рассказ
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 11, 2016
Гуреев
Максим Александрович родился в
Москве в 1966 году. Окончил филологический факультет МГУ и семинар прозы А.
Битова в Литинституте. Прозаик. Автор книг «Быстрое движение глаза во время
сна» (М., 2011), «Покоритель орнамента» (М., 2015). Печатался в журналах
«Октябрь», «Дружба народов», «Новый мир», «Знамя», «Искусство кино»,
«Литературная учеба». Финалист премии «НОС» (2014). Живет в Москве.
1
Так как я живу на первом этаже, то очень часто, особенно летом, в окно кухни ко мне заглядывает соседский мальчик по имени Иоанн.
Вот он — Иоанн, встающий на кирпичный парапет, кладущий худые, покрытые комариными укусами руки на бурое от ржавчины железо карниза, старающийся разглядеть сквозь стоящий на подоконнике аквариум, что подано к обеду. Конечно, выказывает нетерпение, расчесывает укусы до крови, вскрикивая при этом всякий раз от боли, когда нечаянно задевает ногтями родимые пятна и засохшие болячки.
Бывали даже случаи, когда он падал с парапета в траву, но потом вновь приникал к окну, чтобы удостовериться, что на кухне ничего не изменилось за время его отсутствия и уха по-прежнему переливается огнедышащим перламутром.
Какая же прелесть эта живая уха, состоящая из огнедышащего перламутра!
Иоанн жил с бабушкой Татьяной Львовной, которая носила перламутровые бусы.
И когда бабушка засыпала перед телевизором, то Иоанн любил перекатывать их у нее на шее, воображая себя при этом искателем перламутра в густом бурлящем бульоне, что стоит на плите.
Вот он — ловец жемчуга, который подпевает Леониду Витальевичу Собинову, исполняющему арию Надира из оперы Жоржа Бизе.
Пианино напоминает жертвенник.
А газовая плита напоминает канун, на который ставят свечи за упокой отлетевшей души.
Под плитой лежат сковорода, чугунный утюг, эмалированная миска, дуршлаг.
Иоанн любил забираться под плиту, вытаскивать оттуда этот самый дуршлаг, напяливать его себе на лицо и тут же превращаться в фехтовальщика в маске.
Однажды, когда я уже почти доел уху, за окном неожиданно появился Иоанн с дуршлагом на лице. Длилось это недолго, потому что удержать равновесие на парапете, не схватившись за карниз, очень непросто, и мальчик упал в траву, а дуршлаг с грохотом покатился по тротуару.
Распугивая птиц, пробуждая бабушку, которой спросонья привиделось, что это пронзительный паровозный гудок с «Красного Балтийца» и она снова опоздала на поезд, отбывающий в эвакуацию в Куйбышев.
Ведь ей постоянно снится один и тот же сон, как она бежит по платформе за исчезающим в клубах паровозного дыма эшелоном, который увозит ее годовалую дочь — мать Иоанна.
Платформа внезапно обрывается.
Подоконник обрывается.
Парапет конечен.
Кипяток остыл.
Уха в кастрюле закончилась.
Значит, снова придется идти в гастроном на Сокол и покупать там рыбные консервы.
Впрочем, поход в гастроном всегда сопряжен у меня с приятными воспоминаниями о том, как в 70-х годах мы сюда ходили с родителями.
С тех пор здесь многое изменилось.
Не изменились лишь продавщицы.
Они, как и прежде, нависают над прилавками, напоминая собой свежие марципаны, пахнущие шоколадной глазурью и сахарной пудрой, что февральской поземкой несется по их белоснежным накрахмаленным халатам.
Золотые украшения при этом позвякивают.
Цаты, бармы, венцы, панагии, паникадила, висящие высоко над головой, лепнина, кафельные стены, плаха для разрубания мяса, топор.
