Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 2, 2016
«Арион», «Афиша-Воздух»,
«Ведомости», «Вопросы литературы», «Гефтер», «День
литературы», «Дружба народов», «Завтра», «Звезда», «Знамя», «Иностранная
литература», «Искусство кино», «Лехаим»,
«Литературная газета», «Лиterraтура», «НГ Ex libris», «Нева»,
«Неприкосновенный запас», «Новая газета», «Новое литературное обозрение»,
«Новый журнал»,
«Октябрь», «Пиши-читай», «ПостНаука»,
«Православие и мир»,
«Радио Свобода», «Русская Idea»,
«Русский репортер», «Свободная пресса», «Теории и практики», «Lenta.ru», «The Prime Russian
Magazine»
Евгений Абдуллаев. Свободная форма. «Букеровские»
заметки о философии современного романа. — «Вопросы литературы», 2015, № 5 <http://magazines.russ.ru/voplit>.
«„Иван Выжигин”
не меньше, чем „Евгений Онегин”, опирался на философскую традицию. Только — на
другую».
«Условно говоря, роман просвещения,
роман исследования и роман отражения».
«<…>„большой роман”,
продолжающий линию романа просвещения и романа исследования, к середине 1990-х
обнаруживает исчерпанность. Возникают романы, „взрывающие”
его идеологические штампы (Пелевин), пародирующие его риторику и стиль
(Сорокин), снижающие героику недавней истории до „человеческой, слишком
человеческой” повседневности (Улицкая). Роман просвещения фактически
исчезает — и в форме сатирического романа, и в форме романа-обличения в духе
Солженицына. Представление о норме общественного устройства делается в романе крайне
размытым; различные, даже противоречивые, социальные позиции могут
присутствовать в нем на равных».
Наталия Азарова. О длине стихотворной строки, или
можно ли формализовать телесность в стихе. — «Новое литературное обозрение», №
135 (2015, № 5) <http://magazines.russ.ru/nlo>.
«Известно, что при чтении верлибра, как
правило, каждый конец строчки маркируется более значительной паузой, чем при
чтении рифмованных стихов. Таким образом фиксируются
естественные остановки дыхания, поэтому связь с телесностью может быть
акцентирована именно в верлибре».
«Кроме того, если в стихотворении из
коротких строк легче устанавливаются вертикальные связи, то в длинной строке
превалируют горизонтальные. Благодаря движению глаза слева направо усиливается
последовательность, последовательное движение, а вертикальные связи так или
иначе ослабляются, в результате чего возникает ощущение нарратива».
Академия надписей.
Мандельштам и Лившиц.
Беседы о русской словесности с Борисом Парамоновым. Беседу вел Иван Толстой. —
«Радио Свобода», 2015, 22 ноября <http://www.svoboda.org>.
Говорит Борис Парамонов: «Стихи —
не учебник истории или даже литературы. Бродский пишет Парменид
вместо Гераклита, и стихи от этого хуже не становятся. Стихи существуют помимо
общеобязательного смысла. Никогда не ищите в них информации, тем паче —
мировоззрения поэта или его мнений об отдельных предметах и событиях. Поэты не
так и не о том пишут. Если же начинают высказывать мнения, то получается
Евтушенко, променявший свой поэтический дар на любовь либеральной
интеллигенции.
Иван Толстой: А что, Борис
Михайлович, можно ли сказать, стихотворение Бродского „На
независимость Украины” не выражает его мнения?
Борис Парамонов: Можно и должно!
Это не политика, а сплошь литература. Это Бродский перекликается с Пушкиным, с
его „Клеветникам России”. Так же, как в стихах „На смерть Жукова” идет перекличка с Державиным, с его „Снигирем”, написанным на смерть Суворова. Мораль: когда
читаешь стихи, не следует думать об Украине. Бродскому было наплевать на любовь
либеральной интеллигенции».
Алексей Алёхин. Радости верлибра. — «Арион», 2015, № 3 <http://magazines.russ.ru/arion>.
«Тут к месту припомнить сценку в
Эрмитаже, описанную в одном дореволюционном журнальчике, — две дамы из хорошего
общества перед статуей:
— Не дурна, — заметила одна, — но до
чего наивно!
— Да, — машинально прибавила другая, — ужасно смешно без кринолина!
Традиционный стих — более очевидный для
восприятия облик поэзии. Верлибр в определенном смысле ее предельная,
обнаженная форма. Без кринолина».
Марк Амусин. Достоевский — футуролог? — «Нева»,
Санкт-Петербург, 2015, № 11 <http://magazines.russ.ru/neva>.
«В „Дневнике писателя” мы имеем дело по
большей части с „краткосрочными прогнозами”, говоря сегодняшним языком. И,
пользуясь хронологическим преимуществом, можем оценить степень их
достоверности, точности. Что ж, приходится признать: Достоевский угадывал не
всегда».
«Как ни странно, более всего
соответствуют сугубо литературной утопии Версилова литературные же образы и
картины „Мира Полудня” в фантастике братьев Стругацких, навеянной еще их
коммунистическими идеалами».
Кирилл Анкудинов. Подмена или зеркало? Высокая
литература должна просвещать сетевую. — «Литературная
газета», 2015, № 44 — 45, 12 ноября <http://lgz.ru>.
«Сейчас „высокая литература” переживает
кризис, сопоставимый с „кризисом европейской аристократии” XVII — XVIII веков.
Столетиями было заведено, что „аристократы — белая кость” и что они „вам,
крестьянам-горожанам-неблагородиям слова не дадут, а
ну брысь под лавку” (на абсолютистском этапе феодализма сие трансформировалось в „король — помазанник Божий”, что
не изменило местопребывания неблагородий). И вдруг крестьяне-горожане-неблагородия стали жить торговлей. Они не стремились задеть
этим благородий намеренно; однако они вывели благородий за пределы экономики —
в рыночных сделках нет „белой кости” и „помазанников Божьих”. Короли и
аристократы обиделись; и все это породило грандиозный спор философов и
публицистов XVII — XVIII вв. о личности, о ее ценности, о взаимоотношениях
личности с государством, об идеальной модели управления (явились мнения в
диапазоне от Гоббса до Руссо). Точно так же сайты „Стихи.ру” и „Проза.ру” с их
„сотней тысяч писателей и критиков в одном флаконе” автоматически выводят за
пределы литературного процесса главредов, грантодателей, распределителей премий, „живых классиков с
безупречными репутациями”, толкователей текстов, профессиональных интриганов,
прочих насельников горделивой башни „высокой литературы”. Подавляющая часть
высказываний о „сетевой литературе” — жалобы этих насельников (или их
автоматических трансляторов)».
Андрей Архангельский. Остановить время. — «Искусство
кино», 2015, № 8 <http://kinoart.ru>.
