Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 5, 2016
ПЕРИОДИКА
«Ведомости»,
«Гефтер», «Год Литературы», «Знамя», «Известия», «Литературная газета»,
«Лиterraтура», «М24.RU», «Москва», «НГ Ex libris», «Новое литературное обозрение», «Новые
Известия», «Октябрь», «Пиши-читай»,
«Православие и мир», «Православная Москва»,
«Радио Свобода», «Теории и практики», «Фома», «Фонд „Новый мир”», «ШО», «Эхо Москвы», «Colta.ru», «Lenta.ru»,
«Rara Avis»
Александр
Архангельский.
«Писатель не должен останавливаться перед препонами веры и идеологии». Беседу
вела Елизавета Александрова-Зорина. — «Лиterraтура», 2016, № 69, 3 февраля <http://literratura.org>.
«„Вечные ценности” — неосуществимая мечта традиционалиста.
Между тем, само слово „ценности” возникло исторически недавно. А традиционные
ценности — вообще замечательное понятие, в котором оба слова в их нынешнем
значении — новые, возникшие на рубеже 18 и 19 веков, именно тогда, когда
традиции ломались и корежились».
«Вы же понимаете, что это [«Сказка о рыбаке и рыбке»], с
одной стороны, детская сказка, а с другой стороны — очень взрослая. И она не
про жадность, а про власть. Потому что начинается с власти над материальным
миром, над корытом. Продолжается властью над историей (на что редко обращают
внимания — а ведь она хочет быть не просто дворянкой, а дворянкой столбовою, то
есть хочет задним числом переписать бархатную книгу, переписать историю).
Дальше идет власть как таковая, царская. Следом у Пушкина была глава о Старухе
— Папе Римской, то есть о власти сакральной. Потом старуха захотела занять
место бога. Если мы все эти слои уберем, то получим ответ на то, как пишется
сказка. Вообще писатели, которых мы воспринимаем как детских, не знали, что они
детские».
Андрей Балдин. Карамзин и океан. Три дорожных
сообщения. — «Октябрь», 2016, № 1 <http://magazines.russ.ru/october>.
«Долгое время я удивлялся тому, как точно делится пополам
жизнь Льва Толстого. Сорок один год он прожил до ужасного происшествия в городе
Арзамасе, которое переломило, почти перечеркнуло его жизнь. После Арзамаса он
принужден был начать жизнь заново. И прожил после этого еще сорок один год.
Точное равенство двух половин; в сумме восемьдесят два — вот вся жизнь
Толстого. Как будто на роду ему было написано, точнее, расчерчено так провести
линию жизни: сорок один и сорок один год».
«Допустим, 28 августа 1910 года Толстой отпраздновал свой
день рождения. Неужели он в такой день не задумался о словах-числах? Не может
быть, на то и даны эти дни, чтобы считать, складывать и раскладывать пройденное
расстояние во времени и прикидывать остаток. Нумеролог Лев Толстой, несомненно,
не пропустил такого повода. Тем более что подсказка как на ладони: 28 августа
ему исполнилось восемьдесят два года: рифма цифр очевидна, провокативна для
вечно вопрошающей толстовской мысли».
«И вот простая мысль: вспоминая и размеряя свою жизнь,
переводя ее в отдельные смысловые отрезки, Толстой не мог не заметить, что
прожил два „арзамасских” периода. Он прожил две равные жизни, обе они
завершены. Разумеется, Толстой это заметил — и начал третью жизнь».
К. А. Баршт. Медведь-кузнец из повести А.
Платонова «Котлован» и опыты И. И.
Иванова по созданию гибрида человека и обезьяны. — «Новое литературное
обозрение», № 136 (2015, № 6) <http://magazines.russ.ru/nlo>.
«В платоноведении вопрос о сущности медведя-кузнеца из
„Котлована” поднимался не раз».
Владимир Березин. Запах литературы. 130 лет назад
родился самый отъявленный «левак» русской литературы, автор либретто «Победы
над солнцем» и знаменитого «дыр бул щыл» — Алексей Крученых. — «Год
Литературы», 2016, 21 февраля <https://godliteratury.ru>.
«С поэтом Крученых случилась удивительная история. Двести его
книг (правда, в каждой из них было страниц по тридцать, частью на оберточной
бумаге, разными шрифтами) свелись к трем словам — тем самым „дыр бул щыл”. Это
стало литературным „Черным квадратом”, крайним жестом русского футуризма
образца 1912 года».
«За пару лет до его смерти (он умер в 1968 году) прошел его
творческий вечер — одни говорят, что вечер стал заметным событием, другие — что
еле набралось ползала, а Крученых сам себе принес букетик цветов и поставил
перед собой в стаканчик».
Владимир Березин. Прозеванный гений. Писатель-пешеход
Владимир Березин об отказе Лескову в «олимпийстве» и его истинном месте в
русской литературе. — «Rara Avis», 16 февраля <http://rara-rara.ru>.
«Лескову все время приходилось оправдываться. Он делал это не
очень ловко, хотя в молодости служил в уголовной палате и навидался разного».
См. также: Сергей Дмитренко, «Лесков, интеллигенция и
выбор. Про пути одного рассказа в одной стране. К юбилею писателя» — «НГ Ex
libris», 2016, 18 февраля <http://www.ng.ru/ng_exlibris>.
Владимир Бондаренко. Громокипящий поэт. Отрывок из книги
«Северянин». — «Литературная газета», 2016, № 6, 11 февраля <http://www.lgz.ru>.
«Его эстонский друг поэт Вальмар Адамс говорил, что сам
Северянин свои вызывающе эстетские творения начала века называл „стихами для
дураков”».
