перед глазами и та зимняя деревня, и сад прадеда, который был срублен зимой сорок первого года на дрова, и деревенская изба, и осеннее поле, полное жесткой стерни, уходящее за горизонт. Кто из моих друзей или учеников мог бы привести в эти места небольшую коробочку и, открыв ее, позволил бы ветру выедать оттуда последнюю пыль?.. Подошло бы, конечно, и сельское кладбище, но его нет, запахали, правда, запахали и деревню… Какой символический кадр в фильм о писателе!
115. И мелкий символизм тоже надоел — надо заканчивать сочинение на какой-то жизненной и реалистической ноте. Реализм все-таки несокрушимое явление в литературе. Что там, кстати, у нас с сериалами, которые все-таки продолжает писать старый писатель? Да, пожалуй, закончил. Эпизоды расставит по местам при монтаже режиссер, а герои, слава Богу, живы, здоровы и, кажется, счастливы. Герой, который моложе, расстался со своей последней пассией и сейчас в процессе смены караула. Конец любви — это всегда конец истории. Но ради чувства справедливости следует привести еще один эпизод в сериал номер один. Конечно, страшновато вставлять личный, да еще абсолютно «документальный» эпизод рядом со сплошь выдуманными, но что поделаешь — аргумент плохих литераторов и дилетантов от литературы — так было!
До этого с Предпринимателем мы были почти не знакомы, разве только перекидывались парой слов, когда гуляли с собаками, да иногда, случалось, ехали в одном лифте на разные этажи. Но потом произошло то, что перевернуло мой мир и одновременно заставило по-другому смотреть на людей, которых я заранее считал людьми не своего круга. Это произошло на следующий день, когда умерла та, с которой я и сейчас готов разделить надвое то, что еще по Божьему промыслу осталось прожить мне. Слухи разносятся мгновенно. Утром раздался звонок в дверь. На пороге стоял Предприниматель с пачкой денег в руках. Деньги тогда стоили дорого. «Вам, наверное, сейчас нужно?» Деньги тогда нужны не были, но всегда нужно сочувствие, которое дается, «как нам дается благодать…»