«Охранительная стратегия в России, в том
числе и в области культуры, начиная примерно с 2012 года вышла
за рамки обычной государственной логики, приобрела оттенок
иррациональности. Объяснить ее обычными аргументами — „защитой традиционных
ценностей” — уже нельзя: тут что-то большее, тут попытка отменить саму
современность, остановить время».
«Я уже писал о
том, что ошибкой советского и постсоветского художника 1970 — 1990-х годов было
представление о принципиальной аполитичности культуры, о том, что культура
всегда вне политики.) Это заблуждение. Даже аполитичное высказывание, а
также отказ от него все равно являются политикой. Мало того, культура сегодня —
ее важнейший инструмент. Культура фактически и есть политика, не надо этого
стыдиться или бояться, а нужно это признать как данность».
«Если в 1990-е в театр ходили, чтобы
удивляться, то в начале 2000-х театр в России
превратился в терапевтическое средство, место, куда приходят забыться. Для
политиков это идеальная модель существования театра, как и любого другого
искусства, — в качестве регулярного механизма воспроизводства социального
забытья, оцепенения, полусна. Произведения Островского, Чехова и других классиков
— в форме „костюмной терапии”, сеанса гипноза — это и есть в своем роде
современный охранительный канон. Это, однако, противоречит природе творчества и
авторов, и самого театра».
Андрей Аствацатуров. Джером Сэлинджер: улыбка чеширского
кота. — «Октябрь», 2015, № 10 <http://magazines.russ.ru/october>.
«Теперь попробуем немного приблизиться к
его прозе и прочитать один из самых известных рассказов Uncle
Wiggily in Connecticut. Как и в случае с „Рыбкой-бананкой”, знаменитая Р. Райт-Ковалева, переводя название
рассказа на русский язык, и здесь допустила некоторый произвол, озаглавив его „Лапа-растяпа”. Впрочем, на сей раз
основания для подобной вольности более законны. Один из персонажей
рассказа Уолт Гласс называет вывихнутую лодыжку своей
возлюбленной Элоизы Uncle
Wiggily — именем хромого кролика из американской
детской сказки. Прямой перевод — „Дядюшка Виггили”
для русского читателя, не владеющего данным контекстом, выглядел бы по меньшей мере странным. А „Лапа-растяпа”
— в самый раз».
Андрей Битов. Жить в своем историческом времени.
Интервью журналисту Владимиру Нузову. — «Новый
журнал», 2015, № 280 <http://magazines.russ.ru/nj>.
«Набоков сетовал в послесловии к
собственному переводу „Лолиты”: мысль на русский перевести нельзя! Я проверял:
мои мысли по-английски становятся короче и яснее, а когда я попробовал сам
перевести понравившуюся мне английскую мысль (кажется, Локка) на русский, у
меня получилось вдвое длинней и непонятней».
«Но нельзя же спрашивать с 85-летнего
человека, что он пишет сегодня и что напишет завтра. Ты спрашиваешь, что
происходит в литературе? „Гибель хора”, по выражению Бродского, то есть —
читателя».
«В России литература —
это и парламент, и суд». Интервью c литературным критиком Константином Мильчиным.
[Марина Анциперова] — «Теории и практики», 2015, 18
ноября <http://theoryandpractice.ru/posts>.
Говорит Константин Мильчин: «Высокая и большая литература не справилась с
той задачей, которую на нее возлагали, — а во многом у нее был карт-бланш на
общественные изменения. В конце 80-х и начале 90-х писателей действительно
слушали, на лекции собирались огромные аудитории; когда Солженицын ехал по
России, его встречали толпы. Но литература не задалась никакой социальной
инженерией, не изобрела нового человека, не справилась с задачей. А литература
горизонтальная и низкая взяла на себя эту задачу: по мере того как выходили
романы сначала Робски, а потом Минаева, повышалось
благосостояние среднего класса, и все люди читали эти книжки просто потому, что
они описывали, как этот класс устроен. Можно сказать, что низовая литература в
России взяла на себя важную функцию: она описывала мир среднего класса».
Рустем Вахитов. Галактическая империя Азимова в контексте истории ХХ века. —
«Русская Idea», 2015, 20 ноября <http://politconservatism.ru>.
«Певцом империи называют обычно Редьярда Киплинга. Однако Айзек Азимов — автор известного
цикла романов о Галактической Империи и Основании, на мой взгляд, заслуживает
этого эпитета гораздо больше».
«В определенном смысле любая империя
считает себя „Срединным Царством” (как именовала себя Китайская империя),
охватывающим собой весь мир, освоенный цивилизованными людьми, всю „ойкумену”.
В этом плане Галактическая империя Азимова есть доведение до логического
завершения идеи империи вообще. Во „Вселенной Азимова” нет инопланетян».
«Представители советского истмата учили,
что законы истории, открытые Марксом (такие как закон соответствия
производительных сил и производственных отношений) носят характер жестких
детерминант, которые реализуются, независимо от воли отдельных людей, пусть
даже эти люди — гении-политики, более того, эти законы превращают людей в марионеток, исполняющих исторический
закон, хотят они того или нет. Но точно такой же характер жесткой детерминации
носят законы психоистории у Азимова».
Мария Галина. «Фантастика обещает какую-то
надежду, а наш мир уж очень безнадежен». Беседовала Елена Серебрякова. —
«Пиши-Читай», 2015, 15 ноября <http://write-read.ru>.
«В „Новом мире” я веду колонку уже
несколько лет, сначала она называлась „Фантастика/футурология”, но потом я
решила, что нас окружает сплошная фантастика, а футурологии нет вообще, и
последний год колонка называется Hyperfiction.
А это все что угодно, кроме реализма, я, скажем, в одной из колонок писала о мандельштамовских „Стихах о
неизвестном солдате”. А в другой — про новые книги Линор Горалик. Сейчас собираюсь
писать про одно стихотворение одного современного автора, но пускай это для
автора будет сюрпризом».
См. статью Марии Галиной в настоящем номере «Нового мира».
Сергей Гандлевский. Экскурсия в Африку. — «Иностранная литература», 2015, № 10
<http://magazines.russ.ru/inostran>.
«Туризм — легкая пожива для высокомерия,
и высокомерие будет неправо. В культуре мы сплошь и рядом довольствуемся
сведениями из вторых рук — взять хоть тот же перевод, особенно поэтический,
который одновременно дает представление и уводит в сторону».
Федор Гиренок. Обмен или обман. — «Завтра», 2015, № 45, 12 ноября <http://zavtra.ru>.
«<…> экономическая реальность —
это не реальность вещей, и даже не реальность отношений между людьми по поводу
вещей. Экономическая реальность состоит сегодня из набора практически
оправдываемых иллюзий. Современный экономист — не бухгалтер, но алхимик,
который умеет работать с сознанием, вовлекая его в движение капитала».
«Современная экономика галлюцинирует».
Главкнига: чтение, изменившее жизнь. — «НГ Ex libris», 2015, 19 ноября <http://www.ng.ru/ng_exlibris>.
