рассказ
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 1, 2016
Сенчин Роман Валерьевич родился в 1971 году в Кызыле. Окончил Литературный
институт им. А. М. Горького. Печатался в журналах «Новый
мир», «Знамя», «Дружба народов» и др. Лауреат премий «Эврика», «Венец», «Ясная
Поляна», «Большая книга» и др. Живет в Москве.
— И закрючиваться не вздумай — всё переломаю… Слышь, Оль?
Я просто поговорить хочу… лично. Глаза видеть… Через полтора часа буду, короче.
Понимая, что от Виктора не отвертеться, не спрятаться — все равно найдет и продолжатся эти бесконечные выяснения отношений, просьбы снова быть вместе, угрозы, переходящие в нытье «не могу без тебя», — Ольга набрала подругу Татьяну. Та сразу начала обрадованно-возмущенной скороговоркой:
— Ой, хорошо, что позвонила, а то я тут изругалась вся в одиночестве… Представляешь, уже который раз — застебала дыру черными нитками, а постирала — нитки белые! И ведь не на рынке этот раз покупала, в магазине нормальном… Ур-роды! Тут Дашку в садик вести, а купальник для ритмики белыми нитками, получилось, зашит. И так я у них на последнем счету, так еще это…
— Что, — перебила Ольга, на время забыв о своих проблемах, — садик работает, что ли? Лето же.
— Ну, в этом году сделали дежурную группу. Куда их девать?.. А чего звонишь-то?
Ольга объяснила.
— Я-асненько. — Вздох Татьяны в крошечной решетке мобильника. — Никак не успокоится. И чего решила? Приходи ко мне, пересидишь.
— Да нет, наверное. Как? Он ведь ломиться тут будет, еще дверь выбьет… Лучше, знаешь, Тань, может, ты? При тебе он не будет так… К тому же… ну, умеешь ты их осаживать. А?
Подруга не отвечала; Ольга затревожилась — вдруг откажется. А встречаться с Виктором с глазу на глаз было страшно. И страшно, и противно, и… Опять сдастся, уступит, ляжет, а потом всё по-новому. А через месяц Сереже УДО могут дать. Надо сегодня все точки расставить.
К тому же, тайно от себя самой, у Ольги была надежда, что Виктор возьмет и переключится на Татьяну. Ну и что, что с ребенком… Татьяна красивая, горячая, сочная, не то что она. С чего он на ней вообще помешался…
— Та-ань, — жалобно протянула, — ну как, придешь?
— Да приду, что… Дашка только… Одну ее, что ли, оставлять? А если эти опять заявятся с проверкой…
Татьяну пасли работники соцзащиты или чего-то вроде этого. Проверяли, как она следит за дочкой, какая кроватка, трусики. Какой образ жизни Татьяна ведет. Говорили, что если что — будут подавать на лишение прав.
— Возьми с собой, — предложила Ольга.
— Аха, и ей сидеть ваш скандал слушать? И так нервная, дергается все…
— Ну вот-вот, тем более! При ребенке-то он не станет орать, хапать… Приходи, Тань, — в голосе Ольги появились искренние слезы, — измучилась я с ним вообще. Надо так сделать, чтоб он забыл вообще… Что — всё, вообще…
— Ладно-ладно, не хлипай, прорвемся, — сказала Татьяна так, как Ольга любила — как сильная женщина. — Когда надо-то?
— Ну, он сказал, что где-то через час приедет. Приходи, да?
— Собираемся… У меня вафельный тортик остался. Взять?
Ольга испугалась:
— Да ну! Еще решит, что мы его угощать собрались… Не надо… Если Даше только…
— Ладно, разберемся.
В мобильнике стало тихо; Ольга с облегчением положила его на застеленный клеенкой стол. Новая клеенка со сложными узорами-лабиринтами… Оглядела кухню. Не порядок, конечно, но и не разгром. И не будет она вылизывать — не дорогого гостя принимает… Витя, блин… Достал. Как бы, действительно, сделать, чтобы забыл дорогу сюда, о ней забыл… С ужасом представляла тот момент, когда вернется Сергей и тут вваливается Виктор для очередного разговора…
Поднялась, вышла во двор. Маленький лохматый Шарик, почуяв хозяйку, пошлепал хвостом о землю и снова задремал. Жарко. Три дня подряд до плюс тридцати восьми поднималось, и ночи парные, душные…
Уже темнело; в нос ударил густой запах скошенной травы. Ольга неосознанно-жадно несколько раз всей грудью вдохнула. И словно сил прибавилось.
Ее изба стояла предпоследней на улице. За соседней объездная дорога, а дальше — поле. К концу июня трава там вымахивала в пояс, и жители окрестных домов выходили косить кто коровам, кто козам, овцам, у некоторых и лошади были. Вечно ругались, деля участки, дрались, бывало, дежурили по ночам, охраняя сохнущее сено.
