Замкнув высокий замок
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 6, 2016
Продолжая разговор об альтернативных
версиях реальности и не-реальности, начатый в предыдущей колонке, отметим, что,
хотя альтернативок не счесть[1], ключевой,
пожалуй, является небольшое, 1969 года, эссе Арнольда Тойнби[2] «Если бы
Александр не умер тогда…» («If Alexander the Great Had Lived On»), вышедшее в
русском переводе в 1979 году в журнале «Знание — Сила» (№ 12) и, видимо,
вызвавшее такую бучу, что в следующем номере потребовались развернутые
комментарии.
Итак, Александр Македонский не
умирает в Вавилоне 13 июня 323 года до н. э., не дожив до 33 лет, а
выздоравливает, сколачивает огромную империю от океана до океана с западной
версией буддизма в качестве господствующей религии, оставляет наследникам
глобальный объединенный мир и умирает 69 лет от роду в состоянии полного
маразма. Некоторые, впрочем, говорили, что для славы Александра тому следовало
бы умереть молодым, но разве тогда, возражает автор, был бы у нас нынешний
прекрасный мир, мир, которым правит сейчас Александр XXXVI?
От искушения проверить (хотя бы на
бумаге) — «а что было бы, если», мало кто из фантастов удержался, но сюжетов,
которые действительно рассматривают поворотные моменты истории, а не являются
интеллектуальными игрушками или просто «развлекаловом», не так уж много. И
началось это еще до Тойнби с его династией Александров[3].
Один из таких сюжетов — окончание
Второй мировой. То есть «что было бы, если» у Германии атомная бомба оказалась
бы раньше, чем у союзников, например? Не просто — кто победил, а что произошло
потом, после победы?
Так, в фильме «Это случилось здесь»
(1963) Кевина Браунлоу и Эндрю Молло поражение Англии кончается ее немецкой
оккупацией[4]. Режиссеры
даже сняли для усиления эффекта достоверности фейковый выпуск «альтернативной»
немецкой военной хроники. («Я чувствую большую ответственность за начало эпохи,
связанной с подделками кинодокументов», — говорил по этому поводу Браунлоу.)[5]
Чуть позже, в 1964, выходит рассказ
американца Альфреда Бестера «Out of This World», на русском «Перепутанные
провода» — в журнале «Химия и жизнь» (1978). Японка Пэтси Синатара живет в
мире, где война закончилась победой стран Оси, в послевоенном оккупированном
Нью-Йорке, часть которого разрушена атомным ударом. Герой — представитель
«нашего» варианта истории — случайно, благодаря «перепутанным проводам»,
получает возможность говорить с ней по телефону, они проникаются симпатией друг к другу,
договариваются о свидании — и ожидают в назначенном месте, каждый в своем, параллельном
мире. Встретиться им не суждено[6].
Значительно позже, в 1992 году, выходит роман Роберта Харриса «Фатерланд», а
через два года — одноименный фильм с харизматичным Рутгером Хауэром; Германия,
которой удалось переломить ход войны и оккупировать Европу, готовится к первому
за все время истории Рейха визиту Президента США (США в свое время все-таки
одержали победу над Японией, оставшись сверхдержавой с ядерным оружием). Визит
срывается, поскольку, не без участия главного героя, вскрывается страшная
правда о Холокосте, и Третий рейх, оказавшись в международной изоляции, рушится
— правда, значительно позже, чем в действительности.
Но это все отголоски Главной Книги,
которая была написана в 1961, опубликована в 1962 и получила престижную премию
«Хьюго» в 1963. Я имею в виду роман
«Человек в высоком замке» («The Man in the High Castle») и его автора
Филипа Дика.
Филип Дик, надо сказать, как и
большинство фантастов «новой волны», в отличие от фантастов-предшественников,
автор не очень добрый. Не то чтобы он не ставил этические проблемы, но решал он
их, скажем так, нестандартно (или вообще занимался совершенно другими вещами)[7]. Но
«Человек в высоком замке», пожалуй, наименее циничный и, я бы сказала, самый
оптимистичный, самый человеколюбивый из романов Дика. Невзирая на.