Говорит поэт Дмитрий Румянцев
(Омск): «Недавно, услышав, как отец читает сыну (уже моему) знакомую сказку,
ощутил себя постаревшим мальчуганом, вспомнив, какие бездны открывали когда-то
мне, ребенку, выросшему в любви и семейном раю, „Стойкий оловянный солдатик”
Андерсена или „Путешествие Нильса с дикими гусями” Лагерлеф (своеобразное
„преступление и наказание-избавление”). Вещи, определившие структуру души.
Именно такие — тревожные, печальные сказки. Вещи с „червоточинкой”, „изломом”.
Были они тогда тем же, чем много позже Достоевский, Капоте, Фолкнер или Саша
Соколов».
«Дикое мясо графомании
и идиотии». Александр Гаврилов о том, чем культура отличается от кирпича.
Беседовала Наталья Кочеткова. — «Lenta.ru», 2015, 23 ноября <http://lenta.ru/rubrics/culture>.
Говорит Александр Гаврилов: «В
самом начале нынешней культурной эпохи была идея, что у культуры просто нет
площадок. Крупный сторонник этой идеи — Марат Гельман.
Художники сами нарисуют — мы должны построить галерею. Писатели сами напишут —
мы должны открыть площадку для книжного фестиваля. Культура сама нарастет — мы
просто должны создать нужную инфраструктуру в городе. Но на примере пермского
культурного проекта мы видим, как это происходит: культурная инфраструктура
довольно быстро зарастает диким мясом графомании и идиотии.
И это, к сожалению, естественный процесс».
«…ты должен
стоять и полоть сорняки. Культурного процесса без вот этой ручной ежедневной
селекции не существует. Ты должен объяснить крупным издательствам, что на Non/fiction ты
хочешь видеть в программе книги не Бабкиной и Рубальской,
а Кутзее и Симоны де
Бовуар. Для меня это было новое знание. Я привык существовать в мире, где уже
расцвело 100 цветов, и если мне припрет, то я могу
выбрать те 10, которые мне милы. И вдруг мы оказываемся в ситуации, в которой
мы ответственны за то, чтобы эти 10 вообще выросли».
«Дневник — это такая
жизнь онлайн».
Ахматова, Гор, Аксенов в дневниках Семена Ласкина.
Текст: Татьяна Вольтская. — «Радио Свобода», 2015, 13
ноября <http://www.svoboda.org>.
«Петербургский писатель Александр Ласкин готовит к печати дневники своего отца — прозаика,
драматурга, сценариста Семена Ласкина. Работа над
рукописью, в которой оказалось более 2000 тетрадных листов, только начинается».
Говорит Александр Ласкин:
«Кроме Аксенова, сквозной персонаж этих дневников — Гор, там и разговоры с ним,
и история его болезни, все это написано очень тактично, нежно, с огромной
любовью и пониманием. Гор — человек не самый храбрый, он боялся всего:
советской власти, трудностей, которые могут возникнуть у его детей, но его
ранняя проза и блокадные стихи гениальны. Кроме того, он был настоящий
книгочей, и призывал к этому же отца, так что большую часть этого дневника
занимает такой роман самовоспитания: Гор ему давал Франка, Шестова,
Бердяева — книги, которых ни у кого не было, а у Гора они были, и отец честно,
как школьник, что-то переписывал, пытался по этому поводу размышлять. Гор,
кстати, был в хороших отношениях с Хармсом. Известно, что большая часть стихов
Хармса печатается по тетрадке, в которую Гор записал его стихи, больше
рукописей не сохранилось. И я помню, как в Комарово Гор дал нам почитать
„Елизавету Бам”. Это была напечатанная на машинке
книжка, вытянутая в длину, то есть листы были разрезаны вдоль и сшиты нитками
или скрепками. И там было множество помарок, теперь я понимаю, что это была
рукопись Хармса, потом родственники Гора мне это подтвердили».
Александр Дугин. Отценачальник
изумления. — «The Prime
Russian Magazine»,
2015, 29 октября <http://primerussia.ru>.
«Ясно одно: в 60-е годы ХХ века в
мире что-то произошло. Что-то очень важное, необратимое, непоправимое,
фатальное. Что-то, но что — неизвестно. Никто не заметил. Лишь Юрий Мамлеев. Заметил — и… изумился. Это стало началом и концом
его посланий».
«Мамлеев
жил и продолжал жить, живет и сейчас в Москве 60-х годов. Это и есть
настоящая вечная Россия, один раз за всю историю соприкоснувшаяся с Россией
временной, преходящей, включенной в гносеургические
циклы».
Александр Жолковский. «К роману меня совершенно не тянет». Беседу вел Денис
Ларионов. — «Лехаим», 2015, № 11, ноябрь <http://www.lechaim.ru>.
«Я знаю, что некоторые считают, что мои
литературоведческие работы, особенно демифологизаторские,
в частности ахматоборческие, нацелены исключительно
на скандал, на обретение славы Герострата и так далее. Ничего подобного. Эти
работы совершенно серьезны, просто они не по вкусу (не по зубам?) российскому
культурному истеблишменту».
«Особенно смехотворно в этом смысле
поведение авангардоведов — то, с какой оскорбленной
солидностью они отстаивают честь мундира своих подопечных, в свое время отпетых
охальников и скандалистов. Или взять ахматоведов, которые бдительно оберегают ее священный культ
от любых предположений о ее не укладывающейся в
постные схемы человеческой природе, например о ее бисексуальности».
«Зачем так уж
обнаженно сводить счеты с Евтухом и Андрюшкой?» Как поссорились Василий Аксенов и
Иосиф Бродский. Текст: Виктор Есипов. Подготовила Наталья Кочеткова. — «Lenta.ru»,
2015, 25 октября <http://lenta.ru/rubrics/culture>.
Письма Василия Аксенова Иосифу
Бродскому; полностью переписку можно прочесть в книге «Ловите голубиную
почту…», вышедшей в «Редакции Елены Шубиной».
«29 ноября 1977 г., Ajaccio
<…>
Без дальнейших прелюдий, хотел бы тебе
сказать, что довольно странные получаются дела. До меня и в Москве и здесь
доходят твои пренебрежительные оценки моих писаний. То отшвыривание
подаренной книжки, то какое-то маловразумительное, но враждебное бормотание по
поводу профферовских публикаций. Ты бы все-таки, Ося,
был бы поаккуратнее в своих мегаломанических
капризах…»
Леонид Карасев. Интерпретация — «наше все». —
«Искусство кино», 2015, № 8.
«Литература позднейшая, вплоть до Нового
времени и даже до XIX и начала XX века, содержит в себе так много смыслов,
деталей, понятных современникам и уже непонятных тем, кто жил в другие, более
поздние времена. А нередко именно за такими деталями стоит смысл, на котором
держится если не весь текст, то, во всяком случае, что-то важное в нем. Хороший
пример: Александр Минкин обратил внимание на два момента в чеховском „Вишневом
саде” — на размер имения Раневских и на сумму, заплаченную Лопахиным сверх
стоимости имения. <…> Оказалось, что имение было гигантским — более тысячи гектаров. То есть все, что видел глаз до
горизонта, было миром Раневских, их жизнью, и потому они так упорно
отказывались от предложений Лопахина разделить весь этот мир на множество
дачных участков».