Потом таскали в мешках или прямо на вилах, а некоторые и на телегах вывозили. После этого пили, гуляли. Молодежь безобразничала в ночь творилы… Как-то Ольге надо было рано утром в центр. Села на первый автобус — у них тут рядом пассажирские гаражи. Только поехали — и встали: улица была перегорожена всяким хламом — старыми покрышками, трубами, контейнером для мусора. Шофер распсиховался, стал грозиться вернуться обратно в гараж, но тут кондукторша вспомнила, что вчера была ночь творилы, и шофер моментом успокоился, засмеялся даже и принялся терпеливо объезжать завал…
Это воспоминание пригасило вымывающее силы волнение. Но — ненадолго. Только почувствовала, что не волнуется, и заволновалась. И снова стало крутить душу, мозг, все тело, будто выжимаемую тряпку.
Чтоб чем-нибудь себя занять, Ольга взялась дергать траву.
Огород начинался в двух шагах от крыльца. Грядки с морковкой, луком, чесноком. Дальше — помидоры, парничок с огурцами. В тени парничка — капуста. Малинник. В основном же — почти пять соток — картошка…
— Опять повылезли! — с радостной злобой изумилась Ольга, увидев новый ровный коврик из подсвекольника, появившийся буквально за несколько дней вокруг помидоров… Листья сорняка стали сворачиваться на ночь, и цвет у коврика был зеленовато-фиолетовый.
Уже несколько раз Ольга уничтожала здесь такие коврики, и вот — опять. Будто и не полола. Да чему удивляться — один корень подсвекольника, говорят, может пять тысяч семян выбросить. И погода — все так и прет, бухнет, и первыми сорняки, конечно…
Совсем у них тут деревенская жизнь, на краю города. Но на самом деле двести лет назад город отсюда и начинался — от берегов теперь почти высохшей речки Усинки. А потом постройки двинулись на запад — сначала одноэтажные, двухэтажные деревянные дома, потом — каменные, а дальше — пятиэтажки, девятиэтажки… И теперь отсюда до нового центра на автобусе минут двадцать трястись.
Это был их родовой дом — крепкая изба на фундаменте из камня-плитняка под железной крышей, которую раньше покрывали раз в несколько лет зеленой краской.
После того, как умер сначала отец — выпил за ужином полбутылки водки, спокойно лег спать, а утром не проснулся, — следом и мать — сожрала ее онкология за полгода, сел Сережка на шесть лет, дом стал ветшать, оседать, крыша из зеленой постепенно превращалась в рыжую… Ольгиных сил хватало лишь на огород, на куриц и свинью, которую брала весной крошечным поросенком, а в ноябре просила кого-нибудь из соседей забить огромной горой сала, мяса и костей…
Блин, Шарика покормить же надо!
Ольга сгребла вырванные сорняки, понесла к стайкам. Куры за изгородью из тонких жердей засуетились, стали толкаться. Бросила траву через верх, глянула в сторону поля. Отсюда, с края двора, его было далеко видно — заборы низкие, редкие, зато поверху несколько рядов колючки. От воров.
Там, на поле, шевелились темные фигурки, и не различишь, что они делают — то ли косят, то ли бурамошат рядки, чтоб лучше просохло… Погода, слава богу, подходящая — без дождей. Хотя все время обещают грозу. Где-то гуляет циклон, но их пока что минует.
Ольга за кусок покоса не борется — коровы и козы у нее нет, а свинье хватает и того, что растет в ограде… Вдоль забора целая стена крапивы, лебеды, пырея…
Работают люди. Пока работают, а потом будут шумно отдыхать несколько дней до новых важных дел… Лето у них здесь обычно жаркое, как на каком-нибудь экваторе, — прямо не верится, что уже в конце сентября начнутся такие холода: если не потрудишься в пекло, когда давит разморенность, клонит в дрему — зимой околеешь или побежишь молить о помощи.
Задумавшись, Ольга смотрела дальше, за поле. В сумраке чернеет широкий, дугой, увал. На нем растет клубника, и скоро, недели через две, народ ринется ее собирать. Снова с руганью, отгоняя друг друга от рясных делянок. Набрав, станут одни варить, другие — сушить, а большинство повезет на Торгушку в надежде продать. Деньжат заработать… Тоже надо сходить, набрать ведерко. Зимой есть варенье с Сережей под чай…
А из-за увала высовываются верхушки сосен. Начало соснового бора, переходящего постепенно в тайгу. Тайга эта, через горы и реки, тянется почти на тысячу километров. До Байкала.
Тявкнул недовольно проголодавшийся Шарик, и Ольга испуганно метнулась к дому. Показалось, что прошли многие часы с тех пор, как она говорила с Татьяной.
