Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 1, 2016
«Афиша-Воздух», «Гефтер»,
«Город-812», «Дружба народов», «Звезда», «Знамя», «Иностранная литература»,
«Коммерсантъ», «Коммерсантъ Weekend», «Культура в
городе», «Литер», «Литературная газета», «Лиterraтура»,
«НГ Ex libris»,
«Нева», «Неприкосновенный запас», «Новая газета», «Новая газета в Санкт-Петербурге», «Новое
литературное обозрение», «Огонек», «Православие и мир», «Радио Свобода»,
«Российская газета», «Русский мир», «Топос», «Фонд „Новый мир”», «ШО», «Colta.ru», «Deutsche Welle», «LiveJournal», «Prosфdia», «Rara Avis», «RUNYweb.com»
Александр Архангельский. Системная архаика вместо бессистемного
модерна. [Лекция] — «Colta.ru», 2015, 12 октября <http://www.colta.ru>.
«Александр Сергеевич Пушкин не понял
бы названия канала „Культура”, потому что впервые слово „культура” не в
сельскохозяйственном смысле в русских словарях появляется уже после его смерти,
кажется, как раз в 1837-м».
«Даже самая известная русская басня —
„Ворона и лисица” — не дает нам урока исправления недостатков. Как должна
строиться нормальная басня? Сначала показать, как аллегорически изображенные
страсти борются за человека, а потом сделать вывод, как нужно бороться с этими
нехорошими страстями, чтобы жизнь изменилась к лучшему. С чего начинается
„Ворона и лисица”? „Уж сколько раз твердили миру… но в
сердце льстец всегда себе отыщет уголок”. То есть твердили, твердили, а ничего
изменить нельзя. Так будет всегда. Это глубоко скептическая басня — и это, на
самом деле, не недостаток, а выдающееся достоинство русской литературы».
Александр Агеев. Дневники (1989 — 1992). Предисловие
Сергея Агеева. — «Лиterraтура»,
2015, № 61, 1 октября; № 62, 15 октября; № 63, 2 ноября <http://literratura.org>.
Цитата из записей 1989 года:
«Какие-то отрывочные мысли о прозе. Даже с практическим прицелом на Чупринина. Но мне 33. Все, что я нажил из
духовного багажа, — кое-какой ум, способный анализировать, раскладывать,
комбинировать известное, но совершенно не могущий создавать еще не бывшее.
Наверное, я буду пробовать, буду трепыхаться, но
заранее с тревогой невоплощения. Это как покупаешь
лотерейный билет, когда не просто хочется, а надо выиграть — при
абсолютном сознании безнадежности и нелепости действия. И никто не поможет в
этом труде — увы. Вот уж это-то к 33 обозначилось отчетливо.
Напротив — все будет мешать. И сам себе главным образом. <…>»
(31.08.89).
Алсу Акмальдинова,
Олег Лекманов, Михаил Свердлов. Советская эмигрантская поэзия 1920-х
годов о футболе. — «Новое литературное обозрение», 2015, № 3 (133) <http://magazines.russ.ru/nlo>.
«Нелепый арбуз в качестве футбольного
мяча — не только очередное напоминание о растительном царстве, с
представителями которого Маяковский сравнял футболистов. Это еще и своего рода
промежуточное звено в „плодоовощной” цепочке, проходящей через три посвященных
футболу текста, написанных в три разных десятилетия. Кочан капусты, которым
играют в футбол незадачливые сельские „молодцы” из дореволюционной сатирической
заметки „Увлечение спортом”, „долетает” (уже в виде арбуза) до героев
Маяковского, в свою очередь передающих пас кассилевскому
Антону Кандидову, который по стечению обстоятельств начинает вратарскую карьеру
в качестве „ловца арбузов”. За четверть века, разделяющие 1912 и 1937 годы,
эмоциональный вектор этого „полета” полностью изменится, а издевательское
недоумение уступит место восхищению и почти безоговорочному признанию. Чем же
объясняется неприязненно-насмешливое отношение Маяковского к футболу?»
См. также: Алсу Акмальдинова,
Олег Лекманов, Михаил Свердлов, «„Эй, вратарь,
готовься к бою…”: Футбол в советской поэзии 1930-х годов» — «Волга», Саратов,
2015, № 9-10 <http://magazines.russ.ru/volga>.
Николай Байтов. «Я занимаюсь тем, что пытаюсь
уточнить картину мира…» Беседовал Геннадий Кацов. —
«RUNYweb.com», 2015, 2 октября <http://www.runyweb.com>.
«Последнее время я стал думать, что
человек, вообще говоря, производит лишь две вещи: мусор и картину мира. Ничего
третьего нет: все, что не является мусором, относится к картине мира, а все,
что к ней не относится, становится мусором».
«Есть области темные, про которые
непонятно даже, могут ли они вообще быть как-либо отражены. Главный инструмент
отражения — это, конечно, язык, но он оказывается чудовищно недостаточным.
Во-первых, он организован грамматически и тем самым прочно связан с логикой. А
логика (и, следовательно, рациональное осмысление) оказалась очень слабым
средством».
«Во-вторых, язык весьма консервативен
и инертен. Собственно говоря, именно он с младенческих лет задает нам картину
мира посредством навязываемого нам словаря и грамматических связей. Дальше
что-то изменить оказывается очень трудно, и большинство людей на это не
посягают — они остаются при той картине, что им дана
первоначальным языком: через родителей, учителей и далее — через социум».
«Берггольц
очень боялась за себя и свой дневник». Полина Барскова поговорила с
Натальей Громовой, подготовившей к печати блокадный дневник Ольги Берггольц. Текст: Полина Барскова.
— «Colta.ru», 2015, 8 сентября <http://www.colta.ru>.
«Полина Барскова:
В дополнение к вопросу о том, для кого велся дневник. Берггольц
крайне откровенно повествует о своих лирических переживаниях, романах. Как вам
кажется, зачем она это делает, предназначая текст для
публичного чтения? <…>
Наталья Громова: Это смущало, в первую очередь, ее
наследников. И покойная Г. А. Лебединская
(ее наследница) обратилась ко мне еще в 2006 году, чтобы я посмотрела дневники
именно с этой точки зрения. Но сразу же стало понятно, что эта безудержная
откровенность и открытость есть часть личности Берггольц,
которая не изымается. Я много прочла и опубликовала дневников; конечно же, этот
— самый беспощадный по отношению к самой себе. Самое тяжелое в нем — даже не
романы и мучительные разбирательства с Макогоненко (это уже в дневниках конца
40-х — 50-х годов); самое сильное впечатление производит ее блокадный роман с
Макогоненко на фоне умирающего мужа Николая Молчанова. Голод, грязь, холод,
смерть и эти встречи в пустых брошенных домах. <…> Особой проблемы
редакторского выбора не было; мне казалось, что в 30-х годах можно было убрать
описания заводской жизни „Электросилы” с
подробностями создания турбин, но в РГАЛИ было решено печатать все до запятой,
такой принцип архива, и тут я их понимаю».
Бесстрашное отчаяние. Текст: Галина Артеменко. — «Новая
газета в Санкт-Петербурге», 2015; на сайте газеты — 7 сентября <http://novayagazeta.spb.ru>.
В сентябре увидел свет полный
блокадный дневник Ольги Берггольц. Это издание —
совместный проект Российского государственного архива литературы и искусства
(РГАЛИ) и издательства «Вита Нова».
Вот фрагмент из блокадного дневника
Ольги Берггольц.
«24/IX—41
Зашла к Ахматовой, она живет у
дворника (убитого артснарядом на ул<ице> Желябова) в
подвале, в темном-темном уголку прихожей, вонючем таком, совершенно достоевщицком, на досках, находящих друг на друга, — матрасишко, на краю, закутанная в платок, с ввалившимися
глазами — Анна Ахматова, муза плача, гордость русской поэзии — неповторимый,
большой, сияющий Поэт. Она почти голодает, больная, испуганная.