2
В один из январских дней 1899 года прихожане Спасо-Преображенского собора города Вельска Архангелогородской губернии братья Серапион, Артемий и Ардалион Золотаревы при помощи сооруженной ими из подручных средств подзорной трубы имели возможность наблюдать за движением хвостатой звезды.
Разместив самодельное оптическое устройство на Головиновском откосе, Золотаревы зафиксировали даже не саму комету, но дымовые следы, оставленные космическим телом при прохождении им небосвода в районе колокольни Верховажской Успенской церкви и городской пожарной каланчи.
В свою очередь брандмейстер городской пожарной управы Савелий Петрович Фаст нашел происшедшее чрезвычайным и недопустимым, а посему велел немедленно снарядить команду для обнаружения и, соответственно, тушения места падения хвостатой звезды.
На поиски же этого места ушел весь световой день, но оно так и не было найдено. Туголесский бор, болото Чижкомох, пойма в месте слияния рек Вели и Ваги, наконец, так называемый Докучаевский овраг были обследованы со всей тщательностью, но никаких следов возгорания и тем более рухнувшей с неба кометы обнаружено не было. О чем утром следующего дня брандмейстер Фаст и доложил городскому голове Моисею Егоровичу Приорову.
Казалось бы, на этом инцидент можно было считать исчерпанным, но братья Золотаревы продолжали настаивать на том, что они были свидетелями необычайного природного явления.
Более того, Ардалион Золотарев, являясь членом Архангелогородского общества фотолюбителей, запечатлел на стеклянных пластинках размером 18 на 24 сантиметра предгрозовое небо, расчерченное горизонтальными столпами светящегося газа.
Собственно, это изображение и дало повод для многочисленных споров о том, что же на самом деле произошло в январе 1899 года.
В частности, настоятель Спасо-Преображенского собора митрофорный протоиерей Амфилохий Абрамов утверждал, что горожане стали свидетелями пришествия началозлобного демона, принявшего облик воздушных коловращений и вознамерившегося погубить тем самым избранных праведников «паче инех».
В качестве же исторической аналогии им приводилась знаменитая «каменная туча», которая лишь молитвенным усердием праведного Прокопия была отведена от города Великого Устюга, что во многих грехах своих был велик, и выпала смертоносным дождем 8 июля 1290 года на правом берегу реки Сухоны близ деревни Котовалово.
В свою же очередь преподаватель физической и химической наук Вельского городского училища для мальчиков Петр Львович Разумовский был уверен в том, что все стали свидетелями метеоритного дождя, предсказанного еще в 549 году Космой Индикопловым в его «Христианской топографии».
Как известно, Косма с дерзновением брался рассуждать о мире, который по форме напоминал ларец или реликварий с частицами мощей святых угодников Божиих, принявших мученическую смерть во времена Нерона и Домициана.
Также автор «Христианской топографии» отрицал систему Птолемея, находя ее изотерической, а стало быть, богопротивной, утверждал, что земля плоская и делится на ту, что за Океаном, и на ту, где до потопа жили люди.
Справедливости ради следует заметить, что какое-то время в экспозиции городского краеведческого музея еще сохранялось упоминание о январских событиях 1899 года, но достаточно скоро фотографические карточки Ардалиона Золотарева c изображенным на них свинцовым слоистым небом, расчерченным горизонтальными столпами раскаленного газа, были сняты со стен и пропали в императорском фотоархиве Архангелогородской губернии…
3
Всякий раз я пытаюсь вспомнить, откуда знаю эту историю.
Вполне возможно, что обнаружил ее в «Актах Вельского погоста» или в «Вестнике императорского физического общества», подшивку которых в последнее время штудирую, так как работаю над книгой о хвостатой звезде по имени Allegro.
Хотя не вполне уверен, что это именно так, и в этой своей неуверенности долго и пристально смотрю внутрь аквариума, сквозь аквариум, на аквариум, подсвеченный электрической лампой.