Накрошила хлеба в миску, залила старым супом, который никак не могла доесть. Бросила кусок заветревшейся в холодильнике колбасы. Вынесла, поставила рядом с будкой.
— Ешь, — и добавила: — Сейчас гости придут, так что не устраивай тут концерт. А то всыплю.
Хоть и держала Шарика как звонок, но его лай, тонкий, захлебывающийся, всегда бесил ее до тошноты.
…Шарик не послушал — залился оглушительно, злобно, рвясь с цепи. Ольга побежала к калитке, ожидая его взвизга. Виктор иногда пинал собаку.
— Да заткнись ты, сказала! — крикнула облегченно, увидев не Виктора, а Татьяну с дочкой Дашей. — Ну-ка! — подхватила метлу, замахнулась на Шарика, тот, на секунду смолкнув, отскочил ближе к будке и продолжил…
Татьяна, Даша, а следом Ольга вошли в дом.
— Ох, хоть раньше него, — выдохнула Ольга, отметив, что подруга одета в тонкое легкое платье без рукавов, выше колен; кожа загорелая, соблазнительно гладкая. — Что, Даш, как дела?
— Номально, — неуверенно сказала девочка.
— А сколько тебе уже стукнуло?
— А?
— Всё так же, — сказала за нее Татьяна. — Четыре тянем.
— Ну ничего, до школы недалеко уже…
С Татьяной они познакомились лет десять назад. Ольга уже училась в медучилище — одном из двух приличных учебных заведений их города, — а Татьяна, младше нее на год, только поступила после девятилетки. Сначала переглядывались, потом стали кивать, здороваться. Однажды разговорились, и оказалось, что живут недалеко друг от друга. Стали ездить в училище вместе, постепенно сдружились.
Ольга, получив диплом, сразу пошла медсестрой в горбольницу, а Татьяна несколько лет металась, отыскивая работу почище, полегче, поденежней. Но в конце концов устроилась по специальности — лабораторным техником в поликлинике.
Встречались Ольга с Татьяной нечасто, зато созванивались почти каждый день. Обсуждали по мобильникам свои жизни, жизни знакомых, разные события, о которых узнали из телика, в автобусе, на работе…
— Ну чё, как ты? — Татьяна пристально посмотрела на Ольгу и ободряюще хлопнула по плечу: — Ты не трясись. Пошлем так, что колобком покатится.
Татьяна всегда казалась Ольге старшей. По крайней мере опытней, сильней. Ольга мало что повидала в жизни, не имела способностей решать важное.
До двадцати двух лет оставалась целкой. Это было заметно, над ней посмеивались. Потом встретился Сергей, влюбилась, и он влюбился. Быстро поженились, жили душа в душу, ни одного скандала, и родители обоих были рады их паре, друг с другом общались вгладь, что редко случается. Единственное — денег все время не хватало, а хотелось и поселиться отдельно, и машину купить, ездить куда-нибудь отдыхать хоть время от времени…
Сергей решил заработать перевозками гашиша из-за Саян. Четыре рейса прошли благополучно, даже заплатили какую-то часть, а на пятом — попался. Выбили из него, у кого брал, кому сдавал. Суд был шумный, в газетах писали. Сергею дали шесть лет, главарю — двенадцать. Угрозы Сергею, и его родителям, и Ольге от главаря и других соучастников поначалу сыпались постоянно, а затем — смолкло… Ольгиных родителей эта история с зятем, конечно, подкосила. Из-за нее, наверное, и ушли так быстро.
А тут этот Витя. И не отстает… Да, если вот так посмотреть, то она сама виновата — отнеслась к нему по-человечески. Поговорила, улыбнулась, пригласила чаю — именно чаю — выпить. А что: привез человек машину угля, сам открыл просевшие ворота, аккуратно ссыпал, куда нужно, бросил в кучу скатившиеся комки, лишнюю сотню «за работу» не пытался вытянуть. Что, букой стоять? Ну ответила на один его необязательный, для разговора, вопрос, на другой, ну улыбнулась, ну предложила чаем согреться — холодно было. А теперь… И Сергей вот-вот должен освободиться.
Были бы живы родители, был бы жив старший брат… — зарезали его лет пятнадцать назад, только из армии вернулся, стал свои порядки в околотке наводить, и убили… Да, были бы они, был бы рядом второй брат, который давным-давно обосновался в Красноярске, они бы защитили, остановили. А так — одна. К родителям Сергея обращаться, понятно, не будет. Они не должны знать про Виктора ни в коем случае.
Да, одна. Татьяна вот только… на нее вся надежда. Отошьет — она может.
— Надеюсь, — запоздало, с трудом выпутываясь из мыслей, отозвалась Ольга на обещание подруги. — Что, чаю попьем? — И кольнуло это «чай», снова представился Виктор. — Нет, давай лучше не будем. Потом… как он уйдет.
