(Дмитрий Бак. Сто поэтов начала столетия)
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 3, 2016
Дмитрий Бак. Сто поэтов начала столетия.
Пособие по современной русской поэзии.
М., «Время», 2015, 576 стр.
У
книги Дмитрия Бака выверенная структура и название, где имеет значение каждое
слово.
Итак,
перед нами «Сто поэтов начала столетия. Пособие по современной русской поэзии»[1].
Предваряет книгу статья под не менее значимым заголовком «TERRA POESIS:
Бронзовый век русской поэзии», где автор, отвечая на главные вопросы будущего
читателя, говорит о попытке создать список персоналий, который наиболее полно и
ярко представит современную литературную сцену и очертит границы современной
(речь идет о первых пятнадцати годах ХХI века) «территории поэзии». Следующий
за Серебряным веком русской поэзии Бронзовый[2] отличает
(по Баку) беспрецедентная писательская активность и, что, пожалуй, является
основополагающим признаком, кардинально несовпадающие «любительская» и
«профессиональная» поэтические карты.
Однако
списки подобного рода — вещь крайне субъективная, и, несмотря на научный жанр
книги, обозначенный в подзаголовке («пособие», а не «размышление», например),
Дмитрий Бак на первых же страницах признается в субъективности. Сто поэтов, о
которых пойдет речь, — число произвольное, взятое для рифмы со словом
«столетие» (именно под таким названием — «Сто поэтов начала столетия» —
материалы публиковались в журнале «Октябрь»), но выбор произвольным назвать
нельзя; как пишет сам автор, выбор определяется вкусовыми пристрастиями
составителя и «знаковостью» литературных фигур, их «характерностью»,
«показательностью». Именно поэтому наряду с бесспорными фигурами Бака
интересуют авторы, скажем так, второго ряда, которые тем не менее обладают
уникальной интонацией или занимают свою, особую нишу. Так малозаметные штрихи
создают картину, которая кажется целостной, если отойти на шаг назад.
Предвосхищая
вопросы оппонентов, Дмитрий Бак с легкостью выстраивает иной список действующих
литераторов начала столетия, не вошедших в эту книгу, но однозначно являющихся
предметом интереса читателей и критиков. Таких имен здесь оказывается более ста
(от Татьяны Бек до Земфиры Рамазановой и Бориса Гребенщикова, от Алексея
Парщикова и Виктора Коваля до Игоря Вишневецкого), и по крайней мере некоторые
из них не менее, а то и более значимы, чем ряд упомянутых в основном корпусе
фигур. Добавлю, что некоторые значимые для современного поэтического поля
фигуры не упомянуты вовсе (хотя бы ярко заявивший о себе именно в последнее
время старейший эстонский поэт Ян Каплинский или минималисты — Михаил Нилин и
Александр Макаров-Кротков).
Что
же до структуры собственно книги, то тут важно то, что Дмитрий Бак сознательно
отказывается от иерархических конструкций, структура его книги алфавитная[3].
Так язык уравнивает самых разных литераторов, создавая порой странные рифмы и
сближения. Например, совсем рядом оказываются Эдуард Лимонов и Инна Лиснянская.
Идеал
критического анализа также обозначен в предисловии, это цикл статей Николая
Гумилева «Письма о русской поэзии», откуда Дмитрий Бак берет и принцип
надцеховой объективности, и интерес не только к магистральным фигурам, но и к
более камерным авторам.
Вообще
же «Сто поэтов…» можно читать как минимум тремя способами. Как
словарь-справочник, обращаясь к комментариям Бака после прочтения текстов того
или иного автора. От А до Я, как цельное высказывание о современной литературе.
Фрагментарно, сперва знакомясь со статьями о любимых и интересных читателю
поэтах, как бы наводя оптику на резкость, проверяя, совпадут ли оценки, что
увидит критик в дорогих сердцу строках.
Важен
сам принцип книги «Сто поэтов начала столетия» — «никого ни с кем не
сравнивать, не говорить о предшественниках и вообще о „генезисе”»; для
литературной картины равно значимы и поэтические прорывы, и провальные
литературные стратегии, заводящие в тупик самоповторов, — как сложится судьба
этих авторов, смогут ли они разомкнуть круг собственных стереотипов. А потому в
сферу авторского внимания равно попадают и авторы, заявившие о себе
сравнительно недавно, и поэты старшего поколения (от официально признанных литераторов
до андеграундных легенд). Чей-то голос по-прежнему звонок и полнозвучен, кто-то
«громко молчит» (важный оксюморон для Бака), чей-то шепот почти неразличим.