А товарищ Шумилов сидит в Смольном в
бронированном удобном бомбоубежище и занимается тем, что даже сейчас, в
трагический такой момент, не дает людям вымолвить живого, нужного, как хлеб,
слова…
…Она сидит в кромешной тьме, даже
читать не может, сидит, как в камере смертников. …И так хорошо сказала: „Я ненавижу, я ненавижу Гитлера, я ненавижу Сталина, я ненавижу тех,
кто кидает бомбы на Ленинград и на Берлин, всех, кто ведет эту войну, позорную,
страшную…” О, верно, верно! Единственная правильная агитация была бы:
„Братайтесь! Долой Гитлера, Сталина, Черчилля, долой
правительства, мы не будем больше воевать, не надо ни Германии, ни России, трудящиеся
расселятся, устроятся, не надо ни родин, ни правительств — сами, сами будем
жить…”
…Я уже столько налгала, столько наошибалась, что этого ничем не искупить и не исправить. А
хотела-то только лучшего. Но закричать: „Братайтесь” — невозможно. Значит — что
же? Надо отбиться от немцев. Надо уничтожить фашизм, надо, чтоб кончилась
война, и потом у себя все изменить. Как?»
Бобышев о Бродском. Беседу вел Иван Толстой. — «Радио
Свобода», 2015, 20 сентября <http://www.svoboda.org>.
Говорит Дмитрий Бобышев:
«Ухватились многие критики, читатели за это словосочетание. Оно было уместно в
одном только контексте моего стихотворения. Я написал памяти Ахматовой траурные
октавы, восемь восьмистиший, и в одном из них я описывал похороны Ахматовой в
восьми строчках. Чтобы выразить глубину потери, я написал, что
В череду утрат
Заходят Ося, Толя, Женя, Дима
Ахматовскими сиротами в ряд.
В этом контексте это было
исключительно точно для того, чтобы показать наши отношения между поколениями и
такое особенное горе, которые мы испытывали, не как все при потере великой
поэтессы, но еще и личное. Но дело в том, что наше объединение, распавшееся как
раз, четыре поэта, оно до этого не получило какое-то обозначение, и вот эти
„ахматовские сироты” оказалось единственным. Поэтому, чтобы в разных описаниях
литературной жизни тех лет описывались литобъединения Горного института,
университета, для того, чтобы описать эту группу поэтов, оказалась только одна
отлитая марка — это „ахматовские сироты”. Естественно, начали люди, которые
скептически относились, критически или просто иронические люди начали трепать,
путать с „казанскими сиротами”, и так далее».
Екатерина Васильева. Лагерь как представление.
Театральная тема в тюремном нарративе у Достоевского и
Довлатова. — «Новое литературное обозрение», 2015, № 3 (133).
«Отсутствие личного пространства и
ограниченность территории, подлежащей постоянному патрулированию, не позволяют
утаить ни одно интимное действие, превращая его в потенциальное зрелище. Читатель
при этом становится как бы наблюдателем второго уровня, следящим за
происходящим с надежной дистанции и „пленяемым” (уже в фигуральном смысле
слова) изображением леденящих душу подробностей лагерных будней. Однако, в отличие
от обычного представления, на наше восприятие влияет сознание того, что перед
нами (пусть и с некоторым опозданием во времени) разворачиваются события, лично
засвидетельствованные автором и пропущенные не столько через его воображение,
сколько через непосредственное переживание. Не случайно таким болезненным
оказывается вопрос о вуайеристском наслаждении
лагерной прозой, которое либо трактуется исследователями в контексте авторской
стратегии, заведомо нацеленной на достижение подобного эффекта, либо, напротив,
отвергается как „порнографическое” злоупотребление, целиком лежащее на совести
читателя».
Мария Галина. Убийца реальности. Беседовал Юрий
Володарский. — «ШО», Киев, 2015, № 9-10 (119-120); на сайте журнала — 8
сентября <http://sho.kiev.ua>.
«Что меня поразило во Львове, так это
наличие нескольких взаимоисключающих, а точнее, дополняющих друг друга мифов. И
я подумала: хорошо бы написать роман, герой которого последовательно погружался
бы во все эти мифы, пока не дошел бы до полного безумного распада всего и вся».
«Безусловно, Украина специально
вынесена за скобки. Но тут есть один очень интересный фактор, который мы не
берем в расчет. Буде роман [«Автохтоны»] переведен на украинский, что сейчас
уже делается, получился бы абсолютно украинский роман.
Что-то подобное есть у Софии Андрухович в „Феликс Австрия” — там полностью
вынесено за скобки, на каком языке говорят персонажи. Мне стоило большого труда
лишить „Автохтонов” украинской конкретики, избавить их от возможности ложной
интерпретации. Несмотря на это, там легко узнать Львов и все его
достопримечательности».
См.: Мария Галина, «Автохтоны» —
«Новый мир», 2015, №№ 3, 4.
О романе Софии Андрухович
«Феликс Австрия» см. рецензию Юрия Володарского («Новый мир», 2015, № 9).
Дмитрий Галковский. 949. Эта книга не имеет конца, но
она закончена. — «LiveJournal», 2015, 16
октября <http://galkovsky.livejournal.com/250547.html>.
«Я начал блог в ЖЖ 10 октября 2003
года, то есть 12 лет назад. С поста пятого-десятого, попробовав вещь, я решил,
что сделаю 949 записей — по числу „примечаний” в „Бесконечном Тупике”.
Собственно, блог это „четвертая часть” этой книги. Напомню, что там есть небольшая
статья, затем развернутый комментарий и, наконец, 949 примечаний к
комментарию».
«Всего за 12 лет я сделал около 20 000
комментариев (в ответ на 370 000). Мне бы хотелось, чтобы читатели читали
содержательные комментарии подряд и следили за ходом мысли. Я знаю, что многие
так и читают мой ЖЖ, — как огромную книгу. Значит, идея удалась».
«Одновременно с ощущением красочного
и сложного мира, который я увидел через открытую дверь „Опавших листьев”
[Розанова], возникло отчетливое понимание того, что этот мир ушел, и чем больше
он жив в вечном мире европейской культуры, тем дальше от него отстоит серая и
тусклая жизнь моих современников. Мне захотелось соединить „распавшуюся связь
веков” и снова научить русских мыслить. Так, как они умели раньше. В результате
получился „Бесконечный тупик”, а затем „galkovsky.livejournal.com” —
интернет несуществующего мира, тем не менее взаимодействующий,
иногда агрессивно, с тем, что у нас есть на самом деле. Но особенность
идеологической жизни такова, что теперь это уже есть тоже. И останется дальше».
«У читателей, которые взяли за труд
прочитать мой блог целиком, или в его значительной части, несомненно, сложился
некоторый образ автора. Он в той или иной степени ложный, потому что блог это
жанр, и выступая в этом жанре, я неизбежно должен был соблюдать его каноны. В
реальной жизни я другой».
Алиса Ганиева. «Когда текст написан — есть надежда на
изменение реальности». Беседу вела Клементина Ширшова. — «Лиterraтура»,
2015, № 60, 11 сентября <http://literratura.org>.
«Когда после публикации моих текстов
в фундаменталистском и традиционном обществе начались
возмущения, родителям пришлось выдерживать тяжелейший прессинг. Им звонили,
морочили голову, мол, вырастили позорницу. Требовали
на меня подействовать. Мол, заставьте свою дочь замолчать. Папа, доведенный
звонками, писал мне ночами длинные увещевания. Два с лишним года назад папы не
стало. Теперь терроризируют маму. Так что такая ее планида — страдать, что у
нее ненормальная дочь. „Писательница”».
Леонид Десятников. «Сидишь и снимаешь стружку. Совершенно кустарный труд». Беседу вел Алексей Мунипов. —
«Афиша-Воздух», 2015, 13 октября <http://vozduh.afisha.ru>.
