Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 4, 2016
«Афиша Daily», «Вечерняя Москва», «Волга», «Дружба
народов», «Знамя», «Известия», «Коммерсантъ Weekend», «Литературная газета»,
«Литературная Россия», «Лиterraтура», «НГ Ex libris», «Огонек», «Православие и
мир», «Про общество», «Радио Свобода»,
«Русская Idea», «Свободная пресса», «Сегодня.ua», «СИГМА», «Сноб», «Теории и
практики», «Фома», «Colta.ru», «Homo Legens», «Rara Avis», «The Prime Russian
Magazine»
Андрей Архангельский. Фильмы не в кассу. — «Огонек», 2016,
№ 3, 25 января <http://www.kommersant.ru/ogoniok>.
«Основой возраст киноаудитории сегодня — от 15 до 35 лет. Эти
люди, родившиеся в 1980-1990 годах, воспитаны уже на мировом кино и сериалах.
Эта аудитория пластична, подвижна, воспринимает мир на языке игры, превращения
и перевоплощения (в прямом и переносном смысле, самый востребованный жанр —
фантастика). Те, кто сегодня создает кино (в первую очередь так называемые
режиссеры-государственники), и те, кто ходит в кинотеатры, — люди из принципиально
разных миров. Язык, которым пытается разговаривать со зрителем российская
патриотика, катастрофически устарел: он пафосный, одномерный, не оставляет
зрителю выбора. Архаической является концепция экранного патриотизма:
патриотизм вовсе не обязательно равен войне, он не обязательно проявляется
только на границе между жизнью и смертью. Гламуризация военного кино,
заполнившего экраны в 2015 году (добить к привычному набору героев спецэффектов
и компьютерной графики), не сделала это кино современным. Несовременной
выглядит в первую очередь идея, которую транслируют эти фильмы: априорная
готовность принести себя в жертву государству. Сама идея „прославления смерти”
(во что и превратилось патриотическое кино) не может быть близкой аудитории
сегмента 15-35».
Андрей
Аствацатуров. «В этой книге я своего рода увеличительное стекло».
Беседу вел Борис Кутенков. — «Лиterraтура», 2016, № 67, 2 января <http://literratura.org>.
В издательстве «АСТ (Редакция Елены Шубиной)» вышла книга
прозаика, филолога Андрея Аствацатурова «И не только Сэлинджер. Десять опытов
прочтения английской и американской литературы», основой для которой послужили
лекции, прочитанные Аствацатуровым и Дмитрием Ореховым в рамках литературной
мастерской.
«Я в этой книге старался отчасти — не знаю, насколько это получилось
— провести от имени замечательных интересных писателей нечто вроде
мастер-классов, или, вернее, подумать о том, какие мастер-классы могли бы
провести они. Я здесь в меньшей степени выступаю от своего имени, я в этой
книге своего рода увеличительное стекло, в котором криво преломляются лучи
солнца, или клавиатура, слегка поломанная, за которую сел писатель».
«У меня было много филологических увлечений. Я всегда достаточно
прохладно относился к перманентно модному ОПОЯЗу, хотя, конечно, значение
формалистов трудно переоценить. Также меня оставил совершенно равнодушным
редукционизм и неопозитивизм последователей Лотмана. Мне нравился Томас Элиот,
„новая критика”, Джон Кроу Рэнсом, Клинт Брукс, потом, в конце 90-х, я увлекся
феноменологией (Роман Ингарден), потом рецептивной критикой (В. Изер). Какие-то
следы в моем образовании оставили Ролан Барт и Жиль Делез».
См. также рецензию Анаит Григорян в следующем номере
«Нового мира».
Владимир Березин. Предчувствие жизнеравного и
соприродного. (Современный роман в поисках жанра.) — «Знамя», 2016, № 1 <http://magazines.russ.ru/znamia>.
«<…> я бы развил идею современного романа, который
является для писателя чем-то вроде диссертации, сам текст которой никто не
читает (читают в лучшем случае автореферат), но сама она необходима для занятия
должности „писатель”. С уменьшением прямых литературных заработков „с
проданного тиража” наиболее логичным „путем наверх” для писателя становится
толстый роман, которому можно присвоить понятную этикетку, получить за него
премию, а потом, повторив (или не повторив) этот опыт, обеспечить себе работу в
литературных жюри, на государственных или негосударственных проектах. Как
говорится — три года ты работаешь на зачетку, а потом зачетка работает на тебя.
При этом роман лучше прочих жанров превращается в сериал, причем как исторический,
так и сага из жизни современных банкиров (или вампиров)».
Владимир Березин. Подлинность арбы. Писатель и
литературный критик Владимир Березин о таинственной встрече живого Пушкина и
мертвого Грибоедова на дороге в Тифлис. — «Rara Avis», 2016, 18 января
<http://rara-rara.ru>.
«Вот с этой арбой и простым деревянным ящиком в русской литературе
— целая история. Видел ли Пушкин этот ящик? Об этом спорят до сих пор. Долгое
время это не обсуждалось, потому что Пушкин оставался богом. Его суждения
считались божественными, то есть — непререкаемыми. Оттого Сальери был убийцей,
а Годунов — убийцей ребенка. Потом наступила закономерная эпоха сомнений».
Владимир Березин. В ожидании Сети. Писатель и
литературный критик Владимир Березин о промахах отечественной фантастики. — «Rara
Avis», 2016, 25 января <http://rara-rara.ru>.
«Ничего, в том числе гибели СССР, своего „выхода из гетто”, появления
Интернета, да и остального, советская фантастика предсказать не смогла. Потому
что блюдечко с бегающим по нему наливным яблочком — не предсказание
телевидения, а ковер-самолет — не предсказание самолета. Я о другом — о
предчувствии нового стиля. История с перевариванием Интернета внутри отечественной
фантастики — очень хороший пример, оттого что это действительно была новая реальность».
«Когда фантасты выглянули из гетто, они обнаружили, мало
того, что будка охраны обветшала, а ворота давно упали, но оказалось, что в
большом мире фантастическое давно в ходу, монополии на него ни у кого нет, а
литература проросла сама собой в других местах. <…> И, оказывается, что
фантастика не сумела предсказать саму себя — не в том смысле, что не
предугадала Интернет, а в том, что у нее не оказалось инструментов для его
описания».
Выбор в пользу оставленности.
Беседу вела Татьяна
Соловьева. — «Фома», 2016, 28 января <http://foma.ru>.
Говорит директор Государственного литературного музея Дмитрий
Бак: «Последние сто лет отмечены множеством вариантов апофатической (часто
— протестантской) теологии, разнообразных попыток выяснить возможные рамки
рассуждения о божественном, применительно к современному миру, который
справедливо называется постсекулярным. С этой точки зрения, мы существуем в
мире, в который представление о Боге может быть возвращено от противного: не
через традиционный незыблемый благой промысел, а через преодоление оставленности,
утраты, невозможности прямо говорить о божественном. Именно таким путем
Бродский идет к своему понятию о сверхличном».
«Так когда-то Ломоносов впервые придумал и обосновал русскую
силлаботонику, Маяковский — русский акцентный стих: таких примеров очень
немного. Бродский привил к современному русскому стиху старую силлабику, у него
длинные словесные периоды предполагают ритмическое повторение и возвращение не
коротких двух- и трехсложных стоп, а целых обширных фраз. Этот ритм ощутим еще
до понимания „содержания” стихов <…>».