В мире Дика точка невозврата была
пройдена во время удачного покушения на Рузвельта. Джузеппе Дзангара,
безработный каменщик, убийца мэра Чикаго Антона Чермака, в 1933 году выстрелил
в президента и убил его. Как результат, страна не выбралась из Великой
Депрессии[8], вступила
в войну с очень плохими экономическими показателями, проиграла ее и была
поделена между странами-победителями; Тихоокеанское побережье отошло Японии и
стало ТША, Атлантическое — Рейху. Рейху отошла и вся Европа до Уральских гор и
Африка, Японии приходится удовольствоваться остальным, что не может не вызвать
напряжения между бывшими союзниками; две империи не могут существовать бок о бок,
рано или поздно меж ними возникает конфликт. Тем более, у немцев есть
межконтинентальные и даже межпланетные ракеты и атомные бомбы (у Японии — нет).
Есть еще более-менее независимые Штаты Скалистых Гор и расистский Юг, но
независимость их чисто номинальна, к тому же там полным-полно немецких и
японских шпионов.
Итак, начало 60-х; Гитлер умирает от
сифилиса мозга, Борман при смерти, за вот-вот обещающее стать вакантным место
рейхсканцлера борются не на жизнь, а на смерть Геринг и Геббельс, политическая
ситуация неустойчива… Германия, впрочем, вполне процветает и успела осуществить
несколько сверхчеловеческих (и в том
числе античеловеческих) проектов: Средиземное море полностью осушено и
превращено в житницу Европы, Африка полностью очищена от местного населения (о
том, что там происходит, доходят только пугающие слухи), межконтинентальные
пассажирские ракеты пересекают океан, а межпланетные — осваивают Марс и
еврейский вопрос решен почти окончательно. Почти — потому что в ТША
несколько иные взгляды на расовую проблему; хотя вроде бы по договору все выявленные
евреи подлежат депортации на немецкие территории (в Нью-Йорке остались, по
слухам, лагеря и печи), японцы предпочитают своих евреев не выявлять[9].
Как результат, на Тихоокеанском
побережье, где происходит основная часть действия, сложилась довольно странная
культура — с мощным японским (точнее, дальневосточным) субстратом, но
толерантная, хотя и жестко-иерархическая.
Здесь и начинает работать главная
диковская фишка романа. Культура победителей опирается на истеричный, даже
несколько болезненный интерес к культуре побежденных, причем то, что было
китчем и ширпотребом, японцы возводят в ранг высокого искусства (примерно как
сейчас обстоит дело с безделушками викторианской эпохи, только еще интенсивней
по накалу); процветают лавочки антикваров, завоеватели коллекционируют вкладыши
от жвачки и предвоенные агитационные плакаты, а «нужному человеку» в качестве дорогого
представительского подарка презентуют наручные часы с Микки Маусом.
В каком-то смысле это вопрос об
относительности реальности — вернее, об условности эстетики, да и вообще
ценностной шкалы. Зажигалка, бывшая в кармане Рузвельта во время его убийства,
стоит баснословных денег, но ничем не отличается от другой такой же зажигалки,
не имеющей «истории». Ценность предмета условна, навязана сверху; как
результат, процветает рынок подделок — проблема, знакомая всем коллекционерам,
поскольку коллекционируется именно «знак», что бы ни коллекционировалось;
сертификат подлинности сам по себе меняет свойства предмета.
