стихи
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 11, 2016
Дьячков Алексей Владимирович
родился в 1971 году в Новгороде, с трех лет живет в Туле. Окончил строительный
факультет Тульского государственного университета. Автор трех поэтических книг.
Консервы
Листва облетит и в саду и в лесу.
Пройдешь через старый поселок,
В развалинах дома увидишь лису
И гипсовый горн среди елок.
В бараке разграбленном нет ни души,
Сарай во дворе покосился.
Давно перестал ты куда-то спешить,
Запутался, остановился.
С порога родного не дашь ты зарок
И больше себе не поверишь.
Так жалобно велосипедный звонок
Прозвякает — только уедешь!
Когда ты вернешься, рассыплет во
тьме
Зерно черно-белая пленка.
Царапины света, круги на воде,
Нелепый рисунок ребенка.
Игнатьево
Жизнь все сложней, а кажется, что
проще. —
Дождь по углу дощатому полощет,
Трясется у штакетин влажных куст.
За сном не успевает бег горошин…
Когда я стану дедушкой хорошим,
Я временем с потомком поделюсь.
Поедем на кукушке спозаранок,
И выйдем — запыленный полустанок,
Не видно ни деревни, ни села.
Пейзаж родной давно забыл о краже.
Не отдышаться, до руин добравшись.
—
В дом щитовой крапива проросла.
С наличников дождем побелка смыта.
В густой листве, лишенной колорита,
Состарился про юг забывший грач.
Ты — первый раз, а я — уже который
—
Услышим в пыльных стенах коридора
Суровый гул толпы и женский плач.
В свечном дыму запущенного храма
Так плачет, потерявши сына, мама,
Так плачет об отце пропавшем дочь.
Молитвой ночь отсрочим и роптаньем
—
Поделимся сердечным состраданьем
И побредем с чужою болью прочь.
Мой внук наивный! И мой мудрый
Отче!
Я вижу все отчетливей, все четче,
Как ветер мягко дует на свечу.
Как дети спят в объятьях старых
кукол.
Как покидают взрослые свой угол.
А я спешить в дорогу не хочу!
Мне есть каким еще заняться делом.
Когда-нибудь я стану добрым дедом,
Вернется счастье детское в барак.
Захлопнут до утра глухие ставни,
Но прирастет лиловый сумрак спальни
Пространством, отраженным в
зеркалах.
Проза
Он уже набросал диалоги вчерне,
Приберег саркастический смех.
Беспросветная осень на фото ч/б,
Б — береза, а ч — человек.
Жизнь условная не обойдется без
жертв,
И улыбка сползает с лица.
В ожидание должен сложиться сюжет,
Но герой не прощает отца.
И растет безотцовщина грубый и
злой,
Перед зеркалом гладит усы.
Навещает писателя Бог с прописной,
Чтоб под старость раскаялся сын.
Рассыпается капель дождливых драже,
Глянец, как небосвод, обгорел.
Беломорит отец на колхозной меже,
И сентябрьский лес черно-бел.
Без
присмотра
Памяти Дмитрия Бакина
Фонарь в листве и темень полустанка
Видны мне в полудреме-полусне,
И Карповка, и Невка, и Фонтанка,
И тьма платформы, и листва в огне.
Сейчас я упаду, бесследно сгину,
Исчезну, навсегда вернусь домой,
Траву сухую медленно раздвину,
Сопротивляясь боли головной.
Передо мною безымянный нищий,
Велосипед в кустах, сырой верстак,
Пройдут и старый дом, пропахший
пищей,
И шторы, шевелящие сквозняк.
Сутулые подростки у подъезда
Расскажут, папироскою пыхтя,
Как жечь, вязать и убивать железом
Давал себя, как гладиатор, я.
Как воевал с деревьями, рекою,
Шпаной колхозной, что резину жжет,
В канаве как трясущейся рукою
Запихивал кишки себе в живот.
Чаевничал по-барски, дул на блюдце,
И, собираясь вдруг, считал года,
Чтоб выйти по нужде и не вернуться,
Не появиться больше никогда.
Кровля
Расходятся школьники неторопливо,
Майор производит расчет.
Уставшее солнце, живое, как пиво,
Над парком осенним течет,
На древний пустырь возвращается
снова,
В посадку с клочками газет.
За ним торопясь, как на зайца, на
слово
Охотится старый поэт.
За дверью распахнутой Каин и Авель
—
На санках сидят синяки.
Смирение — камень. Боление —
кафель.
Борение — берег реки.
Мы скорбно молчать и томиться
устали,
Нас в сад привели не со зла.
Широкая лодка с уловом кефали
На мягкий песок наползла.
Смерть
в бане
А тот, на дудке, продолжает дуть.
И я иду на звук, как ходят дети.
Так может для себя наметить путь
Любой, как я тогда себе наметил.
Потом вернулось время. Сразу боль
Нахлынула, и надо мной склонился
С испуганным лицом товарищ мой.
