Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 2, 2016
Валерий Хазин. Прямой эфир.
Роман-болеро. Нижний Новгород, «Бегемот», 2015, 286 стр.
Оглавление романа, на западный манер помещенное в начале книги, предупреждает
о кольцевом маршруте: Бариста умер, да здравствует Бариста! Девять глав романа — девять кругов, девять
последовательных приближений к недостижимому. Мелодия
кружится и возвращается основными темами и отдельными голосами. Ведь каждую
историю можно прочесть девятью способами, но лишь подлинное слово звучит на все
пространства и времена. Прочие же — только «шелест буквенный и бормотание
бисера» [1] .
Роман открывается фразой
«Собственно, здесь можно было бы поставить точку». Однако круговая история не
может закончиться, она только начинается — неудавшимся покушением на героя, его
прощанием со старой жизнью и, как по волшебству, обретением новой. Кажется, все
в детстве мечтали о воображаемом друге или о подлинных родителях королевской
крови. Во взрослом возрасте можно помечтать о покровителе, который появится,
когда все станет совсем плохо, и одним движением заберет вас из тоски
повседневности к невыразимо прекрасному. Что у нас
самое прекрасное — море? Отлично, перенесет на берег моря. Герою повезло —
неизвестный спас его от гибели, и не только его, но и всех его случайных
коллег. Уже через пять часов (под чужим именем в поддельном паспорте) герой в самом деле улетел на Адриатику.
Герой не банкир, не
бизнесмен, не шпион. Герой — писатель. Здесь автор, возможно, опережает
события. Пока на российских писателей охоту не объявляли. Это в Японии убили Хитоси Игараси. Это во Франции
угрожали Роберту Редекеру. Это в Америке Рашад Халифа погиб от руки фанатиков. У нас писателей не
убивают. Хотя… если появится роман «Мария и Мириам»…
кто знает. Список угроз и покушений внушает уважение к герою, сумевшему так
раззадорить неведомых блюстителей святынь: и издательство поменяло имя, и
переводчик уехал в другой город, и «Русский центр», собиравшийся издавать роман
двуязычно, «притушил огни просвещения, верные сотрудники его рассеялись по
стране и за границами ее».
Кроме названия и того
факта, что роман стал бестселлером, читателю мало что сообщается. Естественно
было бы предположить, что речь идет об интерпретации библейского текста: «Мириам» здесь может означать одну из трех новозаветных
Марий: матерь Иисуса, Марию Магдалину и Марию, сестру Марты и Лазаря, но речь
может идти и о ветхозаветной Мириам, пророчице,
сестре Моисея, того, кто вывел еврейский народ из плена египетского.
Кого же так разозлил автор? Точнее, кто в России
оказался способен убить за слово напечатанное? Половина записок с угрозами
подписана «Стражи Велеса и Луна Лель», другая половина — «Иншаллах».
Я голосую за вторых — они в самом деле верят в свои
святыни. Хотя в мусульманской транскрипции имя Мария записывается как Марйам — мать Исы ибн Марйам.
Впрочем, фанатики ошибаются. Как признается герой,
прототипами его героинь (двух, а не одной в двух транскрипциях) выступают
реальные женщины, которых он любил. Хотя злосчастный роман и будет
еще несколько раз упомянут в тексте, герой избежит новых покушений,
перечеркнув прошлую жизнь и большое искусство литературы. Далее с ним начинает
происходить совсем другая история.
На новом месте герой
получит новую работу, новую одежду — а новая одежда, как полагали греки,
знаменует новое рождение. Или смерть? Или сон, похожий на жизнь?
В Черногории, в городе Котор, как Мастер на берегу ручья, он просыпается и
засыпает рядом с возлюбленной (впрочем, то с одной, то с другой возлюбленной),
вдыхает кофе и записывает легкие слова для эфира, вслушивается «в этот бокельский вечерний ветер — влажно-соленый в крапчатых
веерах пальм, сладковатый — в кронах сосен». Город, где все двоится и ничто не
надежно: женщины, книги, башни, книги, спрятанные в стенах башен… «Октябрьское
солнце еще успевало скользнуть в окно теплой коньячной волной — и вдруг почудилось,
как будто угасла эта волна каким-то темным всполохом у книжных стеллажей —
словно ветреная тень пальмы или быстрый кошачий изгиб».
На новом месте героя
обступают запахи: дорогой кожи, кофе, табака. Он, словно слепой, движется по
новой земле наугад, ориентируясь по запахам. Даже голос собеседника —
«прогоркший». Такси — пропахшее бензином. Все отдает свою долю ангелам — виски,
ром, кофе, слово, эфир: «Виски, коньяк или ром, — написал он, — во время
выдержки в бочках теряют, как известно, не меньше двух процентов крепости в
год. Мастера погребов, Maitres de
Chais, называют эту часть спиртов, воспаряющих в эфир
сквозь пористые стенки, „долей ангелов”, the angels’ share, le part des
anges».