Владелец процветающей антикварной
лавки мистер Чилдэн, поставляющий японцам (и чем дальше, тем более
высокопоставленным) предметы «довоенного американского искусства», в душе
презирает своих покупателей, хотя и пресмыкается перед ними; к тому же он, туземец,
не очень понимает природу такого интереса. Случай позволяет ему стать
поставщиком «раритетов» у молодого высокопоставленного чиновника Казоура и даже
удостоиться приглашения к нему домой на семейный обед (большая честь!). Казоура
интересуется довоенной американской литературой — оказывается, Чилдэн не читал
ничего из того, что с ним, как с «понимающим», хочет обсудить Казоура, и любит
джаз — Чилдэн, стараясь угодить Казоура и все время попадая впросак, говорит,
что джаз — тупая и дикая музыка. Непонимание растет, и стену этого непонимания
пробить уже, кажется, невозможно. Дополняет ситуацию, с присущей Дику
парадоксальностью, то, что захватчик, господин Казоура, — человек думающий,
широких взглядов и, видимо, хороший, а Чилдэн — малоприятный корыстный тип, с
комплексом побежденного, одновременно подлаживающийся под победителей,
ненавидящий и презирающий их, и вообще — расист.
Одновременно увольняют с работы
некоего Фрэнка Фринка; Фрэнк (настоящая его фамилия Финк) — еврей, что важно
для дальнейшего повествования, с ведома и по прямому указанию своего начальства
занимался подделкой «предметов довоенной Америки», в том числе стрелкового
оружия времен Гражданской войны и Фронтира. Фрэнк с его напарником Мак-Карти
хочет основать фирму по производству ювелирных поделок, то есть настоящих,
аутентичных предметов современного национального искусства, но,
во-первых, они никому не нужны, во-вторых, у партнеров нет денег для покупки
оборудования и материалов. В результате друзья разыгрывают изящную комбинацию,
цель которой — убедить антиквара Чилдэна в том, что товар, поставляемый ему
бывшим боссом Фрэнка, подделка (все тот же вопрос проблемы подделки/подлинника
— револьверы Чилдэна стреляют, казалось бы, что еще нужно?) и на основе
всплывшей информации шантажировать бывшего босса. Комбинация удается, друзья
получают деньги на основание собственной ювелирной мастерской, но Чилдэн
случайно узнает во Фрэнке участника жестокого розыгрыша и сдает его японской
полиции — те, в свою очередь, опознают в нем еврея и, следовательно, обязаны
депортировать на немецкую территорию, где его наверняка уничтожат. К этому
времени у друзей уже готовы первые образцы ювелирных изделий, и партнер Фрэнка
Мак-Карти приносит их на продажу тому же Чилдэну (о роли Чилдэна в исчезновении
Фрэнка он ничего не знает). Тот соглашается взять их на реализацию и, сам того
не ожидая от себя, становится фанатичным сторонником и пропагандистом «нового
искусства», фактически навязывая его своим японским клиентам, в том числе тому
же мистеру Казоура. Мистер Казоура вроде бы проникается красотой изделий и
предлагает Чилдэну продать их в качестве образцов для массовой штамповки
дешевых амулетов южноамериканским индейцам (Япония колонизирует Южную Америку);
предложение исходит не от самого Казоура, а от его некоего высокопоставленного
друга, но, вероятно, сам Казоура в деле, а Чилдэн, как посредник, участвуя в
предприятии такого масштаба, наконец-то получает реальную возможность
разбогатеть. Изделия, как говорит тот же Казоура, потеряют очарование
уникальности, но деловые люди на такую мелочь не должны обращать внимания.
Чилдэн ждет от Казоура подсказки, намека — стоит ли соглашаться на сделку, но
тот в силу каких-то национально-психологических, как полагает Чилдэн, причин
подчеркнуто отстраняется, и Чилдэну остается только гадать, какого решения
Казоура от него ждет. В какой-то момент он даже соглашается — желая угодить
Казоура (предложение, видимо, исходит от его непосредственного начальника), и
Казоура принимает этот ответ. Но тут Чилдэну приходит в голову, что истинная
цель высокомерного и коварного японца — это унижение всего американского,
дискредитация американского искусства, которое годится лишь для поточного
производства массовых поделок, амулетов для дикарей. Неожиданно для себя он
резко отказывается от сделки и, поскольку отступать уже некуда, симулирует гнев
(«Эти вещи сделали гордые американские художники. И я с ними заодно») и требует
от японца извинений. К его удивлению, Казоура кротко извиняется — именно этого
на самом деле он от Чилдэна и ждал, теперь он готов принять Чилдэна как
равного.