«Еще один его верный друг до самой смерти Георгий Шенгели
вспоминал: „Игорь обладал самым демоническим умом, какой я только встречал, —
это был Александр Раевский, ставший стихотворцем; и все его стихи — сплошное
издевательство над всеми, и всем, и над собой… Игорь каждого видел насквозь,
толстовской хваткой проникал в душу и всегда чувствовал себя умнее собеседника
— но это ощущение неуклонно сопрягалось в нем с чувством презрения”».
«Среди поэтов Серебряного века, увы, он выделялся своей
необразованностью — сказались его четыре неполных класса череповецкого
реального училища».
Веста Боровикова. «Спасибо вам за все. Извините!»
Премию «НОС» получил старовер Данила Зайцев. — «Новые Известия», 2016, 1
февраля <http://www.newizv.ru>.
«Лауреат ответил на признание неожиданно: „ Я недостоин. Я не
ученый, из простой деревенской семьи. Не знаю, почему я родился на белый свет.
Думаю об этом с малолетства и до сегодняшнего дня, а мне уже 56 лет. Моя жизнь
прошла не красиво и не сладко, но я ни о чем не жалею и благодарю Бога, что мне
пришлось все это прожить. Если бы я родился снова, я просил бы Бога дать мне
эту жизнь прожить, никакую другую. Я ценю каждый шаг жизни, каждого человека,
каждого мураша. Я всегда был грешен, нигде себя не возвышал и старался
следовать за Христом. Он всем делал только добро, и пострадал, и сказал, что
тот, кто пойдет его путем, будет иметь страдание. После выхода этой книги меня
выгнали из моей деревни, потому что правда задела людей, правды никто не любит.
В этой книге я сделал много ошибок и хотел бы подучиться. Но самое главное все
же — это делать добро. Спасибо вам за все. Извините!”».
Большие фрагменты автобиографической книги старообрядца из
Аргентины Данилы Зайцева см.: «Новый мир», 2013, №№ 5, 6.
Инна Булкина. И колесо вращается легко… «Приезжие
из Киева»… Другая Россия XX века. — «Гефтер», 2016, 3 февраля <http://gefter.ru>.
«Прозаические опыты Кржижановского, по большей части притчи и
философские аллегории („сказки для вундеркиндов”), служат иллюстрациями неких
идей, литературных или метафизических (зачастую в одном флаконе). <…>
Эти игры максимально далеки от беллетристики, они ей противоположны; между тем
беллетристика — это не только уничижительная бирка для массовых „жанров”, это в
принципе литература в первичной своей функции — литература, которая призвана
увлекать и развлекать, и такая литература по определению восходит к мифу, не к
философской схеме».
«Короче говоря, Кржижановский остается „литературным
вундеркиндом”, автором fur wenige, открытым все на той же волне
„возвращенных имен”, в конце 1980-х. Канонизатором в его случае выступил М. Л.
Гаспаров, который, на самом деле, преследовал совершенно иные цели: он не
пытался утвердить в новом каноне никому неведомых „прозеванных гениев”, но
искал и находил принципиально неканонических „второстепенных” авторов, проявлял
литературную маргиналию».
«Его литературоведческие конструкции (самая известная —
„Поэтика заглавий”) причудливы и экзотичны, но для историка литературы они
бесполезны. Как большинство людей, склонных к фантастике, он не имел вкуса к
истории, и его „поэтика заглавий” напоминает одну из забавных, но избыточных
борхесианских классификаций. Тем не менее, она дала начало целому направлению —
статьям, сборникам и регулярным конференциям под эгидой Ю. Орлицкого и т. д.».
Вспоминая вареники «з
вышней». Андрей
Королев, Елена Поляковская. — «Радио
Свобода», 2016, 19 февраля <http://www.svoboda.org>.
Говорит внук писателя Дмитрий Чуковский: «У него [Чуковского]
была замечательная мама, которая была очень простой женщиной из крестьян
Херсонской губернии. Она была по нашим понятиям малограмотна. По воспоминаниям
моего отца, она стеснялась говорить по-русски, потому что понимала, что у нее
много изъянов в этом смысле. В детстве она говорила, конечно, с Корнеем
Ивановичем по-украински. Это был ее язык».
«Когда он переехал в Петербург, и уже был журналистом, то
сделал себе такой словарик, куда записывал правильное петербургское
произношение, чтобы не чувствовался его одесский говор, в него не прорывались
украинизмы. Он много работал в этом смысле над собой и понимал, что нужно быть
вровень с интеллектуальным уровнем людей, которые окружали его. Надо сказать,
что Корней Иванович был человек необыкновенно гибкий в этом смысле. Жизнь его
так гнула, так его воспитала, что он мог найти себя и выразить себя в любой
ипостаси».
«Он настолько хорошо владел украинским языком, что он знал
наизусть „Энеиду” Котляревского, знал почти весь „Кобзарь”».
Татьяна Горичева. Мне надоели подвальность и
элитарность «Второй культуры». Несоветская культура советского Ленинграда:
новое свидетельство. Подготовка текста и комментарии — Дмитрий Козлов. —
«Гефтер», 2016, 26 февраля <http://gefter.ru>.
Беседа (середины 80-х) Раисы Орловой с Татьяной Горичевой,
философом, богословом, одной из ключевых фигур ленинградской «второй культуры».
Публикуется в сокращении.
«Я встретилась с самиздатом, когда мне было, наверное,
девятнадцать лет. Я была еще в то время комсомольским руководителем в техникуме
и совершенно не понимала, в каком государстве мы живем, почему-то думала, что
мы живем в лучшем из миров. И случайно встретилась с одним человеком — с
художником-диссидентом Синявиным, который и показал мне, просто я не помню что
уже, что-то перепечатанное. То ли Тейяра де Шардена, то ли что-то в этом духе,
религиозное. <…> Но я не помню, что это было. Солженицына тогда не
было. Это было, по-моему, что-то философское: то ли Ясперс переведенный, то ли
Сартр. Точно был „Миф о Сизифе” Камю. Тогда благодаря этому чтению я стала
экзистенциалисткой, стала заниматься Хайдеггером».