Кажется, такие лампы применяют при лечении ультрафиолетом гайморита, различимого на рентгеновском снимке лишь хлопьями белесой засветки.
Тут же и процитировал наизусть из «Истории» Льва Диакона: «Часы показывали уже пятый час ночи, леденящий северный ветер волновал воздушную среду; снег падал густыми хлопьями».
Закашлялся.
Диагностировал такой кашель совершенно сухим, обжигающим покрытую испариной глотку, бьющим по вискам и надбровным дугам, изнутри стреляющим электрическими разрядами в закрытые веки.
Однажды в детстве я заболел и кашлял целые сутки без остановки.
Собака остановилась рядом с платформой «Красный Балтиец», огляделась по сторонам, икнула от голода, потом медленно побрела в сторону железнодорожной насыпи, чуть не провалившись по пути в заполненную до краев резко пахнущей креозотом водой яму.
Подолгу хлебала из нее ледяную черную воду.
И вдруг увидела собственные лапы, не узнала их, подумала, что они могут принадлежать какому-то другому существу, находящемуся по ту сторону ямы, обладающему острой мордой, короткими лохматыми ушами и бешеным мутным взглядом.
Лапы эти были как перевитые травой после половодья стволы деревьев.
Рассказывают, что в деревьях, растущих вдоль полотна, живут безмятежные. Вернее сказать, живут в дуплах, столь напоминающих открытые беззубые рты, или вывернутые наизнанку медвежьи шапки, или войлочные остроконечные шлемы, или треухи из собачьей шерсти.
И вот собака стоит у самого подножья насыпи и напряженно смотрит по сторонам.
Видит заброшенные огороды, автобусную остановку, панельные пятиэтажные дома.
Зевает.
Пукает.
Можно только догадываться о том, что происходит у нее в голове: круговерть обрывочных мыслей, сполохи света в виде острых лучей, что напоминают ангельские мечи, понимание и непонимание.
Например, она не понимает, как могла оказаться здесь, на таком удалении от Коптевских гаражей, где живет в деревянной будке рядом с бараком, заселенным сезонными рабочими.
Рабочие всякий раз проходят мимо ее деревянной будки в оббитую рваным дерматином дверь, ведущую внутрь барака на кухню.
На кухне же стоят скамьи, прибитые к полу, а на стене висят железные кружки.
Закопченный плитой-перекалкой потолок обшит фанерой, пошедшей волнами, а в предбаннике стоит развороченная сыростью лохань для умывания.
Один из рабочих склоняется над ней, закрывает глаза, намыливает лицо и на какое-то время превращает его в свечной огарок невообразимой величины.
Такие свечи используются как выносные во время крестного хода, который возглавляет протоиерей Сергий Абрамов, чей дед Амфилохий Абрамов служил еще до революции в храмах Архангелогородской губернии.
Также в предбаннике на полке стоят ведра для питьевой воды, а провода, свисающие с низких, отполированных головами притолок, приспособлены под бельевые веревки.
Пахнет простынями и хлоркой.
Собака с отвращением вдыхает этот удушливый запах и от нечего делать смотрит на капающие с лица рабочего хлопья мыла.
Облизывается.
Иногда собаку пускают на кухню, где на полу рядом с плитой набросаны объедки, оставшиеся после обеда.
Точнее сказать, она видит себя со стороны: как заходит сюда, как пугливо озирается по сторонам, каждую минуту ожидая окрика или пинка, но ничего такого не происходит, на нее никто не обращает внимания, как будто бы ее не существует. Впрочем, ведь так оно и есть, потому что настоящая собака смотрит на себя со стороны, затаившись в предбаннике.
Рабочий вытирает лицо полотенцем, которое закидывает обратно под потолок, полощет рот, наклоняется к собаке и гладит ее.
Вымышленная собака закапывает несъеденное за своей будкой, после чего ложится поверх захоронения и засыпает.