«Советские зрители и режиссеры просто не
знали, не задумывались о том, что значит переплатить на аукционе девяносто
тысяч рублей».
Генрих Киршбаум. Некролог аллегории. О танапоэтике
севера в лирике Николая Заболоцкого. — «Новое литературное обозрение», 2015, №
4 (134) <http://magazines.russ.ru/nlo>.
«11 февраля 1936 года „Известия”
опубликовали стихотворение Заболоцкого „Север”. Друг поэта, младоформалист
и хлебниковед Николай Степанов, пытаясь уговорить
Заболоцкого вставить в речь на пленуме Правления Союза писателей пару покаянных
фраз, напоминает Заболоцкому и о стихотворении „Север”: „Ты очень хорошо
написал о Кирове, о Севере. Нужно закрепить успех — бросить им еще кость. А
когда успокоятся, будешь писать свое. Рисковать нельзя. Да ведь и новые стихи
твои прекрасны. Может, и в них — твой путь?” В реплике Степанова „Север”
толкуется и как „конъюнктурное”, стратегическое стихотворение, и как опыт
поиска новой эстетики. О том, что „Север”
являлся в сознании Заболоцкого текстом „интеграционным”, откликающимся на
актуальные темы официальных дискурсов, косвенно говорят детали дела
Заболоцкого».
Борис Колымагин. Китайские мотивы в поэзии андеграунда. — «Новое литературное
обозрение», № 135 (2015, № 5).
«Интерес авторов неподцензурной
поэзии к Китаю бесспорен. Определенные знания не только западной, но и
восточной культуры являлись нормативными для многих участников литературного
процесса 1960 — 1980-х годов. Другое дело, что далеко не всегда эти знания
претворялись в поэзию. Но иногда они действительно материализовались».
«Очевидно восточное влияние и на
творчество лианозовца Всеволода Некрасова (1934 —
2009), о котором мы уже упоминали. Интересны не только записи его стихов в два,
три, четыре столбика. Поэт часто помещает несколько слов или даже
одно-единственное слово в белизну листа, в молчание, в пустоту. Это достигается
с помощью многочисленных пробелов, размещением слова в начале или в конце
строчки, двойными сносками, которые создают неожиданные паузы и дополнительные
смыслы».
Майя Кучерская. Филологи Олег Лекманов
и Михаил Свердлов написали биографию поэта Николая Олейникова.
Жизнь автора стихов о карасе и таракане срифмовалась
с его эпохой. — «Ведомости», 2015, 3 ноября; на сайте газеты — 2 ноября <http://www.vedomosti.ru/rubrics/lifestyle/culture>.
«В отличие от многих современников,
Гайдара или Бабеля, Олейников не использовал свой военный красноармейский опыт
в прозе, а когда встречал безвкусное, натуралистическое описание жестокостей
войны, повторял одно: „Кишочки”. Обладая природным
умом, Олейников тем не менее не был склонен к
рефлексии, к осмыслению того, что с ним происходит, — по выражению Александра
Введенского, он был „подобен женщине”, „женщина ближе к тайнам мира, она несет их,
но сама не сознает”. Так Олейников нес тайны своего времени, поэзия и путь его
оказались точным слепком с эпохи (жуткой), обнажив ее „кишочки”».
О книге: Н. Олейников, «Число
неизреченного» (М., «ОГИ», 2015).
Игорь Лёвшин. «Однажды летним хохотливым днем»: памяти Юрия Мамлеева. — «Гефтер», 2015, 23
ноября <http://gefter.ru>.
«Как-то я слышал: „В молодости я тоже
увлекался авангардом: читал Мамлеева”. Пикантный
отзыв о твердокаменном традиционалисте… Он ничего не собирался рушить и
кромсать, строя на обломках новое. Юрий Мамлеев весь,
можно сказать, внутри русской классики, но своим особым образом — примерно как
в православии при его оккультизме и любви к веданте. В каждом втором некрологе
говорится, что он не только наследник Достоевского, но и сам герой его».
Анатолий Найман. О жизни слова в изоляции. Поэзия — что она? Чья? Кому? — «Новая газета»,
2015, № 124, 11 ноября <http://www.novayagazeta.ru>.
«Поэзия — единственное
из искусств, ограниченное неодолимыми рамками национального языка, по каковой
причине не может быть переведено. Иностранец, как бы глубоко, полно и
проницательно ни постиг он чужой язык, встанет в тупик перед выбором именно
этого, а не почти такого же слова, поставленного на именно это относительно
соседнего место, по виду неотличимого. Почему „белеет парус одинокий”, а не
„белеет одинокий парус”? Не из-за редких же рифм к „парусу”: Блок органично
рифмовал его со “стеклярусом”, у Бунина получалось и с “гарусом”».
Игорь Немировский. О счастье в личной жизни (карамзинский
подтекст стихотворения «Из Пиндемонти»).
— «Новое литературное обозрение», № 135 (2015, № 5).
«Эти строки имеют в своем подтексте
заключительную фразу из „Посвящения императору Александру” Карамзина — „история
народа принадлежит Царю” — и острейшую дискуссию, вызванную этой фразой. Их
связь с высказыванием Карамзина основывается отнюдь не на простом упоминании
двух его ключевых „действующих лиц”, царя и народа, а на целом комплексе „карамзинских следов” в этом стихотворении, равно как и в
других произведениях Пушкина данного периода. Фраза
„история принадлежит Царю”, осмысляемая Пушкиным на протяжении всей его жизни и
трансформированная в стихотворении „Из Пиндемонти” в строки „зависеть от Царя, зависеть от Народа
/ Не все ли нам равно”, стала своебразным фокусом
пушкинского карамзинизма. Об этом — наша статья».
Павел Нерлер. «Путешествие в Армению» и путешествие в Армению Осипа Мандельштама:
попытка реконструкции. — «Знамя», 2015, № 11 <http://magazines.russ.ru/znamia>.
«Прежде всего
это стихотворный цикл „Армения” плюс несколько сопутствующих и развивающих
стихотворений — общим числом около двух десятков. Стихи в основном были
написаны по свежим следам — в октябре — ноябре 1930 года в Тбилиси, по пути в
Москву, но несколько („Фаэтонщик” и др.) — уже в
Москве, спустя полгода, в 1931 году. Во-вторых, проза: „Путешествие в Армению”
и соответствующие записные книжки. Над прозой Мандельштам работал в 1931—1932
годах. Поразительно, но и цикл „Армения”, и „Путешествие в Армению” были
напечатаны довольно скоро после того, как были написаны: стихи — в мартовской
книжке „Нового мира” за 1931 год, а проза — в майском номере „Звезды” за 1933
год. Но понять „Путешествие в Армению” как произведение и понять путешествие в
Армению как биографическое событие — не одно и то же. Попробуем реконструировать
само путешествие, привлекая для этого самые разнообразные источники, детали и
намеки, рассыпанные как в мандельштамовских стихах и
прозе, так и в историческом контексте — в „шуме времени”, шуме того времени».