За пределами
задуманного. Опрос
провела Юлия Подлубнова. — «Лиterraтура», 2016, № 69, 3 февраля <http://literratura.org>.
На вопросы отвечают Михаил Айзенберг, Олег Дозморов, Наталия
Санникова, Елена Сунцова, Алексей Сальников, Геннадий Каневский, Елена
Баянгулова, Екатерина Симонова, Андрей Санников.
Говорит Михаил Айзенберг: «Поэзия умнее поэтов, лучше
понимает свои насущные задачи и возможности. Это искусство не вполне авторское,
оно старается дать возможно большую свободу не автору, а самому стиху. Сила
ритма выталкивает стиховую речь за пределы изначально задуманного: делает ее
запредельной. Голос поэта принадлежит теперь не ему, а его стихам: это их голос
— голос самого стихотворения».
«В практике Пригова количество — не намерение создать как
можно больше „произведений”, а попытка сделать произведением само это
количество. Так что в этом смысле пример Д. А. — самый непоказательный. Мне
кажется, что писать много очень продуктивно (только не постоянно, а временами).
Это позволяет развить такую скорость, при которой письмо прорывается за прежние
свои границы и в каких-то редких, исключительных случаях становится другим. То
есть меняет само представление о письме (то есть о человеке)».
Наталья Иванова. «Просвет в беспредельной
покинутости…» Мандельштам и Пастернак: перечитывая переписку. — «Знамя», 2016,
№ 2 <http://magazines.russ.ru/znamia>.
«В 1924-м, в январе, оба — в многочасовой очереди к гробу
Ленина».
Икона мира писателя
Бориса Зайцева.
Писатель Сергей Федякин — о творческом наследии Бориса Зайцева, о том, можно ли
писателю быть скромным и честным, и о том, как Литинститут добивается
литературной справедливости по отношению к Зайцеву. Беседу вела Евгения
Коробкова. — «Известия», 2016, 11 февраля <http://izvestia.ru>.
10 февраля исполнилось 135 лет со дня рождения Бориса
Зайцева. Говорит доцент Литературного института, писатель, музыкант и
литературовед Сергей Федякин: «Зайцева пытались выдвигать на Нобелевку
уже после Второй мировой войны. Но все-таки Зайцев не был настолько известен,
как Бунин. Они дружили, очень дружили их жены: Вера Бунина и Вера Зайцева, их
даже называли „две Веры”. Дело в том, что в эмиграции было три москвича, авторы
яркие, но все стилистически размашистые: это Цветаева, Ремизов и Шмелев. Они
были на слуху, но и критика их чаще задевала. А Зайцев, хотя и связан с
Москвой, но он не горел желанием обратить на себя внимание, быть заметным в
поведении или в своей прозе: писал мягко, словно акварелью. Как заметил
Константин Мочульский, критик тонкий и вдумчивый, Зайцев был москвичом с
итальянской душой. Он ведь и правда любил Италию, чуть ли не всю жизнь
переводил прозой с итальянского первую часть из „Божественной комедии” Данте,
„Ад”. И перевод опубликовал уже в старости, стараясь довести до совершенства».
Николай Калягин. Чтения о русской поэзии. — «Москва»,
2016, № 2 <http://moskvam.ru>.
«Именно в это время, на рубеже 20—30-х годов [Х1Х века],
происходит кратковременный расцвет русского водевиля (Писарев, Кони, Ленский).
Водевиль — не сатира; и для нас особенно важно запомнить сейчас, что Мятлев —
не хищный сатирический поэт, а травоядный юмористический поэт, чистый комик».
«Люди тянулись к комическому не потому, что им чего-то
недоставало, не от какой-то душевной или интеллектуальной бедности, а именно
потому, и только потому, что людям всего хватало, что художественная жизнь в
Петербурге была тогда полна до краев, била ключом! Нам трудно представить себе
сегодня те бытовые условия, в которых Мятлев существовал. Огромный дом, в
котором поэт жил „среди роскоши и произведений искусства”, дом, наполненный
„картинами, статуями и разными редкостями Италии…”. В этот-то дом
хлебосольный Мятлев неустанно зазывал гостей: приходите, господа, послушать у
меня на дому Джудитту Пасту, Глинка Михаил Иванович будет ей аккомпанировать.
Все в таком роде… Сами эти гости, посещавшие мятлевские музыкальные вечера,
попали сегодня почти поголовно в Энциклопедический словарь — вместе с Глинкой и
Джудиттой Пастой».
«Мятлев обладал трезвой самооценкой, Мятлев ясно сознавал
слабость своих сил. Он не был лягушкой, которая завидует волу и тужится достичь
воловьих размеров, надувая щеки, — он был лягушкой, которая выполняет свою
работу: далеко прыгает и глубоко ныряет, занимаясь теми именно вещами, к
которым совсем не приспособлен огромный вол. Поэт, „бывший о своем творчестве
самого скромного мнения”, постоянно находится в поиске, ищет боковых путей
(пусть это будут тупики), которые позволят реализовать природный дар».
«Бесспорно, Мятлев — не самый одаренный, не самый совершенный
русский поэт, но Мятлев один из немногих русских поэтов, находившихся постоянно
в творческом поиске. От него остались броски сочинений. И, как мы
убедились сегодня, броски эти нашли отклик в зрелом творчестве Пушкина,
Достоевского, Толстого, Заболоцкого».
Виталий Куренной. «Апеллируя к самобытности России, вы
открываете ящик Пандоры». [Иосиф Фурман] — «Теории и практики», 2016, 11
февраля <http://theoryandpractice.ru/posts>.