Люди здесь не назначают свидания, встречи
случаются сами, если город захочет, чтобы влюбленные встретились. Все ангелы на
барельефах и семейных гербах — на одно лицо, лицо бога сновидений Гипноса,
запечатленное на древнеримской мозаике в городке Рисане,
неподалеку отсюда.
Совпадения обволакивают, словно сны: «Ведь не все
истории переносимы языком, и в этом они, пожалуй, подобны снам». Роман, который
герой читал прежде, в оставленной позади жизни — китайский роман Цао Сюэциня «Сон в красном
тереме». Китайцы, древние греки, средневековые алхимики встречаются,
рассказывают, переспрашивают друг друга.
Одна возлюбленная героя —
из прошлого, из сна, который они увидели вдвоем, из опер, в которых он ищет
ключи к тайнам сновидений. Она — оперная певица, она повторяет роли, надевает
женские маски: Гризельда, Амина, Сомнамбула (!) Доницетти, Норма. Их роман начинался давно и далеко отсюда,
с одного и того же сна, хотя герой смеялся, рассказывая его, а героиня
проснулась от собственного крика.
Другая — возлюбленная его
предшественника, Иосифа Кана, Бариста первого. Заступая его место перед микрофоном,
продолжая кофейные истории, вступая в связь с его подругой, герой становится
отражением, повторением, чужим сном. Как герой новеллы Борхеса, он
обнаруживает, что повторяет другого человека; он — копия исчезнувшего
оригинала. Но оригинал, Бариста первый, знал о нем;
сам предназначил его на свое место; в сумке Бариста
первого вместе с древнейшим сонником была найдена книга «Мария и Мириам», исчерканная и истерзанная карандашными заметками
владельца. И, оказавшись на месте, герой продолжает дело предшественника,
принимается за поиски — не материи, но духа, доли ангелов Бариста
первого. Он пытается разгадать его загадки. Копия идет по следам оригинала,
персонаж ищет своего автора.
Три темы, три
переплетающиеся линии романа — это неуловимые эфирные субстанции: кофе, сны и
радио-эфир. Истории лучше рассказываются под кофе, хотя и не под всякий. Кофе —
напиток бедуинов, он «очищает разум, освежает сердце, укрепляет силы, хотя
первый глоток его рождает озноб в затылке и дрожь в запястьях, как бывает при
встрече с танцовщицами в муслиновых накидках». Кофейные зерна уподобляются
соскам «лиловооких дев страны Хабаш»,
крышам домов черногорского городка, «как бы пережаренных и темных — ближе к
горе, матово-шоколадных — у синего моря…» Кофейное зерно эротичнее орхидеи,
кофе сродни первоэлементу, неизвестному ни мудрецам древнего Китая, ни средневековым
алхимикам. Ангелы сна вдыхают ароматы кофе, забирают свою долю, the angels’ share.
Сны же бывают обычные и сокровенные, «онейропраксис»,
как полагал Артемидор Далдианский. О смыслах его слов допытывается тот, кто на
радио рассказывает о кофе.
Бариста первый предстает «стражник[ом] последней западной заставы на границах русского
языка». Он подсказывает тому, кто сменит его, ключ к разгадке подлинных
сновидений: это язык — «язык этот и есть путь, и средство, и цель». Об этом
догадывался Стивенсон и знал Борхес. Первый записывал книги, надиктованные
маленьким народцем, глава за главой, ночь за ночью. Второй, бывало, читал книгу
и радовался вернувшемуся зрению, но понимал позднее, что продолжает спать. Это
знал и Абу Заид Хунайн ибн Исхак Аль-Ибади, математик и врач
при дворе халифов, переводчик с греческого на
сирийский, арабский и обратно. Герой отправляется по указанному пути, не
различая, весело ему или жутко, чтобы отыскать неизвестную легкую субстанцию —
сон, эфир, аромат.
Герой изучает сны, толкования
снов, поэмы о снах. Он открывает строки Вергилия о подлинных и лживых
сновидениях:
Двое ворот открыты для снов: одни — роговые,
В них вылетают легко правдивые только виденья;
Белые створы других изукрашены костью слоновой,
Маны, однако, из них только лживые сны
высылают [2] …
Он вспоминает Гомера,
рассказывающего о тех же воротах устами Пенелопы, которая просит неузнанного
Одиссея истолковать ее сон. Чего больше боится герой: улетучивающейся свободы
или подступающих приключений?