Да,
Дмитрию Баку интересен не только акт высказывания, но и факт молчания поэта.
Сюжет и правда драматический, почти что мистический. Ведь в ситуации
сверхдоступности поэтического слова и размывания критериев подлинности и
качества поэзии тишина порой становится не проклятием, но золотым даром.
В
эссе об Александре Еременко пристальному разбору подвергается молчание
последнего: «Именно на фоне незыблемой скалы, безмолвного присутствия поэта
Александра Еременко можно начертить контуры пейзажа с наводнением — современной
поэзии новейших времен».
Отмечает
критик и безмолвие легендарного Ивана Жданова. Эта тишина позволяет нам глубже
понять и проанализировать его наследие. Большое видится на расстоянии — гласит
довольно банальная сентенция. Молчание становится таким расстоянием для
поэтических текстов.
Своего
рода любование эстетикой ваби-саби, поистине поэтическое занятие.
Порою
кажется, что укромное существование поэта, маргинальные, чуть ли не
необязательные его поэтические тексты важнее и интереснее для критика, чем
творчество сложившихся и признанных литераторов с несколько застывшим словарем
и образным кругом. Впрочем, не менее важно и интересно для него заново открыть
автора, чье имя у всех на слуху, ведь порой медийный шум заглушает голос
подлинной поэзии (например, он пытается найти «чуть наивную двойственность,
лукавство искренности и противоречивую афористичность» Дмитрия Быкова).
Особенно пристально он вглядывается в истории поэтов-«звезд» в попытке нащупать
ту точку, где популярность в читательской среде пересекается с оценкой
профессиональных литературных критиков.
И
не удивительно, что многие эссе Бака посвящены трансформации поэтики авторов,
пришедшейся на 2000-е годы. Как нам воспринимать действующего и меняющегося
литератора, работающего в системе present continuous? Здесь уже сам поэт
влияет на высказывание о нем: размышления о текстах Елены Фанайловой
организованы в форме диалога, перебивающих друг друга реплик, символизирующих
повороты и изменения в ее текстах.
Иногда
поэт оказывается «на карте» Бака из-за какой-то уникальной черты, отдельного
мотива, который обогащает русскую литературу. Например, Вадим Месяц пишет об
океане — стихии, характерной скорее для англоязычной поэзии, но оказавшейся в
стихах благодаря его долгим и дальним странствиям.
Разговор
о современной поэзии — это еще и повод поразмышлять об изменившейся
информационной среде, о новых формах взаимодействия автора и читателя, о
неведомой доселе обратной связи и новых проблемах, которые эти формы ставят
перед автором и публикатором. «Вот что происходит у Цветкова день за днем — все
новые тексты выкладываются в мелкоячеистую сеть человеком, где-то неприметно
сидящим у монитора. Считать ли это публикацией? Живой репликой? Полуразборчивым
бормотанием под нос? Заявлением городу и миру? Правильно ли всем
заинтересованным лицам уже известные стихотворения перепечатывать в периодике,
где обычно принято публиковать новое и эксклюзивное?»
Ведь
«в присутствии глобального информационного сверхтекста что-то важное происходит
и с поэзией, с русской поэзией. <…> Абсолютная доступность всех
производимых поэтических текстов чем далее, тем более производит впечатление
чрезмерного многописания. Причем включенный в процесс „профессионал” уже не в
силах уследить за всем, что подпадает под определение поэзии, а человеку со
стороны, наоборот, — при всем изобилии подборок, сборников и ежедневных
онлайн-публикаций — кажется, что поэзия закончилась во времена если не Блока и
Ахматовой, то Вознесенского и Окуджавы».
Новая
реальность вызывает к жизни и новые темы, и нового героя — далеко не всегда
симпатичного: «Кажется, еще никто не говорил о поэзии офисного планктона, между
тем, она существует. В стихах Олега Дозморова человек вовлечен в
стандартизированное и бескрылое существование, в котором главное место занимает
наблюдение за экраном компьютера».