«С протяжными ритмическими фразами связано изменение роли
отдельного слова и стихотворной строки. Высказывание становится принципиально
шире, чем строка, стремится к бесконечному развертыванию, стирает границы между
традиционными („краткими”) ритмическими единицами. И вот в чем самое главное:
это „фирменное” открытие сделано Бродским не в пространстве личной инициативы и
инновации, а на территории языка! Так, Ньютон вовсе не „открыл” закон
всемирного тяготения (тела и прежде падали с постоянным ускорением независимо
от массы), но просто впервые его сформулировал, зафиксировал. Бродский
неспроста говорит в своей Нобелевской речи о том, что не поэт говорит на языке,
а язык говорит „через” поэта, благодаря поэту. Это открытие столь же азбучное,
сколь и глубочайшее».
Екатерина
Дайс. Осирис уже не тот. — «СИГМА», 2016, 12 января <http://syg.ma>.
«Но мы же не требуем от молитвы разнообразия, от священника —
того, что он будет менять доктрину, от поэта — глубокого публицистического
смысла, почему же каждый год мы сетуем на то, что „Пелевин уже не тот?”».
«Если с чем-то и сравнивать новое произведение метра, то
пусть это будет текст буддийского автора Йонге Мингьюра Ринпоче „Будда, мозг и
нейрофизиология счастья”. Это также сочинение буддийского учителя и он о том,
как достичь счастья в мире, полном иллюзий, учитывая тот факт, что и субъект,
который хочет достичь блаженства, иллюзорен».
«Как маг Алистер Кроули издавал свои книги в дни
солнцестояния, так и Виктор Пелевин приурочивает свои романы к Элевсину, к осеннему
равноденствию, делая тем самым свои тексты еще более мистериальными».
Олег Демидов. Книжный мир-2015. Подводим
литературные итоги минувшего года. — «Свободная пресса», 2016, 2 января <http://svpressa.ru>.
«А самое интересное — это, пожалуй, выход „Неизвестных
стихов” Варлама Шаламова. В. В. Есипов внимательнейшим образом проработал в
архивах и открыл нам автора „Колымских рассказов” с новой стороны».
«Но больше всего впечатляет „Повесть и житие Данилы Терентьевича
Зайцева”. В „Новом мире” она выходила
довольно давно, но в виде книги — только в этом году. Эта повесть рассказывает
о жизни простого русского старообрядца, родившегося в Китае, исколесившего всю
Южную Америку, оказавшегося в России и вновь вернувшегося обратно на свою ферму
где-то в Латинской Америке».
«В Пензе открыли мемориальную табличку Анатолию Мариенгофу».
Олег Демидов. Мандельштам и имажинисты. — «Homo
Legens», 2015, № 4 <http://magazines.russ.ru/homo_legens>.
«Осенью 1918 года в Пензе выходит первый имажинистский альманах
„Исход”. Мариенгоф еще не приехал покорять Москву. Не успел познакомиться с
Есениным. И, соответственно, не было у
них в планах никакого имажинизма. Все это произойдет спустя считанные недели. А
пока в пензенском альманахе появляются первые имажинистские стихи. <…>
Об этом почти и не говорилось, но в „Исходе”вместе с пензенскими литераторами
была публикация Мандельштама — его стихотворение „Декабрист” (1917), которое
оканчивалось строчками:
Все перепуталось, и некому сказать,
Что, постепенно холодея,
Все перепуталось, и сладко повторять:
Россия, Лета, Лорелея.
<…> Кто его туда пристроил? Сам ли Мандельштам дал
стихотворение молодым поэтам или они напечатали, его не спросив? К сожалению,
ни литературоведы, занимающиеся имажинистами, ни мандельштамоведы не могут дать
ответа. Уместны только гипотезы. Так как поэт в будущем будет тесно общаться со
всеми имажинистами — в том числе и с Мариенгофом, — можно предположить, что они
уже были знакомы к этому времени».
Евгений Ермолин. Актуальный автор и его прикладная
флюидоскопия. (Современный роман в поисках жанра.) — «Знамя», 2016, № 1.
«Возможно, то, что назревает, и прозой-то не будут называть.
Разве в шутку».
«Соглашусь с Валерией Пустовой: роман уже не в меру человеку.
Он непомерно велик, как допотопное, архаическое чудовище».
«У современности нет „больших тем”, предназначенных для глобальных
аудиторий, они остались в ХХ веке и лишь изредка дают о себе знать сегодня. Нет
или почти нет и героя, представляющего такую тему, для которой нужен панорамный
или биографический роман. Иссякли универсализм и типичность как социальная и
культурная норма».
«Поэтому под названием „роман” мы имеем сегодня что угодно,
лишь бы это „что угодно” достигло большого объема за счет привлечения
специфических средств дневникового повествования (пространный репортаж о себе),
путевых заметок, переписки или иной „документации”, квазифилософских
рассуждений и т. д. Но трудно развернуть в такой объем казус, парадокс, случай,
гипотезу. (Да и многих читателей объемистый том романной прозы приводит в
недоумение. Он слабо востребован.)».
Александр Журов. Назад, к критике. — «Лиterraтура»,
2016, № 67, 2 января <http://literratura.org>.
О книге: Григорий Дашевский, «Избранные
статьи» (М., «Новое издательство», 2015).
«В книге собраны статьи, опубликованные в журнале „Коммерсант-Weekend”
с 2007 по 2013 гг. То есть речь идет о рутинной работе по отображению
современного литературного процесса, а не о текстах, написанных „в стол” или
для узкопрофессиональных изданий. Тем значительнее эффект, который производит
эта книга. Дашевский оказывается одним из немногих, кто идет против тренда на
упрощение критического высказывания на том самом медийном поле, которое в
значительной мере это упрощение и порождает».
Дмитрий Замятин и
Валерий Соловей о владении землей. Текст: Лев Данилкин. — «The Prime Russian Magazine», 2016, 24 января <http://primerussia.ru>.
«Д. З. Я рассматривал те образы, с которыми работала
Россия в отношении своего пространства. Она их, как всегда, заимствовала. Первое
описание России возникает в XV веке, и это описание европейских
путешественников. И где-то до XVIII века их образы доминируют. Как только
возникают Петровская империя и развитие в XVIII веке, эти образы заимствуются у
европейских путешественников и уже начинают работать на благо и для
прославления Российской империи. Возникает одическая поэзия: Ломоносов,
Сумароков, которые восхваляют гигантские пространства, и Пушкин им вторит уже
по традиции. Державин, Пушкин и так далее, вся эта плеяда внушает, что наши
гигантские пространства — это хорошо. Это просто рецепция европейской традиции,
но совсем по-другому, потому что европейцы-то боялись этих холодных ужасных
бесконечных темных пространств, это для них был кошмар.
В. С. Великая Тартария!»
«Д. З. Вот как раз
Зауралье так до сих пор символически не освоено, сколько бы мы там ни добывали
нефти, газа, леса и цветных металлов. И основная задача России сейчас, если она
не хочет попасть в суперкризис, — это уйти за Урал, но уйти не просто, оставив
нынешние центральные территории, а символически — перераспределить свои
ресурсы.
В. С. Изменить символическую ориентацию?
Д. З. Да. Северная Евразия. Если бы мы были, условно, Северными
Евразийскими Штатами — или Федерацией. В этом смысле наша проблема в том, что
мы до сих пор не перебрались за Урал. То есть Урал стал вот такой клинической,
фатальной границей, которую мы никак не перейдем. И я как раз, будучи
идеологом, а не только ученым, постоянно говорил: „Все идите за Урал!”».