Парадокс в том, что, проявив
американский патриотизм, американец Чилдэн познает истинный дзен и как бы становится
японцем — он отказывается от богатства и обретает покой. «Я словно поднялся на
поверхность и созерцаю рябь на воде. <…> Жизнь коротка. А искусство и все
то, что над жизнью — бессмертно, почти вечно…»
Другую безделушку — и это еще одна
линия — Чилдэну удается всучить еще одному важному клиенту — мистеру Тагоми.
Тагоми, торговый атташе Японии (на самом деле представитель оккупационных
властей; в ТША сидит марионеточное правительство), ведет переговоры с неким
мистером Бэйнсом, вроде бы шведом, на деле — немцем, тайным переговорщиком,
человеком Геринга, прибывшим, чтобы слить через Тагоми японской верхушке
секретный план Рейха «Одуванчик» — провокация на границе, конфликт в «свободной
зоне» и как финал — уничтожение Родных островов, то есть Японского архипелага.
У немцев уже есть водородные бомбы. Геринг — противники плана, Геббельс — его
ярый сторонник (парадоксально, но, чтобы «спасти мир», приходится делать ставку
на самые темные силы — на Геринга и Гейдриха). Во время переговоров на офис
Тагоми нападают люди СД, завязывается перестрелка. Причем, по авторской иронии,
Тагоми отстреливается из коллекционного, поддельного кольта «времен Гражданской
войны» — фальшивка, используемая по прямому назначению, перестает быть
фальшивкой; а убийство оказывается далеко не так романтично, как Тагоми (в
довоенном прошлом — мирный садовод) себе представлял, тренируясь в тире. Тагоми
и его тайным гостям удается отбиться, и, чтобы загладить инцидент, немецкий
консул лично наносит ему визит. Впрочем, связь между нападением «неизвестных
хулиганов» и Рейхом консул, естественно, отрицает, и, когда, воспользовавшись
случаем, раз уж тот все равно здесь, секретарь[10] приносит Тагоми на подпись
запрос из Рейха: «…через <…> консула барона Гуго Рейсса просьбой о
выдаче уголовного преступника <…>, Фрэнк Финк, еврей по национальности,
гражданин Германии. В соответствии с законом Рейха передать попечению
таможенной службы и так далее…»[11], Тагоми в
раздражении пишет на документе — «Отказать». Фрэнка, так и оставшегося в
неведении касательно того, какие именно силы и расклады в высоких политических
сферах спасли ему жизнь, выпускают из тюрьмы, и он возвращается к своим
ювелирным поделкам. И еще о поделках:
Подвеску-треугольник, изделие Фрэнка,
Тагоми соглашается взять только при условии, что будет носить ее месяц при себе
и, если его, грубо говоря, не пропрет, вернет обратно в лавку. В момент
душевного потрясения (Тагоми, мирный человек, погубил две жизни) и краха
идеалов («Те, на чьей стороне мы сражались в минувшую войну, стали нашими
врагами. И какой от этой войны прок? Наверное, надо было драться не за, а
против них. Или, хотя бы помогать их врагам, Соединенным Штатам, Британии,
России. Но что бы это изменило? <…> Увы, мы одиноки, нам неоткуда ждать
помощи»[12]) Тагоми
пытается использовать безделушку как объект для медитации и неожиданно…
попадает в альтернативную реальность — в «нашу» Америку, которая утонченному
японцу кажется грубой, грязной, шумной. К тому же, когда он — высшая раса —
требует, чтобы ему уступили место в переполненной закусочной, это ничего, кроме
усмешек, не вызывает. И в ужасе он вновь хватается за «волшебный треугольник»,
чтобы перенестись назад, в свою альтернативную ветку реальности — новое американское
искусство, «новая жизнь <…> страны», которая «начинается с крошечных
всходов, с ростков красоты», оказывается мистически могущественным, оно
обладает силой искривлять реальность в «правильную» сторону.