Виктория Никифорова. Полковник пишет. Сто лет назад
родился Константин Симонов. — «Свободная пресса», 2015, 28 ноября <http://svpressa.ru>.
«Симонов сумел написать несколько
настолько хороших вещей, что они словно вернули поэзию в древнюю доавторскую эпоху. Я вполне могу представить будущее, в
котором Симонов забыт и вычеркнут из истории, а „Жди
меня” продолжает жить. Как живет фольклор. Как живет „Отче наш”. Как мы поем
„Баю-баюшки-баю”, не удосуживаясь поинтересоваться, а кто же это сочинил
страшную историю про серого волчка».
Сергей Носов. Сновидчество
в русской культуре. — «Нева», Санкт-Петербург, 2015, № 11.
«В основе идеи и
самой темы данного эссе достаточное (но не произвольное!) уподобление —
определенного состояния русской культуры прошлого, определенных ее реалий,
определенных веяний в ее недрах, так называемому „сновидчеству”
наяву, когда похожие на сновидения миражи и грезы начинают властвовать в
культуре над ощущением неуничтожимой, объективной и материальной яви жизни. Тогда, в этом „сновидческом Зазеркалье”, кажущееся, грезящееся, спонтанно
рисуемое воображением и столь же спонтанно рождаемое нежданной интуицией
оказывается не только первостепенно значимым, но порой и единственно истинным».
«Но все-таки культура, в которой
разрастаются „сновидческие” элементы, „сновидческие” грезы и мечтания, как бы неконтактна,
погружена в свой собственный мир. Такая культура почти неизбежно связана с
самоизоляцией, когда собственное „я” заменяет человеку
или народу весь окружающий универсум, весь внешний мир. И нетрудно заметить,
что многие крупные явления в русской культуре ХIХ века
с подобной самоизоляцией, с представлением о том, что Россия — это и есть весь
нужный мне или нам мир, любимый, ценимый и подлинный, были неразрывно связаны».
О границах современной
литературы. На
вопросы отвечают Дмитрий Бавильский, Сергей
Кибальник, Юрий Коньков, Валерия Пустовая, Сергей
Соловьев, Ольга Балла-Гертман, Светлана Красовская.
Идея опроса принадлежит Ольге Балла-Гертман, опрос
провел Сергей Оробий. — «Лиterraтура», 2015, № 63, 2 ноября <http://literratura.org>.
Говорит Дмитрий Бавильский:
«<…> текущая русская литература не обладает навыками работы с
современностью и находится в системном кризисе примерно так же, как вся
остальная Россия. Собственно, это, кстати, и показывает, что отечественная словесность
весьма молода и не сильно разработана в вопросах, касающихся описания не
социальных процессов, но бытия отдельного человека. Вот куда, собственно, и
нужно расти и что работать, чтобы быть свежим и актуальным. Обычно прозе
помогает развиваться поэзия, но сегодня с поэзией так все плохо, что на ее фоне
даже современная проза выглядит чем-то более сильным, серьезным. Для того чтобы
взять книгу автора, работающего сегодня, почти всегда приходится преодолеть
импульс предвзятости и недоверия, включив режим максимального снисхождения, а
это мне кажется методологически неправильным. Литература отстает от поисковой
музыки, превратившей себя в идеальную антропологическую лабораторию или,
например, от визуальных искусств, лучше других справляющихся с функциями критического
осмысления нынешней действительности. Наша проза все еще не оклемалась от
„диктата рынка”, в который нормальному, уважающему себя автору вписаться
практически невозможно».
Cергей Оробий. Эпилоги, или Как
автору закончить книгу, если он говорит о самом важном. — «Лиterraтура», 2015, № 63, 2 ноября <http://literratura.org>.
«На примере романов „Взятие Измаила”
(1999) Михаила Шишкина, „Свечка” (2015) Валерия Залотухи
и „Обитель” (2014) Захара Прилепина мы проанализируем
особый статус эпилога, механизмы его построения и его сверхзадачу. Сразу
оговоримся, что речь пойдет о весьма узких литературоведческих вопросах».
Вадим Перельмутер. Записки без комментариев (II). — «Арион»,
2015, № 3.
Продолжение. Начало см.: «Арион», 2015, № 2.
«Бунин яростно возмущался кощунственным
созвучием у Блока в „Двенадцати”: „пес — Христос”.
Совершенно позабыв, что всего-то полутора годами ранее именно он, Бунин, — до
Блока — ввел эту рифму в русскую поэзию:
Помилуй Бог, спаси Христос,
Сорвался пес, взбесился пес!»
Поэт-камертон. На вопросы отвечают Мариэтта Чудакова, Виктор Куллэ, Евгений Ермолин, Наталия Черных, Валерий Шубинский, Алексей Пурин. — «Лиterraтура», 2015, № 65, 3 декабря <http://literratura.org>.
Говорит Валерий Шубинский:
«Стоя в центре строительства культуры XX века — ведь надо же понимать, чем
он [Блок] был для современников! — он спасал для будущего не Тютчева, не Фета,
не Некрасова (их и без него не забыли бы), а романс с цыганами, любовные драмы
белошвеек. Конечно, сквозь это мерцал для него Владимир Соловьев, мистика,
София — но постепенно вся „высокая”, космическая надстройка его лирики без
остатка превратилась в холодный ветер, оживляющий банальность. Почти весь
лучший, гениальнейший Блок — на грани китча. Так — потрясающе: „Над
бездонным провалом в вечность, задыхаясь, летит рысак”, — но еще шаг — и будет
нечто невообразимо пошлое. А роза в бокале чего стоит! А „вспомнил я тебя пред
аналоем”… Бродский негодовал: как можно так писать — „красивая и молодая”?
Думаю, у Аронзона, автора стихотворения „Красавица,
богиня, ангел мой….”, это не вызвало бы негодования, но и у Бродского эта
форсированная банальность на самом-то деле звучала в ушах, и он на нее ответил
„любовником старым и красивым”, травестировав пол и
возраст».
Говорит Алексей Пурин: «Более того
— и могилы-то как бы нет, то есть их две (итальянским фашистам и нацистам немецким не снилось!): в 1944-м начальники
умывальников решили поэта перезахоронить (что это он, дескать, не по литфонду
лежит?!) со Смоленского кладбища на Литераторские мостки Волковского,
но автомобиль выделили легковой, а потому исполнители ограничились перевозкой
черепа (так вспоминал первый исследователь русского символизма В. Е. Максимов,
участник акции; в каком объеме были перезахоронены туда же останки Лидии
Дмитриевны Менделеевой-Блок и матери поэта, история
стыдливо умалчивает)».