«Знаете, даже у самых романтичных
романтиков типа Шумана или Шопена музыка очень рационально устроена. Об этом
как-то не принято говорить, но они были довольно четкие пацаны».
«Я недавно беседовал с коллегой,
которая долго и на разные лады расспрашивала меня примерно о том же: что было
бы, если вы закончили бы не Ленинградскую консерваторию, а Московскую? А если посещали
бы летние курсы в Дармштадте? И от этого повторяющегося
„если бы да кабы” я раздражался все больше и больше. Что было бы, если я учился
бы у Лигети? Или у Берио?
Стал бы я другим композитором? Писал бы другую музыку? Мои брюзжания выдают
меня. Да, это болезненный вопрос. Почему я не стал авангардистом? Мама, мама,
скажи, почему? Ведь я так хотел стать настоящим, взрослым композитором».
Душа проходит как любовь… Исполняется 120 лет со дня рождения
Сергея Есенина. Беседу вел Павел Басинский. —
«Российская газета» (Федеральный выпуск), 2015, № 222, 2 октября; на сайте
газеты — 1 октября <http://www.rg.ru>.
Говорит Захар Прилепин:
«Труд Куняевых [о Есенине] — мощнейший, но там есть
некоторые тенденции, для авторов неоспоримые. <…> Но они уверены и
всячески стремятся доказать, что Есенина убили, а я ни одной минуты не верю в
эту версию. И об этом буду говорить».
«Да, в ее [Аллы Марченко] книге есть
несколько удач и несколько открытий, но когда автор нам пытается сказать, что
Есенин под видом Пугачева описывал Колчака — это, знаете… Мы понимаем, что
Алле Марченко нравится Колчак больше Пугачева и тем более — большевиков. Но
давайте держать себя в рамках, да? Не стоит навязывать Есенину своих взглядов. Белогвардейцы — которые, напомним, в большинстве своем были
как раз „февралистами”, а не монархистами — никаких
симпатий у Есенина не вызывали».
«Что до Лекманова
и Свердлова — то они Есенина, прямо говоря, не то чтобы очень любят, хотя и
никакой антипатии не испытывают к нему, потому что как профессиональные
филологи масштаб явления осознают. Оттого их работа местами особенно удачна: им
не надо ни судить его, ни оправдывать. Однако и у них есть определенные убеждения,
как раз „западнические” — и они заставляют авторов многие и крайне важные
моменты обходить. А я это обходить не стану».
Александр Жолковский. Кто организовал вставание? —
«Знамя», 2015, № 10 <http://magazines.russ.ru/znamia>.
«Одним из ярких мемов,
восходящих к истории легендарного поединка Ахматовой со Сталиным и
Постановления ЦК от 14 августа 1946 г., стала реплика
„Кто организовал вставание?”. <…> Возможно, ее действительно произнес
Сталин, но не исключено, что перед нами одна из „пластинок” Ахматовой».
«Тем не менее
Сарнов полагает, что фраза принадлежит Сталину, —
позиция возможная, а для его трактовки ситуации предпочтительная. Я, исходя из жизнетворческой интерпретации Ахматовой, склонен считать
автором саму поэтессу».
Вера Зубарева. «Я утаю и не предам перу…» Тайна
зеркальных дат в поэзии Беллы Ахмадулиной. — «Дружба народов», 2015, № 9 <http://magazines.russ.ru/druzhba>.
«Как ни удивительно, но, казалось бы,
весьма отвлеченная поэзия Беллы Ахмадулиной всегда базируется на довольно
конкретном имплицитном сюжете, вокруг которого выстраиваются образы, как лепестки
вокруг стебля. Ее сюжет играет роль организующего начала; по нему и только по
нему можно понять связь деталей и увидеть стройность композиции и архитектоники
больших форм, таких как объемный „загадочный”, по ее же определению, цикл
„Глубокий обморок”, написанный по следам реального события — клинической
смерти».
Как рассказать о блокаде Ленинграда? Записала Наталья Кострова.
— «Colta.ru», 2015, 13 октября <http://www.colta.ru>.
Лекция, прочитанная незадолго до
смерти историком Сергеем Яровым в Лектории Политехнического музея.
«Есть описание того, как люди
выходили на крыши, несли свою вахту. Сняли даже Шостаковича за этим делом… Но, знаете, неловко смотреть эти кадры: за Шостаковичем
идет кинобригада, он и одет как-то нелепо, в какой-то
шинели. Какой-то постановочный кадр — композитор позирует, как бы иллюстрируя
мужество блокадников Ленинграда. Но что касается людей — не Шостаковича,
который, как известно, был в конце сентября 1941-го вывезен из города, а людей,
которых в городе оставили умирать, — то дежурства на улице были очень страшной
вещью. Ну представьте: крыша, зима, минус 25,
продуваемый всеми ветрами человек, голодный, истощенный, больной, постоянно кутающийся
в какую-то одежду. И как заранее узнать, какая бомба упадет на крышу? Хорошо,
если зажигательная, а если фугасная? Есть такой мрачный блокадный анекдот
(вообще анекдотов было много): меняю две зажигательные бомбы на одну фугасную,
но в другом районе».
«Кстати, вопреки официальной истории,
радио в первую блокадную зиму не работало. Ольга Берггольц
лежала дома в состоянии дистрофии и не могла никак выступать по радио».
Виталий Кальпиди. «Литература стремится подменить
чужое прошлое своим». Беседу вел Борис Кутенков. — «Лиterraтура», 2015, № 61, 1
октября, продолжение следует <http://literratura.org>.
«Признаюсь не без легкого кокетства
(да простят меня призраки одеколона „Шипр” и духов „Красная Москва”), я
удивлен, что та, в общем-то, не самая великая работа по документированию
уральского поэтического движения вызывает стойкий интерес и даже профессиональную
оценку, почти всегда, впрочем, неоправданно завышенную. Если
честно, то: а) как культуртрегер я добирал некую „власть” над процессом; „власть”,
которой мне не хватало как поэту; б) пришло понимание, что категорически нельзя
ждать благодарности от тех, кто близко, потому что благодарность, если и
приходит, то очень издалека, и ею не надо лакомиться, а надо сразу же пускать
„в дело” <…>».
«Короче: от читателя я жду на входе
только симпатии (да и на выходе тоже), если ее нет, то я уже ничего не жду. Что
касается критики — я не люблю, когда меня критикуют. Эта процедура для меня не
продуктивна».
Владимир Козлов. Золотой двадцатый век Леонида Григорьяна. — «Prosзоdia», Ростов-на-Дону, 2015, № 3; на
сайте — 30 августа <http://prosodia.ru>.
«По любым литературным меркам
ростовский поэт Леонид Григорьян написал много — 17
книг. Но он и прожил долго — родился в 1929-м, ушел — пять лет назад, в 2010
году».
«<…> у
Леонида Григорьяна репутация центральной фигуры ростовской
неофициальной культуры 1950-80-х годов. Можно было бы добавить и последующее
двадцатилетие, если бы разделение культуры на официальную и неофициальную еще
сохраняло смысл. Вокруг дома поэта на улице Горького, куда он заселился еще до
войны и где прожил всю дальнейшую жизнь, сложился круг писателей, филологов, библиофилов,
искусствоведов разных поколений. Прозаик Виталий Семин, искусствовед Марк Копшицер, критик Сергей Чупринин,
переводчики Олег Тарасенков и Диана Вальяно, филолог
Сергей Николаев, поэты Юрий Фадеев и Эдуард Холодный — и еще очень многие. В
дом Григорьяна специально вводили, старшее поколение
приобщало младшее, именно здесь была вдохновлена группа поэтов-товарищей, которые
в восьмидесятые стали „Заозерной школой” поэзии. Это место, по воспоминаниям,
было проникнуто атмосферой хмельного веселья, культуроцентризма,
поэзии и легкого диссидентства, смешанного с адюльтером — гремучая смесь для
любого становящегося ума».
