Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 12, 2016
«Афиша Daily», «Гефтер», «Горький», «Звезда»,
«Известия», «Литературная газета»,
«Лиterraтура», «Москва», «Наше наследие»,
«НГ Ex libris», «Независимая газета», «Новая газета», «Огонек», «Православие и мир», «Радио Свобода»,
«Российская газета», «Русская Idea», «Сиб.фм», «ТАСС», «Топос», «Читаем вместе.
Навигатор в мире книг», «ЭКСМО», «Arzamas», «Colta.ru», «Prosзodia», «Rara Avis»
Владимир Аристов. Тополь Мандельштама. — «Colta.ru»,
2016, 26 сентября <http://www.colta.ru>.
«Пока еще тополь, помнящий Мандельштама, стоит, можно было бы
попробовать укрепить основание древесного ствола, подумать, как удержать его от
крена. Хорошо было бы постараться и выкупить дом („полуукраинскую” мазанку) —
на фотографии различима актуальная надпись „Продаю” — и создать там музей
поэта. В образе памятника-дерева перед домом опального поэта в Задонске
скрестились различные линии и напряжения <…>».
Андрей Архангельский. Триумф неволи. О том, на кого
работает новая книга Виктора Пелевина. — «Огонек», 2016, № 36, 12 сентября <http://www.kommersant.ru/ogoniok>.
«В России, по сути, до сих пор нет „главной книги о деньгах”
(переводная чушь „Как заработать свой первый миллион” не в счет). Нынешняя вещь
Пелевина [«Лампа Мафусаила, или Крайняя битва чекистов с масонами»] — попытка
косвенно восполнить этот пробел, и здесь чуть ли не впервые встречается
словосочетание „дух денег”, конечно, по инерции это тоже звучит глумливо,
поскольку контекст такой, но тут уж сам Пелевин виноват. Впрочем, про деньги он
пишет вполне всерьез: именно эти невидимые миру потоки, а точнее, их отражения,
циферки и графики на экране монитора, индексы, котировки, „ушел в плюс, ушел в
минус” — на этот раз главный герой повествования».
Павел Басинский. Музыка вместо сумбура. — «Российская
газета» (Федеральный выпуск), 2016, № 216, 26 сентября; на сайте газеты — 25
сентября <https://rg.ru>.
«Вопрос [Соломона Волкова], почему этот роман [о Шостаковиче]
не написал Андрей Битов, конечно, риторический. Не написал и не написал. Никто
не может диктовать художнику его замыслы. Но почему такой роман не написал никто
из русских писателей? Почему его не написал… выберите любое имя из лауреатов
„Большой книги”, „Русского Букера”, „Национального бестселлера” и других
премий. Внутреннего „заказа” не было? А почему у [Джулиана] Барнса он был?»
Владимир Березин. Сумма технологии. — «Rara Avis»,
2016, 12 сентября <http://rara-rara.ru>.
«Мне казалось, что с годами настоящий философ должен стать
мизантропом. Это относилось и к Лему. По крайней мере, я чувствовал эту
интонацию в его статьях. Мизантропия ведь не означает старческого брюзжания.
Это спокойное осознание того, что мир и окружающие его люди неидеальны, и
никому не дано сил сделать их иными».
Геннадий Бочаров. Во след всему. — «Литературная
газета», 2016, № 38, 29 сентября <http://www.lgz.ru>.
«Отец не должен писать некролог, даже если это и выглядит как
личное прощание с тем, кто был твоей неосознанной опорой, а ты открыл это
только тогда, когда стоял уже у его гроба».
«Когда его начали стремительно печатать, он не воспринял это
как безусловное признание — писать чаще не стал. Работу водителя не оставил.
Один из его французских критиков заметил: „Это — литературное самоубийство”.
Рядом с Дмитрием не оказалось человека, способного убедить его в том, что
писать — его главное призвание. Не оказалось прежде всего меня — его отца».
В связи с выходом книги: Дмитрий Бакин (Бочаров). Про падение пропадом.
2016, ISIA Media Verlag UG, Leipzig, Germany.
Инна Булкина. «Тень неразгаданного сикофанта…» —
«Гефтер», 2016, 14 сентября <http://gefter.ru>.
«Виктор Петров (он же В. Домонтович, он же Виктор Бэр, он же
Б. Плят, он же А. Семенов и Борис Вериго, и это еще не все его имена и
ипостаси) — один из главных украинских прозаиков ХХ века. В России его прозу
совсем не знают (не переводили), о биографии, возможно, что-то и слышали: в
последние годы о нем стали писать, появилась статья в „Новом мире”, а затем
некий человек, именем напоминающий Бориса Вериго, стал героем романа Марии
Галиной. Роман называется „Автохтоны”, это детектив-мистификация, действие
происходит в городе, очень похожем на Львов, и там декаданс, чекисты,
модернисты, оперные дивы. Наш герой держит интригу до последней страницы, и
кажется в самом деле он там уместен и органичен: в его биографии было все,
кроме, может быть, оперного театра. Хотя тоже не исключено: мы еще не все
знаем, настоящие (не литературные) архивы Петрова все еще недоступны.
Фактически речь пойдет об „авантюристе”, который самой судьбой и существом
своим, казалось бы, не был предназначен для этой роли».
См. также: Юрий Барабаш, «Кто вы, Виктор Петров? В.
Домонтович (Петров) и его повесть „Без почвы”: все не то, чем кажется» — «Новый
Мир», 2012, № 8.
Дмитрий Быков. Союз действительных. Умерла Новелла
Матвеева. — «Новая газета», 2016, № 99, 7 сентября <http://www.novayagazeta.ru>.
«И умилять она не любила, а автору этих строк говаривала:
больше всего следует избегать чистоты, теплоты и пронзительности. Прежде всего
— пронзительности! Поэтому добавлять свой голос к хору плакальщиков, которые
при жизни Матвеевой о ней не помнили, я не стану».
«И романтику она недолюбливала: „Осторожней с этим словом.
Гитлер был романтик”. И к романтизму в целом относилась с недоверием, отлично
понимая корни самых страшных учений ХХ века. И не зря именно о пиратах,
романтизировать которых никогда не следует, у нее сказано: „Не помрут — так
другим могилу выроют, / пусть несутся их души к праотцам, / но романтику они
символизируют — / хоть за это спасибо подлецам!”».