В сувенирной коробке в
форме китайской пагоды он обнаруживает винтики от компьютерной стенки, high tower — как указание, что
герой должен отвинтить и другие винтики и обнаружить внутри листы с записями и
списком книг, всемирную библиографию сонников. Там будут названия персидские,
китайские, ассиро-вавилонские, список египетских папирусов Карлсберга и Честер-Бити, труды Петра Успенского, книги Эванса-Венца о сновидческой йоге, свитки Артемидора
из Далдиса, перечень трудов всех онейрокритиков-толкователей
снов. Записи наводят героя на мысль, что Бариста
первый все-таки сошел с ума. Но как различить, кто «откровенно безумен, либо
сокровенно мудр»?
Подлинные имена не называются — двойники, клички,
псевдонимы, фальшивые паспорта. Дан, как сообщается читателю, не подлинное имя
главного героя, но его след, осколок анаграммы имени (Андрей?). Его первый
знакомый на новом месте называется не именем, но тетраграмматоном:
DJDJ. У хозяина радиостанции, супруга оперной певицы, который построил
богатство на кофе, создав, сам, своим горбом, кофейную империю, — тоже нет
имени или слишком много имен: «господин зерна», аль-Бунн,
Herr Bohn, Боб Кофейное
Зерно, Вован на Сортировке…
Имена
созвучны, как отзвуки одного и того же имени: Дан, Кан, Джан,
герр Манн.
А герой продолжает
блуждать. Первый вопрос, который он задает новой возлюбленной, — о ее имени. Ее
зовут Артичелла, единственное в романе подлинное имя,
означающее «малые искусства». Как называл ее прежний возлюбленный, прежний Бариста: Arti Cella,
Arti Crafty, Arti Mighty…
Малыми искусствами заняты
герои: толкованием снов, приготовлением кофе, ведением радиоэфира. Малыми
искусствами они обретают эфемерные имена, складывающиеся в эфемерную династию: Бариста первый, Бариста второй.
Эти имена тоже позабудутся, растворятся в воздухе со смертью героев. Останутся
другие — не оригинальные, но подлинные, те, которые будут высечены на их
могилах. Дан, Андрей, Бариста Второй, Примож Самарджич по поддельному
паспорту, он будет похоронен под настоящим именем — под псевдонимом автора
романа «Мария и Мириам»,
«ради которого, если мне не изменяет память, все и затевалось когда-то».
Не только имя, слово
меняется. «Оттуда — уже осторожно — ступай прямо в давильню: ищи ворот,
направляющий стоки». Бариста первый раскрывает тайны
управляемых сновидений не в письменной записи, но в устной. Его алхимические
названия — просто команды редактирования звука. Давильня — Process;
ворот, открывающий стоки, — это Channel Converter, преобразователь звуковых сигналов. Кузница звука
— Sound Forge.
Не стоит бояться, теперь
все будет хорошо. Смерть Бариста первого наступила от
естественных причин, хотя сотрудники радиостанции и ощущают «какое-то смутное
чувство вины» — ведь тот в последние полгода нагружал себя работой без меры. Не
нужно бояться, не нужно ничего уже бояться, если имя возлюбленной совпадает с
названием лечебного трактата, к которому приложил руку Хунайн
ибн Исхак, известный на западе под именем Иоаннитуса, переводчик и толкователь греческого трактата о
снах.
Артичелла проведет героя по башням города. Он
найдет письмо, скрытое за стеной башни. Когда пройдет год со смерти Бариста, когда обернется колесо компакт-диска, он прочтет
двадцать девять букв рассеяния и отыщет ключи к шифрам. Он услышит — ибо буква
холодна, а звук тепл — голос Бариста,
открывшего тайну подлинных сновидений, записанную багдадским мудрецом со слов
мудреца греческого.
Еще одна линия —
курсивная, детективная, хотя и с опереточным, где-то водевильным отзвуком:
однажды ночью в кресле героя возникает господин М — герр
Манн, мелкий бес… Ночной гость плетет сети, убеждает работать на него, всего-то
надо произнести несколько определенных фраз во время прямого эфира. Впрочем,
герой утомлен ночными эфирами и не уверен, не является ли гость сновидением.
Никогда не разговаривайте
с незнакомцами! Особенно с незнакомцем, выдающим себя за сотрудника спецслужб,
борца с террористами. Именно он окажется террористом, прячущимся под маской
детектива. Точнее, неизвестно кем, изображающим детектива, который организует
террористический акт, чтобы самому раскрыть его, подставив того, кому он под
маской детектива предлагал сотрудничать в раскрытии воображаемого
террористического акта для того, чтобы раскрыть им же организованное
преступление. Запутались? Неважно, все закончится хорошо. Все умрут. Теракта не
будет.