Здесь же: Леонид Григорьян,
«Из неопубликованных стихов».
Алексей Конаков. Squirrel,
или Метафора андеграунда. К 10-летию смерти Беллы Улановской. — «Colta.ru»,
2015, 12 октября <http://www.colta.ru>.
«Влияние андеграундного
сообщества на писательницу трудно переоценить: она публиковалась в „Часах” и в
„Обводном канале”, входила в легендарный „Клуб-81”,
общалась с Виктором Кривулиным, Сергеем Стратановским, Еленой Шварц и многими другими. И, несомненно,
Улановская знала о парадоксальном вызове, который уже давно стоял перед
сообществом неподцензурных авторов, — вызове автоописания, потребности определения точного места в
культурной иерархии СССР».
«И это значит, что Улановская никогда
не писала о природе. Вся сила ее метафорического письма направлена на изучение
и прояснение одного-единственного феномена:
ленинградского андеграунда».
«Работа Улановской скорее напоминает
о концептуальном ходе Виктора Шкловского, реализованном в „Zoo”:
подобно тому, как у Шкловского в силу запрета писать о любви метафорами этой любви
становилось все что угодно, так и у Беллы Улановской, не желающей напрямую
говорить о советском андеграунде, все делается метафорой андеграунда».
См. также: Алексей Конаков, «На полях домашнего хозяйства. О стихотворном
цикле Д. А. Пригова» — «Знамя», 2015, № 10.
Григорий Кружков. «Серебряный налив луны / И солнца золотой налив».
Из опыта переводов У. Б. Йейтса. —
«Иностранная литература», 2015, № 8 <http://magazines.russ.ru/inostran>
«Я припоминаю лишь один, и то
сомнительный, случай, когда поэт подробно и поэтапно поведал нам историю
стихотворения: это эссе Эдгара По „Философия
творчества”. В нем поэт рассказывает, как был сочинен знаменитый „Ворон”: он
поставил себе задачу написать шедевр, и далее каждый его шаг, каждое действие с
математической непреложностью вытекало из предыдущего. Эссе очень интересное,
но в какой степени это правда, а в какой — мистификация, судить трудно».
«Но перевод стихов — иное дело.
<…> Мне всегда казалось, что если бы переводчик рассказал историю
перевода книги стихов своего любимого поэта, то получилась бы еще одна книга,
не совсем обычная, но, может быть, небезынтересная для любителей поэзии. Я мог
бы, например, рассказать о своей более чем тридцатилетней работе над стихами
Уильяма Батлера Йейтса».
Здесь же см.: Уильям Батлер Йейтс, «Из новых
переводов» (перевод с английского Григория Кружкова).
См. также: Григорий Кружков, «Три
заметки о стихах Мандельштама» — «Знамя», 2015, № 10
<http://magazines.russ.ru/znamia>.
«Кто вам симпатичнее: таджичка,
которая метет лестницу, или левый интеллектуал». — «Афиша-Воздух», 2015, 30 сентября
<http://vozduh.afisha.ru>.
«Кирилл Медведев: При этом в
поэтической среде есть четкая динамика — еще десять лет назад вообще не было
никаких левых поэтов, а сейчас есть „Транслит” и его
круг. Их можно критиковать за излишнюю высоколобость, но это уже институция.
Галина Рымбу: Эта поэтическая волна, мне кажется,
связана, с одной стороны, с политическими протестами 2011 — 2012 годов, а с другой
— с тем фактом, что литератор, как правило, является фрилансером,
прекарным работником, жестко задавленным
неолиберальным капитализмом и социальной нестабильностью.
Кирилл Медведев: Советский опыт, к сожалению, многие
вещи упростил: есть масса разных вариантов, каким образом убеждения художника и
его политические позиции могут коррелировать с тем, что он сам делает. Увы,
подавляющее большинство считает, что если человек себя считает левым или,
скажем, коммунистом, то искусство его должно быть сфокусировано на проблемах
рабочих. А на самом деле пространство рефлексии намного шире этой темы,
безусловно, тоже важной. Мне кажется, что посыл левого должен состоять из двух
вещей. Первое: я могу сделать что-то сам и продемонстрировать это. Второе: я
знаю, как должно быть устроено общество — или по
крайней мере чего в нем быть не должно».
Юрий Левинг. На подступах к визуальной эстетике
Иосифа Бродского. Пять заметок об авангарде. — «Новое литературное обозрение»,
2015, № 3 (133).
Отрывок из готовящейся к печати книги
«Художник Иосиф Бродский». «В варианте названия картины у Бродского произошла
редукция: „Сцены скачек в Эпсоме” не совсем то же самое, что „Дерби 1821 года в
Эпсоме” [Теодора Жерико]; тем не менее не вызывает
сомнений, что Бродский имеет в виду конкретное полотно из собрания Лувра — в
тексте и на картине совпадают алый цвет одежды всадника на темном коне,
догоняющем вырвавшегося вперед финалиста; флагов не видно, но с правой стороны
изображена метка ограды эпсомского ипподрома или вертикальный столб флагштока,
отмеряющий полуторамильную дистанцию».
Игорь Логвинов. Белорусы переосмысливают «русский
мир». Белорусский издатель рассказал DW, в частности, о том, как
украинский кризис сказался на популярности белорусского языка и белорусской
литературы. Беседовала Екатерина Крыжановская. — «Deutsche Welle»,
2015, 28 сентября <http://www.dw.com>.
«10 лет назад традиционными
покупателями белорусской литературы были „нацыянальна
апантаныя”, „адраджэнцы” —
то есть более или менее закрытое сообщество, включенное в белорусскую культуру.
Сейчас все больше людей, для которых главным является русский язык, приобретают
и книжки на белорусском. Как правило, детские, но
также очень много нон-фикшна, сборников стихов. Это
покупают люди, которые в обычной жизни говорят по-русски».
Станислав Львовский. «У нас нет долгой
поэтической традиции говорить от лица тех, кто не может говорить».
Беседовал Павел Зарва. — «Культура в городе». Сайт о
современной культуре в Нижнем Новгороде, 2015, октябрь <http://cultureinthecity.ru>.
«Когда приходишь в Barnes & Noble,
видишь четыре-пять полок толстых книг [Буковски], — и
думаешь, что это все-таки проект, у этого человека ни на что не могло хватать
времени. Ни на выпивку, ни на женщин, — он просто сидел и всю жизнь писал, а
больше ничего. Посмертные сборники, насколько я понимаю, до сих пор выходят. На
самом деле, конечно, он просто садился за пишущую машинку (а потом, как мы
знаем, и за компьютер) всякий раз, когда ему что-нибудь приходило в голову. У
меня есть опыт перевода целого толстого сборника, в свое время я по заказу АСТ
перевел книгу „Sifting Through
the Madness for the Word,
the Line, the Way: New
Poems” (она так и не вышла). Это было тяжело,
потому что там огромное количество совершенно графоманских текстов, — но из
всего, что он написал, можно набрать одну довольно большую книгу очень хороших
стихов, трогательных, соединяющих кинизм (см. Слотердайка) с почти детской беззащитностью, почти
буквально воплощающих пушкинское „поэзия должна быть глуповата”».
Борис Любимов. Три главные темы в жизни — Церковь,
литература и театр. Беседу вела Ксения
Лученко. — «Православие и мир», 2015, 16 сентября <http://www.pravmir.ru>.
«Кроме того, для меня всегда были
очень важны старые дома, особенно с момента, когда я стал играть в „Белую
гвардию”. Я думаю, что в те [детские] годы (потом-то уже мироощущение
расширялось) я был главным реакционером, консерватором и монархистом-романтиком
на земле. Притом этот мой монархизм абсолютно не был связан ни с династией
Романовых, ни конкретно с последней царской семьей, которой я очень сострадал.