«В черновиках, в столе, в набросках лежат десятки песен
(мелодии она записывала своим способом — рисовала гриф гитары и ставила метки
на нем); сотни стихотворений, сонетов, эпиграмм не публиковались по
соображениям осторожности или такта; многие песни не записаны вообще, и сейчас
настал черед архивистов: выявлять и публиковать эти древние записи. (Довольно
много — на кассеты — записывал ее и я, и там тоже есть уникальные вещи.) Но
главное — в архиве лежит трехтомный роман-сказка „Союз действительных”. <…>
Это гротескная, сновидческая, иногда бредовая проза, не похожая ни на Грина, ни
на столь же любимого ею Кафку, — проза, полная тягостного ощущения навязчивого
дурного сна, из которого нет выхода».
Дмитрий Быков. Что ждать от новой книги Пелевина. —
«Собеседник», 2016, № 32; на сайте — 2 сентября <http://sobesednik.ru>.
«<…> мы не вправе требовать от большого писателя,
чтобы он развивался, но никто не запретит нам об этом мечтать».
См. также: Дмитрий Быков, «Продукт. Вышел в свет новый
роман Виктора Пелевина „Лампа Мафусаила, или Крайняя битва чекистов с
масонами”» — «Новая газета», 2016, № 103, 16 сентября.
Владимир Варава. Из книги «Седьмой день Сизифа».
Иллюзия «смысла жизни». — «Топос», 2016, 14 сентября <http://www.topos.ru>.
«Никто точно не может сказать, что такое смысл жизни, в чем
он заключается, и вообще есть ли он. Но чарующая сила этих слов абсолютна;
разве только слова о любви и смерти могут с ними сравниться. Особенно значимым
словосочетание „смысл жизни” является для русских писателей-философов, пишущих
на данную тему уже более ста лет. Достоевский, Толстой, Чехов, Платонов,
Андреев, Арцыбашев… поистине являются величайшими мистификаторами смысла жизни.
Но не в том плане, что они надумали этот вопрос, а в том, что они придали ему
высшее измерение, от которого зависит все остальное. В западной философии
точного аналога данному понятию нет, поскольку там иная философская
ментальность. В английском, например, философы чаще употребляют словосочетание
„meaning of life”, реже „sense of life”; в немецком — „Sinn
des Lebens” и т. д. Но здесь речь идет либо о „ценности” жизни, о ее
„значимости” и „значении”, либо о „чувстве” жизни. Но это все не то. Лишь
русский „смысл жизни” уносит сознание в неприступные области бытия, сталкивая
человека с чем-то совершенно непостижимым».
«Но помимо страха смерти и воли к жизни человек жив еще одним
мотивом — тайной надеждой. Это совершенно непроявленный мотив,
безотчетный, невербализуемый, но в реальности самый сильный, соответствующий
метафизической природе человека, в основе которой надежда на неведомую тайную
цель и смысл. Это сама „тьма человека”, самый глубокий „бессознательный” его
уровень. И это единственное, что держит человека в жизни до конца — надежда на
неведомый смысл, на тайную цель бытия, которой не равен ни один из
известных социально-исторических и культурных смыслов и проектов».
См. также: Владимир Варава, «Из книги „Седьмой день
Сизифа”. Мука Платонова» — «Топос», 2016, 10 мая; Владимир Варава, «Из
книги „Седьмой день Сизифа”. „Туринская лошадь”. Поминки по смыслу» — «Топос»,
2016, 18 мая.
Алексей Варламов:
литература стала тундрой, где деревья растут вопреки всему. Беседовал Илья Баринов. — «ТАСС»,
2016, 9 сентября <http://tass.ru>.
Говорит Алексей Варламов: «Можно назвать несколько
крупных интересных писателей, которые живут вне Москвы. Из старшего поколения
это, например, Борис Петрович Екимов — один из лучших современных прозаиков,
который живет в Волгограде, а большую часть времени проводит на хуторе на Дону
и поэтому хорошо знает жизнь современной деревни. Из более молодых я бы назвал
Захара Прилепина из Нижнего Новгорода; Захар — современный писатель, он много
путешествует и, наверное, мог бы жить в Москве, но к этому не стремится. Я бы
назвал интересного, острого, парадоксального писателя Алексея Иванова, сейчас
он живет в Екатеринбурге, а родом из Перми. В Краснодаре живет Виктор Лихоносов
— один из старейших русских писателей. В Томске — Владимир Костин, в поселке
Бахта — Михаил Тарковский».
«Я ничего плохого не говорю про Алексиевич. Она честный,
хороший писатель. С ее политическими
взглядами можно соглашаться или нет, но мы, слава Богу, живем во времена, когда
никто не заставляет нас читать и любить только идеологически правильных
писателей. Алексиевич просто по гамбургскому счету не тянет на [Нобелевскую]
премию, и в этом ее вины нет».
Верните образ: о
последнем рубеже в разговоре о поэзии. — «Prosзodia», Ростов-на-Дону, 2016, № 5 <http://magazines.russ.ru/prosodia>.
«Кажется, дискуссия по поводу учебника „Поэзия” (М.: ОГИ,
2016) уже отгремела. И она должна быть признана состоявшейся. Книга, вышедшая
зимой 2015 — 2016 годов, уже к весне собрала несколько десятков содержательных
откликов, а весной вышел специализированный номер „Вопросов литературы”,
который был полностью отдан под статьи, показывающие несостоятельность „Поэзии”
и как учебника, и как филологического высказывания. Фантастическая для нашей
неспешной науки скорость реагирования. Видимо, она объясняется еще и тем, что
консервативное филологическое сообщество мгновенно и во многом справедливо
отреагировало на попытку работать на его территории — на территории базового
школьного и университетского знания. Впрочем, и самим этим филологическим
сообществом урок должен быть извлечен: если не будете порождать своих
проектов, рискуете постоянно работать вторым номером, критикуя несовершенства
тех, кто взял на себя риски проявленной инициативы (курсив мой — А. В.)».
Михаил Визель. Просто фантастика. Вышел новый роман
Виктора Пелевина. — «Российская газета» (Федеральный выпуск), 2016, № 213, 22
сентября; на сайте газеты — 21 сентября <https://rg.ru>.
«Виктор Пелевин с самого начала своей литературной
деятельности был фантастом. Но лишь в том высоком смысле, в котором фантастами
были Гоголь и Гофман, Кафка и Булгаков. А сейчас приходится констатировать: его
новый роман „Лампа Мафусаила, или Крайняя битва чекистов с масонами” — это
просто фантастика».
«Самое печальное, однако, здесь то, что этот средней руки
фантаст Пелевин использует все привычные приемы и методы культового писателя
Пелевина, по чьим романам сверяло и корректировало жизнь целое поколение».
Евгений Водолазкин. Слово держит мир. Беседовал Евгений
Коноплев. — «Православие и мир», 2016, 20 сентября <http://www.pravmir.ru>.