Мир, нарисованный Диком, до предела
культуроцентричен: об истеричном увлечении «американским искусством» уже было
сказано, но есть еще два обстоятельства.
Во-первых, все здесь — от Фрэнка и
Чилдэна до Тагоми — не рискуют ничего предпринимать, не сверившись
предварительно с Оракулом — «Книгой Перемен», одной из книг конфуцианского
пятикнижия, известной уже, по свидетельству переводчиков и комментаторов
«Человека в высоком замке», в VIII веке до н. э. «Книга Перемен» дает довольно
туманные, но доступные толкованию комментарии — так, Фрэнку Фринку перед его
арестом выпадает гексаграмма «Отрежут нос и ноги. Будут трудности от человека в красных
наколенниках. Но понемногу наступит радость. Это благоприятствует вознесению
жертв и молений»[13]. А
кроткому Тагоми, только что убившему двух человек ради спасения своей родины,
выпадает гексаграмма «Внутренняя правда»: «Даже вепрям и рыбам — счастье!
Благоприятен брод через великую реку. Благоприятна стойкость»[14] — Тагоми
своим вмешательством только что, возможно, остановил глобальную ядерную войну.
Во-вторых, все, от Гуго Рейсса до
любовницы босса Фрэнка, совсем уж случайного персонажа, читают книгу некоего
Абендсена «Из дыма вышла саранча» (книга запрещена на Атлантическом побережье,
но доступна в ТША и свободных штатах), где описывается альтернативный
вариант истории, в котором покушение на Рузвельта не удалось, а Гитлер проиграл
войну; Черчилль остался у власти и привел Англию к победе, налет на Перл-Харбор
не привел к разгрому американского военного флота, а ключевая битва произошла у
«одного города на Волге» с никому не известным названием Сталинград. Читатель
(Дика, а не Абендсена) готов принять эту версию реальности за единственно
правильную, и попадает в ловушку — реальность «Саранчи…» тоже альтернативная.
Рузвельт здесь был президентом только два срока, затем его сменил Тагуэлл,
впрочем, продолжавший его линию; Гитлер погиб не совсем той смертью, а
Сталинградскую битву выиграли не Советы, а англичане; теперь вся Европа вплоть
до Уральских гор — под их протекторатом. И, самое главное, Америка
разворачивается в сторону Китая, огромного нового рынка сбыта, насыщая его — а
следовательно, просвещая и толкая на путь прогресса. Цветущий новый мир,
впрочем, удерживается недолго; Британия и Америка вступают в противостояние, точь-в-точь
как в реальном мире Дика США и Япония; Черчилль к концу 60-х становится
чуть ли не диктатором — государство не может быть лучше, чем его правитель,
говорит один из самых странных героев «Человека в высоком замке», оборотень
Джо, — равновесия быть не может, интересы двух империй рано или поздно
столкнутся и, как всегда, «останется только один» — в данном случае, Британия.
США сохраняет независимость, но теряет часть колоний, утопия неосуществима.
С книгой Абендсена связана и
последняя, замыкающая линия романа — бывшая жена Фрэнка, Джулиана, сейчас
инструктор дзюдо в свободном штате Колорадо, сходится с неким Джо, фанатом
«Саранчи…», и под его влиянием соглашается разыскать Абендсена, по слухам,
живущего в мистическом уединении в горах Колорадо, в неприступном Высоком
замке, чтобы познакомиться с ним и подписать у него экземпляр книги. В процессе
их совместного путешествия выясняется, что Джо — оборотень, немецкий шпион,
цель которого — добраться до Абендсена и уничтожить его; Джулиане, женщине физически
тренированной, удается, в свою очередь, убить Джо (возможно, хотя не наверняка,
он «подставляется» сам), и теперь она уже хочет добраться до Абендсена, чтобы
предупредить его — немецкие власти не успокоятся. Здесь нас (и ее) подстерегает
еще одна неожиданность — Абендсен вовсе не мистический затворник, а симпатичный
общительный интеллектуал, он живет не в горной крепости, окруженной колючей
проволокой, а в городском особняке, где как раз дружеская вечеринка, у него
милая жена и сын-подросток. Он не скрывается — «если захотят, они все равно до
меня доберутся». Тем не менее в благодарность за то, что Джулиана разделалась с
подосланным убийцей, Абендсен по настоянию жены рассказывает правду — он не
писал эту книгу. То есть нет, не так, он ее писал, но постоянно, при
обдумывании каждого сюжетного хода, сверяясь с Оракулом. «Саранчу…» писала
«Книга Перемен» — одна книга писала другую[15]. И когда в последний раз
оба они — Джулиана и Абендсен — решаются спросить у Оракула, зачем он,
собственно, написал эту книгу, им выпадает гексаграмма «Внутренняя правда» —
«Саранча…» правдива, они находятся в ложной реальности.