«Знаменитая лагерная триада „не верь, не бойся, не проси” —
это и есть предельное кредо такого социального атома, отлитая в форму максимы
поведения. Было бы наивно полагать, что эти нормы остались далеко в прошлом,
они по-прежнему воспроизводятся в том числе в российской массовой культуре:
возьмите, например, альбом „Внезапный будильник” Гарика Сукачева 2013 года, вы
там без труда обнаружите ту же формулу, я уж не говорю про массовую культуру
шансона».
Виталий Куренной — научный редактор журнала «Логос», философ
и культуролог.
Майя Кучерская. Литературная премия «Нос» досталась
староверу из Аргентины.
Документальная «Повесть и житие» русского крестьянина
одержала победу над всей современной изящной словесностью. — «Ведомости», 2016,
на сайте газеты — 31 января <http://www.vedomosti.ru>.
«У Данилы Зайцева за спиной четыре класса, и его рассказ о
своей жизни вовсе лишен призм светской литературы, однако пропущен сквозь
призму словесности церковной — богослужебных, библейских и житийных текстов. В
итоге „Повесть и житие” звучит вестью из иного культурного сознания, иного
языкового мышления. Сделав его победителем, жюри, в сущности, поставило вопрос
о границах литературы и источниках ее обновления».
Литературный
изгнанник. Юрий
Кублановский о либеральном почвенничестве, Иосифе Бродском и задании свыше.
Беседу вел Владимир Коркунов. — «НГ Ex libris», 2016, 4 февраля <http://www.ng.ru/ng_exlibris>.
Говорит Юрий Кублановский: «Либеральное почвенничество
— это твердая приверженность традиционным консервативным ценностям без всякой,
однако, недоброжелательности к тем, кто их не разделяет. Такое мировоззрение
сложилось у меня лет с 35 под влиянием чтения Пушкина, русских религиозных
философов, в первую очередь Семена Людвиговича Франка. Его книги „Свет во тьме”
и „Духовные основы общества” в свое время были моими настольными книгами».
«Он [Бродский] — выдающийся поэт, тоже мой постоянный „вечный
спутник”. Я его часто перечитываю. Но
при этом, правда, больше люблю поэтов более русской традиционной закваски.
Кстати, я вовсе не поклонник распространившегося в последние годы взгляда на
Бродского как на некоего супермена, не пропускавшего ни одной юбки, как на
гедониста и одновременно некоего небожителя. Нет, это был человек со своим
твердым расчетом, преданный, однако, до конца литературному делу. Слабость его
была — слава, стремление к знаменитости. Быть может, отчасти в этом повинна
Анна Ахматова, для которой именно слава была кумиром. Анна Андреевна сильно
влияла на Бродского в личном плане в его совсем юные годы, когда личность
находится в формировании и еще не крепка в своих убеждениях. Идейно же Бродский
был экзистенциалистом, этаким Иовом, вопрошавшим Творца о происходящем в мире,
в частности и о мировом безобразии».
Литературный канон в
России и в Америке.
Разговоры с Цветковым. Беседу вел Александр Генис. — «Радио Свобода», 2016, 15
февраля <http://www.svoboda.org>.
Говорит Алексей Цветков: «Такой замечательный поэт, на
мой взгляд, как Николай Заболоцкий, историческими судьбами оттеснен на задний
план, он как-то толпится на первом заднем фоне за другими героями, не буду их
сейчас перечислять. А на самом деле для меня он — звезда первой величины, он
стоит вровень с Мандельштамом, а больше никто с ними не стоит вровень».
«<…> мой личный враг — это Анна Ахматова, которую я
очень не люблю и не понимаю, почему она впереди того же Введенского или
Заболоцкого, но все это неважно, так уже записано. Есть поклонение с
придыханием, которого гораздо меньше в англоязычной литературе».
«Вы знаете, что Гарольд Блум в своей знаменательной книге
„Западный канон” свел все каноны вместе, начиная с Шекспира, но там есть и
Чернышевский, чему я немало посмеялся, а потом подумал, что Чернышевский —
все-таки очень крупная в культурном отношении фигура».
«Я преподавал первую половину ХХ века, русскую литературу
американским студентам еще в юности, в молодости относительной, я был полон
энтузиазма. Я им впихнул туда „Петербург” Белого, они очень страдали, очень
мучились. Я считаю, вот эта книга, она как-то выпадает из общего ряда, но я
считаю, что это гениальное произведение. Конечно, я студентов очень мучил».
Лицемерие хуже любой
брани. Интервью с
писателем Сергеем Шаргуновым. Беседу
вела Дарья Баринова. — «Фома», 2016, 8 февраля <http://foma.ru>.
Говорит Сергей Шаргунов: «Я был уверен, что стану
священником, когда вырасту, и даже играл в священника».
«Первой книгой, которую я прочитал, были жития святых,
собранные в Америке монахиней Таисией (Карцовой). Причем выпускалась она тогда
в папиной подпольной типографии. Сейчас об этом можно говорить, а в то время
его, конечно, могли за это посадить — но он выпускал православную литературу
для распространения в среде верующих. Кроме того, я с детства читал
по-церковнославянски, имел представление о богослужении и знакомился с богатой
духовной культурой, без которой практически никогда не было русских писателей.
Мне кажется, это тоже очень важно».
Александр Марков. Мандельштам, Ломоносов, Фаворский:
Ломоносовская наука в «Стихах о неизвестном солдате». — «Фонд „Новый мир”»,
2016, 6 февраля <http://novymirjournal.ru>.