Я сейчас вспоминаю, что эта моя игра заканчивалась, когда мы с Алексеем Турбиным побеждали и захватывали Москву. Все-таки думать,
что государь жив, можно было в 1918 году, кому-то можно было думать так и в
1924-м, и в 1925-м, когда писалась „Белая гвардия”, а в 1953-54-м, даже когда
ты играешь, все-таки должны быть какие-то правдоподобия чувств
в предполагаемых обстоятельствах, как сказали бы Пушкин и Станиславский.
Вот этого у меня совершенно не было. Очевидно, Иван Александрович Ильин назвал
бы меня непредрешенцем. Мы с Алексеем Турбиным победили, мы сделали свое дело, а какая дальше
будет власть — это, ребята, решайте сами: вот примерно так можно было бы мое
детское мироощущение перевести».
«Мне кажется, очень важна мысль
Александра Исаевича Солженицына, когда он, настаивавший на гласности и
столкнувшийся с миром СМИ, говорил о том, что человек имеет право на то, чтобы
не узнавать новости, это тоже его право».
Василь Махно. «Ориентация на Запад придала
украинской литературе особый статус». Беседовал Геннадий Кацов.
— «RUNYweb.com», 2015, 16 октября <http://www.runyweb.com>.
«Для себя в определенное время я
поставил задачу описать Нью-Йорк посредством
украинского языка, увидев, как мало Нью-Йорка в украинской литературе. И как много его в американской; присутствует он в испанской,
польской, русской и т. д. Я написал много стихов о Нью-Йорке, пьесу „Coney Island”,
несколько эссе, а сейчас вот издал сборник рассказов „Дом в Бейтинг
Голлов”, в котором четыре — о Нью-Йорке, или о жизни
в Нью-Йорке. Для меня Нью-Йорк — это мир, почти мироздание, место,
которое можно читать, как текст. Я вижу его разным. И вижу в нем разную жизнь.
Мой взгляд на этот город, все-таки, взгляд чужака, но соединившего воедино и
ощущение извне, и изнутри».
«Когда Эзра
Паунд после многих лет пребывания в Италии посетил
Нью-Йорк, то на вопрос журналиста, как он находит город, ответил: „Много
шума”».
Cм. также: Василь
Махно, «Дом в Бейтинг Голлов»
(перевод с украинского Натальи Бельченко) — «Новый мир», 2015, № 5.
Александр Мелихов. Но мудрость такая пригодна кроту… —
«НГ Ex libris», 2015, 17
сентября <http://www.ng.ru/ng_exlibris>.
«Его [Зощенко] письма революционной
эпохи тоже дышат напыщенным романтизмом. <…> Будущей жене Кербиц-Кербицкой в январе 1918-го: „Это был месяц, когда я
думал, что вот еще миг — и я взойду на высоту, может быть, на Голгофу, где
Мудрость небожителей и истина богов, где счастье…” Ей же в августе 1924-го: „И
мы должны любить ложь. И мы верим ей, ибо как можем мы поверить правде, если правда всегда скучна и часто уродлива, а ложь нежна,
красива и таинственна”. Это откровенный манифест романтизма — держаться за красивую,
таинственную выдумку вопреки скучной и уродливой правде обыденности. Не зря еще
в марте 1920-го он послал ей „любимейшие мои книги — конечно, Блок и, конечно,
Ницше”. „Нездешний” Блок („Было так ясно на лике его:
Царство мое не от мира сего”) и гиперромантик Ницше
(„Что такое обезьяна по сравнению с человеком? Посмешище либо мучительный
позор. И тем же самым должен быть человек для Сверхчеловека —
посмешищем либо мучительным позором”). Таковы были кумиры молодого
Зощенко, о котором столько десятилетий спорили, представитель он мещанства или
обличитель оного. А царство его между тем было не от мира сего».
«<…> отказавшись
от романтического толкования своей тоски, Зощенко лишил себя едва ли не
единственного лекарства, а всеми своими гигиеническими ухищрениями он
излечиться от нее, разумеется, не мог».
«Дарование Зощенко было невелико по
размеру, по широте охвата, подводя итог его писательской судьбе, склонен был считать
Георгий Адамович, сопоставляя, однако, его с самим Кафкой, которого, впрочем,
он тоже не считал гением».
См. также: Александр Мелихов, «Марк
Твен как зеркало русской революции» — «Иностранная литература», 2015, № 8
<http://magazines.russ.ru/inostran>.
Елена Михайлик. Вишерский антироман как неопознанный объект. — «Новое литературное
обозрение», 2015, № 3 (133).
«В „Вишере”, как нам кажется, Шаламов
попытался сделать тот самый, последний шаг в сторону полной аутентичности —
написать вишерские лагеря „правдой того самого дня”,
глазами и руками именно того человека, который в них побывал — и не успел
накопить еще иного опыта. Себя-прежнего. Увидеть то,
что видел Шаламов образца 1929 года. Не увидеть того, чего тот не заметил бы.
Восстановить язык, на котором утонувший в том времени человек описал бы свой
лагерь. И этим описанием — приоритетами, отношением, лакунами — в свою очередь
создать портрет рассказчика».
«Нам также кажется, что Шаламов почти
решил эту задачу. Убедительно и точно. С
удивительным мастерством. Как теоретик литературы он выиграл. И потерпел
сокрушительное поражение как художник».
Патрик Модиано. Нобелевская лекция. Перевод с французского Philibert’s. —
«Звезда», Санкт-Петербург, 2015, № 9 <http://magazines.russ.ru/zvezda>.
В нобелевской речи (2014) Модиано цитирует поразившие его строки Осипа Мандельштама
(«Я вернулся в мой город, знакомый до слез…»).
Можно ли писателю быть свободным в
тоталитарном государстве. Беседу вел Сергей Балуев. — «Город-812», Санкт-Петербург, 2015; на сайте
— 8 октября <http://www.online812.ru>.
Говорит Михаил Золотоносов,
автор книги «Охота на Берггольц. Ленинград 1937»:
«— А жила она где?
— На Рубинштейна, 7, в доме-коммуне
инженеров и писателей, построенном в 1937 году.
— А как туда писателей заселяли?
— Они на свои деньги его построили.
— Что — у них столько денег было?
— Да, столько. У Либединского
там было две квартиры, в одной жила его теща, то есть мать сестер Берггольц. Либединский был очень
высокопоставленный деятель РАПП, он, конечно, имел возможность купить там и две
квартиры. А у Берггольц была одна квартира.
— Что же — молодая поэтесса Берггольц могла скопить деньги на квартиру?
— Она работала — наверное, были
деньги. Может, еще Борис Корнилов помогал, с ним она развелась в 1930 году,
когда дом уже строился. Правда, квартиры в этом доме были маленькие, вместо
кухонь — общая столовая на 200 мест (в доме 52 квартиры), внизу, там, где потом
был детский сад. Здесь же устраивали коллективные праздники. Это же был
утопический проект коллективного коммунального житья-бытья.
Слышимость там была просто фантастическая — на первом этаже слышали, о чем
говорили на пятом».
Анна Наринская. Глобальная деревня. О «Зоне
затопления» Романа Сенчина. — «Коммерсантъ Weekend», 2015, № 30, 11 сентября <http://www.kommersant.ru/weekend>.
«Роман Сенчин
написал настоящий американский роман. Не только в смысле культурном (в целом
именно американская литература — в отличие от европейской
— сегодня сохраняет бренд традиционного реалистического, социально заряженного
романа), но и в конкретном. Именно такие книги в разнообразных вариациях
представлены на полках больших американских книжных типа Barnes
& Noble и получают уважительные рецензии в
газетах: в том роде, что если к художественной стороне произведения и можно
придраться, то к этической позиции автора и актуальности поднятой им темы
(экология, происки злокозненных корпораций) — уж точно нет».