Вот только реальность «Саранчи…», как
мы помним, тоже альтернативная, иными словами, и наша реальность по отношению к
ней — ложная. Но в любой реальности с таким трудом обретенный мир кончается
ядерным кризисом и конфликтом между сверхдержавами-победителями.
Как и многие другие работы Дика,
«Человек в высоком замке» был успешно экранизирован, причем буквально только
что, что доказывает, кстати, что тема актуальна и по сей день. В 2015 году
вышел первый сезон американского сериала «Человек в высоком замке», «loosely
based» на сюжете одноименного романа, спродюсированный Ридли Скоттом, тем
самым, который в 1979 году снял гениального «Чужого», а в 1982 году «Бегущего
по лезвию бритвы» по роману того же Дика «Мечтают ли андроиды об
электроовцах?».
Геополитический расклад в фильме тот
же, разве что Гитлер при власти, а не умирает от сухотки, хотя государственный
переворот вроде назревает и кое-какие действующие лица в него вовлечены;
господина Тагоми (одного из самых привлекательных персонажей сериала, которого
замечательно играет Кэри-Хироюки Тагава, до сих пор известный в основном
исполнением отрицательных персонажей) не только предупреждают о возможной ядерной
атаке, но тайком передают ему секретные материалы — если у Японии будет своя
ядерная бомба, то паритет сил, возможно, удержит мир от сползания в глобальный
катаклизм. В любой стране и при любом режиме есть люди, готовые рискнуть всем
ради общего блага и «высоких целей», — вот одна из ключевых тем сериала; вторая
— необходимость выбора не между добром и злом, но между злом большим и меньшим
— проговаривалась открытым текстом уже в оригинале. Конечно, все персонажи
здесь, если можно так выразиться, более радикальны — обычное дело при
экранизации, всегда побуждающей к большей «движухе» по сравнению с текстом[16], но
основные посылы сохранены и психологические характеристики действующих лиц —
тоже.
Но главное — все, от СД в лице
симпатичного обергруппенфюрера Джона Смита до японской Кэмпетай и агентов
сопротивления, охотятся не за книгой Абендсена (линия с «Книгой Перемен» здесь,
по понятным причинам, утеряна), а за некими бобинами с кинолентами военной
хроники[17], странным
образом попавшей сюда из нашего, альтернативного мира — граница между мирами тут,
кажется, более проницаема, чем в оригинале. В последней серии сезона пытающийся
убить параноидально подозрительного Гитлера агент Гейдриха Вегенер (в оригинале
— Бэйнс) узнает, зачем по крайней мере Гитлеру нужна кинохроника
альтернативного мира — именно опираясь на содержащуюся в ней информацию Рейх
сумел избежать фатальных просчетов и победил в войне — круг замкнулся,
реальность нужна, чтобы ее отбросить и выбрать другую развилку. Но, как ни
крути, а любой послевоенный геополитический расклад приводит мир на
грань катастрофы; удается ли ему удержаться на этой грани — другое дело; в мире
«Человека в высоком замке» это, кажется, удается (я же говорила, что это — самая оптимистичная
из вещей Дика), в мире Оракула — тоже. Ну и в нашем варианте пока что, несмотря
на Карибский кризис; но во всех случаях — после большой войны.