Татьяна кивнула:
— Но… отметим… Что, — повернулась к дочке, — ты телевизор смотреть хотела. Оль, включи ей.
Ольга отвела Дашу в комнату. Нажала зеленую кнопку на пульте и скорее пошла обратно. Надо было срочно сказать Татьяне…
— Тань, только ты не давай ему распыхаться. Ладно? Если увидишь, что он мне мозги промывает или полезть готов, посылай.
— Понял! За мной не заржавеет.
Уселись на кухне, которая служила вдобавок и гостиной, и столовой, и спальней — до сих пор кровать родительская стоит…
— Сегодня первый раз увидела, как коршуны… это самое… сношаются, — заговорила Татьяна с кривоватой улыбкой. — Смотрю, сидит на столбе коршун. Нос крюком, весь такой грозный. И вдруг покрикивать стал… ну, знаешь, как коршуны кричат — тонко так, жалобно. И тут прилетает второй и начинает этого топтать на столбе прямо… Потоптал и дальше полетел. Этот, первый, отряхнулся, огляделся, глазами посверкал и тоже полетел. Ну, полетела, то есть…
— Интересно, — чтоб как-то отреагировать, сказала Ольга, косясь на мобильник. Полтора часа после звонка Виктора проходили.
— Да мало тут интересного, — досадливо вздохнула Татьяна. — Но я вот подумала — почему у людей не так же. Потоптались и разлетелись.
— Да-а… Нет, погоди. А они что, не парами, что ли, живут? Кажется, у них тоже семьи. Собачатся тоже, наверно, изводят друг друга.
— Ну, не знаю… Но в любом разе с людьми им не сравняться.
— Мам, — позвала Даша, — там кучное.
— Скучное?.. Что ты ей включила? Включи «Карусель», там мультики постоянно.
В телевизоре молодой симпатичный депутат с модной пушистой щетиной говорил уверенно, четко, как офицер перед строем:
— …Это один из важнейших инструментов морального оздоровления нации…
Ольга залюбовалась было на депутата, но спохватилась, стала переключать программы.
— Вот-вот! — остановила девочка. — Это мое!
— «Смешарики». Ну, смотри… Даш, — Ольга решила предупредить, — мы там будем взрослые разговоры разговаривать. Может, и покричим. Ты не пугайся, ладно? Взрослым надо иногда покричать.
— Угу, я знаю.
Татьяна сидела с левого, если смотреть от избной двери, края стола. Справа от нее был громоздкий буфет. Сзади — стена. «Выбрала позицию, — подумала Ольга, — отступать некуда».
— Там этот мохноморденький из Думы опять нотацию про мораль читает, — сказала с шутливой интонацией, чтоб как-нибудь поднять настроение. — Даша не выдержала.
— Хм… Мораль… Вот скажи — сколько цветиков-семицветиков вокруг, а мы все себе лютиков-звизданутиков находим. Почему так?
— Ну почему — лютиков… Мой Сережка не лютик. — Ольга присела, но на самый край стула, готовая в любой момент вскочить. — Мы с ним так хорошо жили…
— Аха. И чем все кончилось… Как он вообще? Ты же ездила вроде недавно.
— На краткосрочное, поговорили через стекло… Нормально. На УДО подали, может, даст бог, через месяц освободят. Хорошо там ведет себя. Было одно взыскание, но закрыл…
— Будем надеяться… А длительных сколько в год?
— Два. Трое суток вместе… Но тоже — и там придумали, чтобы мучиться. Он ведь курит, а там нельзя теперь. Просят курилку хоть какую оборудовать — администрация против. Как это — трое суток терпеть?
— Зона — не курорт.
— Эт то-очно, — вздохом согласилась Ольга.
— Ты только, — голос Татьяны стал тихим, будто в кухне еще кто-то был, — как он выйдет — паси его. Столько случаев, что выходят и решают наверстать, и снова в тюрьму.
— В каком смысле?
— Ну, заработать скорей, как бы вину свою загладить.
— А, ну да… И свекры про это говорили. Говорят: из дому не выпустим. Он ведь у них один… Они вообще хорошо помогают, поддерживают. Когда я к Сереже еду, за хозяйством следят, насос тут сломался в том году, огород стал гореть, так купили «Каму» новую. Спасибо им.
— Ну да, ну да, — как-то рассеянно отозвалась Татьяна. — А больница как? Слышала, ремонт мощный идет.
— Начался. Всё кувырком. Не знаю, лучше будет, хуже. Оборудование завезли, в подвале пока стоит запечатанное… Одно хорошо — старики помирать перестали… Нет, бывает, конечно, но не как раньше. Помнишь ведь, года три назад — один за одним. Привозят хоть с сердцем, хоть с чем, и — бац: тромб оборвался, тромб оборвался. Будто нарочно… А тут парень поступил, — Ольга вспомнила и передернулась, — живого места нет. Представь, сплошное месиво. Как кожу содрали с живого.