«Тема Соловков для меня очень неслучайна, этот материал я
знаю довольно глубоко. Дело в том, что еще в 2011 году вышла моя книга под
названием „Часть суши, окруженная небом”. Она охватывает исторический период от
основания монастыря до закрытия лагерей. В ней много воспоминаний соловчан, я
общался с сотрудниками музея. Подготовке этой книги был посвящен год моей
жизни. Так вот, приступая к этой работе, я тоже думал, что структура книги
прозрачна и картина в целом ясна: монашеский рай до октябрьского переворота и
большевистский ад — после. Оказалось, все совсем не так — рая не было ни на
одном этапе».
«Вспомните, что творилось на Соловках во время страшной осады
в 1668 — 1676 годах, когда царские войска осаждали этот очаг сопротивления
церковным реформам. А люди просто хотели
верить так, как верили их предки. И вот, когда из-за предательства одного из
монахов монастырь был захвачен, началась расправа. То, что творили с
побежденными, страшно пересказывать — это сопоставимо с ужасами времен
концлагерей».
Дмитрий Володихин. Квартирный парадиз и древнее
подземелье. — «Москва», 2016, № 9 <http://moskvam.ru>.
«В советской и постсоветской литературе о Москве есть
несколько вдохновенных певцов квартирной идиллии. „Москва квартирная” мыслится
ими как истинный рай, обретенный в детстве, в молодые годы, а потом навсегда и
безнадежно утраченный благодаря черному прессу сталинщины».
«<…> вся красота „квартирного рая” основывается на
сто-процентном забвении того, как он возник. Как, кому и за что достались эти
чудесные квартиры в центре Москвы. Как, чем и сколь долго выслуживали те, кто
владел ими много лет назад, возможность их сохранить, возможность жить в них
без уплотнения. <…> Когда многие из них въехали в квартиры, оставшиеся
после прежних владельцев: дворян, священников, купцов, ремесленников, офицеров,
профессоров, академиков — тех, кого прежде они сами или их товарищи уложили в
сырую землю, или тех, кто бежал из страны, спасаясь от неминуемой смерти. Вот
что стоит за спокойными словами „национализация”, „уплотнение”,
„домоуправление”».
«Не помнить. Молчать. Демонстративно не понимать, почему у
тех, кто остался в живых от огромной старой русской элиты, от богатого, хорошо
образованного старомосковского населения, и безо всякого папаши Виссарионыча
есть причины ненавидеть хозяев постреволюционной столицы. Закрывать себе глаза
на то, что уют конца 20-х и начала 30-х — плод пользования награбленным. Плод
прислуживания свирепой банде захватчиков».
«Какой рай был в московских квартирах 1934 года! И каким адом
платило население далеких от Москвы сел и городов за это благоденствие».
Федор Гиренок. Поэтическая критика разума. —
«Литературная газета», 2016, № 36, 14 сентября.
«Русская философия первой половины ХХ века нашла неожиданный
приют в литературе позднего авангарда. За пределами академической философии
реализовалась фундаментальная критика разума, языка, и утвердила себя мысль о
том, что жизнь — это не логический процесс, а абсурдный. Символом философии
авангарда стало имя Александра Введенского».
«Трансцендентальный рационализм полагает, что не может быть
нескольких опытов, не может быть многих миров. Трансцендентальный иррационализм
Введенского полагает множественность возможных опытов и возможных миров. Миров
много, а Бог один. Никто не имеет права связывать руки Богу в его творчестве,
даже Кант».
«Горький — это тоже
мем»: про что будет писать новый сайт о литературе «Горький». «Афиша Daily» встретилась с
редакцией запущенного сегодня сайта «Горький» и выяснила, в чем его отличие от
других книжных ресурсов, на кого он будет рассчитан и почему было выбрано такое
название. — «Афиша Daily», 2016, 5 сентября <https://daily.afisha.ru/brain>.
Говорит Борис Куприянов: «Знаете, наверное, бывает
разное отношение к Петру Великому, но оно не переносится на название города
Санкт-Петербург. Слово „горький”, конечно, имеет некоторую связь с Максимом, но
я бы остерегся напрямую соединять с ним название нашего сайта. Одним из людей,
который оценивал название, был основатель Ad Marginem Александр Иванов,
и оно ему очень понравилось, потому что, по его словам, все полезное — горькое.
Так что имя сайта будет будет вызывать миллион аллюзий и ассоциаций, которые
возникают у человека, услышавшего это слово».
Сайт «Горький»: http://gorky.media.
Желание быть
голландцем. Текст
Бориса Парамонова, беседу с Александром Кушнером вела Татьяна Вольтская. —
«Радио Свобода», 2016, 14 сентября <http://www.svoboda.org>.
Говорит Александр Кушнер: «Да и вообще, писать стихи в
унынии, наверное, не стоит. И я глубоко убежден, что, когда великий Лермонтов
писал свое „И скучно, и грустно, и некому руку подать”, он чувствовал радость,
а иначе не бывает».
«Мне не нужно, чтобы Мандельштам писал „Мы живем, под собою
не чуя страны” — лучше бы прожил дольше и написал бы еще сто стихотворений. И
не закладывал Ахматову, ее сына и других людей, кому он читал эти стихи. Я бы
прямо на колени перед ним упал: Осип Эмильевич, написали — и положите в стол.
Ведь по любой его строке — „Я вернулся в мой город, знакомый до слез”, или „В
Петербурге мы сойдемся снова”, или „Золотистого меда струя из бутылки текла” —
можно все понять по любой строке, как будто не имеющей отношение к так
называемой действительности, злободневности».
Олег Зайончковский. «Никакие убеждения не добавляют
писателю таланта». Беседовал Владимир Гуга. — «Читаем вместе. Навигатор в мире
книг», 2016, № 8-9, август-сентябрь <http://chitaem-vmeste.ru>.
«Вот же меня публикует Елена Шубина, несмотря на то, что я и
невыгодный, и ленивый автор. По-моему, нам, делателям „тонкой” прозы,
беспокоиться не о чем — разве только о средствах к существованию. Тем более что
слой наш чрезвычайно тонок, и конкуренции между нами нет на литературном
рынке».
«Как писатель я не возлагаю на себя никакой другой
ответственности, кроме литературной. Гражданскую свою позицию я выражаю, когда
это надо, как гражданин, а не как писатель. Но раз вы спросили, то как
гражданин, сообщаю, что я не коснею в каких-либо политических убеждениях.
Однако, как говорится в одной хорошей американской пьесе, „я чувствую, когда
меня пугают”. Вот, если я это чувствую, тогда у меня обнаруживаются
политические убеждения».