Кстати, именно в
пересказе господина М читатель узнает немного о сюжете романа «Мария и Мириам»: «…герою, оператору атомной станции, во время дежурства
раз в неделю является Серафим Саровский, небесный покровитель ядерщиков: проплывает
по воздуху над бассейном выдержки и, грозя пальцем, велит взорвать это
порождение шайтана к чертовой бабушке… А герой, по имени
Айнур, не может понять, не сон ли это, или боится
признаться, что задремал на вахте, и идет советоваться к имаму…» Не бассейн выдержки, а бассейн расхолаживания,
уточняет Дан, выдавая себя как автора романа. Все же
бассейн выдержки, уточню я, ни за кого себя не выдавая.
Представьте, что вы совершили выдающееся открытие.
Рядом тут же появится господин М и сделает вам предложение, от которого нельзя
отказаться. Вам предложат утаить ваше открытие — за это целое состояние.
Обменять тайну на богатство, долю ангелов на коньячные погреба. Господин М не
оставит вас в покое. Он предлагает и угрожает. Выход из такой ситуации существует:
соорудить башню, в которой спрятать книгу, в которой скрыта тайна, чтобы умный
человек рано или поздно смог прочитать ее. Путь показан: «…даны полные
описания каждой из девяти предстоящих тебе остановок и ключи к тем фрагментам Артемидоровой „Онейрокритики”, к
которым тебе нужно будет прибегать всякий раз».
Книга, повествующая о книгах, спрятанных в башнях?
Не знаю. Но она на самом деле раскрывает горизонты и обогащает знанием. Но,
пока читала роман, я переслушала множество оперных арий, прочитала «Сон в
красном тереме», освежила знакомство — ранее реальное, теперь виртуальное — с
Максом Пинскером, посмотрела мультфильм Андрея Свислоцкого
«Гипнэротомахия», снятый по мотивам старинной книги о
любви и сне во сне. Подсказки, намеки, повторения. Сколько кофе надо выпить,
чтобы дойти до конца тайных троп? Если тропы — круговые?
Любую историю можно
рассказывать девятью способами, любую мелодию — играть двенадцатью нотами.
История «немедленно принимает иной вид и звучит иначе, вроде мелодии, где ноты
поменяли местами», но меняется ли история при перестановке нот? «Здесь можно
было бы поставить точку» — сколько раз повторяется эта фраза на протяжении
романа? А фраза «это — преувеличение все-таки»?
А «пусть сомневаются неверующие» — сколько раз произнесли ее рассказчики
(они говорят о себе во множественном числе)? Что еще? «Вскоре перестал
различать сон и бессонницу»? «Across the plains»? «Дары Адриатики»?
Этот роман еще ждет своего внимательного читателя, готового открыть его замки,
разгадать его секреты.
Рукопись, кофе, башня…
Одиночество ночью. Стражник. Вложенные записи, шифры… Математика: ведь и
Вергилий, и Хунайн ибн Исхак,
и Петр Успенский, и Бариста первый всерьез увлекались
математикой. Сон о сне, сон во сне: «Через двадцать семь минут ему приснилось,
что он проснулся». Дану снится, что он слышит голос
Иосифа Кана, который рассказывает историю встречи Абу Сулеймана ибн Халафа аль-Исфахани с Хунайном ибн Исхаком, который переводит
Артемидора и во сне встречает самого Артемидора, рассказывающего своему сыну (а сын — это копия
себя, да?) об искусстве управления сновидением, но обращается при этом к Хунайну. Чей этой сон? Почему мудрец знает, что ступени в
греческом дворике теплые? Отчего мудрец IX века произносит «Обычай — деспот меж
людей», цитируя поэта века XIX? Загадка, которую нужно разгадать, сон —
истолковать.
Как управлять
сновидениями? Учиться следует постепенно: видеть сны по собственной воле
доступно любому, даже шарлатану; сложнее проникать в чужие сны, видеть их,
будучи невидимым, являться в них, управлять ими; еще сложнее различать сны
живых и мертвых; удерживать их, возвращаться к себе, переправляться к другим.
Ответы существуют, мудрецы прошлого нашли их. Однако ценность не в конце пути,
потому что конца у пути нет, тропинки искривлены и ходят по кругу. Явлен только
путь, и дело каждого пройти свой.
Герой только находит
путь, но не успевает пройти по нему. Отказало сердце во время сна, во время
подготовки к прямому эфиру, во время работы над расшифровкой тайной записи об
управлении сновидениями. Он не научился управлять сновидениями. Еще никто не
научился. Еще никто не прочел эту книгу, лежащую открытыми страницами на вашем
столе. История продолжается, снится сон, пишется книга, вращается диск. Одна из
возлюбленных героя продолжится девочками, которые в течение многих лет будут тревожить и навевать сон мужчинам, но рассказчики романа
«Прямой эфир» не осмеливаются называть их имена. Но если прочитать их
аллегорически… Нет, умолкаю.