Александр Иванов. «Наши основные
читатели — это российский прекариат». Вопросы: Вадим Любимов. — «Про общество»,
2016, 21 января <http://www.obshestvo.net>.
«Социологически выражаясь, наши [«Ад Маргинем Пресс»] основные
читатели — это российский прекариат. Нас в меньшей степени читают состоявшиеся
люди из академически-университетской среды, поскольку наш выбор книг слишком
„вульгарен” с точки зрения академического формата приобретения знания. Нас
могут, например, упрекать за издание книг Ролана Барта или Гастона Башляра,
поскольку с точки зрения академической публики эти книги „устарели” и не совпадают
с типом перспективизма, практикуемого в американских и европейских
департаментах философии и социологии. Но нас как издателей не интересует
перспектива, задаваемая так называемой „профессиональной точкой зрения”. Мы
вообще не очень высоко располагаем „профессионализм” на шкале наших
издательских ценностей».
«Кризис — это просто такая ситуация, когда образуется эффект
„вывихнутого времени” (out of joint, как сказано в „Гамлете”) — все
традиционные оценки и диспозиции смещаются, правила не работают и т. п. Наше
издательство прошло через несколько кризисов. Могу сказать, что нам интересно
работать как раз в „кризисном формате”».
«Я думаю, мы в течение ближайших лет постараемся удержаться
на грани между маленьким и средним издательством. Критерий маленького
издательства в том, что все издаваемые в нем книги читает издатель (или
издатели, как в случае „Ад Маргинем Пресс”, где издателей двое — я и Михаил
Котомин). В издательстве среднего типа издатель просто физически не успевает
прочесть все издаваемые книги, и он вынужден передоверять самое важное свое
качество (способность суждения, т. е. способность вынесения оценки „нравится/не
нравится” со знанием дела) наемным специалистам. Хотелось бы отложить это передоверие
на как можно более длительный срок».
Интервью
с Дмитрием Быковым: о романе Булгакова для Сталина и защите Маяковского от
поверхностной критики. Текст: Анастасия Белоусова, Алексей Курилко. —
«Сегодня.ua», Киев, 2016, 20 января <http://www.segodnya.ua>.
Говорит Дмитрий Быков: «Мне хотелось бы думать, что я
как-то, с поправкой на масштаб эпохи, наследую Мережковского, любимого моего
писателя и мыслителя. Выше его трилогии „Царство зверя” и романа „Иисус
Неизвестный” ничего в тогдашней прозе просто не было. Как исторический романист
он значительнее всех в русской литературе, а публицистику 1907—1917 годов можно
издавать как сегодняшнюю, не меняя ни буквы. Мне хотелось бы считать себя его
реинкарнацией. Но это только метафора. Просто в сходных обстоятельствах,
циклически повторяющихся в России каждый век, формируются сходные типажи. Дай
Бог удержаться в старости, если доживу, от дружбы с каким-нибудь новым
Муссолини».
Каменный лес. Алексей Цветков об идиосинкратической
манере и икре для генералов. Беседу вела Елена Калашникова. — «НГ Ex libris»,
2016, 21 января <http://www.ng.ru/ng_exlibris>.
Говорит поэт и переводчик Алексей Цветков: «Есть
большая поэма Esthetique du Mal у Уоллеса Стивенса, это мой любимый американский
поэт, и я перевел из нее строк 100—150, а потом понял, что это серьезная
работа, а у меня просто не было времени, сил и энергии. Серьезные люди работают
на грант. Я переводил много маленьких стихотворений Стивенса. Может быть, из
них что-то было опубликовано, может — нет. Сейчас что-то из этого намеревается
выпустить Ян Пробштейн.
— А почему вы решили приступить к „Гамлету”?
— Потому что плохие переводы. Я хотел перевести лучше. Один
не знал английского языка, у другого не очень хорошо получилось, хотя язык он
знал. Я имею в виду Пастернака и Лозинского. Пастернак перетягивал одеяло на
себя, может быть, этого не понимая. Он думал: шапкой закидаю или что Шекспир
ему ровня… Чтобы Шекспира переводить, надо свой язык знать, и Пастернак его,
естественно, знал, но еще надо знать язык оригинала лучше, чем большинство
образованных людей, и вот этого у него не было. Шекспир, особенно „Гамлет” —
это каменный лес. Мой перевод на русский был где-то в районе двадцатого, а сейчас
их уже больше».
Игорь Караулов. Неоднозначный бард. Поэт и переводчик
Игорь Караулов — о поворотах в посмертной
судьбе поэта и о наследии его лирического героя. — «Известия», 2016, 24
января <http://izvestia.ru>.
«Теперь кажется странным, что народный любимец на полном
серьезе мечтал издать сборник стихов, хотел быть членом Союза писателей и
обижался, что серьезные, статусные поэты, наподобие Евтушенко, никак не хотели
брать его в свою песочницу. Доживи Высоцкий до наших дней, он увидел бы,
насколько реальными и в то же время иллюзорными были его мечты».
«С другой стороны, Высоцкий не оказал явного влияния на пути
развития русской поэзии. Если брать его современников, то не только Иосиф
Бродский, но и, допустим, Борис Слуцкий оказались более плодотворной точкой
отсчета для новых поэтов».
«И в то же время, если говорить о
воздействии на общество в целом, Владимир Высоцкий остается одним из главных
людей, определивших русский, советский двадцатый век. Огромность его влияния,
так сказать, „по модулю” бесспорна, а вот было ли оно положительным или отрицательным
— об этом, возможно, будут спорить еще долго».
«Экономическое положение Владимира Высоцкого в тогдашнем
обществе крайне важно для понимания его взгляда на мир и его целевой аудитории.
Регулярные гастроли по стране с неофициальными концертами фактически делали его
теневым предпринимателем, частью параллельной экономики, экономики цеховиков и
фарцовщиков, воров в законе, завмагов и товароведов».
Тимур Кибиров. Высмеивать власть легче, чем писать о
вере. Беседу вела Елена Алексеева. — «Православие и мир», 2016, 13 января <http://www.pravmir.ru>.
«<…> в моей книге „Греко- и римско-кафолические
песенки и потешки”, которая полностью состоит из стихов на тему веры, Бога, дерзости
и какого-то литературного новаторства, может, больше, чем в моих других
сборниках. В общем, я горжусь этой книгой. Потому что интересно делать то, что
трудно. А написать что-нибудь (что я тоже делаю), высмеивающее современную
власть — делов-то! Особенно для человека, который из советского андеграунда».
«Оно [стихотворение «А наш-то на ослике
— цок да цок»] посвящено покойной Наталье Леонидовне Трауберг, известной
переводчице, писательнице, глубоко верующему человеку. Мы довольно часто общались
в последние годы ее жизни, она очень большое влияние оказала на меня и на мою
жизнь. Помню, у нее был день рождения. Хотя я никогда никаких текстов не
сочинял на заказ, но мне захотелось ей написать. Мне самому это стихотворение
очень нравится. И как мне показалось, я нашел тон, чтобы избежать слащавости и
елейности, но при этом чтобы это был действительно христианский текст. При этом
современный, отвечающий моим представлениям о современной поэзии».
Комбинации форм и
смыслов в мире хаоса и неврастении. Литературные итоги 2015 года. — «Дружба народов», 2016, № 1
<http://magazines.russ.ru/druzhba>.