И созвучье, и отзвук. В опросе участвуют Алексей Пурин,
Валерий Шубинский, Ольга Сульчинская,
Елена Невзглядова, Ирина Машинская, Алексей Чипига, Данила Давыдов, Виталий
Кальпиди, Светлана Михеева. — «Лиterraтура», 2016, № 83, 5 сентября <http://literratura.org>.
Говорит Валерий Шубинский: «Анненский исторически
оказался в паре с Блоком, против чего он сам не возражал бы, но что у его
соперника вызвало бы, вероятно, раздраженное недоумение. В этом споре важнее
всего то, что Блок, молодой, своевременно дебютировавший, любимый временем и
поколением, был завершителем, последним поэтом девятнадцатого века. Анненский,
чудаковатый гимназический „грек”, директор гимназии, где царил, судя по всему,
опереточный беспорядок, впервые опубликовавшийся почти стариком, был первым
поэтом нового века — века, в котором ему жить почти не пришлось. Он взломал
антропоцентрическую картину мира, он услышал обиды куклы и машинки, он
заходящейся в жабе грудью почувствовал, что „сердце — счетчик муки, машинка для
чудес”. Вещи у него страдают, ноют, жалуются; даже лед — „нищенски-синий” и
„заплаканный”; жалко их не всегда, так и людей (и себя) не всегда жаль. В этом
смысле он, конечно, один из самых существенных русских поэтов. Рядом со стихами
других русских символистов фактура его стиха производит впечатление живой
человеческой плоти рядом с костью и сталью (Сологуб), великолепно расшитой
тканью (Вячеслав Иванов), текучей волной (Бальмонт). Но это плоть больная, вся
в порезах, струпьях, воспалениях».
Говорит Виталий Кальпиди: «Поэзия Иннокентия
Анненского вообще не входит в круг моего чтения и моего думания, и вряд ли
войдет. Справедливости ради обязан сказать, что от двух его стихов в
„Прерывистых строках”, а именно: „…Господи, я и не знал, до чего Она
некрасива…” я научился половине того, что умею в делании стихов, даже если это
умение и малосущественно».
Алексей Иванов: новый
роман придет из телевизионного сериала. Знаменитый писатель, лауреат премии «Книга года» — о новом
романе «Вилы», истинном значении пугачевского бунта и секретной формуле романа
нового типа. Беседу вела Евгения Коробкова. — «Известия», 2016, 12 сентября
<http://izvestia.ru>.
«Разумеется, это был бунт, но целью его была не свобода от
крепостной зависимости, а выведение казачества на роль элиты. По крайней мере
так воспринимал это сам Пугачев. <…> Конечно, этот проект был архаичным
для эпохи Просвещения и нежизнеспособным, но зато мобилизовал массы на мятеж».
«На Яике пугачевщина была корпоративной войной: яицкое
казачество выступило против оренбургского. В Башкирии она стала
национально-освободительной войной: башкиры сражались с российским государством
за возвращение их родовых прав. На горных заводах Урала это была гражданская
война: приписные крестьяне атаковали заводы, и крепостные рабочие сами защищали
свои предприятия от крестьян. Наконец, в многоукладном, многонациональном и
многоконфессиональном Поволжье пугачевщина превратилась в криминальную войну
всех против всех».
«Пугачев был на пятнадцать лет моложе меня. Салавату было
всего девятнадцать. И все атаманы, которых мы представляем взрослыми мужиками,
тоже были совсем молодыми и вели себя соответственно. Тот же Пугачев за год
бунта женился пять раз. Главным сокровищем атаманов был обоз, где ехали
„царицки”, — пленницы, любовницы, одним словом, гарем. Этот обоз атаманы
спасали с большей самоотверженностью, чем свои знамена. Кстати, при допросе
одна из наложниц Пугачева говорила, что все жены спят в походном шатре, а
Пугачев — „между нами в середках”».
Андрей Иванов. «Не большие роялисты, чем король»:
черносотенцы и Февральская революция 1917 года. — «Русская Idea», 2016,
29 сентября <http://politconservatism.ru>.
«<…> традиционная для русских правых уверенность в
том, что именно государственная власть должна выступить главной
контрреволюционной силой, а задача черносотенных партий и союзов лишь помочь ей
в этом „крестовом походе”, сыграло свою роль в том, что правые в 1917 году
оказались совершенно неспособными оказать противодействие революции».
Алексей Кара-Мурза. Загадка европейского турне Николая
Карамзина. Чем беглец отличен от путешественника. — «Независимая газета», 2016,
27 сентября <http://www.ng.ru>.
«Остаются, например, до конца не выясненными причины,
побудившие 22-летнего отставного поручика и начинающего литератора Карамзина
прервать весной 1789 года литературное сотрудничество с московской
„Типографической компанией” масона-просветителя Н. И. Новикова (единственное,
что давало ему регулярный заработок) и отправиться в длительное — 14-месячное!
— путешествие по Германии, Швейцарии, Франции, Англии. Озадачивает при этом и
тот факт, что за время поездки Карамзин практически ничего не писал в Россию —
ни родным братьям, ни сестре, ни самым близким друзьям, за исключением
единичных коротких записок, переданных с надежной оказией. Из текста этих
посланий, кстати, ясно следует, что, отправляясь в Европу, Карамзин заранее
предупредил, что писать не будет, и просил не писать ему самому. <…>
Остается открытым и вопрос, на какие средства совсем небогатый Карамзин
совершил свое путешествие».
«Если принять нашу версию и путешествие Карамзина в 1789 —
1790 годах было вынужденным (по сути дела, бегством за границу), то „Письма
русского путешественника” предстают литературно обработанным дорожным дневником
эмигранта и читаются принципиально иным образом. Начиная с самого первого
„письма”, помеченного „Тверь, 18 мая 1789 г.”, которое историк и литератор
Михаил Погодин назвал ни много ни мало „эпохой в истории русского слова”: „С
него начинается наша настоящая литература…”»
Владимир Козлов. «Таким, какой я есть, меня написали
мои стихи». Беседу вела Надя Делаланд. — «Лиterraтура», 2016, № 83, 5 сентября
<http://literratura.org>.
«Н. Д.: А насколько контент „Просодии”
отражает именно твое представление о литературном процессе?
В. К.: Конечно, отражает: пытаться делать журнал, чтобы всем
угодить, все-таки невозможно. Но я работаю редактором делового журнала
[«Эксперт-ЮГ»] десять лет и по опыту этой работы могу сказать, что не все
статьи журнала отражают видение главного редактора. О многих поэтах, о которых
пишет „Prosзodia”, я как критик написал бы совершенно по-другому.