«Тексты тех самых
писателей-деревенщиков советского времени, болезненно осознававших умирание
деревни (ее экологии, ее уклада и ее жителей, представляющих собой отдельный
„вид” человека, нигде больше не востребованный), идейно и даже интонационно
часто совпадали с прозой западных писателей, противящихся уравнительной
модернизации мира — от Стейнбека до Маркеса».
Анна Наринская. Чудачество и чудотворство. О
собрании текстов Николая Олейникова. — «Коммерсантъ Weekend», 2015, № 35, 16 октября.
«Разрыв между масштабом влияния Олейникова, его поэтическим статусом, следом, который он
оставил в жизни многих самых замечательных личностей, и тем, что он „произвел”,
очевиден. Но проблема не в том, что его стихов мало, а в том, что за редкими
(но сногсшибательными) исключениями он как будто сознательно не пускает себя на
„следующий” поэтический уровень, дает гению прорываться лишь отдельными протуберанцами».
«Впечатление такое, что Олейников сам
решил не быть великим, еще до того, как стало окончательно ясно, что это
наказуемо».
Наша история долго болит. Леонид Юзефович — о книге «Зимняя
дорога». Беседу вела Елена Дьякова. —
«Новая газета», 2015, № 112, 12 октября; на сайте газеты — 11 октября <http://www.novayagazeta.ru>.
Говорит Леонид Юзефович: «В 1922 году
все могло кончиться и по-другому. Уже после того, как моя книга ушла в
типографию, философ и знаток русской дальневосточной эмиграции Константин Бурмистров
рассказал мне об изданном в 1936 году, в Харбине, фантастическом романе
Григория Кручинина „Свет с востока”. Сюжет таков: эмигрант страдает от
одиночества, безденежья, бесцельности существования, вдруг какие-то
таинственные люди предлагают ему вступить в не менее таинственную организацию.
Позже выясняется, что цель ее — захват советской Камчатки. Это им удается, с
Камчатки они переправляются в Приморье, занимают Иркутск. Всюду их встречают с
распростертыми объятиями, в итоге СССР рушится как карточный домик. Конечно,
это уже после коллективизации, после массовых репрессий, и все-таки… Это нам только кажется, что к началу 1920-х все было
предрешено».
О литературной критике за рубежом. Опрос провела Ирина Машинская. — «Лиterraтура»,
2015, № 61, 1 октября <http://literratura.org>.
На вопросы отвечают Лиля Панн, Ольга Брейнингер, Энтони Вуд, Павел Лемберский,
Ян Пробштейн, Андрей Грицман.
Говорит Лиля Панн: «Говорю о критике
Джеймсе Вуде (James Wood).
Лет десять назад Вуд прославился изобретением термина „истерический реализм”
(множество сюжетных линий, кишащих кричащими деталями жизни как есть,
ведущих в никуда). И не ради славы Герострата, а за
серьезные эстетические провалы он занес (разнес!) в „истерический реализм” ряд
нашумевших книг таких культовых прозаиков, как Дон ДеЛилло,
Дэвид Фостер Уоллес, Зади
Смит».
«Стратегия критической оценки Вуда
определенно дерзка в своей простоте. Правда, много лет назад Вуду
предшествовала Сюзен Зонтаг
в эссе „Против интерпретации”. Да, не интерпретировать,
а читать и молчать — вместе (как квакеры, только наоборот: те молчат, потом говорят)
— помнится, было такое немногочисленное движение
(попытка) „молчальников”. Но они слишком радикальны,
человеку же хочется не только прочесть, но и поговорить о хорошей книге.
Человек любит поговорить о любви вообще и о любви к литературе в частности.
Путь Вуда — цитировать, цитировать и еще раз цитировать — текст, о котором
пишешь (любишь). Для критики стихов это более или менее годится (Оден, например, отстаивал такой подход), но о прозе хочется
на „лестнице колючей разговора б”. Пожалуйста: Вуд предлагает пересказ своими
словами, только страстный пересказ („passionate
redescription”). Но за жанр ли школьного
изложения боролись критики всех времен и народов?! В том числе Шкловский,
которого Вуд высоко ценит?»
Илья Одегов
о книжном пиаре, кризисе и Союзе писателей. Беседу вела Юлия Миленькая. — «Литер» (Алматы,
Казахстан), 2015, 1 октября <http://liter.kz>.
«Я не знаю, что представляет собой
наш Союз писателей [Казахстана] и как он помогает или не помогает авторам.
<…> Я, например, пишу уже пятнадцать лет, первая моя книга вышла в 2003
году благодаря победе в конкурсе „Современный казахстанский роман”. С тех пор
вышло еще три книги, причем последние две — в Москве. У меня в багаже „Русская премия”, диплом Волошинского конкурса, десяток публикаций в толстых
литературных журналах России, переводы на английский и публикации в Америке —
все это произошло без участия Союза писателей. И как-то мне с этим живется
нормально».
См. новую повесть Ильи Одегова «Снег в паутине» в «Новом мире» (2015, № 12), а
также — о его прозе — статью Анны Грувер «Точка
разборки» в том же декабрьском номере нашего журнала.
Победа с нами? Подготовка материалов «круглого
стола» — Наталья Гранцева и Александр Мелихов. —
«Нева», Санкт-Петербург, 2015, № 9 <http://magazines.russ.ru/neva>.
Говорит Вячеслав Рыбаков: «На самом
деле Победа была не только военной, но и организационной. Но как только мы это
снова вспомним, нам придется-таки признать, что Победа была одержана не вопреки
системе и не благодаря ей, а просто — она была одержана Системой»
Павел Полян. Историомор.
Структуризация памяти и инфраструктура беспамятства. — «Неприкосновенный
запас», 2015, № 3 (101) <http://magazines.russ.ru/nz>.
«Серия издательства РОССПЭН „Человек
на обочине войны” (одиннадцать томов дневников и воспоминаний военнопленных, остарбайтеров, жителей оккупированных областей), увы, окончательно приказала долго жить. В ее планах с самого
начала стояла, наряду с другими эго-документами, и великолепная „остарбайтерская” проза Виталия Семина („Нагрудный знак OST”
и „Плотина”), не переиздававшаяся уже много
десятилетий. Эту историко-литературную несправедливость исправило издательство
„АСТ”, выпустив ко Дню Победы этот том прозы и открыв им новую серию „На краю войны”. В этой же серии вышли
удивительные дневники „остовки” Шуры Михалевой из
Курска („‘Где вы, мои родные?..‘ Дневник остарбайтера”) — своеобразный самоотчет о безоговорочном
поражении рабского труда в Вальтерсхаузене в схватке
с молодостью и любовью. Замечательную работу продемонстрировал коллектив
сотрудников газеты „Аргументы и факты”, выпустивший „Детскую книгу войны.
Дневники 1941—1945”. Всего в нее вошли 35 дневников, распределенных по пяти
главам: блокада Ленинграда, гетто и концлагеря, тыл, остарбайтеры
и оккупация».
Валерия Пустовая. Меланхолия алхимика. — «Rara Avis. Открытая
критика», 2015, 28 сентября <http://rara-rara.ru>.
«Ранние романы Пелевина доказывали
благо пустоты. Нырнуть за Чапаевым в небесную реку или мигрировать из борделя в
страну богомолов значило манифестировать иллюзорность сущего. Поздний Пелевин,
мигрируя и ныряя, утыкается в мембрану, и пустота — вдруг — отзванивает. Со
времен неудачного „Т” начался этот апофатический
разворот пелевинского мира от ничтожения
— к утверждению, от пустоты — к подлинности. Поэтому и шутки истощились — у
этого, в самом деле нового, Пелевина не смеховая
поэтика, фокус сместился с иронического отрицания на взыскание».
«Пелевин сам стал Павлом I, героем
своего нового романа [«Смотритель»], пережившим эпоху, запертым в ловушке
своего играющего в миры ума».