«В „Стихах о неизвестном солдате” Мандельштама некоторые
образы не получили убедительного объяснения. Это образ жирных созвездий (чаще
всего возводимый к космологии Гурджиева, для которого бытие плавает в небытии
как жиринки в супе): „золотые созвездий жиры”, в последней редакции принявшие
вид „золотые убийства жиры”. Это образ „начинающих смерть скоростей”, или в
других редакциях „свет размолотых в луч скоростей”. Наконец, это образ
„светопыльной обновы” в ряде редакций:
Весть летит светопыльной обновою
И от битвы давнишней светло…
Мы предполагаем, что эти образы вдохновлены речью Ломоносова
„Слово о явлениях воздушных, от электрической силы происходящих, предложенное
от Михаила Ломоносова” (1753), с учетом его краткого конспекта на гравюрах
Фаворского, украсивших титульный лист книги Георгия Шторма „Труды и дни Михаила
Ломоносова: обозрение в 9 главах и 6 иллюминациях” (1932)».
Неужели отрезать
ручки? Марина
Бородицкая о Маршаке, который не укладывался в Шепарда, и танцах Чуковского.
Беседу вела Марианна Власова. — «НГ Ex libris», 2016, 25 февраля.
Говорит Марина Бородицкая: «Конечно, самые древние
стихи и песни восходят к танцу. И сам Чуковский пританцовывал перед детьми,
подпрыгивал, бегал, когда играл с ними в словесные игры. Ребенок воспринимает
магический компонент поэзии физически, телесно, как руководство к действию, как
желание попрыгать. Слушая стихи, дети сами не понимают, отчего они радуются и
подпрыгивают на стульях. А это именно от колдовской магии, от ритма».
Один. Авторская передача. Ведущий Дмитрий
Быков. — «Эхо Москвы», 2016, 22 января <http://echo.msk.ru/programs/odin>.
Говорит Дмитрий Быков: «И Бодлер, и Некрасов много
внимания уделяли ужасному в жизни, но Некрасова все как-то отвлекает
самодержавие, а Бодлер видит этот ужас не опосредованно. Ну, как было сказано у
Александра Аронова: „Когда нас Сталин отвлекал от ужаса существования”».
«…Три чорта было — ты четвертый,
Последний чудный чорт в цвету.
Почему три черта? Это знаменитый мультфильм „Четыре черта”, в
1913 году вышедший, где пьяница вытряхивает чертей из бутылки. И последний
чертенок, которого он вытряхивает — скрипач. И этот скрипач ему играет песенку.
Вот отсюда собственно и идет эта ассоциация Мандельштама. Все просто, все из
мультяшки».
Михаил Павловец. «Я бы современному молодому человеку
советовал не торопиться сменять школьную парту на университетскую скамью».
Беседовала Елена Серебрякова. — «Пиши-читай», 2016, 13 февраля <http://write-read.ru>.
«Я убежден, что литература последнего двадцатилетия вполне
соизмерима по своему богатству и значимости, скажем, с эпохой серебряного века;
правда, как это было на рубеже веков и сто, и двести лет назад, самые
интересные открытия сейчас происходят скорее в поэзии, чем в прозе. Что,
впрочем, почти гарантирует, что через пару десятков лет маятник качнется и в
сторону прозы — и мы дождемся современных прозаиков масштаба Толстого или
Платонова. Пока же я много читаю поэзии — и маститых поэтов вроде Алексея
Цветкова, Сергея Гандлевского или Михаила Айзенберга, и своих ровесников Марию
Степанову, Полину Барскову, Александра Кабанова, Андрея Чемоданова, Геннадия
Каневского, Данилы Давыдова — всех не перечислишь, ведь эти мне ближе прочих, и
поэтов поколения двадцатилетних — Льва Оборина, Дениса Безносова… Впрочем, и в
прозе есть немало достойного: проблема только в том, что нет единых на всех
авторов, и если мне нравится Николай Байтов, Дмитрий Данилов, Владимир Сорокин
или Михаил Шишкин, это не значит, что другим они будут по вкусу — зато Людмилу
Улицкую или Гузель Яхину эти другие прочтут с огромным удовольствием. Все-таки
мои вкусы несколько испорчены тем, что приходится читать много, и очень
разного».
Михаил Георгиевич Павловец — кандидат филологических наук,
автор около 140 научных и научно-методических публикаций; член авторских
коллективов шести учебников для школы и вузов по литературе, заместитель
руководителя Школы филологии НИУ ВШЭ.
Борис Парамонов. «Размышления аполитичного» Томаса
Манна в российском контексте. Беседу вел Александр Генис. — «Радио Свобода»,
2016, 22 февраля <http://www.svoboda.org>.
«Александр Генис: Борис Михайлович, тут нужно сказать
главное: Томас Манн не считал Германию западной страной.
Борис Парамонов: Да, и я был крайне удивлен, можно сказать ошарашен,
впервые найдя эту мысль в „Размышлениях аполитичного”. Если Германия не Запад,
так что тогда Запад? И тут, конечно, был не прав Томас Манн, а не мы в своем
простецком удивлении. Дело в том, что он, как сам позднее признал, проспал (его
слово) превращение старинной бюргерской музыкально-ориентированной Германии в
страну жесткой цивилизаторской выучки и организации. А враги Германии это очень
заметили, в том числе и в России. Была такая статья молодого философа Владимира
Эрна „От Канта к Круппу”. Или великолепная статья Сергея Булгакова
„Человечность против человекобожия”, или книга Розанова „Война 1914 года и
русское национальное сознание”. Культурно-музыкальная душа Германии в
противовес грубой рациональной цивилизации Запада — это была устаревшая к 1914
году мысль».
Захар Прилепин. «Мое вдохновение в восемь утра требует каши». Беседу вела
Анастасия Чернова. — «Православная Москва», 2016, 4 января <http://orthodoxmoscow.ru>.
«В Достоевском слишком много взвинченности, невроза, аффекта.
