стихи
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 1, 2016
Власов Герман Евгеньевич
родился в 1966 году в Москве. Окончил филологический факультет МГУ им. М. В. Ломоносова. Автор четырех поэтических книг. Лауреат Международного литературного
Волошинского конкурса
(2009). Живет в Москве.
Танец
Так танец
возникает: я хочу
порвать со
старым, выцветшим, соленым
и сам
себя от вымысла
лечу,
и удивляюсь
порослям зеленым.
Мне в гости
нужно, где меня не ждут,
но длинное
настраивают зренье,
и я тянусь,
как медицинский жгут,
и совершаю
новые движенья.
И, оказавшись
между двух огней,
ломая слов
подмоченные спички,
я разожму
— тем жестче и больней —
дверь тронувшейся
в область электрички.
Москва мне
в спину проливным дождем,
но скорость
набирает стук колесный.
Я в тамбуре, я заново рожден
и номер
набираю судьбоносный.
* *
*
среди запустенья
и голых акаций
цыпленок мимозы
пробился сквозь кальций
и цвет
его резок как будто пищит
он
я вот
он живой я ищите ищите
проверьте карманы
у рваной толстовки
там семечки
мелочь билет до покровки
в столе
где бумаги в шкафу где одежда
ищите пищит
не теряя надежды
вверх дном
кверх тормашками все оберните
но только
найдите его и верните
но что
это было летуче прозрачно
так бабочка
билась оконно чердачно
так первые
теплые капли летели
так стекла
дрожали и стекла потели
так прел
чернозем и горел поселковый
фонарь так
жужжанье о свет насекомых
толпилось обманку
попутав с планетой
и семечко
с тыквой и тыкву с каретой
так солнце
блестит на подкладке февральской
зимы посреди
со свечою бенгальской
стоит что
гало распрямившись аршинно
и тянется
сердце за ним петушино
и гости
столицы и люди столицы
летят будто
птицы летят будто птицы
* *
*
Аркадию Перенову
Щелкал ли,
цокал, стучал языком —
всюду был
первым и новым
в темном
орешнике, терне тайком,
дымном крахмале
вишневом,
не обращая
на поскрипы шин
ни промежутка
вниманья, —
был соловей
на одной из вершин
в ночь
на десятое мая;
ночь коротка,
облака не плывут
за горизонты
столицы,
и не
последний, не первый салют
празднуют серые
птицы;
вместе со
всполохом ранней зари
гибла у Ржева
пехота:
там, как
и здесь, соловьи, соловьи —
с жабами
спорят болота;
птицы небесные,
музам друзья,
к дому
ключи подберите,
не потому
что соврать нам нельзя —
просто с собою
возьмите
к видимой
речке и тонкой листве
между огнями
и тенью,
где в каждом
вдохе и каждом глотке
пахнут победы
сиренью.
* *
*
Я приходил
за нею много
раз,
я в дверь
стучал, заглядывал на окна —
там свет
горел; там, видимо, был газ;
из форточки
на кухне пахло свеклой
и яблоками;
реже табаком
и кофе
(да, тот самый, растворимый);
я, будто
зверь — из темноты, тайком
глядел на
кровлю и порог любимый.
Еще я знал
— там были книги, где
между страниц
посеянная память
всходила, как
рассада при дожде
(она страницы трогала руками);
там были
вещи комнаты, их жизнь:
торшер, комод;
там жили постояльцы:
стаканы, блюдца,
вилки и ножи;
любимые вещей
касались пальцы.
И я стоял и ждал, когда
ко мне
дверь скрипнет
и откроется фрамуга,
и выйдет
на внимательной волне
мелодия (я думал, будет фуга).
Дождю открытый
и под небом гол,
я ждал
ее (я так себе измыслил) —
когда она
обнимет теплый ствол
и мы
уйдем до облаков по листьям.
Листва упала,
зренье изменя,
и белизна
приманивала стужу,
та женщина
смотрела сквозь меня
и в трубку
выговаривала мужу.
Летали хлопья
снега, как в кино,
не слушая
земного притяженья,
а я стоял,
как дерево одно, —
в окне
я видел все ее движенья.
* *
*
овалы незнакомых
лиц
рук окрыленные
кривые
сюда приедут
из столиц
гулять по
снегу в выходные
паломники из
строгино
где ламинат
в ходу и кафель
увидеть старое
кино
листать альбомы
фотографий
гербарий мерзлый
бузины
вдыхать и восклицать
картинно
их повзрослевшие
сыны
переболели скарлатиной
их чай
в пластмассовом глотке
вино и бутерброды
кучей
их рыжий
пес на поводке
затягивает в лес
дремучий
они искуственый
народ
их женщины
белесы рыжи
сойдут с платформы
в новый год
и сразу
надевают лыжи
а тот
у края закурив
стучит о лед
зубцом ботинка
высматривает профиль
ив
не для
себя для фотоснимка
но не
везет и все не в масть
там пересвет
а здесь не тонко
и вот
летит окурок в наст
и он
скользит ему вдогонку
одышка ровные
толчки
лыжня ведущая
к оврагу
и запотевшие
очки
снег принимают
за бумагу
* *
*
Я войду
сюда по памяти,
будто книгу
перелистывая:
листья обрывались,
падали,
в сумерках
шуршали искрами,
я гуляю
с рыжей сукою
и вдыхаю
запах тления —
мне совсем
не будет мукою
написать стихотворение
об охряных
листьях полночи,
о шагах
и о дыхании
языком почти
беспомощным,
но певучим,
с придыханием;
пропуская в осень
лучшее
на страницы,
где без отдыха
рифма, падчерица
случая,
скорбным мучается
воздухом;
новый поводок
натянется
на шаги
твои без повода,
хочешь, мысль
моя останется
этим оголенным
проводом
освещения неяркого
над землей
остывшей, голою
в восклицательных
с помарками,
в прилагательных
с глаголами?