Cм. также рецензии Анны Наринской («Коммерсантъ», 2015, № 167, 14 сентября
<http://www.kommersant.ru>) и Евгения Никитина («Новый мир», 2015, № 12).
Развеселые писатели исчезли. Почему финалист «Большой книги»
Роман Сенчин считает себя реалистом? Текст: Клариса Пульсон. — «Российская
газета» (Федеральный выпуск), 2015, № 226, 8 октября; на сайте газеты — 7
октября.
Говорит Роман Сенчин:
«Все вспоминают и называют ремейком, с чем я совершенно не согласен. Я даже был
более не то что ориентирован, а держал в уме роман „Потоп” Роберта Пенна Уоррена, популярного у нас когда-то из-за книги „Вся королевская рать”. У него там
на Миссисипи тоже строили гидроэлектростанции, затапливали огромные территории.
Я не поклонник современной американской литературы, но что-то вижу близкое и у
себя, и у многих своих сверстников».
Речь идет о книге Романа Сенчина «Зона затопления»; см. о ней статью Александра Журова «Постскриптум» («Новый мир», 2015, № 10).
Разговор с Дмитрием Даниловым не
только о футболе.
Беседу вел Владимир Губайловский. — «Фонд „Новый
мир”», 2015, 17 октября <http://novymirjournal.ru>.
Говорит Дмитрий Данилов: «Меня
увлекла модель. Вот [Стивен] Кинг ходил на бейсбол и о нем писал, он смотрел
матчи по телевизору, и меня увлек сам процесс — я подумал: я тоже хочу так же.
С Переком было очень похоже: мне было очень
интересно, — вот сидит человек и записывает „онлайн” то, что он сейчас видит. И
когда я прочел Кинга, у меня просто руки зачесались — вот хочу так же. Пожалуй,
даже я сказал неправильно, нет, я не сразу захотел сделать лучше, нет — меня
увлек процесс. И уже в какой-то момент мне показалось, что у меня получается
более интересно, чем у Кинга. Может, это писательская гордыня, но это так».
«Я думал, эта книга будет легкой
прогулкой. Ну, приятно ходить на футбол, даже на „Динамо” ходить приятно,
трибуны, поле, а получилось так, как я и не ожидал совсем. Это самая тяжелая
для меня книга».
См.: Дмитрий Данилов, «Есть вещи поважнее футбола» — «Новый мир», 2015, №№ 10, 11; «Сидеть и
смотреть» — «Новый мир», 2014, № 11.
Россия читающая. Беседу вел Василий Голованов. —
«Русский мир.ru», 2015, сентябрь <http://russkiymir.ru>.
Говорит директор Государственного
литературного музея Дмитрий Бак: «Он [Николай I] сделал главный шаг: изменил
отношение к литературе. Он понял, что лучшие поэты и писатели влияют на умы и
настроения, на общественные процессы. Когда Александр I в 1820 году отправил
Пушкина в ссылку, он, в сущности, не понимал еще, с чем, в лице поэзии, имеет
дело. Так, стишки какие-то, кого они могут интересовать? При этом — несмотря на
Указ о вольности дворянства — империя остается империей. Человек империи имеет
вес лишь постольку, поскольку имеет службу и чин. А Пушкин — кто такой? Да никто. Нет в
формулярных списках профессии поэта. Николай I после декабристского выступления
думает уже иначе. <…> И вот император, только что казнивший пятерых
декабристских вождей, прямо из ссылки в Михайловском приглашает Пушкина на коронацию
и объявляет, что сам будет его цензором».
«Сейчас звучит основная русская
мелодия». Композитор
Леонид Десятников — о том, почему ему не до симфоний. Беседовал Андрей
Архангельский. — «Огонек», 2015, № 40, 12 октября <http://www.kommersant.ru/ogoniok>.
Говорит Леонид Десятников: «Тип
„творца”, который вы описываете, серьезного господина с девятью симфониями —
это вообще old fashion,
его не существует. На мой взгляд, в этом нет смысла. Я не могу выстраивать
стратегию академического композитора. Она изначально обречена на провал. Такой
композитор считает себя звеном некой цепи: он обязательно преподает в
консерватории, окружен учениками, и все это часть традиции, школы… А никакой
школы нет. Все это просто фейк, рудиментарная чушь».
«Нет, современности, кажется, не
существует. Ее никогда и не существовало, насколько я знаю. Музыковеды,
силящиеся понять современность, часто ошибались в оценках. Они ругали
Бетховена, Вебера, Вагнера. Значит ли это, что люди, которые являются
экспертами, совершенно лишены чутья? Нет. Просто история музыки складывается
достаточно хаотично. В ней нет закономерностей. А задним числом мы говорим про
классицизм, романтизм и т. д. Но нет никакого закона. Все это как бы лепится на
живую нитку мироздания».
Владимир Смирнов. Образы войны и победы. Об одном
стихотворении Георгия Иванова. — «Литературная газета», 2015, № 39, 7 октября
<http://www.lgz.ru>.
«Действительно, для „стопроцентного
белогвардейца”, как называл себя поэт (и таким оставался до конца дней), вещь
эта поразительна и странна. Он был тверд и последователен в
своих политических убеждениях, бескомпромиссных по отношению к большевизму и
советской власти („силуэты черных всадников с красным знаменем позора”, „Россия
тридцать лет живет в тюрьме… и лишь на Колыме и Соловках Россия та, что будет
жить в веках”, „и ничему не возродиться ни под серпом, ни под орлом”).
Эйфория нашей победы, захлестнувшая русскую эмиграцию, не затронула Иванова.
Малейших уступок деспотии он не прощал даже таким близким людям, как Бунин и Г.
Адамович. <…> Все так, все верно, но „На
взятие Берлина русскими” столь значительно, прекрасно-возвышенно, высокоправдиво, что объяснить его иллюзиями или
случайностью просто-напросто невозможно».
Советские писатели о США. Пильняк. Беседу вел Александр Генис. — «Радио Свобода», 2015, 21 сентября <http://www.svoboda.org>.
Говорит Борис Парамонов: «Опять же
простыми словами скажу: Ильф и Петров писатели хорошие, а Пильняк скорее
плохой. Он раздражающий писатель, выкрутасами своими раздражает. Но вот ведь
Андрей Белый, из жилетного кармана которого вылез Пильняк, не раздражает. То,
что у Белого было органичным, у Пильняка носит характер какой-то головной
выдумки, намеренного усложнения. Новатор, который был эпигоном, — вот формула.
Знаете, кого он мне напоминает? Вознесенского, такого же натужного
авангардиста. Пильняк любит сочинять какие-то вымученные словечки или искажает
всем давно известные. Он, например, пишет не оазис, а оаз.
Почему-то избегает слова „или”, пишет везде „иль”. Придумывает слово
„холостежь” — холостая молодежь значит. Пассажиры парохода балуют, то есть
устраивают бал».
«И еще один прием для него [Пильняка]
характерен: он любит вместо описания давать перечисление, инвентарь предметов,
относящихся к тому или иному фрагменту. И вот так же он написал книгу об Америке.
Он попросту перечисляет».
Марина Соломонова. Детский детектив — жанр не для
взрослых. — «Rara Avis.
Открытая критика», 2015, 14 сентября <http://rara-rara.ru>.
«Взрослые элементарно не понимают
разницы между взрослой и детской литературой. В нескольких родительских списках
чтения на лето попадались рассказы Честертона об отце Брауне. Я пытаюсь объяснить
родителям, что мне оскорбительна мысль о Честертоне как об обязательном чтении
в школе, у него текст такой завитушный, такой страдальческий;
к нему надо самому прийти, к Честертону-то, доползти на коленях сквозь тексты
восемнадцатого и конца двадцатого века, безжалостные, о потери человеческого
облика, возращении к природе, сначала как к естественному, потом как к
животному началу, чтобы оценить смирение и нежность, всю эту жемчужность Честертона, мятежность и потерянность
маленького человека».