Бардовые тела, чужие лица.
Я взгляд на свет мерцающий отвел,
На стены, кафель, на струю из
крана.
Ты как?.. — плыла стена, а кафель
цвел
И пенился. А дудка все играла.
Я постарался мысленно собрать
Себя как был — растерян, гол и
жалок.
Как глупо, я подумал, умирать
Средь веников распаренных и шаек.
На теле влажном мыльные следы,
В прожилках вен плечо, ключица,
горло.
Как странно на себя со стороны
Смотреть. Не на себя уже — другого.
Вода. Хореография пространств.
Веселье лодок весельных осенних.
Ну, здравствуй, радость от покоя
— раз,
От света — два, и три — от звезд
последних.
Ну, здравствуй, рай, мой домик
щитовой,
Где люди пожилые дышат тихо.
Встречай меня, вернулся я домой.
Готовь вино к застолью, Эвридика.
Готовь вино, старуха, я пришел,
Как ты, такой же медленный и
старый.
Журчит вода, протяжно, хорошо.
И дудка наконец играть устала.
Мамин дом
Лес потемнел — но каждый ствол
отдельно,
Ковыль к волне невидимой приник.
Крестьянская стеснительность
растений,
Уверенность деревьев вековых.
Скелет стола, заросший остов
стула.
Крапива, хмель и дикий виноград.
Стремительная пена захлестнула
Крыльцо, террасу, контуры окна.
Со стороны другой — без отражений
Фрамуга с форткой, пыльное
стекло.
Распахнутая створка без движенья.
—
Проем в жилье, где в комнате
темно.
Там пахнет тленом, пылью из
комода,
Посуда помутнела и литье.
Чтоб пустоту заполнить, с огорода
Того гляди без стука жизнь
войдет.
Везде репей и вьюн просунут
пальцы.
Не долго в раме зеркалу сверкать.
Вернувшиеся в детство постояльцы
Не смогут в темноте себя узнать.
Петр
В осколке зеркала лицо после
войны,
Рубец, царапина, и духа след и
праха.
Таким запомнилось — морщины не
видны,
А виден глаз. Один. — Зрачок,
ресницы, влага.
Потом в лесу, когда из шахты шел
домой,
Над тихой заводью сосновый шар
искрился.
В воде, подкрашенной линяющей
травой,
Среди застывших рыб лик бати
отразился.
И вот теперь, достав из ящика
трико,
Когда свет лампы моему помог
неверью,
Стою и вглядываюсь в деда моего —
В стекле расплывшегося влажной
акварелью.
Ульман
Игрушки соберем, но пыль не
вытрем с полок.
Заварим липы цвет, душицу и
тимьян.
Теперь веди себя как маленький
ребенок —
Прижмись ко мне, когда я обниму
тебя.
Под бабкин плед я — ночь, а ты
закат заныкай,
Чтоб вспоминать любви короткий
век спустя
Уже поврозь могли два горьких
горемыки
И дачу, и гусей, и сырость
сентября.
Из-за того, что дом остался без
надежды,
Листвой засыпал сад к скамье
тропу твою,
Я думаю о нас, таких не
повзрослевших,
По-детски чушь несу и чепуху
мелю.
Суббота
Иней с вензелем, в тамбуре —
витязи.
Контролер — хоть завязки пришей.
До райцентра добрался на дизеле,
На вокзале купил беляшей.
Пестрый рынок на площади Ленина.
Колокольня, река за горой.
Вид на кладбище — экая невидаль.
Это эхо, октябрь, выходной.
Отраженье нечесаной серости
Вытекает с послушной водой.
Не хватает окрестности резкости.
Ничего, доберем глубиной.
Будем жить здесь не плача, не
охая,
Провожать до моста облака,
Наполняя сном каждое облако —
Бить баклуши, валять дурака.
День померкнет, расплавится
олово.
Тьма накрутит в листве бигуди.
За столом замусоленным с номером
Инвентарным — с тобой погудим.
Рай расправит над двориком ярусы
—
Честный хлеб, мелких звезд на
глазок.
Чтобы мутные слезы стекляруса
Разобрать — покрути мелкоскоп.
Свет настойки загадочный,
уличный.
Ты увидишь как в детстве, как
встарь, —
В переулке пустом рядом с
булочной
Погибает последний фонарь.
Помпея
Графит карандашный, воскресный
пейзаж,
Проснувшийся двор — голубятня,
гараж,
Белье в ярком небе полощется,
И банки разносит молочница.
Ноябрьским солнцем разрушенный
дом. —
Сиена и охра на масле льняном.
Войнушка — не ссора базарная,
Подорван состав партизанами.
Обед. Тихий час. Детский плач там
и тут.
Моргнуть не успеешь — посыплется
грунт,
Нагрянут стремительно сумерки,
Строенья заляпают суриком.
Музейная ночь, в синих складках
слюда.
Уже никогда не вернешься сюда,
На снегом прикрытую мусорку,
Где встали деревья, как музыка.