«Пушкин без капризов».
Опрос «Журнала ЖЖ» в
день рождения Пригова. — «Журнал ЖЖ», 2015, 5 ноября
<http://www.livejournal.com/magazine/1141826.html>.
Говорит Дмитрий Кузьмин: «Многие
по инерции считают, памятуя о шумной известности немногих приговских
сочинений на исходе советской эпохи, что на картонность
он проверял преимущественно фигуру советского, символом которого стал
пресловутый Милицанер. Но на самом деле в фокус приговского интеллигентного и беспощадного внимания
попадали любые проявления власти и авторитета в самом широком смысле — так что
плоский, картонный, выморочный характер образов возвышенного художника-творца,
кропотливого ученого-аналитика, безответного „маленького человека” (многочисленные
приговские уборщицы) занимал его в той же степени. В
этом смысле, вероятно, Пригов ровно тот автор,
которого особенно остро не хватает сегодня в российском публичном поле: некому
с неотменимой убедительностью перебрать всю шелупонь, устраивающую тут высокодуховную геополитическую
буффонаду, и диагностировать, как некогда Алиса: „Вы ведь всего-навсего колода
карт!”».
Русские белые
эмигранты — кто они?
Подготовил Артем Левченко. — «Православие и мир», 2015, 14 ноября <http://www.pravmir.ru>.
Говорит Кирилл Александров,
кандидат исторических наук, сотрудник Мемориально-просветительского и
историко-культурного центра «Белое Дело» (Санкт-Петербург): «Крымский
Исход 1920 года, конечно, отличался от Нарвского, Одесского, Новороссийского,
Дальневосточного и других исходов. И здесь дело не только в
многочисленности — исход русских людей в Маньчжурию тоже был многочисленным. За короткий период пребывания у власти в Крыму и на Юге России в
1920 году генерал-лейтенанту барону Петру Николаевичу Врангелю и его ближайшему
соратнику, Александру Васильевичу Кривошеину, чье имя гораздо меньше известно
нашим современникам, в значительной степени удалось создать модель российской
государственности и наглядно показать и современникам, и потомкам — на каких
основах и принципах белые собирались созидать и восстанавливать Россию.
Крымский Исход — это конец несостоявшегося русского Тайваня».
Игорь Савельев. Фрегат «Контрреволюция». — «Октябрь»,
2015, № 10.
«Дело в том, что „Щегол” пугающе похож
вообще на все сразу — на то, на чем вырос читатель, причем это зависит скорее
от каких-то типологических свойств классики, чем от ее
национальной принадлежности — ну сильно ли различаются здания Казакова в
Петербурге и Бальтара в Париже?.. Это дело вкуса, кто
и что больше любил в детстве: кто-то Диккенса, кто-то „Отверженных”,
а кто-то — „Без семьи”. Я вот, например, любил Марка Твена, поэтому для меня „Щегол”
по большей части был погружением в атмосферу его романов: все эти оборванцы-прогульщики рядом с „приличными детьми” на пустых
и пыльных улицах Санкт-Петербурга, простите, Лас-Вегаса, где никто никому не
нужен… Хотя бы так — Борис как полный оборванец
(типа Гека), Тео как оборванец „наполовину” (типа Тома), у которого есть
какой-никакой, но дом. Или так: обретение Тео, главным героем
„Щегла”, Барбуров с их богатым и хлебосольным домом —
это недолгое обретение Геком семьи Грэнджерфордов, а
то, что Энди деловито рассказывает про яхты и про то, как они будут ходить под
парусами вместе — это то, что Бак рассказывает Геку про кровную месть, а
иллюзия обретения брата и его потеря — это судьба Энди (да, в общем, и
всех Барбуров)… Да в общем
и неважно, потому что все это как погружение в свои едва ли не сны, за которыми
читатель перестает следить; именно сны, сладостное забытье перед пробуждением,
а сны у каждого свои. То, что Донна Тартт смогла
уловить универсальное в этих снах, синтезировать нечто общее — большая
писательская удача».
См. также: Юлий Дубов, «„Щегол”.
Записки реконструктора» — «Новый мир», 2015, № 4.
Владимир Салимон — Дмитрий
Тонконогов. С пером
за ухом. — «Арион», 2015, № 3.
«Д. Т. А как нынче живет поэт
Владимир Салимон?
В. С. Обыкновенно живет. У меня есть
пенсия. Есть квартира как данность, потому что мы с женой москвичи. Если б я
был в чудовищном положении приезжего, то был бы вынужден вернуться в пункт А. Потому что я в Москве ничего бы не заработал. Я, как Барон из „На
дне”, всю жизнь только переодевался. С уморительной поспешностью. У меня куча
штанов и рубашек, которые мне совершенно непонятно зачем. В них хожу только на
даче по огороду. А зимой зачем мне всякие пасхальные
штаны? Барон, переживший собственное баронство. Я обыкновенный сочинитель, как
на картине дорогого сердцу моему Федотова. В домашнем халате, с пером за ухом».
Синтаксические нули в
поэтическом тексте.
Лингвист Надежда Онипенко об эгоцентрической технике
в поэзии и синтаксических приемах, позволяющих читателям понимать
стихотворения. — «ПостНаука», 2015, 9 ноября <http://postnauka.ru>.
Говорит Надежда Онипенко:
«Поэзия — это тексты первого лица. Есть в грамматике эгоцентрическая техника.
Она условно может быть сформулирована таким образом, ее закон: „Чем ближе к
‘я‘, тем больше нулей”. Но этот же закон требует от читателей очень большого
напряжения. Это значит, что мы с вами точно должны восстановить те самые нули и
понять то назначение, которое за ними спрятано».
«Поэтому для нас с вами эти незамещенные
позиции, с одной стороны, это трудно, потому что их надо все время заполнять,
надо понимать, чем ты это заполнишь. Но с другой стороны, это техника,
посредством которой поэт [Бродский] соединяет свое „я” с
„я”, допустим, Данте или с „ты” Данте — это с одной
стороны. С другой стороны, читатель каким-то образом соотносится с этими „я”,
эта позиция позволит и нам с вами туда попасть. Потому что если Лермонтов говорит:
„И скучно, и грустно, и некому руку подать в минуту душевной невзгоды…”, то это
кому скучно и грустно? С одной стороны, Лермонтову, с другой стороны, и любому
другому „я”, который чувствует так же, как Лермонтов».
Артем Скворцов. Без поколения. — «Арион», 2015, № 3.