Полотенце повисает в проводах, свисающих с низких, отполированных головами притолок, веет прохладой, хозяйственным мылом и сыростью, блуждает по воле сквозняка, когда открывают дверь на улицу.
— Почему заблудилась тогда? — спрашивает настоящая собака вымышленную и отвечает тут же себе за нее:
— Видимо, потому что испугалась огромного остромордого существа с короткими лохматыми ушами и бешеным мутным взглядом. Бросилась бежать от него, не разбирая пути, не слыша ничего, кроме грохота крови в собственной голове и рева доводящего до одури дыхания в виде столбов обжигающего пара, что вырывался из ноздрей и открытой пасти.
Мгновения превращались в минуты, минуты — в часы, часы — в вечность, а мимо проносились деревья, заброшенные огороды, голубятни, автобусная остановка оказывалась далеко позади, болезненного вида панельные пятиэтажки, что выглядели недостроенными, мерцали. Хотя бы и по той причине выглядели таковыми, что уродливо разошедшиеся швы были здесь заткнуты тряпками или паклей и весьма достоверно напоминали загноившиеся пролежни. Сквозь образовавшиеся от расхождения бетонных плит щели можно было смотреть на улицу, видеть пробегающих по дороге собак, проходящих волхвов, сваленные вдоль забора лысые автомобильные покрышки, а также врытые в землю железные бочки с дождевой водой.
Раньше собранную таким образом дождевую воду здесь использовали для поливки огородов, но когда местную мебельную фабрику закрыли и последние обитатели поселка уехали, то все заросло кривым, непроходимым кустарником, замерло, оцепенело, а бочки превратились в вечно смотрящие в небо подзорные трубы, в которых это небо и отражалось.
То есть смотрело само на себя.
Любовалось своей подвижностью, своей непредсказуемостью, например, когда низкие тучи внезапно разрывал штормовой ветер и в образовавшуюся дыру кометой врывался яркий холодный свет, который, впрочем, тут же и угасал.
4
А тем временем братья Золотаревы по очереди заглядывали в окуляр подзорной трубы, настраивали фокус, каждый под себя, толкались, разумеется, но ничего, кроме размытых очертаний облаков, им разглядеть не удавалось. Нетерпение нарастало с каждой минутой, как, впрочем, и сомнения в правильности производимых действий, ведь кустарным образом подобранные линзы гремели при каждом неосторожном движении, и могло показаться, что разглядыванием хвостатой звезды Золотаревы занимаются при помощи стробоскопической трубы, внутри которой разноцветные куски битого стекла выстраивали самые немыслимые конфигурации.
Например, такие: восьмиконечная рождественская звездица, шестиконечная звезда Давида, пятиконечная перевернутая звезда Веельзевула-князя бесовского, треугольник с Оком предвечного начала.
Впрочем, несовершенство данного оптического устройства предполагало также наличие немыслимых, неведомых геометрической науке фигур, появление которых надолго повергало братьев в смятение.
Тогда старший брат Серапион отстранял Артемия и Ардалиона от подзорной трубы, снимал ее с самодельной выкрашенной мучнистой зеленой краской треноги и несколько раз ударял по ней кулаком, а если учесть, что в годы молодости Серапион Алексеевич занимался гиревым спортом, то удары его имели абсолютно сокрушительный характер.
Стробоскоп, он же подзорная труба, вздрагивал, коченел и со стоном исторгал из себя невыносимый для уха стекольный хруст. Казалось, что он уже не в живых, что он отошел в царствие мертвых и через него уже больше никогда нельзя будет смотреть на звездное небо или, как вариант, любоваться разноцветными геометрическими фигурами. Всякий раз же после этой варварской, на первый взгляд, процедуры на глазах младших братьев выступали слезы. Однако сильнейшие удары Серапион сменял необычайно бережным встряхиванием трубы, теперь могло показаться, что он убаюкивает ее, поет ей колыбельную, затем вновь устанавливал ее на треноге, после чего приникал к окуляру, довольно долго при помощи выточенных из медных картушей регуляторов наводил аппарат на резкость и вдруг восклицал: «Вижу!»