В этом номере — ответы Николая Александрова, Петра Алешковского,
Евгении Вежлян, Анастасии Ермаковой, Евгения Ермолина, Ольги Лебедушкиной,
Вадима Муратханова, Гузели Яхиной.
Говорит Петр Алешковский: «Явление первых двух томов
(„А-Б” и „В-Г”) Активного словаря русского языка, выпущенного в свет коллективом
авторов, работающих в институте русского языка РАН им. В. В. Виноградова.
Словарь — детище академика Ю. Д. Апресяна, наверное сильнейшего сегодня нашего
лингвиста, устоявшего и выжившего здесь после чистки лингвистической московской
школы шестидесятников, в течение многих лет тщательно вынашивавшего матрицу словаря.
Словник словаря не велик — 12 тысяч слов, но вокабула (слово) рассматривается
со всевозможных сторон, так что говорящий или пишущий на русском языке получит
более чем исчерпывающую информацию о возможностях его применения, о связях с
другими словами и понятиями, о синонимах и аналогах, региональных словах и
прочая, прочая, прочая. Статьи читаются как высококачественная
научно-популярная проза, и активный словарь интеллигентного человека (12 тысяч
слов) разрастается, увеличивается вдесятеро, открывая почти безграничные
возможности языка, дарует радость приобщенного и наполняет читающего гордостью
за простой подвиг коллегии составителей».
Сергей Костырко. Что может и чего не может критика.
(Современный роман в поисках жанра.) — «Знамя», 2016, № 1.
«Последними (для меня) романами золотого века русской литературы
были „Жизнь Клима Самгина” и „Тихий Дон”, все же, что писалось позднее с
ориентацией на структуру и пафос большого идейного русского романа, —
гипсокартон, будь то „Молодая гвардия” или „Заре навстречу”, „Белые одежды” или
„Дети Арбата”; количество вложенного в эти сочинения ума и таланта тут уже роли
не играет, свидетельство чему (опять же для меня), сокрушительное поражение Пастернака-романиста,
ориентировавшегося в своем „Докторе Живаго” на „золотой стандарт” большого
романа. Великие романы ХХ века („Котлован”, „Факультет ненужных вещей”,
„Пушкинский дом”, „Сандро из Чегема” и др.) писались как раз наперекор
„золотым” стандартам».
Павел Крючков. Лейтенант неба. 20 лет тому назад
умер поэт Иосиф Бродский. — «Фома», 2016, 27 января <http://foma.ru>.
«Интересно, что в доброжелательном послесловии к стихам
27-летнего Дениса Новикова, говоря об отдельности своего молодого
конфидента (в то время Денис был, как я понимаю, достойным — что редкость и
трудность! — собеседником поэту), Бродский параллельно обрушился на навязчивые
застарело-ернические тенденции в литературе, воскресшие в конце прошлого века
на поэтическом поле. Он объяснял это отсутствием новой почвы. У большой части
современной Бродскому поэзии, как ему тогда казалось, не было особенного будущего,
кроме прошлого. „…Она демонстрирует свою глубокую консервативность, особенно
откровенно проявляющуюся именно в ернической тенденции, возводимой, разумеется,
к скоморошеству, на деле же всегда являющейся голосом интеллектуальной
неполноценности, бегством от неизвестного. Явление это — повальное”».
«Снова открываю „Пейзаж с наводнением”.
И куда же тогда, позвольте спросить, отнести мне „ерническое” „Представление”
(лично для меня — одно из отталкивающих сочинений И. Б., несмотря на скрупулезный
и местами очень точный гербарий отечественных мифологий, исторических и
социальных маразмов, штампов, нелепостей и кошмаров) или — не менее неприятное
„Посвящается Чехову”? Ну, последнее, можно еще как-то отнести к „солидарности”
с Анной Ахматовой, как известно, не переваривавшей прозу Антона Павловича. Но
вот это злое брутально-„историческое” полотно, с его сатирико-посмодернистскими
кунштюками и диалогами — его мне куда? Неужто неопубликованное „имперское”
послание „На независимость Украины” и это „Представление” писала одна рука?
Поневоле вспомнишь финал статьи Пушкина о Радищеве: „…нет убедительности в
поношениях, и нет истины, где нет любви”. Со мной, конечно, можно спорить».
Олег Лекманов. «Мандельштама пытаются превратить в
почти государственного поэта». Беседу вел Игорь Кириенков. — «Афиша Daily»,
2016, 27 января <http://daily.afisha.ru/brain>.
«— А почему нет его ревизионистских жизнеописаний — в отличие
от ахматовских, скажем? Никто отчего-то не пишет ни „Анти-Мандельштама”,
ни „Неизвестного Мандельштама”.
— Я думаю, дело вот в чем: Мандельштам был настолько сложный
и замечательный человек, что любой его честный биограф пишет одновременно и
„Мандельштама”, и „Анти-Мандельштама”. С Ахматовой немного другая ситуация: она
абсолютно канонизированная фигура, она сама себе поставила памятник еще при жизни,
поэтому понятно желание некоторых исследователей этот пьедестал немножко пошатнуть. У Мандельштама такого памятника никогда не
было: заметьте, все те монументы, которые воздвигают в его честь сейчас (лучший
из них — воронежский памятник работы гениального Лазаря Гадаева), — это если не
карикатура, то гротеск».
«Мы с моим давним соавтором Михаилом Свердловым, работавшим
вместе со мной над книжкой о Есенине и собранием сочинений Олейникова, и
замечательным тартуским филологом Романом Лейбовым для издателя Ильи Бернштейна
будем делать комментированное издание гениальной детской трилогии Юрия Коваля —
„Приключения Васи Куролесова”, „Пять похищенных монахов” и „Промах гражданина
Лошакова”. А уже потом [Венедикт]
Ерофеев. <…> И про [Льва] Лосева, если сил и здоровья хватит, я тоже
обязательно напишу».
Литературные итоги
2015 года. Часть II.
— «Лиterraтура», 2016, № 67, 2 января <http://literratura.org>.
На вопросы «Лиterraтуры» отвечают Евгений Абдуллаев, Алла Латынина,
Андрей Василевский, Наталья Иванова, Алексей Конаков, Анатолий Рясов, Анна
Сафронова, Андрей Тавров, Марина Кудимова.
Говорит Анатолий Рясов: «Есть
одно событие 2015 года, которое приходит мне в голову первым. Это самоубийство
Виктора Iванiва. Сегодня лингвисты все чаще говорят об исчезающих языках. Так
вот здесь, на мой взгляд, произошло нечто схожее. Есть незаменяемые ресурсы
литературной речи — имена, которые не удается вместить в какие-то школы,
направления, поколения. Я надеюсь, что недавно вышедшая книжка „Себастиан и в
травме” будет лишь первым шагом в сторону дальнейшего издания его произведений,
которые безусловно не должны быть рассеяны по разным сборникам. Сейчас
действительно не хватает двухтомника важнейших его текстов — стихов и прозы.
<…>
Еще одним важным событием стала публикация переводов „французской”
прозы Сэмюэля Беккета (сборник „Первая любовь”). Поразительно, но эта тоненькая
книжка — пока единственное на русском языке собрание его послевоенных
рассказов. Но то, чего действительно не хватает, — это аналога „Complete
short prose”; надеюсь, что издание подобного сборника когда-нибудь состоится,
потому что именно малая проза Беккета — едва ли не единственный шанс ощутить
масштабную эволюцию его письма в пределах одной книги.