А
что же фигура автора этих заметок? Она явлена нам не только имплицитно (через
выбор персоналий и анализ), но и эксплицитно, через авторские отступления. То
автор описывает нам непосредственный момент создания своих эссе, то, прерывая
разбор текстов, вспоминает детство: «Мой двоюродный дед (родных, увы, увидеть
не довелось), разливая суп по тарелкам, рассуждал о том, как он любит в вареном
мясе кости и жилы. <…> И до сих пор я слышу этот насмешливый мужской
голос, неловко-ласковым щитом ограждавший детские шалости от других
невыдуманных опасностей».
Перед
нами действительно сборник личных высказываний не только литературоведа, поэта,
культурного деятеля, профессора, но и просто внимательного и благодарного
читателя книг. Важна попытка очертить контуры современной поэтической карты, но
не менее ценен непосредственный читательский опыт Дмитрия Бака, та геометрия
образов и ассоциаций, которую создают анализируемые им тексты. «Сто поэтов…» —
это, помимо всего прочего, книга о том, как поэзия прорастает в судьбе
отдельного человека и в современной картине мира.
И
наконец, о недостатках — какая книга такого рода обходится без них.
Иногда
автор рассыпает тут и там намеки и обращения, которые вряд ли будут понятны
неискушенному читателю: «Поэт Жданов обрел известность в нешироком кругу
знатоков, поскольку его имя стало постоянно включаться в ходовые в то время
„обоймы” стихотворцев, по мнению некоторых продвинутых критиков, причастных к
некоему новому поэтическому направлению, тут же получившему не менее ходкое
имя». Пожалуй, такие пассажи мешают в полной мере назвать эту книгу
просветительским проектом и рекомендовать ее любому далекому от литературы
человеку, который хочет начать пристальное знакомство с современной поэтической
традицией. Впрочем, тайнопись не так уж сложна и внимательный читатель
разгадает ребус Бака без особого труда.
И
еще: созданные в разное время и соединенные вместе в алфавитном порядке, эти
эссе рождают ряд невольных повторов. Например, из текста в текст кочует цитата
Пастернака, упоминание о притче Кафки, вопрос о возможности поэзии после
Аушвица, реплика Мандельштама о Христе и Сократе.
Увы,
некоторых из «Ста поэтов» уже нет с нами (Наталья Горбаневская, Григорий
Дашевский, Белла Ахмадулина), однако мы вряд ли узнаем об этом из книги — сюда
вошли статьи разных лет, и неумолимое время внесло свои коррективы в
повествование. Однако их голоса не умолкли, они подобны камню, упавшему в пруд,
— круги по воде разбегаются все шире.
Послесловие
к сборнику еще раз (и уже немного по-новому) поясняет и проясняет авторский
замысел. За те пять лет, что писалась и составлялась книга, координаты
поэтической карты менялись и даже Бронзовый век поэзии, о котором Дмитрий Бак
упоминает в начале сборника, кажется, миновал, и на смену ему приходит что-то
новое. «Моментальный снимок, жесткий поперечный разрез» — научный
инструментарий не может зафиксировать этот изменчивый ландшафт. Нам остается
мерцание и полифония, гул времени, подвижная система координат и пристальный
взгляд читателя, влюбленного в поэзию.
[1]
Впервые материалы, вошедшие в эту книгу, публиковались на протяжении нескольких
лет, начиная с 2009 года, в журнале «Октябрь» в качестве постоянной рубрики.
[2]
Термин «Бронзовый век» применительно к отечественной поэзии применяется довольно широко, но у разных исследователей
охватывает разные периоды. Так, кажется, впервые введший в обиход этот термин Слава
Лён в интервью «Мы все были формалистами…» <http://magazines.russ.ru/ra/2009/10/le25.html>
относит к Бронзовому веку «подспудную» поэзию 1953 — 1989 гг. (Соснора,
Волохонский, Хвостенко, Сапгир, Холин, Всеволод Некрасов, Айги, Бобышев,
Бродский, Кривулин и др.) (прим. ред.).
[3]
В «октябрьском» варианте автор двигался с двух концов «воображаемого общего
алфавитного списка современных поэтов», так, первый выпуск рубрики посвящен
текстам Василия Аксенова, Ксении Щербино и Санджара Янышева.