Быть может, следует действовать
радикальней — хотя бы в рамках вымысла — и попросту устранить Гитлера еще до
того, как он стал вождем нации?
Тут нас ждет неприятная
неожиданность. В эталонном рассказе «Демон истории» Севера Гансовского (1967)
герой, попав в прошлое и получив возможность убить диктатора, развязавшего
войну, в которой погибло пол-Европы, расчищает тем самым дорогу Гитлеру; в
другом — уже постсоветском рассказе Лео Каганова (2006) трое геймеров три раза
переигрывают прошлое, три раза убивая развязавшего войну диктатора (один раз —
совсем еще ребенком, что естественным образом поднимает вопрос о цене мира, о
расплате за еще не свершившиеся поступки), в результате чего э… опять же
открывают дорогу Гитлеру, вовлекая тем самым Европу в еще более кровопролитную
войну; в романе Стивена Фрая «Как творить историю» (1996) герой просто
предотвращает появление Гитлера на свет, открыв дорогу… еще более
омерзительному и кровавому диктатору — как результат, и атомное оружие
появилось в Германии уже в 1938, и Вторая мировая началась на год раньше, и геополитический расклад в 90-е напоминает
таковой в «Фатерланде» (Америка и победивший Рейх в Европе). Куда ни кинь,
одним словом, всюду клин, роль личности в истории минимальна[18], чему
быть, того не миновать. История, движимая подспудными тектоническими пластами, пишет
сама себя.
Так что нет, не суждено нам было бы
жить при Александре XXXVI в прекрасном объединенном мире, даже если бы
Македонский перестал пить как лошадь, послушался врачей и дожил до почтенных
седин. Нет, не жить.
[1] Работ на
эту тему не счесть тоже, потому мы не будем на них ссылаться — даже на очень
хорошие, просто во избежание утяжеления текста.
[2] Arnold
Joseph Toynbee (1889 — 1975) — британский
историк, культуролог и социолог, автор двенадцатитомного труда по
сравнительной истории цивилизаций «Постижение истории», один из разработчиков
цивилизационной теории.
[3] Одна из
первых альтернативок — «Перелетный кабак» Честертона (1914), где Англия вот-вот
станет «официально» мусульманской, с соответствующими бытовыми последствиями;
например, все пабы объявлены «вне закона».
[4] В Англии
до войны было не меньше полудюжины различных фашистских организаций (см.
замечательный, уже современный сериал «Война Фойла»).
[5] Подробней
см.: Ханютин Ю. Реальность
фантастического мира. М., «Искусство», 1977, стр. 189 — 192. К хронике,
кинодокументам и их роли в фильмах такого рода мы еще вернемся.
[6] Вариант с
таким же, случайным, поначалу не отрефлектированным героями телефонным звонком
в прошлое еще в 1973 году прорабатывался Киром Булычевым в рассказе «Можно
попросить Нину?», но здесь вмешательство героя в историю Блокады не вызывает
изменений в будущем — будущее фиксировано и определено, герои разминулись не в
пространстве, но во времени.
[7]
Экранизации его произведений, напротив, построены именно на этических коллизиях
— Голливуд (в широком смысле), угождая публике, упрощает сюжеты и сводит их
именно к этическим конфликтам. Как результат, фильмы, основанные на романах
Дика, стали классикой и кинематографа («Вспомнить все», «Бегущий по лезвию
бритвы»), а Дик, как ни парадоксально, — одним из самых широко экранированных
писателей-фантастов.
[8] По мнению
некоторых экономистов, меры администрации Рузвельта были, напротив, ошибочны, и
без них рывок произошел бы гораздо раньше.