В области поэзии, прозы и критики назову три заслуживающих
внимания события. В журнале „Новое литературное обозрение” вышла подборка
стихов Яна Никитина. По существу, это первая публикация его текстов, однако в
следующем году будет издан целый поэтический сборник, и должен сказать, что это
тот случай, когда абсолютно все наши критики не заметили фигуру масштаба
Антонена Арто. <…>
В области критики важным событием мне представляется издание
книги Александра Чанцева „Когда рыбы встречают птиц” — 700-страничный том,
концептуализирующий многие литературные (и не только литературные) события
последних лет».
Литературные итоги
2015 года. Часть III.
— «Лиterraтура», 2016, № 68, 18 января <http://literratura.org>.
На вопросы редакции отвечают Марина Гарбер, Ольга
Балла-Гертман, Юлия Качалкина, Владимир Чичирин, Евгений Фурин, Марина Волкова,
Юрий Казарин, Ян Пробштейн, Андрей Грицман, Лиля Панн.
Говорит Ольга Балла-Гертман: «Издательство
РИПОЛ-классик именно в этом, кажется, году начало издавать интересную прозу
(мое читательское воображение занимают, будучи еще непрочитанными, „Поклонение
волхвов” Сухбата Афлатуни, „Есть вещи поважнее футбола” Дмитрия Данилова и
„Город на воде, хлебе и облаках” Михаила Липскерова). Я пока читала только
нехудожественную ее часть — то, что вошло в две новейшие их серии, обеим я
очень рада: это „Территория свободной мысли. Русский нон-фикшн” (в ней уже
вышло три книги: „Музей воды: венецианский дневник эпохи твиттера” Дмитрия Бавильского,
„Цейтнот. Диалог поэта и философа” Глеба Шульпякова и Леона Цвасмана и „Шкура
литературы. Книги двух тысячелетий” Игоря Клеха,— все датированы, правда, 2016
годом, что не помешало им быть прочитанными в 2015-м) и серия критики — „Лидеры
мнений” („Великая легкость. Очерки культурного движения” Валерии Пустовой и
„Вот жизнь моя: фейсбучный роман” Сергея Чупринина). Идеи обеих серий кажутся
мне интересными и перспективными».
«Мандельштама уничтожили на поэтическом
взлете». Ведущие литературоведы и писатели рассказали «Известиям», что надо
знать и помнить о классике в день его 125-летия. Текст: Евгения Коробкова. —
«Известия», 2016, 15 января <http://izvestia.ru>.
Говорит Наталья Громова: «Самое эротическое в стихах
Мандельштама — от Цветаевой. Цветаева научила Мандельштама эротизму. До встречи
с Цветаевой стихи у него были холодноватые, а Цветаева его… Нет, она его не
испортила, наоборот, раскрыла, расколдовала. Это случилось в 1916 году, когда
Мандельштам приехал к Цветаевой в Москву. Самое интересное, что в этом году
исполняется 100 лет знаменитой прогулке по Москве Мандельштама и Цветаевой».
Говорит Максим Амелин: «Самое интересное, что при
жизни Мандельштам считался третьестепенным поэтом. Гремели другие: Северянин,
потом — Тихонов… И если бы в 1930-е годы Мандельштаму дали провести вечер
поэзии, то на его выступление пришло бы полтора человека. <…> Самый
верный путь к бессмертию — через филологов.
А Мандельштам очень полюбился филологам. В его темных стихах им есть где
разгуляться. Мандельштама разодрали на цитаты, примеры, кусочки. Поэтому и
творчество его будет с нами долго-долго. Комментаторство сохраняет текст, это
целый обряд вроде мумифицирования. Например, Гораций дошел до нас через 2 тыс.
лет именно потому, что в его стихах есть примеры на все исключения из латинской
грамматики».
Борис Межуев. «Он управлял течением мысли». —
«Русская Idea», 2016, 25 января <http://politconservatism.ru>.
«Нам сейчас сложно вообразить, что стихотворение Блока „Скифы”,
написанное, как известно, в январе 1918 года, повествует отнюдь не о
столкновении России и Европы, а о том, что русские отомстят европейцам, просто
убежав с поля боя и открыв дорогу на Запад безжалостным азиатам. „Скифы” —
отнюдь не призыв к революционной войне, а единственный в своем роде
вдохновенный гимн массовому дезертирству, в котором гениальный поэт смог
увидеть что-то героическое».
Мой друг Осип
Мандельштам. Михаил
Сеславинский всмотрелся в наследие поэта библиофильским взглядом. — «Огонек»,
2016, № 2, 18 января.
Рассказывает Михаил Сеславинский:
«При этом Осип Эмильевич не был классическим библиофилом, к книге относился весьма
утилитарно, а порой и просто небрежно. В воспоминаниях Эмиля Миндлина
„Необыкновенные собеседники” приводится зарисовка поведения поэта сразу после
покупки сборника Михаила Кузмина „Вожатый”: „С книгой он обращался ужасно, держал
ее в пиджачном кармане свернутой трубкой, поминутно вынимал и читал стихи”. Не
менее красочное свидетельство можно найти в воспоминаниях Э. Г. Герштейн: „Он
ненавидел письменный стол. Он небрежно обращался с ненужными ему книгами:
перегибал, рвал, употреблял, как говорится, ‘на обертку селедок‘”. Постоянная
смена места жительства, подчас просто скитания по чужим углам, житейские и
финансовые неурядицы, а в конце жизни — аресты и ссылки, конечно, никак не способствовали
собиранию домашней библиотеки, да еще библиофильского толка. Из книжных
редкостей отметим наличие „Стихотворений” Аполлона Григорьева, изданных в 1846
году тиражом 50 экземпляров, первого сборника стихотворений Н. Я. Языкова 1833
года да ряд древних зарубежных изданий, в основном итальянских авторов».
«Мой Мандельштам». Беседу вел Александр Генис. — «Радио
Свобода», 2016, 11 января <http://www.svoboda.org>.
Говорит поэт и переводчик Алексей Цветков:
«<…> Дело в том, что у меня очень осторожное отношение к личностям,
возьмем узко, поэтов, включая тех, кого я люблю. То, что я читал о Мандельштаме
как о человеческой личности, не вызывает у меня восхищения, это не человек,
честно говоря, с которым бы я хотел состоять в друзьях.
Александр Генис: Это довольно сложный вопрос. Например, есть история о
том, как он забрал чужой плащ, когда ему сказали: как вы могли его взять? Это
было в Крыму во время гражданской войны. Он сказал: „Я поэт, поэту все
позволено”.
Алексей Цветков: Вот эта индульгенция — „псих со справкой” — это было
в нем очень остро».
«Не по его масштабу задача». Ученый, который знал, как звучала
речь Петра Первого и Ломоносова. Текст: Лиля Пальвелева. — «Радио Свобода»,
2016, 20 января <http://www.svoboda.org>.
«Повесть [Вл. Новикова] „По ту сторону успеха” в аккурат
поспела к 95-летию со дня рождения Михаила Панова. Отметили эту дату и в
Институте русского языка имени Виноградова, который в свое время Панов вынужден
был покинуть не по своей воле. Там состоялась научная конференция памяти
ученого. Один из ее участников, руководитель отдела современного русского языка
Леонид Крысин согласен с Владимиром Новиковым:
— Может быть, последствия не такие глобальные, что вся наука
была бы иной, но все-таки: 1971 год, человек в расцвете возрастных сил,
творческих сил, каких угодно, и его изгоняют из института. Он ушел в Институт
национальных школ Академии педагогических наук. Я поразился, что он и там
проявлял себя как настоящий ученый. <…>
— Вы уже прочитали повесть Владимира Новикова. На ваш
взгляд, она про ученого как частного человека или читатель может составить
какое-то представление о Панове как лингвисте?