Эдуард Лимонов по этому поводу очень остроумно заметил: „Достоевский придумал
особый народ. Не русских, а достоевских”. С тех пор западные люди воспринимают
русских в таком состоянии: жестикулируя, они говорят-говорят-говорят. На самом
деле подобное состояние для русского не характерно. Скорее, мы малословны.
Гений Достоевского заключается в том, что он отобразил движения русской души.
На мой взгляд, те откровения, которые произносит князь Мышкин, и есть душа
народа. Однако в мире Толстого чувствуешь себя уютнее».
«Пушкин издевается не
только над читателем». Филолог Леонид Клейн о том, почему публика не подготовлена к «Евгению
Онегину». Записала Мила Дубровина. — «Lenta.ru», 2016, 13 февраля <http://lenta.ru/rubrics/library>.
В Культурном центре «ЗИЛ» состоялась лекция филолога Леонида
Клейна «Евгений Онегин. Русская формула блаженства». «Лента.ру» записала
основные тезисы его выступления.
«Он, в первую очередь, поэт, и это для него самое главное, он
весь роман как бы со стороны на себя смотрит: „Я думал уж о форме плана и как
героя назову, покамест моего романа окончил первую главу”. <…> С одной
стороны, он пытается провести какую-то сознательную работу, а с другой — уже
первую главу закончил. То есть он в бреду, что ли, пишет? И если есть
противоречия, почему бы их не исправить? Потому что Пушкину интересен процесс
написания и он показывает нам, как произведение устроено. В парижском Центре Помпиду все
канализационные трубы вывернуты наружу, Пушкин делает фактически то же самое
открытие, но в литературе и на двести лет раньше».
«Пушкин же, обрывая свое произведение, странной композицией,
бесконечными лирическими отступлениями, составляющими суть романа, показывает,
что нет никакой формы, которой можно эту жизнь описать».
Михаил Рудницкий. «Переводчику надо уметь слышать
текст». Беседу вел Даниил Адамов. — «М24.RU», 2016, 5 февраля <http://www.m24.ru>.
«Белль не просто большой писатель. Для всей нашей культуры с
пятидесятых по восьмидесятые годы это очень важный автор. Мы до сих пор не
осознаем, что такие авторы, как Трифонов, например, в полную силу раскрылись
только потому, что в свое время прочли Белля».
«Я считаю, Райт-Ковалева, в общем, замечательно перевела
„Процесс”. Пусть она тогда, в начале 60-х, как и все мы, не знала всего
контекста творчества Кафки. <…> Беда в том, что подход к Кафке без
досконального знания всего контекста его творчества опасен, чреват
концептуальными промашками, на мой взгляд, иногда очень серьезными. В
частности, первая же фраза „Процесса”, где написано, что К. арестован, не
совершив ничего дурного. У Кафки в этом месте употребляется сослагательное
наклонение, которое можно понимать, как косвенную речь, а можно — как сомнение.
И по идее надо написать „вроде бы, не сделав ничего дурного”. Это очень важно.
Потому что вопрос вины — центральный всего творчества Кафки и конкретно этого
романа. У Кафки человек виновен всегда в силу своей двойственности как
существо, с одной стороны, нравственное, а с другой — природное».
Андрей Самохоткин. Перечитать Аронзона. О «Ста
стихотворениях» Леонида Аронзона. — «Colta.ru», 2016, 8 февраля <http://www.colta.ru>.
«Его [Леонида Аронзона] поэтическое наследие условно можно
разделить на две неравные по объему части, хотя границу между ними провести
бывает нелегко: в первой он восстанавливает традицию текстов на случай, а ко
второй половине принадлежат фасадные стихотворения, наиболее полно выражающие
его мироощущение, где радость от окружающей красоты смешивается с предчувствием
смерти. Это предчувствие совершенно не настаивает на себе и близко к немецкому unheimlich,
которое Фрейд с оглядкой на Шеллинга определял как „то, что должно было
оставаться в тайне, в сокрытии, но всплыло на поверхность”. На первый взгляд,
такая связка между стихотворениями Аронзона и понятием unheimlich не
кажется очевидной. Однако станет ясно, что здесь нет ошибки, если обратиться к
генезису Аронзона. Общеизвестно, что для него были важны поэты первой половины
XIX столетия. Авторы той эпохи, сформировавшие русский романтизм, описывали
природу с неотступным чувством бесприютности („Лесной царь” Жуковского, „Осень”
Баратынского). И Аронзон спустя почти два века обыгрывает это настроение,
например, в стихотворении „Как хорошо в покинутых местах!” Следует отметить,
что unheimlich у Аронзона возникает не прямолинейно, не как данность, а
в процессе преодоления, когда поэт с ликованием протягивает руку впечатлению,
так что оно нейтрализуется счастьем визионера. То есть мы не встретим у него
что-то пугающее, потому что он от него отталкивается, делая почти незаметное
чувство „жуткого” отправной точкой для путешествия в край беспечности и покоя».
Фиона Сампсон:
Бродский ошибался. Беседу
вела Мария Галина. — «ШО», Киев, 2016, № 1-2(123-124); на сайте журнала — 26
января <http://sho.kiev.ua>.
Говорит английская поэтесса Фиона Сампсон (Fiona
Sampson): «Я не уверена, что современная британская поэзия и впрямь
предпочитает верлибр. У нас довольно часто можно встретить пятистопный метр в
белых стихах, силлабические формы и равностопные строфы. С недавнего времени
вошел в моду сонет, а еще такие экзотические для нас формы, как газель или
малайзийский пантун. У нас сохранился интерес к рифме, хотя чаще это скользящая
рифма или внутренняя, а не концевая. Большинство наших лучших поэтов на самом
деле не так уж часто используют верлибр, хотя время от времени, конечно,
обращаются к нему. Вместо него они используют более структурированные, но все
же гибкие формы. Гибкость таких современных форм не делает их хуже
воспринимаемыми на слух или более произвольными. И мы пытаемся как можно шире
ввести их в обиход. Частично это, я думаю, связано с тем, что полные рифмы в
английском, этом гибридном языке сложного происхождения, редки; рифмы у нас
поэтому больше опираются на аудиовосприятие, чем в других, более монолитных
языках. Они скорее торчат, топорщатся, нежели соединяют текст в единое
гармоничное целое».