[9] Дик
опирается на исторические факты: в начале 1941 года японское министерство
иностранных дел разрешило евреям-беженцам остаться в Японии или в
оккупированных Японией районах Китая, в частности, в Шанхае, где на момент его
оккупации японцами (1937) проживало порядка 18 тыс. евреев (в основном беженцы
из нацистской Европы). Даже когда в 1941 японцы интернировали всех остальных
иностранцев, евреев это не коснулось. Более того, когда тогдашний атташе по
вопросам полиции при германском посольстве в Токио, а также уполномоченный СД
Йозеф Мейзингер (получивший прозвище «варшавский мясник» — его меры по
расстрелу мирных жителей были признаны руководством Рейха «чересчур
радикальными») потребовал от японцев уничтожения еврейских беженцев, то
максимум, чего он добился — это обещания создать лагерь для евреев, который и
был создан 18 февраля 1943 года, — еврейские беженцы из Германии, Австрии и
Польши были размещены в гетто в Шанхае без каких-либо дальнейших репрессий.
(Косвенно эта история упоминается и у Дика, здесь альтернативная реальность
совпадает с «нашей».) Известна также история японского дипломата Тиунэ
Сугихара, вице-консула в Литве, выдававшего (в том числе — в последние дни —
вопреки формальному запрету своего правительства) еврейским беженцам из Польши
и литовским евреям японские транзитные визы в голландские колонии Кюрасао и
Суринам. Работая 18-20 часов в сутки, он, по некоторым оценкам, выписал 2139
виз (визы выдавались на семью). В этой истории не только Тинуэ являет пример
истинно человеческого; пропускать людей с такими псевдовизами через СССР согласились
и советские чиновники, «чьего имени история не сохранила» (попасть в Японию
можно было только из СССР), а генеральный консул Голландии в Каунасе Ян
Цвартендейк согласился проставить разрешение на въезд всем, кто подаст
заявление. Таким образом было спасено от уничтожения более 6 тыс. человек.
[10] Секретарь
Тагоми — Рамсей, туземец, как в разговоре с ним подчеркивает Тагоми, ходит в
полумаскарадном костюме ковбоя с Дикого Запада.
[11] Дик Ф. Человек в высоком замке (перевод с
английского Г. Корчагина, И.
Петрушкина). — В кн.: Дик Ф. Человек
в высоком замке. Романы. СПб., «Лениздат», 1992, стр. 579.
[12] Там же,
стр. 567.
[13] Там же,
стр. 474.
[14] Там же,
стр. 581.
[15] Недаром
Китай в «Саранче…» играет такую значимую роль. В тексте «Человека в высоком
замке», кстати, эта сверхидея проговаривается впрямую — в истории человечества,
размышляет Тагоми, встречаются, хотя и редко, книги, обладающие собственной, живой
душой.
[16] Здесь
японцы не столь идеализированы, как в романе Дика, — сестру Фрэнка и ее детей
берет в заложники и убивает в газовой камере именно японская Кэмпетай (линия,
которой в оригинале попросту нет, равно как нет в оригинале и никакого
«сопротивления» — на оккупированных территориях все так или иначе, но
коллаборационисты, как раз в этом смысле Дик демонстративно безыллюзорен).
[17] Мы уже
упоминали о значении военной хроники для фильмов такого рода — разве что, в
отличие от поддельной кинохроники в фильме «Это случилось здесь», тут она —
настоящая, и герои мира, в котором на поля привычно оседает пепел из
крематория, где жгут стариков и безнадежно больных, со слезами на глазах
смотрят на праздничные кадры окончания войны.
[18] Я
сознательно упускаю тут весь пласт «попаданческой» литературы, где тема
«переигранной» войны с Германией в последние десять лет занимает огромное
место; хотя здесь и встречаются достаточно яркие вещи (скажем, «Вчера будет
война» Сергея Буркатовского, 2008, или «Убить фюрера!» Олега Курылева, 2009), в
общем и в целом они ничего к картине не добавляют. Кстати, одна из первых
попыток «переделать» конкретно историю России была осуществлена в повести
Василия Щепетнева «Седьмая часть тьмы» (1998), где герой мира, стоящего на
пороге глобальной войны, из 1933 года посылает пулю в прошлое, чтобы убить
Столыпина и предотвратить развитие событий.