— Вижу летящую по небу в районе колокольни Верховажской Успенской церкви и городской пожарной каланчи хвостатую светящуюся звезду по имени Allegro!
Тогда же при помощи форматной камеры «Швабе» Ардалион Алексеевич Золотарев сфотографировал это уникальное природное явление на стеклянную пластинку размером 18 на 24 сантиметра.
Разбрызгивая свои ртутные внутренности, Allegro пронеслась по низкому, буквально на голове лежащему небу в районе колокольни Верховажской Успенской церкви и пропала где-то в районе Высоковской Запани за Туголесским бором, названным так, потому что он был непроходим.
Собака брела в том непроходимом лесу. Раздвигала локтями и мордой проволочный кустарник. Чесала живот о кору и корни, о комелья и камни, о пни и валежник, о мох и топляк.
Не умела ухватить себя за хвост.
Не умела улыбаться толком.
Не умела улыбнуться ртом.
Не умела вставать на задние лапы и так ходить.
Не умела куковать кукушкой.
Не умела летать как ушастый филин.
Не умела видеть в темноте как сова.
Не умела есть уху ложкой.
Не умела читать по годовым кольцам.
Не умела читать.
5
Светящийся газ, страусиные перья, черный бархат, густой клокастый дым, свитая в косицу из конского волоса борода, просушенная на ветру солома, скрученная в несколько слоев марля или простыни, которые могут быть приспособлены для изготовления хвоста.
Понятно, что речь идет об украшении, которое при помощи английских булавок прикреплялось сзади на платье. Хвост стелился по земле, но под действием ветра или сквозняка мог взлетать, веять. В хвост можно было и заворачиваться, а для удобства его транспортировки применялся специальный фибровый короб, который крепился на поясе, но в случае необходимости он отстегивался и складывался, почти не занимая при этом места.
У Поликсены Сергеевны Соловьевой, сестры философа Владимира Соловьева, как известно, имевшей литературный псевдоним Allegro, было целых три таких короба, потому что ее гардероб насчитывал три хвоста — бархатный, газовый, а также сплетенный из привезенного с берегов Колхиды золотого руна. Последним Поликсена Сергеевна дорожила особо и даже посвящала ему стихотворения, которые, как правило, сочиняла стоя перед зеркалом.
А происходило это так.
Allegro прикрепляла хвост поверх турнюра — изящного приспособления в виде велюровой подушечки, что подкладывалась под платье ниже талии. Затем вставала перед зеркалом так, чтобы было можно наблюдать золотое руно в виде хвоста во всей его красоте. Долго всматривалась в отражение своего лица и находила его некрасивым, одутловатым, даже уродливым, выискивала миллион причин, по которым невозможно себя любить. Например, сутулилась, была суетлива, мелочна, обидчива, самолюбива, завистлива, порой даже надменна, совершенно не умела прощать.
Подбирала рифму к слову — страсть.
Однако, переодевшись в мужскую одежду — приталенный кавалерийского кроя френч, обтягивающие с кожаными наколенниками жокейские рейтузы, яловые остроносые сапоги со шпорами, тут же горький до судорог скул одеколон, и, прикрепив золотое руно на поясе, находила свой полупрофиль уже совсем другим, весьма привлекательным, тонким, вполне возбуждающим чувства. Впрочем, это и понятно, потому что была необычайно стройна, кротка, отзывчива, дружелюбна, никогда никому не завидовала, щедра, талантлива, полностью лишена гневливости, светла.
Подбирала рифму к слову — presto.
Предпочитала конные прогулки на Воробьевых горах и в Лужнецкой пойме.
