Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 9, 2015
Самого известного детского украинского писателя не стало в прошлом году, он не успел дожить до своего 85-летия всего четыре месяца. Как и для Януша Корчака (которому посвящен последующий текст нынешнего «Семинариума»), последний месяц лета — серпень, август — оказался и для Всеволода Нестайки последним. Но Корчака убили нацисты, а Нестайко умер, окруженный своими родными, обласканный читателями и властями, — в 2010 году Всеволод Зиновьевич к своему последнему юбилею даже получил орден Ярослава Мудрого… Проводы доброго, тихого человека, который обращался к своим собеседникам «солнышко» и которого еще при жизни назвали «украинским Андерсеном», прошли скромно: с ним простились в киевском Доме писателей, люди пришли с его любимыми подсолнухами в руках, напоминающими всем о старинной повести «В Стране Солнечных Зайчиков», — в которой отважные жители Ластовинии борются с гнетом пришельцев-«хулиганцев».
Захватывающая история о необыкновенной колонии под названием «Пристанище добрых друзей», с дедом Чудодеем и будущим садовником, смелым мальчиком Веснушкой, была написана более полувека тому назад. Неизвестно, как бы отнесся автор к тому, что, рассказывая о его уходе, некоторые журналисты заговорят об «актуальности» этой вещи, соединяя ее с драматичными событиями на востоке сегодняшней Украины.
Насколько я сумел разобраться, читая интернет, и в советские и в постсоветские годы автор еще более легендарной книжки «Тореадоры из Васюковки» — о приключениях двух друзей, Павлуши Завгороднего и Явы Реня, — от политики старался держаться подальше. «Правда, о Ленине я все же написал два рассказа, — рассказывал он в одном из интервью, — Но когда узнал, что вождь мирового пролетариата приказывал расстреливать священников, навсегда перестал упоминать его имя…» Дед писателя по отцовской линии был в первой четверти прошлого века известным церковным деятелем на Галичине.
«У меня, как и у Антона Павловича Чехова, в детстве почти не было детства… Школьное детство мое закончилось в четвертом классе — потом была оккупация, и учились мы, можно сказать, подпольно: моя мама пыталась, чтобы мы хотя бы то, что знали, не забыли… Пятый класс я перескочил, сразу пошел в шестой — наша школа была во дворе между Гоголевской и Тургеневской… Перескочил через девятый, закончил десятый класс в вечерней школе рабочей молодежи на Соломенке… И несмотря на свою, так сказать, легкомысленность, таки получил серебряную медаль — у меня по физике была четверка…»
Что касается детства, то родившийся в Бердичеве юный Вадик (так звала его мама) на всю жизнь запомнил колонну киевских евреев, которых немцы на его глазах гнали на расстрел по улице Жадановского. «Я стоял как вкопанный в подворотне и с ужасом провожал в последнюю дорогу этих невинных людей. Там было много детей».
Перед тем, как напомнить читателям этого украинского номера о детском писателе Всеволоде Нестайке, я обошел некоторые крупные московские книжные магазины. Его книг там не оказалось. И это грустно, ведь в свое время Нестайку неоднократно издавали по-русски. Снятый Андреем Праченко в 1984 году фильм по его повести «Единица с обманом» с Еленой Борзуновой в главной роли (дочери мастера дубляжа Алексея Борзунова, ее голосом в российском прокате говорит Николь Кидман) до сих пор показывают по нашему телевидению[1].
Кстати, по тиражам и количеству книгоизданий в современной Украине Нестайко обошел все части эпопеи о Гарри Потере. Сам Всеволод Зиновьевич обычно тепло отзывался о книге Роулинг, прибавляя лишь, что на одного мальчика здесь выпало слишком уж много волшебства.
Автор более тридцати романов, повестей и сборников рассказов, он был переведен на десятки языков мира, его трилогия о мальчишках-тореадорах из деревни Васюковки внесена Международным советом по детской и юношеской литературе в Особый почетный список имени Андерсена как «одно из наиболее выдающихся произведений мировой литературы для детей»…
Скажем проще: как одно из наиболее трогательных, добрых и очень смешных.
Нестайко говорил, что свое необычное чувство юмора он унаследовал от Ивана Семеновича Довганюка, деда по материнской линии.
