стихи
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 12, 2016
Парамонов Борис Михайлович родился в 1937 году в Ленинграде. Окончил Ленинградский государственный университет и одно время был в нем преподавателем (кафедра истории философии). Кандидат философских наук. Эмигрировал в 1977 году. В 1986 — 2004 годах — штатный сотрудник «Радио Свобода», продолжает работать для радио и сейчас. Автор нескольких литературно-публицистических сборников. Живет в Нью-Йорке.
* *
*
Стоят, а не лежат во прахе,
бегут скорее
анапест, дактиль, амфибрахий
и ямб с хореем.
И не пеоны, а пеаны,
скорей пииты,
на чьих планшетах океаны
с морями квиты.
Ни поражения, ни боли —
скорей к победам
в просторах, где покой и воля
живут побегом.
* *
*
Уставшим маяться верстами
вовек не выйти б за порог,
но пошевеливать перстами
корявых, будто корни, ног.
Но разве укрепятся корни,
когда ступать должна стопа.
И чем долготней, тем проворней
нога выделывает па.
Приваливаемся к привалам,
теперь стоять! — то бишь постой.
И удовольствуемся малым,
и с малой справились нуждой.
Молчит сторожевая будка,
погонщик спит, сочтя доход.
А завтра новая побудка,
а завтра сызнова в поход.
Какие могут быть вопросы?
Чего ни спросите — я за.
Стопы босы, корявы россы —
и невезенья полоса!
* *
*
Елки-палки,
сосны, липы, клены, вязы и березы.
В этой свалке
кошки-мышки, кошке радость, мышке слезы.
Тары-бары,
но ни фенички, ни фишки, ни примочки.
Нету пары,
только кол и целлюлярки-одиночки.
Лесом-степью
пробиралась Русь, огнем, водой и медью.
Крепью, цепью,
вёсны зимами, а летом лихолетье.
Дальше-больше:
не империя, а щебень и руины.
Но без Польши
можно жить еще, а как без Украины?
Шуры-муры,
но усядется ли курочка на яйца?
По Амуру
только утки-проститутки ждут китайца.
Право-лево,
без вожатого да при такой погодке?
Для сугрева
не мешало б вместо жалоб выпить водки.
Лево-право,
во владения Харона, типа Стикса.
Переправа:
жмурик пасть разинул, в ней сияет фикса.
Мухи
На берег Атлантиды
я вышел, одинок,
и любовался видом,
открытым на восток.
А там была Европы
обширная семья
и беженцы-антропы
такие же, как я.
Сидел я до заката,
но на исходе дня,
как злые духи, мухи
напали на меня.
Они обсели ноги
и были — жало в плоть.
И, многих многоногих
не в силах обороть,
я удалился в номер,
закрыл окно и дверь.
Одна влетела в номер
и кружится теперь,
и ползает на теле,
щекотно семеня,
как будто в самом деле
такая же, как я.
Заснул, и сон был странен:
кишлак, аул, набег,
какие-то декхане,
какой-то Улугбек,
песок, и срок короткий,
и хадж, и Тадж-Махал…
И мухобойкой-плеткой
всю ночь во сне махал.
А утро как отрада
о незакатном дне…
Но муха-шахразада
опять ползет по мне.
* *
*
Как знают все, как знает серб,
что с неба смотрит ворог,
я знаю: жатва — это серп,
а не пшеничный ворох.
Зане косит сия коса
не только травы кравам,
но выстригает очеса
и грешникам, и правым.
Небесный стражник тихоход,
а ну как бомбу бросит?
Кого в расход, кому в приход,
а молодуху в проседь.
Проходит срок, линяет миг,
теряют птицы перья,
и даже петушиный крик
как вотум недоверья.
И потемнели волоски
на теле оробелом.
Я подбираю колоски
и подлежу расстрелам.
* *
*
Что же ты наделала,
веха века?
Это не для белого
человека.
Только белых нетути
нынче, ныне,
но песок и нелюди
во пустыне.
Не вести отдельную,
а со всеми.
В общую котельную
пламя, семя.