— А что случилось? — без особой охоты спросила Татьяна.
— Да на мотоцикле разбился. Жара же, ехал в шортах, майке. Ну и влетел… Голова целая, в шлеме хоть был, а остальное… Хирург говорит: обрабатывайте, а как его обрабатывать — не знаешь, как подступиться…
Залился Шарик, и Ольга вскочила, шагнула к двери.
— Куда?! — оглушительный шепот Татьяны. — Сядь! Сядь, сказала!
Ольга послушно шлепнулась обратно. Вперилась в дверь. Может, все-таки не Виктор…
Шаги в сенках. Секунда, другая тишины. Стук в косяк — дверь снаружи обита для тепла клеенкой с ватой… «Не ломится сразу», — про себя отметила Ольга и вслух сказала:
— Да!
Вошел Виктор. Частями так: сначала голова, потом одна нога, потом туловище, потом другая нога… В правой руке хрустящий пакет.
— Здравствуй, — сказал душевно, с виноватой улыбкой, но заметил Татьяну, и лицо сразу сделалось жестким.
— Здравствуй, — бесцветно ответила Ольга; сесть не предложила, ничего к приветствию не добавила — любое слово могло стать поводом для начала мучительного разговора.
Бросила взгляд на Татьяну. Та, нахмурившись, следила за Виктором… Они были знакомы через Ольгу; Татьяна сперва даже кокетничала с ним, проявляла интерес, но потом, заразившись, видимо, Ольгиной антипатией, стала воспринимать Виктора как врага. Виктор косился на Татьяну тоже как на противника, помеху.
Они были очень похожи — Виктор и Татьяна. Оба высокие, крепкие. Красивые в своей силе. «Вот бы им вместе, — пожелала Ольга снова. — Такая бы пара была…»
— Я тут, — шоркнув по половику подошвами шлепанцев, Виктор пошел к столу, — я тут мяса привез. Сохатины. Положи куда… в холодильник.
Увидел табуретку у печки, переставил напротив Ольги и сел.
— На покосе были с батей. У нас покос же за Тубой, диковатые места… Ну, косим, и тут — выходит. — Глаза у Виктора, как обычно, когда рассказывал, по его мнению, интересное, удивительное, округлились. — Вышел и стоит. Батя косу бросил, на цыпочках так к машине подбежал, а там ружье у нас. Хорошо, пуля была — свалил сразу… Тебе, — поймал глаза Ольги, — привез вот мякоти. Свежее.
— Может, он больной был, — с усмешкой и брезгливостью сказала Татьяна, — вот и вышел к людям.
— Действительно, — подхватила Ольга.
По лицу Виктора пролетело бешенство.
— Здоровый он был, — произнес медленно, — мы печень проверили… Нормально всё… Не хочешь — собаке скорми вон, свинье… Я не за этим вообще-то… Оля, я поговорить хотел.
— Ну говори.
— Я лично с тобой. Без других.
— Нет. Таня моя подруга, я без нее не буду. Говори и… и уходи, Виктор.
— Прямо так сразу — уходи? — Он ухмыльнулся, потер давно не бритый подбородок своей большой, на вид гладкой рукой. Но Ольга знала, какая эта рука железная — мозоли покрывали ее всю, как панцирь, и толстые синие вены ползли под темно-коричневой от загара и въевшейся пыли, земли, машинного масла кожей, словно корни сосны по скале…
— Витя, — испытывая к нему что-то вроде сочувствия, сказала Ольга, — ты неплохой человек. Я знаю, какой ты работящий, честный. Но у меня есть муж, он скоро вернется…
— Да не доедет он.
— Что?.. Почему это?
Виктор поморщился:
— Завалят его.
— Кто это завалит? Ты, что ли?
— Да причем тут я… Наркоты эти, которых он сдал. Или дружки их.
— Ну, это мы посмотрим еще. За ним отец поедет. И я.
— Значит, тут где-нибудь подкараулят. Такое, Оль, не прощают.
В его голосе была угроза; Ольга растерянно посмотрела на Татьяну. Та в ответ взглядом спросила: «Начинать?» Ольга еле заметно мотнула головой: «Нет».
— Витя, спасибо, что предупредил, — изо всех сил спокойно сказала она, — мы учтем твои слова. И что-то придумаем. Я буду с Сергеем. Он мой муж, я его люблю.
— Природу не обманешь — ребенок-то от меня должен был… — Виктор запнулся, — родиться должен был. А ты его убила.
— А?! — испуганно вскрикнула Ольга. — А ты откуда?..