Но я сформулировал для себя некоторую программу-минимум, которую стараюсь
требовать от авторов раздела критики: коротко говоря, это язык аргумента, —
будь добр, объясни, из чего складывается та или иная оценка поэтического
произведения, не только объясни, но и покажи, как это работает у автора».
Александр Кушнер. «Пруст — это книга стихов».
Беседовала Ольга Маркарян. — «Rara Avis», 2016, 14 сентября <http://rara-rara.ru>.
«Пруст — один из самых любимых моих писателей: Толстой,
Чехов, Пруст… Конечно, прозаический метод, даже такой метафорический, как у
Пруста, к стихам неприложим так же, как живописный или музыкальный. Это разные
искусства. Тем не менее в одном из стихотворений у меня сказано: „Стих от прозы
не бегает, наоборот”. И Ахматова в стихах Пастернака находила „прозы
пристальной крупицы”. Прусту свойственен поэтический взгляд на мир. Достаточно
вспомнить страницы, рисующие природу Комбре, или море в Бальбеке, или страницы,
посвященные искусству. Это и музыка (композитор Вентейль), и проза (писатель
Бергот), и театр (актриса Берма), и художник (Эльстир). За этими вымышленными
персонажами угадываются Сезар Франк, может быть, Анатоль Франс, Рашель, Клод
Моне или Эдуард Мане… Но любопытно, что среди них нет поэта. Почему?
Наверное, потому, что поэтом был сам Пруст: его психологическая проза поэтична,
это ее главное достоинство. Сюжет в ней почти не просматривается, но ее, как
книгу стихов, можно читать, раскрыв любую страницу наугад. И она помогает
писать стихи, радует и не столько подсказывает, сколько подталкивает к новой,
неожиданной поэтической мысли».
Маргарита и Маргарита.
Письмо Н. Я.
Мандельштам к Е. С. Булгаковой.
Публикация и вступительная заметка П. М. Нерлера, комментарии Д. В.
Зуева. — «Наше наследие», 2016, № 118 <http://www.nasledie-rus.ru>.
Письмо от 3 июля 1962 года цитировалось, но теперь
публикуется целиком. Из письма: «Знаете ли вы о первой встрече О. М. и
Мих<аила> Аф<анасьевича>? Это было в Батуме в 21 году. Вы себе
представляете, в каком виде мы были все трое. К нас <так!> несколько раз
на улице подходил молодой человек и спрашивал О. М., стоит ли писать роман,
чтобы послать его в Москву на конкурс. О. М., к тому времени уже знавший
литературную жизнь, говорил, что на конкурс посылать ничего не стоит, а надо
ехать в Москву и связаться с редакциями».
Константин Мильчин. Заслуженно забытые книги. «Тля» Ивана
Шевцова как удобный пасквиль. — «Горький», 2016, 26 сентября <http://gorky.media>.
«Итак, бывший пограничник и бывший фронтовой разведчик Шевцов
после войны работал корреспондентом „Красной звезды” и пробовал себя в
литературе. „Тля” была написана в конце 1940-х — начале 1950-х, когда советское
государство и коммунистическая партия начали бороться с космополитизмом вообще
и евреями в частности. Но тогда роман, несмотря на полное соответствие духу, до
печати не допустили. Сам Шевцов пишет, что „идеологический ветер подул в другую
сторону”. Так или иначе, книга вышла лишь в 1964 году, после того как Хрущев
начал войну с абстрактным искусством. Но, как оказалось, ветры дуют все еще не
туда. „Тлю” начали критиковать все подряд — от европейских коммунистов до
советских литературоведов».
«Андрей Синявский (до его ареста остается примерно год) в
„Новом мире” писал, что „Тля” граничит с „уличным скандалом, трамвайной
перебранкой, квартирной склокой”. И
ответил — вполне в духе времени — почти доносом: „Ослепленный ненавистью к
людям, которые, по его понятию, очерняют действительность, снижают уровень
советского искусства, автор настолько увлекся и сгустил краски, что — по всей
вероятности, невольно, сам того не делая, — выступил в роли очернителя нашей
жизни и культуры. Уголовные типы, дельцы, прохвосты, составляют в романе ‘Тля‘
мощную организацию, этакую всесильную мафию, гласно или негласно управляющую
эстетической жизнью страны”».
«Ну то есть самое смешное, что судьба Шевцова после „Тли”
могла лишь укрепить его в конспирологических подозрениях».
«Мне хотелось бы стать
диджеем в литературе». Композитор Владимир Мартынов о том, как читать его «Книгу Перемен».
Записала Александра Зеркалева. — «Горький», 2016, 26 сентября <http://gorky.media>.
Говорит Владимир Мартынов: «Книга Перемен всегда
казалась мне уникальной потому, что из всех древних и фундаментальных писаний
она единственная родилась не как книга. Она не рассказывает нам о богах и
героях, как мы привыкли по другим памятникам литературы, она воссоздает некие
закономерности: откуда боги и герои возникают, как они восходят к силе,
пропадают и возникают снова. Такого укоренения в дочеловеческой архаике нет
больше нигде. Это самое глубокое соприкосновение с дочеловеческим и
послечеловеческим».
«Почему меня литераторы не понимают? Потому что в литературе
пока не существует так называемого „диджейства”, когда приходишь с чемоданом
чужой музыки, ставишь ее, — и начинает происходить что-то новое».
Множества Шостаковича.
Соломон Волков: как
гениальный композитор заставил Сталина оправдываться. Текст: Игорь Вирабов. —
«Российская газета» (Федеральный выпуск), 2016, № 216, 26 сентября; на сайте
газеты — 25 сентября.
Говорит Соломон Волков: «Конечно, это лишь догадки, но
очень вероятно, что условием назначения главой Союза композиторов [РСФСР] было
его вступление в партию. Он не мог не вступить не потому что заставляли —
заставить его никто бы не смог. А именно
потому что хотел возглавить Союз. При этом он же продолжал активно сочинять,
одно сочинение лучше другого».
«Спрашивают: какова была идеология Шостаковича? Мой ответ:
Шостакович родился и вырос в семье народников, с крепкими антицаристскими
традициями. Прадед по отцу был сослан в Сибирь как участник польского восстания
— в Шостаковиче же были, напомню, польские крови. Дед был близок деятелям
„Земли и воли”, привлекался по делу Каракозова, покушавшегося на жизнь царя.
Бабушка по материнской линии в Сибири открыла школу для детей рабочих, устроила
самодеятельный оркестр. То есть, народническая струя в семье всегда была
доминантной: „любовь к народу” — произносилось не просто так».