— И то и другое. Новиков многие годы дружил с Пановым, бывал
у него дома и многое запомнил, и очень правильно запомнил. У него в книжке этой
нет вранья. Она очень точная. Там и человеческие интересы, и исследовательские
приемы хорошо отражены. Правда, Новикову ближе всего не то, о чем я говорил, не
та же теория антиномий и другие чисто лингвистические работы, а работы Панова
по поэтике. Дело в том, что Панов читал лекции в МГУ и в других университетах
по истории поэзии 20-го века. После него должен был остаться курс лекций. К
сожалению, сейчас его не могут найти. Неизвестно даже, где искать».
См.: Владимир Новиков, «По ту сторону успеха» — «Новый
мир», 2015, № 7.
Обозреватели
Лиterraтуры об итогах года. — «Лиterraтура», 2016, № 67, 2 января <http://literratura.org>.
Говорит Сергей Оробий: «Общая оценка литературного
года — „подозрительно стабильны”. Почему год такой, помогают понять „Три статьи
по поводу” Марии Степановой — вот эту книгу, пожалуй, и отнесу к важнейшим
текстам. Она совсем небольшая, несколько десятков страниц, но — „томов
премногих тяжелей”, поскольку очень точно формулирует дух эпохи. Это очень
некомплиментарное чтение (своего рода „Философические письма” XXI века), но
именно Степанова помогает понять самое главное о нашем времени. Ну а читателям,
далеким от всяческих „идей” и „концепций” и просто желающим хорошей прозы,
рекомендую новый роман Юрия Буйды „Цейлон”, вышедший этой осенью и, по-моему,
недооцененный».
Вера Павлова. «Не хочу выглядеть моложе своих
стихов». Беседу вела Анжелика Заозерская. — «Вечерняя Москва», 2016, 7 января
<http://vm.ru>.
«Но не только Марина Ивановна была
музыкантом. Вспомним Бориса Пастернака, который собирался стать композитором, и
сам Скрябин благословлял его на это. Вспомним Осипа Мандельштама, который
посещал музыкальную школу и хорошо играл на рояле. Недавно прочла в письме
Гумилева Ахматовой: „Время провел хорошо, музицировал с Мандельштамом…” Я
дорого бы дала, чтобы их послушать. Да и помузицировать с ними. А мой любимец
из любимцев Михаил Кузмин? Почти все поэты серебряного века были музыкально
образованы. Пожалуй, кроме Ахматовой. На мой взгляд, стихи Анны Андреевны о
музыке самые слабые в корпусе ее текстов. Ну как можно было написать о симфонии
Шостаковича „Как будто все цветы заговорили”?»
«Даже Пушкина хочется поправить, пару строчек из Песни Председателя
в „Пире во время Чумы”».
Петр Палиевский. Почва пахнет перегноем. 15 лет назад
не стало Вадима Кожинова. — «Литературная газета», 2016, № 1-2, 21 января <http://www.lgz.ru>.
«Кожинов, не кто-либо другой, заново открыл Бахтина, которого
у него перехватили затем либералы. Они, надо сказать, имели на то основания. В
теориях Бахтина содержалась возможность соскользнуть от единой истины в
разлюбезный мировому разложению плюрализм, т. е. равноценность множественных
правд. Проводникам готовившихся „реформ” необходимо было сокрушить ненавистную
им „тоталитарность”, т. е. жизнь в ее целостном состоянии и миропонимании „тотальный”
— значит, целостный, всеохватный. И для этого „диалог”, незаметно уводящий от
единого объективного центра (вокруг которого и ради которого ведется любой
диалог, как монолог и иные формы мысли), подходил как нельзя лучше — „научно”.
Вопрос снова выходил далеко за пределы литературы. И тогда Кожинов, увидев его
расползание и обращение бахтинских теорий в отмычку для избавления от мысли,
превращение логики в „диалогику” и т. п., вернулся, что нечасто с ним бывало, к
поднятой им теме и восстановил плодотворную сторону идей Бахтина в их действительном
значении».
Песни Доризо. Беседу вела Татьяна Соловьева. —
«Фома», 2016, 31 января <http://foma.ru>.
Говорит директор Государственного литературного музея Дмитрий
Бак: «Между тем, ценители поэзии все-таки полагали и полагают, что основная
задача поэзии — это работа на границах возможностей языка, это высказывание тех
смыслов, которые не облекаются в рифму („невзначай — печаль” или „дочери —
пророчили” — кстати, не такие дурные рифмы), а впервые порождают некий смысл,
который до стихов никогда еще не был сформулирован. Например, с тех пор, как
по-русски была сформулирована идея о том, что „мысль изреченная есть ложь”, я
уверен, весь русско-культурный космос изменился, даже если многие из тех, кто
любит, например, стихи Доризо, этого и не заметили».
Подлинная скрепа. Максим Амелин и Виктор Куллэ о Белой
Богине, языках национальных элит и умении слышать. Беседу вела Марианна
Власова. — «НГ Ex libris», 2016, 14 января <http://www.ng.ru/ng_exlibris>.
В 2016 году в рамках Программы поддержки национальных литератур
Объединенное гуманитарное издательство планирует выпустить «Антологию
современной поэзии России».
Говорит Виктор Куллэ: «В языках тех народов, которыми
я занимаюсь для антологии, вообще нет традиции рифмы как таковой. У них зачины
строки созвучны — это называется анафорой. Вдобавок стихи крепятся богатой
аллитерационной насыщенностью. Как это переводить — сложный и спорный вопрос.
Например, мой друг, блистательный бурятский поэт Амарсана Улзытуев, опубликовал
книгу „Анафоры”, в которой он пытается применить этот прием для русского языка.
Возможно, это может стать и весьма любопытным способом перевода. Пока
непонятно. В любом случае важно умение слышать звук, мелос — ведь в этих языках
нет ударений. Наш слух привык к силлаботонике, к чередованию ударных и
безударных слогов, а там долгие и краткие слоги чередуются. Совсем иной
фонетический принцип. Поэтому любой перевод до некоторой степени будет условностью,
точно так же, как и русский гекзаметр, которым переведен Гомер, лишь условно
коррелируется с античным гекзаметром. Или как переводы из арабской, китайской,
японской поэзии. Приходится искать какие-то механизмы, какую-то соразмерную
систему фонетической организации текста. При этом чрезвычайно важно не
зацикливаться на экзотике — нужно, чтобы переведенные стихи были хороши для
русского читателя. Если этого не добиться, прочее не будет иметь смысла. Получится
эдакий искусственный вольер для „малых народов”, который будет выглядеть нелепо
и унизительно».
Понятен ли Осип
Мандельштам иностранцу? Беседу вел Иван Толстой. — «Радио Свобода», 2016, 12 января <http://www.svoboda.org>.
Говорит Игорь Померанцев: «И благодаря своим немецким
друзьям, а это гуманитарные люди, это учителя гимназии, в том числе, литературы,
я понял, что Мандельштам для них значит очень много. Тогда-то я начал думать,
спрашивать себя и их: а почему — много? Оказалось, что Мандельштам для них был
русским аналогом Пауля Целана».