В декабре Ольга обнаружила, что беременна. Съездила в женскую консультацию, и там подтвердили. Последнее свидание с Сергеем было четыре месяца назад, а с Виктором она два раза переспала месяц с небольшим. Никак не получалось выдать ребенка за Сережиного. И она сделала аборт. И тряслась теперь, сможет ли забеременеть снова… Никто, кроме врачей, не знал об аборте. И вдруг вот…
Виктор опять усмехнулся:
— Видишь, как. Значит, правильно догадался… Оля-Оля, зачем ты так? Ведь ты же знаешь, как я тебя…
Он глянул на Татьяну. И Ольга тоже. Татьяна сидела с окаменелым лицом.
— …Как я тебя люблю. Я тебя люблю по-настоящему. Зачем ты сама себе жизнь рушишь?
— Это… — Ольга некрасиво прокашлялась. — Это мое дело. Мое и Сережино. Понятно?.. Да, случилось у нас с тобой. Бывает… Бывают ошибки. Но я уже полгода тебе повторяю: я не буду с тобой. Я люблю Сергея. Давай попрощаемся и — всё. Пожалуйста, Витя!
В ответ он вздохнул протяжно и с болью, как простонал. Снова потер подбородок, хрустя щетиной. И сказал твердо:
— Нет, я тебя не отдам. Я прошу тебя стать моей женой. Тебя с этим быстро разведут — с зэками быстро разводят… Прошу, Оль!
— О господи! — всплеснула руками Татьяна. — Предложение он пришел делать! Да ты на себя посмотри. Шлепки, майка вонючая. Треники! Побрился бы хоть.
«Зря она это, зря, — слушала Ольга. — Как надежду дает… При чем здесь одежда…»
Виктор довольно миролюбиво стал оправдываться:
— Да я с косьбы прямо. Неделю там…
— С косьбы-ы, — ядовито передразнила Татьяна. — Да это показатель вас, самцов тупых. Увидел девушку нормальную — и давай! А сам пугало-пугалом. И на что рассчитывают…
— Слушай, — миролюбивость Виктора исчезла, — не лезь. У нас свои дела. Выйди лучше на пять минут.
— Х-хо! Оль, эт что у тебя тут за хозяин завелся, не пойму? — Татьяна сверкнула глазами и сразу улыбнулась ехидно: — Витя, ты, может, не понимаешь. Ну да, Оля у нас особа робкая, не решается прямо. Поэтому я объясню… — Короткая пауза. — Оля хочет сказать: Витя, пошел ты на… Ясно теперь?
Виктор крупно, весь, вздрогнул. Спросил заикаясь:
— Т-ты кого п-послала?
— Да тебя, тебя, не ослышался. Иди на… и падаль эту свою забе… — Татьяна успела кивнуть на пакет, а потом черный кулак врезался ей в голову.
На долгое мгновение Татьяна прилипла к углу буфета, а потом рухнула на пол. В буфете обрушилась верхняя полочка, зазвенели, ссыпаясь на нижнюю, тарелки.
В детском оцепенении Ольга сидела и смотрела на высовывающуюся из-за стола Татьянину ногу. Глянцево блестящую, даже на вид теплую… Ждала, что сейчас Татьяна с руганью начнет подниматься… Нога перестала блестеть, из сочно-бронзовой сделалась густо-серой…
Ольга медленно поднялась и перегнулась через стол. Татьяна с неживым вниманием смотрела на узоры клеенки.
— Ты что наделал? — Ольга хотела крикнуть, но получилось шипение.
— А чё она?.. Чё там с ней?
Ольга не отвечала, боялась сказать. Искала на лице Татьяны движение. Хоть крошечное… Нет… Глаза потускнели.
— Убил…
— Да ладно.
— Убил ты ее… идиот.
Виктор вскочил. Тоже нагнулся и сразу отпрыгнул. И зарычал.
— Мам, — появилась Даша, — пойдем домой, — огляделась, искала Татьяну. — Мама, — позвала растерянно.
— Тут мама, — сладенько, но прыгающим голосом сказала Ольга. — Упала мама… Сейчас она встанет… Сейчас…
— Мама! — Даша присела. — Мам, ты что? — И уже плача: — Мама, у тебя кровь!
Ольга стояла и дрожала. Ей плакать было страшно.
— Мама!
Дашу заслонила широкая спина Виктора. Он сделал что-то быстрое, и голос Даши смолк.
Повернулся. Был до того ужасен и красив, что Ольга не смела двинуться… Подхватил ее на руки, унес в комнату. Положил на кровать, легко сдернул трусы. Повозился со своей одеждой, разбросал ее ноги. Лег сверху.