См. также: Ольга Раева, «Эссенция ДДШ» — «Новый мир»,
2016, № 8; Дмитрий Бавильский, «Шостакович между русской культурой и
советским искусством» — «Новый мир», 2016, № 8; «Милосердие. Неизвестное письмо
Д. Д. Шостаковича о С. С. Прокофьеве» — «Новый мир», 2016, № 8; Антон
Светличный, «Шостакович сейчас» — «Новый мир», 2016, № 9.
«Мы поборемся со
временем». Варлам
Шаламов как историк. Текст: Иван Мартов. — «Горький», 2016, 27 сентября <http://gorky.media>.
15 сентября в рамках Шаламовских чтений Сергей Соловьев,
доцент МГППУ, главный редактор сайта shalamov.ru, прочитал лекцию об
исторических аспектах творчества писателя. «Горький» законспектировал самое
важное из нее.
«На местах лагерей сейчас на самом деле растет иван-чай — и
это не художественное преувеличение. Шаламов знал, что его личное дело уничтожено.
Когда он подавал документы, чтобы ему увеличили пенсию по инвалидности (жалкую,
меньше сорока рублей поначалу) за северный горный стаж, а он на тот момент уже
был реабилитирован по второму сроку, этот стаж ему не подтвердили. Оказалось,
что документов, которые свидетельствуют о работе Шаламова на Колыме, не
существует. Архивные личные дела осужденных уничтожались в случае реабилитации
или если человек был расстрелян — тогда оставалось только следственное дело. На
Колыме сохранились дела тех, кто там умер и не был реабилитирован. У Шаламова
были все основания считать, что от лагерного прошлого не осталось почти ничего.
В письме к Солженицыну в 1964 году Шаламов сообщал: „В 1958 году (!) в
Боткинской больнице у меня заполняли историю болезни, как вели протокол допроса
на следствии. И полпалаты гудело: ‘Не может быть, что он врет, что он такое
говорит!‘ И врачиха сказала: ‘В таких случаях ведь сильно преувеличивают, не
правда ли?‘ И похлопала меня по плечу. И меня выписали. И только вмешательство
редакции заставило начальника больницы перевести меня в другое отделение, где я
и получил инвалидность”. То есть в 1958 году, уже после XX съезда, рассказ о
том, что было на Колыме, провоцирует обывателя на обвинения в том, что такого
не могло быть».
Поэт Анатолий Найман о
писателе Викторе Голявкине. Эссе о важнейшем русском писателе второй половины XX века, авторе
потрясающих коротких рассказов, чьи тексты нужно как можно скорее открыть —
заново или впервые. — «Arzamas», 2016, 21 сентября <http://arzamas.academy/mag>.
«Последовательность событий, приведших к возникновению на
панорамной фотографии фигуры Голявкина, и сразу в том виде, что не изменился до
конца его дней, была такова: сперва слухи о „потрясающих” рассказах, которые
пишет некий малый, приехавший с Дикого Запада, в его случае — Юга: из Баку
после заезда в Самарканд. Авангардист, абсурдист, законченный стилист,
несокрушимый иронист с уклоном в заумь. Следом сами тексты, в машинописи и по
чуть-чуть в журналах. Наконец, книжка „Тетрадки под дождем”. Потом неизвестно
откуда реализовался он сам собственной персоной. Физически мощный — и тут же
выяснилось, что был чемпионом Баку по боксу. Не проверяли, сразу поверили».
«Я думаю, главный успех его прозе обеспечило то, что и всем
лучшим писателям и поэтам: он ставил слова в и на свежие для них позиции. В
определенном смысле как Мандельштам. Как это получается, ни читатель не
понимает, ни часто сам сочинитель. Обсуждать, чье литературное влияние Голявкин
испытал и в какой степени, не кажется мне продуктивным. Тем более что в период
вхождения в литературу и становления тогдашние авторы норовили задвинуться в
„глухую несознанку”. Большинство предпочитало выглядеть самородками: никого не
читал, пишу из себя, ни на кого не похоже, а если где-то с кем-то пересекаюсь, то
абсолютно случайно. У Голявкина это получалось предельно органично: „Хэмингуэй?
Не попадался”. После этого и про Твена спросить рот не открывался».
«Голявкин видел, что род человеческий ограничен, глуп,
самонадеян, хвастлив, претенциозен и так далее. Но Голявкин в роли автора ничем
своих персонажей не шире, не умнее, не самокритичнее, не скромнее, не подлиннее
и пр. и пр. Разве что свободнее».
Переписка Сергея
Довлатова с Ниной Берберовой. Публикация Елены Довлатовой. Подготовка текста и примечания
Андрея Арьева. — «Звезда», 2016, № 9 <http://magazines.russ.ru/zvezda>.
Начало переписки: «7 апреля 1982 г.
Уважаемая госпожа Берберова!
Не знаю, известна ли Вам моя фамилия, да это и не важно,
поскольку я обращаюсь к Вам исключительно как читатель. За три года в Америке у
меня понизился интерес к чтению, которое было моим почти единственным
неслужебным занятием на родине. Причины этого, в общем, ясны, и не время о них
говорить, тем более, что я все-таки прочитал за эти годы, может быть, тридцать
книг, из которых мне чрезвычайно понравились две — роман Сола Белоу „Планета
м-ра Сэмлера” (существующий в хорошем русском переводе Нины Воронель) и Ваша
книга „Железная женщина”.
Я совершенно не литературный критик и даже не слишком
интеллектуальный человек, поэтому разрешите мне довольно примитивно выразить
впечатление от этой книги…»
Кстати, в ответном письме Берберовой от 12 апреля 1982 года
читаем: «Когда Вы мне пишете, что Вы не интеллектуальный человек, то я Вас не
понимаю: Вы не каменщик, не кондуктор, Вы — писатель, значит, работаете
интеллектом».
Порог изумления. Владимир Смирнов о дворовых волхвах,
русских безумцах и оправдании бытия человеческого. Беседу вела Елена Семенова.
— «НГ Ex libris», 2016, 29 сентября <http://www.ng.ru/ng_exlibris>.
Говорит заведующий кафедрой новейшей русской литературы
Литературного института им. А. М. Горького Владимир Смирнов: «Если речь
о „большом стиле”, как Набоков говорил, то первым, кто душу захватил, был
все-таки Есенин. Это был 7-8-й класс. У нас были замечательные учителя, много
фронтовиков. Я до сих пор помню их фамилии, они нам много отдали. Был,
например, учитель по фамилии Баранцев, старичок, он знал моих родителей. Он был
в 1910-е знаком с Андреем Белым, Владиславом Ходасевичем, дружил с Надеждой
Мандельштам. Это был тип „русского безумца”, который поднимает русскую
действительность над всякой действительностью. Помню, как студентом я открывал
для себя Хлебникова и Пастернака. Я взял в библиотеке том 30-х годов, там был
его портрет-линогравюра. Начал читать и… года на два-три был потрясен до
основания».