«Целан, мне кажется, отождествлял себя с Мандельштамом, с его
жертвенностью. И благодаря Целану Мандельштам вошел в воздух немецкой поэзии. У
него не так много переводов, на серьезную книгу не хватит, но, тем не менее,
благодаря Целану Мандельштам существует в немецком каноне».
«Андрея Платонова можно перевести на немецкий, благодаря ГДР,
благодаря тому, что там существовал коммунистический режим. На английском языке
такой язык существовал только в газете „Daily Worker”, а потом „Morning
Star”, которые никто не читал в Англии. То есть это пласт языка, который
просто непереводим. Самоощущение героя Ерофеева в „Москва-Петушки” не присуще
вообще английскому мышлению».
Валерия
Пустовая. «В критике для меня главное — импульс обновления реальности». Беседу
вел Владимир Аверин. — «Лиterraтура», 2016, № 68, 18 января <http://literratura.org>.
«Для меня выход в Сеть был прежде всего тренингом. Попыткой
снять страх этой близости и непосредственности читателя. И площадкой для поиска
нового языка критики — личного, согретого, быстро и не подумав откликающегося,
ничему — никакому формату, жанру — не должного. Это было возвращение к
экспрессии, к образам — от доказательства и рациональных понятий».
«С другой стороны, недостижимо высший пилотаж для меня — язык
Ирины Роднянской. В нем метафоры, риторические фигуры так же редки, как
термины. Это язык прямой и точный, где все слова равны себе, где нет лазейки
для перетолкования, иносказания. Запомнила фразу из анкеты Роднянской: мол,
хотела бы она писать энергичней. А я вот хотела бы писать точней и прямей. В
текстах Роднянской гармонично сплавлены филология и „практика”, как вы, Вова,
выразились. Сейчас в критике эти два начала далеко разошлись. Филологическое
обоснование отдельно, социокультурная интерпретация отдельно. Сами по себе. А
ведь это неразделимые процессы в критическом анализе».
См. также: «Настоящий писатель приходит не узнанным»
(интервью Романа Богословского с заведующей отделом критики литературного
журнала «Октябрь» Валерией Пустовой) — «Свободная пресса», 2016, 18 января <http://svpressa.ru/culture>.
«Русской поэзии
изоляция противопоказана». Эмигрировавший из России издатель Дмитрий Кузьмин выпускает книги в
Латвии. Беседу вела Мария Кугель. — «Радио Свобода», 2016, 19 января <http://www.svoboda.org>.
Говорит Дмитрий Кузьмин: «Я
зарегистрировал в Латвии юридическое лицо, некоммерческую организацию
„Литература без границ”. Под этой маркой уже вышли три книжки, просто текущие
сборники русских поэтов, очень разных: Линор Горалик, Григория Кружкова и Игоря
Померанцева. Книжка Горалик вышла первой, мы привозили сюда автора, она
выступала в местном культурном центре Kanepes с полным аншлагом,
которого хозяева заведения не ожидали, поскольку не привыкли к тому, чтобы
публика приходила на чисто русские вечера: они поставили десять стульев и потом
очень быстро их подносили. Горалик действительно крупная фигура в современной русской
литературе, и об этом везде знают».
«Есть во Владивостоке Константин
Дмитриенко, который публикует не только дальневосточных авторов. До нас доходят
единичные экземпляры, что он делает с тиражами во Владивостоке, я не понимаю,
но вопрос не в том, купят их 50 человек или 500, а в том, что существует теперь
такое культурное явление: книга поэта такого-то, изданная в 2015 году во
Владивостоке. Пройдет 50 или 100 лет, и те, кому надо, будут про это знать».
Роман Сенчин. Есть вещи… Писатель Роман Сенчин о «спортивной»
книге Дмитрия Данилова и вещах, нетронутых литературой. — «Rara Avis»,
2016, 26 января <http://rara-rara.ru>.
«Прочитав этот мой текст о новой книге Дмитрия Данилова, многие
наверняка решат: ну, дневник болельщика, это для узкого круга, чего читать…
Формально, да, своего рода дневник. Но в первую очередь — это отличная,
настоящая проза. Данилов обладает неким секретом создания прозы из
неподходящих, непригодных на первый взгляд для нее вещей».
См.: Дмитрий Данилов, «Есть вещи
поважнее футбола» — «Новый мир», 2015, №№ 10, 11.
Владимир Смирнов. И буду жить в своем народе. —
«Литературная газета», 2016, № 1-2, 21 января.
«В гармонично совершенных вещах Рубцова всегда присутствует
„трагический надрыв” (по Достоевскому), напряжение, с которым преодолевается
„сиротство” — сиротство во всех смыслах, от материально-социального до
глубинного (родство с Андреем Платоновым). Загнанность человека и
спасительность для мытарствующей души песни. Где-то здесь обретается и причина
того, почему Рубцов среди стихов различного достоинства оставил в русской
поэзии несколько ослепительных шедевров, которые мы вправе даже внеэстетически
называть классическими — имея в виду все, с чем связано это определение в великой
русской литературе».
Мария Степанова. В поисках отвергнутого времени. О
«Шуме времени» Осипа Мандельштама. — «Коммерсантъ Weekend», 2016, № 1,
29 января <http://www.kommersant.ru/weekend>.
«<…> в 1926-м, Марина Цветаева пишет яростный текст,
который ей так и не удалось опубликовать при жизни — „Мой ответ Осипу
Мандельштаму”. Друг-критик, большой поклонник мандельштамовской прозы, показал
ей изданную в Ленинграде книжку „Шум времени” — и реакция не заставила себя
ждать. Книгу она сочла подлой; и, думаю, дело было не только в трех
написанных напоследок, на ходу, собственной рукой (обычно Мандельштам
прозаические тексты диктовал — „я один во всей России работаю с голосу”)
главках, посвященных современности. Речь там шла о белой Феодосии в 1919-м, и
Цветаева наотрез отказывалась понимать интонацию комического любования, с
которой автор говорил об общем знакомом — добровольческом полковнике со стихами
и иллюзиями, то есть о проигравшем».
«Цветаевская обида была, можно сказать, слишком личной. Вещи,
о которых шла речь в феодосийских главках, прямо касались ее домашнего и
поэтического хозяйства, и она говорила о них совсем в другой тональности.
Добровольчество, которому отдал дань ее муж, было для нее беспримесной,
героической жертвой; старые знакомые — отправной точкой для парадного портрета,
образцом жизни на высокий лад. Режим сгущения и искажения, в котором писал о
них Мандельштам, был для нее не приемом, но глумлением над тем, что не может
себя защитить. Там много такого, лучше понятного с расстояния в век: например,
то, что возмутившее Цветаеву „полковник-нянька” в мандельштамовском словаре
исполнено глубокой нежности: словечком „няня” он подписывал свои письма к
жене».
«Некоторое недоумение при чтении „Шума времени” было, похоже,
общим местом, объединявшим читателей самого разного склада».
Сергей Стратановский. Эпоха самиздата: что это было? В
защиту либерализма. Переписка Сергея Стратановского и Кирилла Бутырина. —
«Волга», Саратов, 2016, № 1-2 <http://magazines.russ.ru/volga>.
