стихи
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 3, 2016
Медведев Григорий Васильевич родился в 1983 году в Петрозаводске. Учился на
факультете журналистики МГУ им. М. В. Ломоносова и в Литературном
институте им. А. М. Горького. Публиковался
в журналах «Дети Ра» и «Знамя». Работает редактором в одном из интернет-изданий.
Живёт в городе Пушкино Московской области.
В «Новом мире» публикуется впервые.
* *
*
То, что войной считалось, —
в сорок пятом осталось.
А если где-то стреляли,
если десант и разведка
кровавили каски, разгрузки, —
по-другому именовали,
по-русски,
но войной называли редко.
Помнили ту, большую,
роковую, пороховую,
на безымянных высотах
священную, мировую,
все батальоны и батареи.
А этих старались забыть скорее,
напрасных своих «двухсотых».
* *
*
Хорошо созревает рябина,
значит нужен рябинострел,
чтобы щелкала резко резина
и снарядик
нестрашный летел.
Здесь удобное мироустройство:
вот — свои, а напротив — враги;
место подвигу есть и геройству,
заряжай и глаза береги.
Через двор по несохнущим лужам,
перебежками за магазин —
я теперь не совсем безоружен,
я могу и один на один.
Дружным залпом в атаке
последней
понарошку убили меня,
и все тянется морок посмертный
до сих пор с того самого дня.
* *
*
Выпусти пса на детской
площадке,
где ржавая горка, песок,
качели,
турник, чьи низкие стойки
шатки.
Листья почти облетели.
Это даже не середина жизни,
и вокруг не лес, а гнильца,
болотце;
подойди к перекладине и
повисни,
подтянись, пусть сердце сильней
забьется.
Бывшим школьникам тонкокостным
перед кем запоздалым успехом
хвастать?
Но, вдыхая жадно октябрьский
воздух,
все упорствуешь: девятнадцать,
двадцать…
Подростковая, в общем-то,
зависть, обида,
только зря — не разверзнется
клумба
и герои дворовые из Аида
не восстанут в час твоего
триумфа.
* *
*
Научись дышать пустотой.
Это отныне твой дом родной.
Что-то подобное пел БГ,
а ты ему подпевал.
Выглядело смешно.
Тогда еще не сдавали ЕГЭ
и кассетник
пленку жевал.
Это время уже прошло.
В новом времени, в пустоте,
песенок нету,
а наши — те —
превращаются в белый шум.
Он идет-гудёт,
он идет-гудёт.
Никаких не наводит дум.
* *
*
Я смотрю из окошка трамвая,
как вторая идет моровая,
и моя поднимается шерсть.
Братец жизнь меня учит и братец
смерть.
Я котенок с улицы Мандельштама.
Отвези меня, мама,
в Ванинский
порт, брось во терновый куст,
будто чучелко смоляное.
Только б не слышать косточек гиблый хруст
и всё остальное.
* *
*
Яблоня плодоносит лет
пятьдесят,
если хватает сил.
Мой дед, посадивший сад,
его уже пережил.
Мы вдвоем в запустелом сидим
саду,
август, трава ничком.
Поднимаю и на скамейку кладу
антоновку с битым бочком.
Дед выпрямляется, гладит кору
яблонь, кора жестка.
Верю, приговоренные
к топору,
они узнают старика.
Жалко тебе их? Кивает: да.
Ветер доносит дым.
Он все понимает и смотрит туда
куда-то. И мы
молчим.
* *
*
Как будто выморгал
соринку
и, с оптикой, другой от слёз,
впервые поглядел всерьёз
сюда. И всё тебе в новинку.
Уже, смотри-ка, дуб зазеленел,
и комариный князь Болконский зазвенел,
и братья муравейные,
сутулясь,
шагают среди трав своих и улиц.
Оставь тяжеловесную печаль.
Она здесь устарела, как пищаль,
и через раз грозит осечкой.
Не бойся: нас и так прикроют,
защитят
те, что в осоке медленно шуршат
и, легкокрылые,
висят над речкой.