Это место было весьма популярно у дачников из Раменок, Теплого Стана, из Канатчикова и с Калужской заставы. По большей части здесь почему-то преобладали женщины в мужских одеждах. Они рисовали себе углем бороды и усы, изображали борцов греко-римского стиля, ходили подбоченясь, курили папиросы, говорили грубыми хриплыми голосами, называли себя жрицами изотерического храма Рудольфа Штейнера, фотографировались на память, разумеется…
Теперь-то я понимаю, что это было совпадение, созвучие, а вернее, ошибка, потому что хвостатая комета осветила вовсе не покрытый кособоким лесом обрывистый склон Воробьевых гор и Лужнецкую пойму, но Докучаевский овраг, болото Чижкомох, а также долину в месте слияния рек Вели и Ваги.
Соответственно, главу о Поликсене Сергеевне из книги пришлось убрать, причем сделать это с большим сожалением, ведь ради Соловьевой-Allegro я специально ездил в Коктебель, где она провела свои последние годы.
По воспоминаниям современников, Allegro любила уходить в горы одна, где, облачившись в греческий пеплос, могла подолгу танцевать под трубные звуки, рожденные ветром, вырывающимся из каменных горловин потухшего вулкана Карадаг. Воображала себя при этом вакханкой, чья бодрость была изменчива, потому как более всего подвергалась движениям настроения танцовщицы.
Так allegro могло перейти в presto, а presto в andante.
6
Татьяна Львовна садилась за фортепьяно, на котором стоял портрет Леонида Витальевича Собинова с воздетыми руками в роли Ленского.
Какое-то время она в задумчивости так же воздевала руки, затем водила ладонями над шеренгой клавиш, шевелила пальцами при этом вплоть до первого касания. И тут же в этой шеренге образовывался провал, яма образовывалась, из которой вырывался первый звук, возглас, стон.
Иоанн затихал.
Он видел, как частота касаний нарастала, что приводило к потоку звуков, и уже было невозможно различить отдельные ноты. Это напоминало наводнение таким, каким его изображают на старинных картинах.
«А ведь бабушка не умеет плавать!» — Иоанн неотступно думал об этом, был буквально преследуем этой мыслью, потому что хорошо помнил, как в Коктебеле она всегда стояла у самой кромки воды, боясь войти в нее, и напряженно наблюдала за тем, как он купается, ныряет, изображая из себя ловца мидий, дохлых крабов и жемчуга.
Звуки фортепьяно меж тем разливались по всему дому, заполняли лестничную площадку, шахту лифта, чердак, вечно дудящий сквозняками мусоропровод, прихожую, кухню.
Я сижу на кухне.
Мне только что позвонили из издательства и сообщили, что моя книга о комете по имени Allegro выйдет после Рождества.
За окном идет снег, но падает он значительно медленней, чем на самом деле мог бы падать, потому что я наблюдаю за ним сквозь аквариум, подсвеченный электрической лампой.
Кажется, такие лампы применяют при лечении ультрафиолетом гайморита, различимого на рентгеновском снимке лишь хлопьями белесой засветки.
По привычке цитирую наизусть из «Истории» Льва Диакона: «Часы показывали уже пятый час ночи, леденящий северный ветер волновал воздушную среду; снег падал густыми хлопьями».
Поскольку я живу на первом этаже, то нет ничего сложного в том, чтобы подойти к моему окну с улицы и заглянуть внутрь.
Так происходит и сейчас: безмятежные Каспар, Мельхиор и Бальтазар Золотаревы дружно наваливаются на стекло с противоположной стороны, смеются, что-то говорят друг другу, радуются, потому что уже увидели хвостатую звезду, а сейчас собираются пойти к месту ее падения.
Их приподнятое настроение передается и мне, особенно когда Мельхиор Золотарев показывает форматную фотографическую камеру «Швабе» 1885 года выпуска, на которую каким-то чудом ему удалось запечатлеть Allegro.