Ольга очнулась от оцепенения, забилась было, закричала и обмякла, безвольно покачиваясь на перине, придавленная приятной, тугой, терпкой тяжестью…
— О-о-о! — Утробный выдох, и Виктор отвалился, лег рядом. Концами пальцев провел по ее шее. — Оля, все хорошо будет, — сказал спокойно, как-то по-родному. — Поверь мне, и все хорошо будет. Я для тебя все… Я все сделаю.
Ольга проглотила горькие ядовитые слюни, скопившиеся во рту, и, сквозь спазмы рыданий, выдавила:
— Что же ты наделал…
— Все хорошо будет.
Он поднялся, подтянул штаны, вынул из кармана мобильник. Покопался в нем, поднес к уху.
— Аллё, Юрген, это Витя… Ну да, я… Слушай, можешь подъехать? Недалеко. Улица Корнева, знаешь? Ну да. Дом пятьдесят два. Я у ворот буду ждать, увидишь… Да вывезти груз надо один срочно… Жду.
Сунул телефон обратно. Сел на кровать. Говорил, не оборачиваясь на Ольгу:
— Ты не выходи пока. Я сам там… И… И как ничего не было… И не было! — сказал уверенней, убеждая то ли себя, то ли ее, а скорее всего, обоих. — Есть только ты и я. А завтра к моим поедем. Вместе будем.
Ушел на кухню. Возился там, кряхтел, что-то ворочая… Ольга лежала. Потом осторожно, медленно спустила подол юбки с живота на бедра… Зажмурилась… Трудно было вдыхать и выдыхать. Перестала дышать — стало легче. Наблюдала за этой легкостью… В голове загудело, и она задышала снова.
Открылась дверь в сени, потом закрылась. Тишина. Лай Шарика… Дверь снова открылась, шаги, волочение по полу будто мешка. Стук в районе порога. Закрылась. Опять тишина. Лай Шарика. Визг. Тишина. Не полная, с каким-то баюкающим писком.
Ольга дернулась, глянула на телевизор. Темный экран, крошечный красный огонек внизу панели… Значит, Даша, перед тем как выйти, выключила. Выключила и пошла за мамой…
Решилась вскочить, добежать до телефона — он на столе, — позвать на помощь, рассказать… Открылась дверь. Ольга замерла. Шаги. В проеме появился Виктор.
— Мы поехали… Я лопату взял… Ты там прибери… там немного. Я скоро… Все хорошо будет, Оленька.
На «Оленьке» его голос сорвался, и Виктор быстро развернулся, протопал по кухне.
Тишина. Шарик залаял, но неуверенно, точно привыкая к этому человеку…
Окно комнаты выходило в огород, поэтому звук мотора Ольга не слышала. Подъезжал там кто, уехал?.. Долго лежала, не шевелясь. Казалось, стала многотонной, неподъемной. Даже пытаться подняться не стоит — не получится.
А ведь он вернется сейчас. Вернется. И что дальше?
Вскочила запросто и изумилась этому. Выбежала на кухню. Телефон лежал на столе почти под пакетом с мясом. Слава богу, что Виктор его не заметил…
В ту сторону, где часа два назад сидела Татьяна, не смотрела. И на пол тоже… Ольга много видела крови на работе, привыкла к ней, но это — другая кровь… Представила, как набирает в ведро воды, как бросает мокрую тряпку на красную, густую лужу… В груди булькнуло и кинулось вверх, наружу. Судорожно взглотнув, Ольга остановила рвоту.
Сжимая мобильник, вышла на крыльцо, хватанула носом, ртом посвежевший воздух. Но и воздух словно был напитан кровью, и кровь перебивала аромат трав, запах остывающего дерева, твердеющего после дневного пекла толя на крыше угольника…
Продышалась, огляделась. Огород тихо спал, на западе небо по краю было багряным — солнце сидело где-то там, сразу за горизонтом, — а на востоке уже появились голубоватые мадежи — оно готовилось встать. Неверная ночь конца июня.
— Мама! Мама! Я сегодня пьяный! — отрывисто загорланили совсем рядом на улице; Шарик не отреагировал лаем. — Я сегодня пил! И буду пить! Потому что завтра! На рассвете! Я поеду…
— Чего орешь? — тоже почти за самими воротами перебил пожилой голос.
— А ч-чё? Я два га руками выкосил — мне можно!
— Иди спи.
— Ты кто такой? Чё ты мне указывашь?
— Не ори, а то быстро язык выдерну.
— Попробуй, сучара!
— Не сучься. Иди проспись.
— Да пошел ты! — и снова раздалось безобразное, во всю глотку: — А да потому что завтра на рассвете-е! Я поеду юность хорони-ить!..
Пение стало удаляться; пожилой голос пробормотал вслед:
— Задавить бы, да жалко дурака…
Ольга осторожно, словно каждое ее движение могло угрожать ей, подняла к глазам мокрый от пота мобильник, нашла кнопку вызова. Нажала. Экранчик весело засветился желтеньким — «звони, пожалуйста».