Ольга Седакова. Из приступа небывалой свободы. —
«Православие и мир», 2016, 16 февраля <http://www.pravmir.ru>.
Беседа из книги Марины Нефедовой «Миряне: кто они? Как в
православии найти себя» («Никея», 2016).
«Я могу говорить только о собственном опыте отношений со
словесностью. А он не показателен. Многие вещи, ключевые для „литературного
процесса”, для меня ничего не значат. Это другой мир, мир „профессионалов”,
писателей, критиков. Там идет производство литературной продукции, и вопрос о
ее необходимости просто не ставится. <…> Я этого мира ничуть не
осуждаю, просто он мне чужой. Я бы считала, что мой опыт совсем аномальный,
если бы не встречала сходных позиций у авторов, которых никто не назовет
маргинальными. Например, у Пастернака, который негодовал на эту строчку
Маяковского и писал (еще в юности, в письме родителям), что настоящие стихи —
вещь редчайшая, как алмаз „Кохинор”, а все остальное пишется только для того,
чтобы этот „Кохинор” под завалами не отыскать».
«Тот же Маяковский, например, говорил, что любит стихи, но
терпеть не может поэзию. Михаил Леонович Гаспаров, который мне эти слова
Маяковского сообщил, заметил: „И я так же. А вы, наверное, наоборот?” Он
угадал».
«Вероятно, большинство современных стихотворцев — не только у
нас, но и во всем мире (я встречала многих современных поэтов разных языков), —
единомышленники Маяковского. Им тоже нравятся удачные стихи — сильные, яркие,
резкие, изобретательные, еще какие-нибудь, но поэзия (в том смысле, в каком я о
ней говорила) им скорее неприятна, если не враждебна. Так теперь принято.
Принято подозревать все, что не низко, не мелко, не обыденно».
Сергей Сергеев. «Победители не получают ничего».
Культурно-символическая дискриминация русского большинства: последний век
Российской империи. — «Гефтер», 2016, 26 февраля <http://gefter.ru>.
«„Оскудение центра” было одной из центральных тем русской
публицистики конца XIX — начала XX века».
«Русские не только не были доминирующей этнической группой в
Российской империи, но, напротив, одной из самых ущемленных. Получалось, что быть
русским — невыгодно. Разумеется, речь идет не о дворянстве, верхушке
духовенства или буржуазии (вкупе они составляли не более 2% русского этноса), а
прежде всего о крестьянстве (90%). Система льгот, с помощью которых
самодержавие стремилось привязать к себе новые территориальные приобретения,
впервые опробованная на Украине при Алексее Михайловиче, выстроилась, таким
образом, в систему нещадной эксплуатации русского большинства империи, которая
с конца XVIII века распространилась и на украинцев. До отмены крепостного права
экономическое угнетение русских дополнялось социальным. Крепостное право было
почти исключительно русским (великороссов, малороссов и белорусов) уделом (еще
оно практиковалось в Грузии). Так же как и основное бремя военной службы: армия
состояла из русских, украинцев и белорусов на 86%. После падения крепостного
рабства все русское крестьянство оказалось в рабстве общинном. Или вот такая
символическая деталь: А. А. Половцов в дневнике от 30 апреля 1901 года
рассказывает об обсуждении в Госсовете следующего вопроса: „Забайкальский
генерал-губернатор представлял о том, что по существующему для бурят порядку
они не могут быть подвергаемы своим начальством телесному наказанию, тогда как
находящиеся в той же местности русские переселенцы подвергаются телесному
наказанию по приговору своих волостных судов”».
Владимир Смирнов. «Блеск истины в пророческом глаголе».
— «Литературная газета», 2016, № 6, 11 февраля.
«Если помнить, с какой смелостью и отвагой [Юрий] Кузнецов
мог разбить любой из почтенных канонов, отношение к нему должно быть абсолютно
вольным, без формального посмертного восторга и унылого повторения нескольких
сентенций и положений, которые, к сожалению, элементаризируют и примитивизируют
путь поэта и небывалые пестроту и сложность его картины мира».
«Поэтические пристрастия Кузнецова очень широки и прихотливы.
Ахинея о его женоненавистничестве смехотворна. Он чрезвычайно сложно
относился к Ахматовой и Цветаевой, но именно сложно. Из поэтесс его времен он
особенно выделял Светлану Кузнецову и Светлану Сырневу. Стихотворение Сырневой
„Прописи” считал шедевром. Не в пример многим очень высоко ставил поэзию
Бунина, предпочитая ее прозе великого художника. Одним из последних его
пристрастий была лирика Георгия Иванова. Оставляя за большой поэзией все
духовные глубины, страсти и напряжения, он постоянно твердил студентам, что
даже у самых огромных лирических откровений должна быть прямая связь с жизнью.
Как представляется мне, общественно-политические воззрения поэта были близки
народно-социалистическому миропониманию».
Игорь Смирнов. Логико-философский роман «Дар». —
«Звезда», Санкт-Петербург, 2016, № 2.
«Вторым, наряду с Блаватской, автором, чье философствование
об инобытии отвергал „Дар”, был Павел Флоренский. Прежде всего Набоков
протестовал против стараний этого мыслителя легитимировать мистическую интуицию
логическим путем».
Иван Толстой. Имена и лики Хама. На кого ополчился
Дмитрий Мережковский? — «Радио Свобода», 2016, 24 февраля <http://www.svoboda.org>.