«<…> в ленинградском „андеграунде” шла интенсивная
жизнь: квартирные выставки живописи и художественной фотографии, выставки,
разрешенные властью из тактических соображений (в ДК им. Газа и в ДК
„Невский”), религиозно-философский семинар Татьяны Горичевой и Виктора
Кривулина и, конечно, самиздат. Именно в Ленинграде возникло явление, которого
не было ни в Москве, ни в других городах — самиздатская периодика. Если в
других городах и появлялось нечто подобное, то быстро исчезало, а в нашем
городе некоторые журналы, например „Часы” существовали более 10 лет. Об этом
можно узнать в справочнике „Самиздат Ленинграда” (М., 2003), а я здесь расскажу
о двух самиздатских журналах: „Диалог” и „Обводный канал”. Издания эти
составлялись и редактировались моим другом Кириллом Бутыриным и мною, но
главная роль в этом деле принадлежала Бутырину. Первым нашим журналом был
„Диалог”. С 1979 по 1981 год вышло 3
номера. <…> Думая над тем, какой материал из наших журналов дать для
публикации в „Волге”, я выбрал переписку о либерализме между мной и Кириллом
Бутыриным, помещенную в 1-м номере „Диалога”. Мне кажется, что эта тема не
потеряла актуальности и в наши дни».
Ирина Сурат. Язык пространства, сжатого до точки.
— «Знамя», 2016, № 1.
«Воронежские тетради Мандельштама дают картину удивительную:
такой широты пространства, такого размаха раньше не было в его лирике, и в этом
состоит некоторый парадокс — ведь не было раньше в его биографии и такого
ограничения свободы, такой насильственной прикрепленности к месту, как в годы
воронежской ссылки. С одной стороны — изоляция, оторванность от большого мира,
„удушье”, а с другой — вольные поэтические странствия по разным культурам и
эпохам, поистине мир без границ. <…> Речь не идет о том, чтоб поэтизировать
судьбу ссыльного, и сам Мандельштам не делал из нее поэтический сюжет, хотя в
перспективе будущей ссылки знаменательно его специальное внимание к судьбам
Овидия и Данте».
«В Воронеже заочно осваивались и никогда не виданные места,
как, например, Крит — Мандельштам не видел его, но знал и в Воронеже
сочинил о нем замечательные стихи („Гончарами велик остров синий…”, 1937)».
Алексей Татаринов. Последняя Нобелевская премия —
попытка убить литературу. Беседу вела Полина Жукова. — «Литературная Россия»,
2016, № 1, 15 января <http://litrossia.ru>.
«У Мамлеева очень специфическая вселенная. У него слишком
много, на мой взгляд, специально внешне организованных знаков, за счет чего
тьма уплотняется, грубо говоря, до какого-то предмета. Я, допустим, когда
„Меланхолию” Триера посмотрел, тут же прочитал роман Мамлеева „После конца”.
Оба произведения о том, что апокалипсис неизбежен, но как работает Триер — он
работает с какими-то психическими интуициями, которые формируют эстетику, как
работает Мамлеев — он создает монстров и прибивает к ним ярлык».
«В русскую литературу Мамлеев привнес рационализированное,
логически выстроенное изображение инфернального хаоса».
«<…>„Нимфоманку” его [Триера], к слову, я смотреть не
смог. Мне показалось, что после „Меланхолии” так снимать нельзя, то есть он в
„Меланхолии” такую планку сумел задать, что „Нимфоманка” — это, ну, как будто
ты после гения попадаешь на беседу к реально психически больному человеку —
неинтересно».
Алексей Татаринов — доктор филологических
наук, профессор, заведующий кафедрой зарубежной литературы и сравнительного
культуроведения Кубанского госуниверситета.
Учебник поэзии: что
хотел сказать автор и что объединяет стихи с архитектурой, живописью и кино. [Сергей Сдобнов] — «Теории и
практики», 2016, 26 января <http://theoryandpractice.ru/posts>.
«Учебник „Поэзия” — обширный 886-страничный труд, который
формально состоит из двух блоков, следующих друг за другом (порядок чтения
блоков — на выбор читателя). Первая часть — теоретическая, вторая —
рекомендуемые стихотворения и переводы поэтов XVIII — XXI веков под заголовком
„Читаем и размышляем”. Такой диапазон авторов/текстов очерчивает
хронологические границы русской поэзии. Благодаря тематическому принципу мы
можем встретить стоящие рядом стихи Александра Пушкина и Геннадия Гора, баллады
Иосифа Бродского и современного московского поэта Андрея Родионова».
Говорит один из семи авторов-филологов Кирилл Корчагин:
«Прежде всего учебник призван восполнить то, что поэзия в школьном и
университетском образовании во многом изучается недостаточно — на полях больших
романов. Причем это касается поэзии вообще, дела же с современной поэзией
обстоят, как правило, еще хуже. Часто изучение современной поэзии заканчивается
на Бродском, хотя этот поэт покинул нас уже 20 лет назад и может называться
современным только в некоем специфическом смысле».
«Сейчас разрабатывается сайт учебника poesia.ru, и со
временем мы планируем поместить там текст учебника целиком. Но, кроме того, на
сайте будут появляться отсутствующие в учебнике разборы поэтических текстов,
ответы на вопросы читателей или учителей, информация о современной поэтической
жизни и о деятельности Центра лингвистических исследований мировой поэзии».
Алексей Цветков. Стругацкие: от прогресса к
гностицизму. — «Сноб», 2016, 20 января <https://snob.ru>.
«Т. е. если понимать их прекрасный „Мир
Полудня” (из которого на окраины вселенной пребывают прогрессоры, чтобы
мучиться неразрешимыми проблемами) как вероятное будущее „оттепельного” СССР,
то тогда получается, Стругацкие были коммунистами и социальными оптимистами
примерно до начала 1970ых, а дальше их стали захватывать сомнения насчет
бесклассового будущего и гностический миф о недоброй материи, навсегда
поработившей разум. А вот если предположить, что их коммунистический „Полдень”
с самого начала понимался как нечто невозможное (слишком прекрасное, чтобы хоть
когда-то оказаться реальностью), если коммунарская „Земля” из „Трудно быть
богом” это никакая и не „Земля будущего”, а духовная Плерома, из которой падают
к нам прогрессоры, подвижники и великие умы, „царство не от мира сего”, из
которого приходят сюда герои, чтобы столкнуться с неразрешимостью, обреченностью,
непреодолимыми границами и „отягощенностью злом”, тогда, получается, что Стругацкие
были убежденными гностиками с самого начала и их „коммунизм” есть всего лишь
ситуативная (чтобы пройти цензуру) метафора того царства свободных эонов
Единого Духа, которое описано в „Пистис Софии” и „Апокрифе Иоанна”».
Алексей Цветков — писатель, публицист, один из организаторов
книжного магазина «Циолковский», лауреат премии Андрея Белого и премии «НОС».
«Я сама определяю,
кого и что я буду переводить». Диалог переводчиков: Алеша Прокопьев поговорил с Татьяной
Баскаковой. — «Colta.ru», 2016, 18 января <http://www.colta.ru>.
Говорит Татьяна Баскакова: «Лет семь назад в бессонную
ночь я подумала: до конца своей переводческой жизни я хочу перевести — если
столько проживу — еще хотя бы по одному роману пяти любимых мною авторов
(неважно, в какой последовательности, как сложится). Я имела в виду Арно
Шмидта, Альфреда Деблина, Ханса Хенни Янна, Райнхарда Йиргля и замечательного
итальянца, моего ровесника, Антонио Мореско. Что получилось в итоге? Я перевела
за это время две очень большие и сложные
(и прекрасные) книги: „Горы моря и гиганты” Деблина и „Река без берегов”
Янна. Но я по-прежнему хочу перевести еще хотя бы по одному роману этих
авторов».