стихи
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 5, 2016
Беляев Владимир
Михайлович родился в 1983 году в Ленинграде. Автор книг «Именуемые стороны» (М., 2013) и «Вроде сторожившего нас» (New York,
2015). Лауреат премии «Дебют» за 2015 год в номинации «Поэзия», организатор ландшафтного поэтического фестиваля «Пушкинские лаборатории». Живет в городе Пушкине, Санкт-Петербург. В «Новом мире» публикуется впервые.
* *
*
скоро меня
встретят —
страшная маленькая природа,
извини-извини деревьев,
птицы в разбитую осень окна.
скоро меня
встретят
талые сады благодати,
весны полногрудые развалины,
тихоплавное государство.
так и идти
к уже настоящему другу,
кто бесплотен и равен,
кто не знал,
говорит, твое время войны,
а только мерцание, только мерцание
* *
*
…и вот, да, и приходит, и говорит, и темница слагается,
и вот она уже — бабочка калек
—
пишет узелками над городским, морским, детским,
над помойкой, троллейбусом,
над женщиной в оранжево-черной немоте лета, над трав
глазами,
над его внятным
возрастом, в котором
голос преувеличивает боль.
* *
*
где образ
человеческий теряется —
начинается что-то другое.
что-то такое мается,
не знает покоя.
откуда не
придет поспешка
червивый короб мух-господ —
там прыгает головешка,
говорит, что спасет.
огонь как
образ человеческий
на месте мест перемещается.
как будто человек предместье,
где прыгать-бегать запрещается.
* *
*
Василию Бородину
вздрогнув языки, отвернувши силы людей,
солнце их гонит и пусто кулак разжат
точность облаками
мгновенной тьмы
и огни в груди говорят — мое
и песок сопряжений прикрывает веки
освобожденным
не сказать
разговор
но уже не
голос домой
не почта с запечатанным полднем
* *
*
учитель-дым отделяет
время от пламени.
музыка-воспитатель реку вновь запряжет.
звук в саду сторожит звезды и двери
и пчелы летят слышать жар белый
шум —
по ступеням
нисходит воздух-иаков.
человек, у которого внутри стена — чей он сын?
по ступеням нисходит воздух-иаков
и воздушные тяжелые звери его —
вот прибывают
вот приплывают
и музыка-воспитатель реку вновь запряжет
и воздушные камни полягут полягут
как колени-глаза, как деревья-ремни
* *
*
она отплывает
по воле говорящего,
оставляя беготню слов.
глаза-солдаты, сопротивление
губ, как смутный приговор.
дождь — рыбы
и лестницы, выскобленный со дна сон,
где день твой то светится,
то прячется в подорожной темноте.
вот и прощаюсь
я с дымом твоим, с хлебом твоим, с ладьей,
вырубленной из звука прежнего, подавшегося с глубины.
имя-ушиб спрашивает
кровь шуршащей досадой-иглой
кто нам сказал,
что ты не
восстанешь, и кто твою отпускает речь?
* *
*
вещи присели
поговорить
но молчат в глаголе
праздники устают
в бесполезности наблюдателя
все же
нет гнезд никаких
совсем никаких
время такодинокооно еще берется,
чтоб из ткани
самой высвистеть карандаш,
раздышать речи и дни
* *
*
берет книгу
отталкивается ото льда
взвешивает подвиги и колобродит
(второе детство будет родина сама)
и врага не коснувшись — сосны, купель — шепчет
призрачное шевеленье
слов —
будто земля распахана
* *
*
сад — упроченный
снегом — вспомни,
остановиться будь добр — там
какие-то песни еще, какая-то
длящаяся даль.
надо бы
войти — отовариться,
стекло протереть, чтобы слезы пришли,
земли наконец пригреться, —
оговоркой, не твердым постукиванием.