Питер Стайнер. Практика иронии: «Zoo, или письма не о любви» Виктора Шкловского.
Авторизованный перевод с английского Дмитрия Харитонова. — «Новое литературное обозрение», 2015, № 3
(133).
«„Zoo”
Шкловского существует в трех различных измерениях: 1) как любовная переписка
Шкловского и Эльзы Триоле; 2) как роман; 3) как
заявление человека, проигравшего в политической борьбе. Как мы увидим, ироничность
этого текста — его прихотливая система притворства и утайки — раскрывается на
тех же самых уровнях: эротическом, эстетическом и политическом».
«В традиционном ироническом
литературном произведении есть активный субъект, чьи намерения (что бы этот туманный
термин ни означал) формируют привилегированную точку зрения, на которую может
встать читатель. Эта точка зрения придает каждому высказыванию правдивость и
таким образом объединяет произведение изнутри. Однако в „Zoo”
такого семантического центра, вне всякого сомнения, нет».
См. здесь же: Ася Булатова,
«Неуместный модернизм Виктора Шкловского: „Письма не о любви” и границы
литературы».
Сергей Третьяков. Записная книжка. Оценка
художественного оформления десятиоктябрия. —
«Неприкосновенный запас», 2015, № 3 (101).
От редакции: «Печатая несколько
журнальных статей Сергея Третьякова [1892 — 1937], мы открываем в „НЗ” новую
рубрику — „Актуальность архива”, — в которую войдут как архивные материалы, так
и когда-то опубликованные, но затем не переиздававшиеся
тексты».
Из журнала «Новый ЛЕФ» (1927, № 10).
«Иностранец, обгладывающий праздничную Москву, как жирную кость, спросил меня:
— Зачем меня водили в Большой театр?
Такую работу я и у себя на родине видел. Вы мне покажите то, чего я у себя не
видал — вроде „Синей блузы”».
1915 — сто лет спустя. Фрейд. Романсы. Беседу вел Александр Генис. — «Радио Свобода», 2015, 21 сентября <http://www.svoboda.org>.
Говорит Соломон Волков: «Русский
романс — причудливый экзотический цветок, который появился впервые еще в XVIII
веке. Многие очень популярные экземпляры, если так можно выразиться, русского
романса относятся к XIX веку, и они сохранились, что тоже очень любопытно, до
наших дней. На самом деле для меня массовая культура, в особенности, конечно,
русская массовая культура, которой я очень интересуюсь профессионально — это
поле чудес, это поле загадок. Вот, к примеру, всем нашим слушателям знакомый
русский романс „Гори, гори, моя звезда”. До сегодняшнего дня можно услышать
уверенное заявление в том, что этот романс написан никем иным, как адмиралом
Колчаком. Это абсурдное заявление. Романс написан композитором Петром
Булаховым, который родился в 1822 году, умер в 1885 году, и сочинил целую серию
популярных русских романсов. <…> Человек очень интересной судьбы, у него
отец был знаменитым певцом, дочка знаменитой певицей, по фамилии Збруева,
которая оставила воспоминания о Булахове. Он был паралитиком и всю свою
сравнительно недолгую жизнь был прикован к креслу, иногда только мог позволить
себе встать и потыкаться в фортепиано. Это был несчастный человек».
Константин Фрумкин. Куда эволюционирует мораль. — «Топос», 2015, 20 и 22 сентября <http://www.topos.ru>.
«Этический империализм представляет
собой совокупности попыток рационально проектировать этические нормы, и в этом
качестве он играет роль „вершины айсберга”, по отношению к более общему феномену
моральной эволюции, который можно было бы назвать „конструктивизацией”
морали».
«На повестке дня встает вопрос о
границе человека, которая — ввиду идеи „неприкосновенности личности„ —
охраняется этикой и которая нарушается технологиями, „освящаемыми” трансгуманизмом. Другое дело, что человек может сам,
добровольно, соблазняясь некими обещаемыми ему благами — здоровьем, или даже
бессмертием — согласиться на вмешательство в собственную природу, и это
порождает дилемму между двумя равно важными этическими принципами — защитой
человека и его свободой».
Сергей Чудаков. Оставшись летом в Москве, подражаю
китайским авторам. Поэма в 30
четверостишиях. Публикация и комментарии Владимира Орлова.
— «Знамя», 2015, № 10.
26. Мне сообщают сплетню
Поэт С., узнав от кого-то
мои плохие стихи,
Сказал, что теперь будет лучше
ко мне относиться.
Относись, относись ко мне,
бывший майор армейской разведки.
Волна времени уже
относит тебя, как сор.
«Публикатор благодарит Арину Гинзбург
и ее сына Александра за предоставленную доверенность на право ознакомления с
материалами дела № П-80021, возбужденного в 1967 году УКГБ по Москве и Московской
области против Александра Ильича Гинзбурга. Тексты Сергея Чудакова
обнаружены в материалах указанного дела (помимо публикуемых,
там есть и уже известные стихи)».
Глеб Шульпяков. Немецкий дневник. — «Иностранная
литература», 2015, № 9.
«28 октября [2014].
Лейпциг-Дюссельдорф-Бонн
Если не записывать сразу, через день
— это не дневник, а литература. Срок хранения сутки; точнее, ночь. Дальше мы
имеем дело с памятью, а она играет по своим правилам. Одна реальность вытесняет
другую на твоих глазах. И ты ничего не можешь с этим поделать. Не можешь
сопротивляться, остановить. Только зафиксировать. Все, что я пишу сейчас, я
пишу уже в Бонне. То есть вспоминаю».
Нина Щербак. Эхо войны в творчестве Сэлинджера. —
«Звезда», Санкт-Петербург, 2015, № 9.
Среди прочего: «Теплые чувства к
Хемингуэю как человеку у Сэлинджера не распространялись автоматически на его
творчество. Неслучайно Холден так скептически
отзывается о романе „Прощай, оружие!”. „Меня
отвращает, — объяснял Сэлинджер, — превознесение как высшей добродетели голой
физической отваги, так называемого мужества. Видимо, потому, что мне самому его
не хватает”».
Михаил Эпштейн. Книга жизни: роман или словарь? —
«Звезда», Санкт-Петербург, 2015, № 9.
«Одна и та же жизнь может быть
представлена нарративно и тезаурусно,
но это два разных способа представления нельзя без остатка свести один к
другому. В нарративе всегда будет утеряна полнота тезауруса, а в тезаурусе —
динамика нарратива. Повествуя о своей жизни, нельзя включить каждое лицо,
место, предмет, явление в системную картину мира — иначе рассыплется сюжет. И
точно так же нельзя в тезаурусе представить все события данной жизни в их
последовательности — тогда рассыплется словарная картина жизни, перейдя в
цепочку ее сменяющихся эпизодов».
Леонид Юзефович. «Упорядочить чуждый мир, не совершая
над ним ментального насилия». Беседовал: Александр Чанцев.
— «Rara Avis.
Открытая критика», 2015, 5 октября <http://rara-rara.ru>.
«„Зимнюю дорогу” (как и „Самодержца
пустыни”) я назвал документальным романом от невозможности более точно
обозначить жанр книги. Это не роман с героями вымышленными или реальными, но
трансформированными писательской волей, не монография, не исторический очерк.
Первое определение не подходит по полному отсутствию у меня вымысла, второе —
по пренебрежению некоторыми научными условностями и чересчур личной интонации,
третье — по структуре повествования, в которой есть литературная составляющая:
сюжет с кульминацией, развивающиеся во времени характеры, авторские ремарки. В
современной словесности я сходных опытов не знаю, а образцами для меня служили
античные историки, в первую очередь Плутарх, Фукидид и Тацит».
О книге Леонида Юзефовича «Зимняя
дорога» см. рецензии Инны Булкиной и Ирины Богатыревой:
«Новый мир», 2015, № 11.
Составитель Андрей Василевский