«110 лет назад, в конце февраля 1906 года в петербургском
издательстве Михаила Пирожкова вышла книга Дмитрия Сергеевича Мережковского
„Грядущий Хам” (полный заголовок сборника: „I. Грядущий Хам. II. Чехов и
Горький” — и эти писательские имена тут по соседству далеко не случайны). Не то
чтобы о хамах русская литература прежде не писала (считается, что у „хамства”
как неологизма есть автор — декабрист Николай Тургенев), но Мережковский очень
точно угадал социально-политическое время для введения слова в оборот.
Выражение было подхвачено, прижилось и, по существу, с тех пор не умирало,
оставаясь в литературной речи (устной, преимущественно) всю советскую эпоху».
«У Мережковского эссеистикой было чуть ли не все, включая
многочисленные романы: что собой представляют „Петр и Алексей”, „Юлиан
Отступник”, „Тутанхамон на Крите”, „Леонардо да Винчи”, как не пространные эссе
с настойчиво прочерченной концепцией — дихотомией добра и зла, Христа и
Антихриста, тайны и откровения. За эти торчащие философемы его творчество и
объявлялось критиками схематичным. Не называй Мережковский свои книги романами,
избежал бы он бесчисленных упреков».
«Я помню, летом 1983 года на Псковщине, в деревенском доме,
где за несколько лет перед тем жил Сергей Довлатов (а теперь — музей), я слушал
лившуюся без помех передачу Би-би-си. Александр Исаевич, только что получив
какую-то британскую награду, выступал с публичной речью. В слегка вибрировавшем
деревенском эфире звучал необычно молодой, сильный, высокий голос несомненного
пророка и одновременно — прокурора. Через все выступление шел ритмический
рефрен: „Люди — забыли — Бога!”. Впечатление от речи было двояким. Я никогда
перед тем не слышал Солженицына и объят был сильным волнением: он наполнял без
остатка всю избу. Но схематичность, рефренность, рассудочность ораторского
построения гасила пастырские усилия писателя».
«Иногда кажется, что Дмитрий Сергеевич Мережковский был бы
блестящ у радиомикрофона. Одно эту мысль отравляет — его военное
радиоприветствие Гитлеру».
Четверо грифонов. Дмитрий Бобышев о приключении на всю
жизнь, награде «Пятая роза» и пределах чувственного. Беседу вела Юлия Горячева.
— «НГ Ex libris», 2016, 18 февраля.
Говорит Дмитрий Бобышев: «Вначале я писал весело,
иронично, с оглядкой на опыт обэриутов. Затем — образно, мажорно, не без
влияния Пастернака. Или картинно и красочно, но, не забывая о „примате звука” —
о красе женщины или пейзажа. Или истово и печально, когда писал об умирающем
Севере, о не-красоте жизни. А то и контрастно, смешивая бытовую лексику и
архаизмы, которые казались мне великанами среди слов. Юрий Иваск называл этот
стиль „необарокко”. Мировой вершиной и недосягаемым образцом являлась
державинская ода „Бог”. Америка подсказала новые краски и другую технику, я как
бы перешел с масла на акрилик. Но если брать все написанное в целом, а особенно
большие поэмы, то это трансцендентализм, то есть устремление за пределы
видимого, чувственного, эмпирического… Под таким названием существовала
группа американских поэтов XIX века: Уолдо Эмерсон, Генри Торо, Уолт Уитмен…
Вот к ним я бы и хотел себя причислить».
«Под воздействием его [Рильке] метафизической прозы я сам
взялся за перо. И впоследствии я
отыскивал его стихи в разных переложениях — особенно в переводах Сергея
Владимировича Петрова — и домысливал их до авторского замысла, в котором
мгновенное смыкалось с вечным, а земное с небесным. Вот кто был истинным
трансценденталистом! Меня поразила его фраза: „Россия граничит с Богом”, и я
отправился в северные странствия искать эту границу. Увы, я застал там
разрушенные часовни и вымирающие деревни…»
Сергей Шестаков. «Современной русской литературе — а
она сейчас много- и разно-образна — не хватает читателя». Беседовала Елена
Серебрякова. — «Пиши-читай», 2016, 31 января <http://write-read.ru>.
«Читал много. Библиотека МГУ была неисчерпаемой. По предварительному
заказу в читальном зале можно было получить даже раритетные дореволюционные
книжки, лишь некоторые из которых иногда видел в „букинистах” по немыслимым для
меня ценам. Да и с друзьями обменивались. Роман Пастернака на папиросной бумаге
(и не только его) давали на одну ночь; делали фотокопии, потом печатали. Как-то
на семинаре по научному коммунизму преподаватель увидела у меня дореволюционные
„Письма к Луцилию” Сенеки (хоть это не педагогично, могу сказать, что выиграл
эту книгу в преферанс), отобрала, а после семинара попросила дать почитать.
Когда в следующий раз она увидела у меня другую книжку („В круге первом”
Солженицына), должен был — несмотря на симпатию — сказать, что эту книжку
отдать не могу, пришлось убрать ее в сумку».
Составитель Андрей Василевский
ИЗ
ИСТОРИИ «НОВОГО МИРА»
Май
20 лет назад — в № 5 за 1996
год напечатана поэтическая подборка Иосифа Бродского «Крики дублинских чаек!
Конец грамматики».
25 лет назад — в № 5 за 1991
год напечатаны статьи Александра Солженицына «На возврате дыхания и сознания»,
«Раскаяние и самоограничение», «Образованщина».
50 лет назад — в № 5 за 1966
год напечатана повесть Валентина Катаева «Святой колодец».
90 лет назад — в № 5 за 1926
год напечатано стихотворение Владимира Маяковского «Сергею Есенину».