«В Твери, в университете была прекрасная библиотека. Я читал
„Мир искусства”, символистские „Весы”, „Золотое руно”, и открывался мир,
совершенно не похожий на наш».
«Василий Белов, Виктор Астафьев, Василий Шукшин, Юрий Казаков
— это уже на все времена. В отношении них нельзя сказать „ну, да,
замечательный, но не гигант”. Каждый из них значителен».
Променад и культура
мордобоя. Как барная
культура преобразила улицу Ленина и чем Н-ск отличается от ебурга. Беседу вел
Егор Михайлов. — «Сиб.фм», Новосибирск, 2016, 29 сентября <http://sib.fm>.
Говорит Александр Гаврилов: «В этом смысле Леша Иванов
сделал огромную работу, при том что мне страшно не нравится весь его
екатеринбуржский цикл в литературном смысле. Но в этих четырех книжках он
впервые зафиксировал эту региональную пацанскую тусу как такую самурайскую
культуру заранее принятой смерти — это мне кажется очень важным в культурном
смысле и я надеюсь, что в ебурге уже вот-вот начнут водить по ивановским
местам».
Алексей Пурин. «Поэт относится к Богу с
профессиональным пониманием». К 41-летию
Бориса Рыжего. Беседу вел Владимир Коркунов. — «Лиterraтура», 2016, № 84, 21
сентября <http://literratura.org>.
«Я с огорчением некоторые стихотворения читал, да и прозу!
Будучи жив, Рыжий не опубликовал бы многое из этого. Родственники Бориса — люди
очень достойные, но весьма далекие от литературного процесса: нравственная их
чистота просто не могла представить той грязи, на которую способен т. н.
„литпроцесс”. А журналы просили и просили… И кстати, могли бы (они-то,
журналы, знают!) оскорбительное для тех или иных упомянутых лиц „закрыть”. И
сопливые детские вирши не печатать…»
«На мой взгляд, [лучшее издание] это книга „Стихи”, которая
вышла в Петербурге раньше вами указанных. Ее Геннадий Комаров составил. Было
недавно второе издание. „Типа песня” — собрание очень неплохое, составленное с
любовью и умом. Чего не скажешь о маловразумительном „Оправдании жизни” и
упомянутом вами вовсе безобразном сборнике „В кварталах дальних и печальных”,
издающимся уже, кажется, третьим изданием (если вы, читатель, неосторожно
купили эту книгу, выкиньте ее в мусорный бак — она уродует замечательного
поэта! Там повсюду вранье в примечаниях и испорченный авторский текст!)».
«Знаете, у меня есть несколько писем Бориса. Их нельзя
публиковать, потому что он о третьих лицах отзывался, скажем так, без особой
почтительности. Я читал его письма к [Александру] Леонтьеву, — а я там третье
лицо, — он с такой же легкостью пишет разные остроумности уже обо мне».
Юрий Сапрыкин. Кэш и два портфеля. Новый Пелевин — о
долларе и России, с любовью и всякой мерзостью. — «Горький», 2016, 7 сентября
<http://gorky.media>.
«Стало уже привычным, что новый Пелевин — это в лучшем случае
успевший слегка забыться старый Пелевин; к очередной, подчиняющейся сезонным
циклам книге [«Лампа Мафусаила, или Крайняя битва чекистов с масонами»]
подступаешься как к новому альбому видавшей виды, но не растерявшей прыти
рок-группы — никто не ждет от него прорывов в неведомое, скорее важно понять,
на что из уже слышанного это похоже; это „возвращение в форму” или „топтание на
месте”; это скорее „A Momentary Lapse of Reason” или где-то ближе к „Animals”;
на новый „Piper At The Gates of Dawn” никто давно уже не рассчитывает —
такое бывает в жизни лишь однажды, понимаем».
«Как говорил уже на этих страницах Павел Пепперштейн,
читателю нужна не информация, а трансформация; и каким бы знакомым ни казался
трек-лист, невозможно остаться прежним, дослушав этот альбом до конца; через
банальности, самоповторы, метафизический туман и шутки, заточенные под вкус
менеджера среднего звена, Пелевину все равно удается смещать оптику,
препарировать знакомые вещи под невероятным углом».
Владимир Сорокин. «Я стараюсь найти словесную одежду
для некой идеи». Интервью брал Павел
Соколов. — «ЭКСМО», 2016, 8 сентября <https://eksmo.ru>.
«Предпочитаю другую Веру — Павлову. Полозкова — насквозь
эстрадный человек, у нее много от советских поэтов-шестидесятников. Стихи у нее
эстрадные, обращенные в зал, это ее жанр, она прекрасно в нем существует, она
внешне красивая, яркая. Мне же больше интересны стихи, обращенные к читателю, а
не к зрителю. Хотя, любимый мой Игорь Северянин тоже был эстрадником, но он
создавал удивительные словесные конструкты, чего не скажешь о Полозковой».
Джонатан Франзен. «Русская литература — это самая
прекрасная вещь на свете». По просьбе «Афиши Daily» Сергей Кумыш
поговорил с Джонатаном Франзеном об устройстве его новой книги, орнитологии,
президентских выборах и экранизации «Безгрешности». — «Афиша Daily»,
2016, 16 сентября <https://daily.afisha.ru/brain>.
«То, как раскрылся русский роман в XIX и в начале ХХ века…
понимаете, русские писатели будто бы сумели воспользоваться абсолютно всеми
возможностями, которые им были даны. После всего, что сделал Гоголь,
практически тут же и почти одновременно появляются Толстой и Достоевский — как
такое вообще возможно? Оба гиганты, оба разные абсолютно, оба сочиняют лучшие
романы из когда-либо написанных. А потом приходит Чехов — и такой: „Чем бы мне
здесь тоже заняться?” — и становится величайшим драматургом и создает высшие
образцы рассказа… Русская литература — это самая прекрасная вещь на свете».
«Человек в футляре» —
тревожное расстройство, а созависимость изучаем на примере «Душечки». Каково это — преподавать клиническую
психологию на примерах из литературы. Беседу вела Нина Назарова. —
«Горький», 2016, 23 сентября <http://gorky.media>.