«Итак, шестеро
поэтов-восьмидесятников. Пусть читатель сам судит, складываются ли их
голоса в стройный хор и имеет ли смысл говорить о
формировании „поэтики XXI”. Отметим лишь следующее. При всем отличии друг от
друга, каждый из группы обладает собственным мелосом и опирается на
литературную традицию. Какую именно — особый вопрос,
ибо традиции и их глубина разнятся, но они есть. Чухонцев и Гандлевский у [Григория] Медведева, лианозовцы
и Чемоданов у [Владимира] Кочнева, петербургская школа у [Алексея] Порвина, Серебряный век у [Марии] Марковой, Кузмин,
Заболоцкий и Бродский у [Алексея] Кудрякова, западный и русский авангард и
наиболее радикальный модерн у [Дениса] Безносова…»
Роман Тименчик. О чести, простите, мундира. — «Новое литературное обозрение»,
№ 135 (2015, № 5).
«Проблема
„тексты Ахматовой в частных собраниях” в последнее время навязала себя историку
культуры в связи с наплывом подделок разной степени рискованности (иные
смельчаки даже не утруждаются заглянуть в „Летопись жизни и творчества
Ахматовой” В. А. Черных перед тем, как обозначить место дарения в фальшинскрипте) и появлением атрибуций разной степени
беззаботности (некоторых приписанных великому все-таки поэту текстов стыдилась
бы не только она сама, но и вкладчики любительских интернет-сайтов).
Поэтому скажу два слова о проблеме».
Только детские книги
читать. Заочный
«круглый стол». — «Дружба народов», 2015, № 11 <http://magazines.russ.ru/druzhba>.
В заочном «круглом столе» принимают
участие: Александр Архангельский, Владимир Березин, Виктор Голышев, Елена
Долгопят, Денис Драгунский, Михаил Земсков, Анна Козлова, Валентин Курбатов,
Вадим Муратханов, Дмитрий Новиков, Сергей Носов,
Владислав Отрошенко, Павел Санаев, Юрий Серебрянский,
Александр Снегирев, Алексей Торк, Александр Хургин, Глеб Шульпяков, Александр
Эбаноидзе, Санджар Янышев,
Гузель Яхина.
Говорит Владимир Березин: «Не в
целях оригинальности, но в интересах неопределенной истины скажу, что главной в
моем детстве была Большая Советская энциклопедия, а вернее — ее второе издание.
(Сперва главным редактором был знаменитый Сергей
Вавилов, а потом радиофизик Борис Введенский.) И выпускало ее одноименное
Государственное научное издательство „Большая советская энциклопедия”. Именно
это чтение и сформировало меня».
«Что до детей, то мой сын вошел как-то
ко мне и, обведя взглядом книжные полки, сказал:
— Знаешь папа, я не буду читать твои
книги. В них нет счастья.
Слово он свое сдержал».
Три письма Александра
Пятигорского об истории. Подготовка текста и примечания Кирилла Кобрина.
— «Неприкосновенный запас», 2015, № 5 (103) <http://magazines.russ.ru/nz>.
«Поводом для первого письма Пятигорского
послужило мое послание, где выражалось восхищение его (доступными в то время в
России) текстами. <…> Еще один любопытный потаенный сюжет в этом
кратком эпистолярии — технологический. Перед нами
эпоха до широкого распространения электронной почты; впрочем, Александр
Моисеевич так и не перешел на компьютер. Письма, которые „Неприкосновенный
запас” сейчас публикует, я набрал с рукописных листочков» (Кирилл Кобрин).
Из первого письма: «28.01.1994
<…> Все мои соображения — романические по преимуществу, то есть
принадлежат не мне, а герою какого-то романа, который „оказывается” мною
(но не наоборот, заметьте!). Ошибка Т. Манна (которого вообще не очень люблю) в
том, что Ницше у него — человеческий прототип для его романа „Доктор Фаустус”, в то время как тот давно уже стал (да и всегда
был) типичным героем своего собственного романа (20-го в.,
конечно). Ведь из старшего поколения уже Пруст точно знал, что его герои — уже
фигурировали в прежнем, хотя и ненаписанном романе его памяти. „Великая тройка”
(Пруст, Кафка и Джойс) произвела Роман Сознания, с’имитировать
который оказывается почти невозможным. Этот Роман практически заменяет философию,
заниматься которой в настоящем ее виде (точнее, в той прошлой ее форме,
которая осталась до настоящего времени) — решительно невозможно».
Олег Федотов. Снегопад в Рождество. Религиозные
аллюзии в стихотворении И. Бродского
«Снег идет, оставляя весь мир в меньшинстве…» — «Новое литературное обозрение»,
№ 135 (2015, № 5).
«В стилистическом отношении Бродского
можно поставить в один ряд с такими дерзкими новаторами, как Г. Державин и В.
Маяковский. Излюбленным его приемом было контрастное сочетание высокой
патетической лексики с подчеркнуто низкими, грубыми просторечиями, порой даже и
вульгаризмами. С одной стороны: „весь мир”, „в естестве”, „в
оном”, „открытья”, „не требуют мзды”, „сколько света”, „звезды”, „царей”, „Назорей”, „с дарами”, „в колыбелях”; с другой: „в
меньшинстве”, „в любом естестве”, „по небрежности оттиска”, „по всему
околотку”, „набилось в осколок”, „как беженцев в лодку”, „отщепенец, стервец,
вне закона”, „за душой, как ни шарь, ни черта! ”, „пар клубами”, „профиль дракона”,
„самозванных”. Столь широкая амплитуда
колебаний от высокого к низкому продиктована
демонстративно противоречевой двойственностью не
только поэтического хронотопа, но и образа
лирического героя, далеко не идеального христианина».
«Холмс с его
беспощадным логическим умом был бы сегодня веганом». Историк и литератор Кирилл Кобрин написал книгу «Шерлок Холмс и рождение
современности» о мире сыщика и его наследии. Петр Силаев поговорил с Кобриным о диете, сексуальной жизни и политических
убеждениях Холмса и его напарника. — «Афиша-Воздух», 2015, 27 ноября <http://vozduh.afisha.ru>.
Говорит Кирилл Кобрин:
«К тому же — в этом [советско-телевизионном] варианте — викторианский мир, даже
преступный, совсем не страшен. В то время как в рассказах и повестях Конан Дойла нарисован чудовищно жестокий, холодный,
страшный мир. Если люди жили 130 лет назад, это не значит, что они меньше
страдали».
См. также: Алексей Алексеев, «Монетизация
дедукции. Сколько зарабатывали и тратили Шерлок Холмс и доктор Ватсон» —
«Деньги», 2015, № 46, 23 ноября <http://www.kommersant.ru/money>.
Роберт Чандлер. «Рассказы Шаламова — кажущаяся документальная простота
Хемингуэя и почти математический формализм Борхеса». Английский поэт и
переводчик о Шаламове, Платонове, Гроссмане. Беседу
вел главный редактор сайта Shalamov.ru Сергей Соловьев. Подготовка
стенограммы — Елена Бучкина. — «Гефтер»,
2015, 2 декабря <http://gefter.ru>.