Может, минуту, а может, десять минут, двадцать, полчаса. Ольга пыталась сообразить, как позвонить в милицию с мобильника. Экранчик давно погас, а она стояла и тупо соображала.
Ну позвонит, скажет… Что дальше? И ее затаскают на допросы, а скорей всего, посадят. Или условное… Вот семейка получится — муж отсидеть не успел и уже жена под судом… Как докажешь, что она не при чем? Жива осталась, значит — при чем… А если все обойдется — еще хуже. Виктор. Да, он ее не отпустит. Теперь-то уж тем более. Он и Сережу тоже…
Когда-то почти в детстве — лет в двенадцать-тринадцать — Ольга часто думала о самоубийстве. Поводом для этих мыслей становились двойки в школе, ссоры с одноклассницами, пацаны, которые любили травить именно ее, обзывали морхлой… Ольга ложилась на кровать в своей крошечной комнатке — теперь комнатка должна была стать спаленкой для их с Сережей ребенка — и представляла: дожидается, когда дома никого не будет, берет в летней кухне плетеную веревку и идет с ней за баню. Там есть выпирающее, зачем-то не отпиленное по размеру с остальными бревно. Почти под крышей… Подставляет ящик, привязывает один конец веревки к бревну, а на другом делает петлю. Она умеет делать этот затягивающийся узел. Надевает петлю на шею, стягивает узел к шее и прыгает с ящика. И все исчезает…
Но постепенно Ольга привыкла жить, преодолевать неприятности и беды и о веревке, бревне на бане забыла. А теперь вспомнила, и сразу, с готовностью, нарисовалась отчетливая, осязаемая прямо картинка. И — самое соблазнительное — появилось ощущение свободы. Полной. Освобождение… Ни жары, ни холода, ни огорода с проклятым подсвекольником, ни Шарика с бесящим лаем, ни изводящего на нет ожидания Сергея, ни этого Вити с его руками и просящим взглядом… Ничего не будет. Ничего…
Ворохнулся в сумраке дальний свет фар на объездной дороге. Щупающие блики. Потом и звук мотора послышался.
Возвращается… Опоздала! Все, опоздала… Сердце буквально — не врет поговорка — стало рваться из груди… Ольга заметалась. Добежать до летней кухни… Да нет, давно не висит там веревка на гвоздике… Вот бельевая протянута от крылечного столба до черемухи… Надо нож… Да пока срежешь…
Машина въехала в улицу. Свет трясся — дорога неровная, в колдобинах вся… Медленно едет… Замерев, затаившись, Ольга следила — минует или остановится. Не выбирала — не знала, что хуже, что лучше, — просто следила. Ждала.
Свет фар ушел дальше, за дом; казалось, сейчас и машина исчезнет, пропыхтит дальше… Мало ли по ночам у них тут ездит всяких…
Звук мотора изменился, стал не таким натужным, и Ольга поняла, что машина остановилась возле ворот. Что-то мягко защелкало, раздалась негромкая команда… Не Виктора голос…
Короткая тишина, а потом калитка резко открылась, и во двор быстро вошел человек. В форме, фуражке… Шарик бросился с лаем на него, но за первым появился второй, третий. И, видимо, решив, что с такой толпой не справиться, собака попятилась, лай стал тихий, беспомощный.
Ольга стояла и смотрела, как люди подходят.
— Кондаурова? — спросил ее первый. — Ольга?
— Да…
— Ты хозяйка дома?
Она кивнула, но так, чтобы кивок не заметили. Не получилось.
— Отлично. В доме кто есть?
— Нет, нету.
— Костян, проверь.
Второй, придерживая на боку крошечный автоматик, вошел в избу. Третий стоял под крыльцом. Тоже с автоматиком.
— Есть место! — весело сообщил второй, возвращаясь. — Как барана зарезали.
— Вызываю бригаду тогда. А ты, Кость, давай понятых пока надергай.
— Да где их сейчас?..
Первый стал злиться:
— Глянь, свет где горит… Я тут до обеда торчать не хочу, — вытянул из нагрудного кармана обычный мобильник, потыкал кнопки. Ждал, когда ответят, смотрел на Ольгу, как на добычу. Не выдержал молчания, заговорил: — Прихватили твоих. Чего ж, таких сразу видать… Тормознули, а в багажнике двое… Двойняка у нас давно не было… Попала ты, подруга, не завидую.
— Я ничего, — сказала она, — я не думала…
— Ну, теперь будет время подумать… Что ж они!.. — Первый ругнулся, свирепо глядя в телефон, велел третьему: — Митёк, попробуй по рации.
Затрещала в
прохладной полутьме рация, и Ольга поняла, что самое страшное только еще
начинается. И будет оно продолжаться долго, долго.