Говорит доцент кафедры нейро- и патопсихологии факультета
психологии МГУ Леонора Печникова: «Я специалист по детской психиатрии,
по девиациям, по психологии аномального развития. В курсе „Клиническая
психология детства” я разбираю на литературных моделях депрессию, аутизм,
умственную отсталость. „Цветы для Элджернона” мы берем. И „Одиночество простых
чисел” Паоло Джордано: там главные герои шизоид и анорексичка. Обсуждаем, что
привело к особому развитию, к депрессивному состоянию героя: семейный фактор
или уже человек родился такой. У Каррера „Зимний лагерь” про взросление
замечательный, там мальчик-аутист».
«С Анной Карениной вообще много проблем. Разбираем личность.
Что привело ее к такому состоянию. Почему ей мало было любви. Как ни крути, а
истерический компонент был. Она хотела любви, необыкновенной, которой не
бывает. И Левин тоже хотел. Они с Левиным похожи, я считаю. Левина я, как
психолог, вижу через призму детской депривации — отсутствие привязанности в
детстве. У таких людей идет идеализация любви: если любить, значит всецело,
полностью отдаваться чувству. Им нужен идеализированный объект любви. Это, с
одной стороны, инфантильность личности, незрелость: „Если не позвонил, то не
любит, значит я суицидну”. Я работаю с
суицидальными подростками, у них очень часто черно-белое мышление, низкая
толерантность к фрустрации: они не умеют переносить стрессы, не умеют
разруливать сложные моменты в жизни, не могут переключиться, не могут принять,
что человек общается с другими людьми, — эгоцентризм своего рода, социальная
дезадаптация».
Человек между толпой и
Богом. Евгений
Водолазкин о своем новом романе «Авиатор» и эпохе суррогатов. Беседовал Виталий
Каплан. — «Фома», 2016, 6 сентября <http://foma.ru>.
Говорит Евгений Водолазкин: «Я уже рассказывал о
священнике Александре Нечаеве, который был репрессирован и погиб в лагерях. Так
вот, в 1990-е годы, на правах родственника, я обратился в ФСБ, чтобы
ознакомиться с его следственным делом. Первое, что от меня потребовали, —
написать расписку, что не буду преследовать никого из давших показания на моего
предка. Я, конечно, расписался, но спросил: „Это же было в 1936 году! Ну кому я
сейчас могу мстить?”. А мне ответили: „Ну, знаете, разные бывают люди. В том
числе и долгожители. У нас положено, чтобы писали расписки”. Скажу совершенно
честно: я не испытывал злости на человека, настучавшего на моего родственника.
А вот удивление — испытывал. Потому что не понимал: ну зачем ему это было
нужно?»
Что такое стихи?
Утешение. Поэт
Александр Кушнер уверен, что рай есть, но ада нет. Беседу вела Ольга Штраус. —
«Российская газета» (Федеральный выпуск), 2016, № 26, 14 сентября; на сайте
газеты — 13 сентября <https://rg.ru>.
Говорит Александр Кушнер: «Я не думаю, чтобы Бог был
так жесток, что допустил бы его [ада] существование. Ведь невозможно себе
представить вечную зубную боль — ее и минуту-то терпеть нельзя!»
«Я только не люблю в искусстве нарочито пугающее: Босха,
например. Или Алексея Крученых и всю его компанию…»
«Вспоминаю себя мальчиком 8-9 лет. И понимаю, что никогда не
был так умен, как тогда. В смысле — впечатлителен и отзывчив».
«Мне близко такое понимание жизни, как у деревенских старух:
если бы ты один умирал, а кроме тебя никто, — было бы обидно. Невыносимо.
Страшно. А так… Гете умер! Он что, был хуже тебя?!»
«Шевчук взял свое дело
из рук Шостаковича».
Соломон Волков о «Диалогах с Бродским», Евтушенко, мифах и социальном пафосе
музыки. Беседу вела Нина Назарова. — «Горький», 2016, 16 сентября <http://gorky.media>.
Говорит Соломон Волков: «Вы как будто предполагаете,
что человек способен вдруг в какой-то момент отрешиться от своего времени, от
родителей, которые совершенно неслучайно назвали его Иосифом в 1940-м году. В
честь кого в 1940-м году мальчиков называли Иосифами, как вы думаете?
<…> От этого разве можно отрешиться? От своего собственного имени? В
1953-м, когда Сталин умер, Бродскому было тринадцать лет, он был зрелым человеком.
Те, кто жили в сталинскую эпоху, те, кто застали это время, мы все сформированы
вот этой эпохой».
«Вообще, я вам должен сказать, что это очень странное
ощущение — видеть памятники людям, с которыми ты общался. Окуджаве, или
Бродскому, или Ахматовой, или вот Довлатову. Какой-то идет холодок по спине.
Странное очень ощущение: были люди, а стали памятники».
Михаил Эпштейн. Хитрость Бога и другие парадоксы
теологии. — «Звезда», 2016, № 9.
«Художник способен удивляться поступкам своих персонажей,
начинающих жить вопреки его замыслу, логикой собственного развития. Лев Толстой
не раз приводил восклицание Пушкина: „…какую штуку выкинула со мной моя
Татьяна!” Нельзя исключить, что и Бог восклицает, глядя на пророков, мучеников,
творцов, вестников, открывателей: какую штуку выкинул Леонардо! Или Ньютон! Или
Дарвин!»
«Труд создателя и свобода созданий — вот двойная
предпосылка для существования зла в этом мире. Но такова же и двойная
предпосылка преодоления этого зла».
«„Эрика” берет четыре копии,
а я по семь делала! Надо просто как следует по клавишам бить».
Правозащитница Людмила Алексеева о своей книжной биографии. Беседу вела Кристина Горелик. — «Горький»,
2016, 28 сентября <http://gorky.media>.
Вспоминает Людмила Алексеева: «Когда мы переехали из
эвакуации в Москву, на Арбате было несколько букинистических магазинов,
маленьких таких, пыльных, но чего там только не было. Потому что люди или сами
с голоду, или соседи уехавших продавали, несли в букинистические магазины
шикарные книги, в том числе стихи. И вот, где сейчас Министерство иностранных
дел, от Садового кольца и до Денежного переулка был квартал, и в нем был
кинотеатр „Арс”, и такие же двухэтажные дома, как все на Арбате. Квартал снесли
еще при Сталине, в 50-х годах. А здесь был еще маленький букинистический
магазин. И я однажды зашла в него, и там Ахматова лежит. Я думаю: что за
Ахматова такая? Открыла — и обалдела! Денег купить у меня не было, поэтому я
бегала в этот магазин, школьницей еще, стояла и читала. И надо сказать, что
продавец понимал, он только спрашивал: „Девочка, у тебя чистые руки?” Я ему
протягивала показать руки, потом стояла, читала, и он понимал, что денег у меня
нет, а ему нравилось, что я стоя читала».