«<…> Платонов больше всего
известен как автор „Котлована” и „Чевенгура”, поэтому
многие смотрят на него как на особенно мрачного писателя, считают, что его
просто невозможно читать — настолько у него все безвыходно и печально. То, что
он в конце 30-х, в 40-е годы писал очень нежные, радостные, мудрые, тонкие
вещи, — все забывают об этом. Так что Платонов был и трагичным — и оптимистом,
и серьезным — и очень смешным. Но все время обращают внимание только на
трагичность и серьезность. С другим писателем — с Надеждой Тэффи — получилось
абсолютно наоборот. На мой взгляд, она тоже великий писатель. Но ее все считают
легким юмористом, потому что больше всего в России известны ее ранние вещи из „Сатирикона”, а то, что она писала к концу жизни, люди
читают мало. Ее рассказ „И времени не стало” — мысли
умирающей женщины — это очень глубокая трагическая проза. Конечно, этот рассказ
остроумный, но он далеко не смешной. Если вернуться к Шаламову, то читателю
как-то трудно представить, что автор суровых, трезвых „Колымских рассказов”
может в то же время писать и радостные, восторженные стихи. В его стихах очень
много радости. Это как-то трудно совместить. Так что нам легче просто думать,
что это какой-то „ненастоящий” Шаламов».
Что-то что важнее
жизни. Тимур Кибиров о фанатизме, мировой политике и культе молодости.
Беседу вела Ольга Тимофеева. — «Русский репортер», 2015, № 25, 26 ноября <http://expert.ru/russian_reporter>.
Говорит Тимур Кибиров:
«Более-менее серьезные мои претензии к современному миру в том, что главным
стала вот эта молодость, даже ранняя молодость считается самым важным возрастом
человека. Как у Льюиса написано, в „Нарнии”, она „всю
жизнь стремилась быстрей достичь, а потом остаться в самом бездарном возрасте”!
По моим воспоминаниям, 17-18-19 лет — самый страшный возраст. Ни за какие
коврижки я бы не хотел вернуться. А вот это ношение с молодежью — не с детьми,
не со стариками, не дай Бог — а именно с молодежью! Какая такая „молодежная
культура”? У Пушкина и Дельвига была молодежная
культура? Они хотели быстрей войти во взрослую культуру и соперничать с Жуковским
и Батюшковым!»
«Что у нас за
последнее время было самого скандального?» Советские детские книги о любви, болезни и смерти.
Беседовала Наталья Кочеткова. — «Lenta.ru», 2015, 17 октября <http://lenta.ru/rubrics/culture>.
Говорит издатель Илья Бернштейн:
«Например, меня, правда, уже во взрослом возрасте, потрясла книжка воронежского
писателя Евгения Дубровина „В ожидании козы”. Он был
потом главным редактором журнала „Крокодил”. Книга вышла в
Центрально-Черноземном издательстве. Невероятная по
своим литературным достоинствам. Сейчас она переиздана издательством „Речь” с
оригинальными иллюстрациями. Книга довольно страшная. Она о первых послевоенных
годах, смертельно голодных в тех краях. О том, как отец вернулся с войны домой
и нашел выросших сыновей совершенно чужими. Им трудно понять друг друга и
поладить. О том, как родители уходят на поиски еды. Буквально страшно переворачивать
каждую страницу, настолько все нервно, жестко. Родители пошли за козой, но по
дороге сгинули. Книга правда страшная, я не решился ее
переиздавать. Но едва ли не лучшая из мною читанного».
Валерий Шубинский. Письмо Владимиру Бондаренко по поводу его биографии
Бродского. — «День литературы», 2015; на сайте газеты — 20 октября <http://denlit.ru/index.php>.
Первая публикация — «Письмо к критику В.
Г. Бондаренко по поводу его биографии И. А. Бродского» (сетевое издание «Новая
Камера хранения» от 17 октября 2015 года <http://www.newkamera.de>).
Среди прочего: «Из всей будущей „русской
партии” только с одним человеком Бродский был дружески близок — в юности: с
Глебом Горбовским. Удивительно, но как раз Вы в Вашей книге его почти не
упоминаете. Не говорите и о той эволюции, которую испытал в 1960-е годы друг и
ученик Горбовского Николай Рубцов во многом под прямым влиянием Бродского. Это
ведь был тот самый путь: от личного, бытового, „поколенческого”
опыта — к „большой культуре”. Другое дело, что Рубцов был человеком талантливым
и искренним в своем стремлении к „высокому”, но малообразованным, а те
образованные люди, которые оказались с ним рядом в Москве и имели на него
влияние (я прежде всего о Вадиме Кожинове)
направляли его развитие в иную сторону. Ибо что такое, условно говоря, кожиновская школа в поэзии? Еще одна советская попытка
ложного наследования упрощенному, схематизированному XIX веку, только с иным
идеологическим обоснованием и расширенной базой псевдонаследования
(включая Тютчева и Фета). Вы вспоминаете о том, как в конце 60-х Бродский
разбирал Ваши „авангардные” стихи с неожиданно для Вас тогдашнего консервативной позиции. Но ведь это был —
и Вы прекрасно это понимаете — совсем иной консерватизм».
Алек Д. Эпштейн. Мозаика нерелигиозного
свободомыслия: атеизм, агностицизм и другие интеллектуальные доктрины. —
«Неприкосновенный запас», 2015, № 4 (102).
«С точки зрения игностика,
выражение „Бог существует” не имеет смысла, потому что понятие „существовать”,
применяемое к любому мыслимому объекту, подразумевает возможность обнаружения и
идентификации этого объекта. Другими словами, о каком-либо объекте можно лишь
тогда сказать, что он существует, когда он проявляет себя посредством такого
взаимодействия с окружающим миром, в результате которого возможно регулярно
распознавать этот объект непосредственно органами чувств или опосредованно с
помощью приборов».
«Игностицизм
не следует путать с апатеизмом — позицией
безразличия по отношению к вопросу о существовании Бога».
Михаил Эпштейн. Танец «черных лебедей». О тайнах
творчества. — «Звезда», Санкт-Петербург, 2015, № 11 <http://magazines.russ.ru/zvezda>.
«Xотя
нам и не дано предугадать некое экстраординарное событие, мы можем сами его
осуществить — как творческий акт. Нельзя предвидеть подлинно нового, но
можно его произвести».
«Далее мы постараемся очертить проблемы
дисциплины, которую можно назвать „креаторикой”. Как
наука о творчестве, о создании нового, она отличается от эвристики, которая
исследует закономерности научных открытий и решения технических задач. Креаторика — наука гуманитарная, которая имеет приложение к
таким областям творчества, как литература и искусство, философия, культурология,
религиозная и общественно-политическая мысль, язык. Особенно интересно
исследовать законы создания нового применительно к элементарным единицам языка,
поскольку на них легче моделируются более сложные творческие процессы».
«Плодотворная ошибка отличается от случайной тем, что вводит в действие новую закономерность».