Когда моя коллега Мария Галина напомнила мне о Всеволоде Нестайке, я не сразу сообразил, о ком речь. «Ну, Робинзон Кукурузо!..»
И вспомнил, как в начале 1970-х мы, воспитанники санатория для астматиков, носились как угорелые по исчезнувшему ныне переделкинскому полю, засаженному неправдоподобно мощной кукурузой, сбивая палкой початки, — и я орал: «Смотрите, пацаны, это я, Робинзон Кукурузо!» А мой друг по палате, выдержанный и тихий Леня, поправляя очки, насмешливо ответствовал: «Какой же ты Робинзон, если коров боишься?» А я их и впрямь очень боялся.
Давайте, пользуясь случаем, откроем «Необычайные приключения Робинзона Кукурузы», причем не про остров, и даже не про то, как Павлуша и Ява[2] рыли в деревне метро под свинарником, а как раз — из тореадорской истории.
Ява все время придумывал разные штуки для их с Павлушей славы и как-то рассказал про тореадоров. «Тореадор Иван Рень и тореадор Павел Завгородний! Гости съезжаются со всей Украины. Трансляция по радио и по телевизору»… Устраивать бой со страшенным быком Петькой друзья не решились, заменить быка на противного козла Жору, который сжевал Павлушину рубаху, Ява не согласился, и поэтому они выбрали корову.
Правда, сначала им пришлось как следует подраться, ибо, выбирая между однорогой павлушиной Манькой и полноценной явиной Контрибуцией, Павлуша неосторожно попенял Яве, что тот не хочет приводить свою семейную корову вовсе не потому, что она «немного психическая», а потому, что боится, как бы за это дело ему не попало от матери.
«Мы шли и пели арию Хосе из оперы „Кармен”:
„Торе-адор, смелее-эээе в бой, торе-адор, торе-адор…”
Мы пели и еще не знали, что нас ждет.
Небо было синее-синее, настоящее испанское небо.
Погода — самая подходящая для боя быков.
Мы погнали своих коров на край выгона, туда, где пруд, — подальше от людских глаз.
— Отгони свою Маньку куда-нибудь в сторону, чтоб не мешала, — сказал Ява, — и давай начинать.
Я не стал спорить. Тем более, что Манька у нас очень нервная: ей лучше не видеть боя быков.
Ява поправил на голове шляпу, подтянул штаны, взял мой коврик, вздохнул и, пританцовывая, на носках стал подходить к Контрибуции. Подошел к самой ее морде и начал размахивать ковриком у нее перед глазами. Я затаил дыхание — сейчас начнется… Контрибуция спокойно щипала траву.
Ява замахал ковриком еще сильнее. Контрибуция не обращала на него никакого внимания.
Ява хлестнул ее ковриком по ноздрям. Контрибуция только отвернула морду. Ява раздраженно крякнул и еще раз изо всех сил хлестнул ее ковриком. Контрибуция, лениво переступая ногами, повернулась к Яве хвостом. Ява снова забежал вперед и начал пританцовывать.
Через полчаса он сказал:
— Она ко мне просто привыкла, любит меня. А ну давай ты!
Через час, запыхавшись, я сказал:
— Какая-то дохлятина, а не корова. Жаль, что моя Манька безрогая, я бы тебе показал, что такое настоящая корова.
За дело опять взялся Ява. Он время от времени менял тактику: то подходил к корове потихоньку и неожиданно бил ковриком, то подлетал с разгона. То забегал сбоку. Но Контрибуция упорно не принимала боя.
Чубы у нас взмокли, коврик нервно дергался в руках — казалось, что Цюця, Гава и Рева вот-вот залают. А Контрибуция — хоть бы что.
Один раз только, когда Ява схватил Контрибуцию за ухо, она с укоризной посмотрела на него своими грустными глазами и сказала:
„Мму-у!”
В переводе с коровьего это, очевидно, значило: „Идите, хлопцы, отсюда. Не трогайте меня”.
Но мы вовремя не сумели понять ее.
Хекая, мы прыгали около нее, вызывая на поединок. Яве было стыдно передо мной за свою Контрибуцию, это я видел.
Наконец разозленный Ява крикнул:
— А ну дай ей, дай ей, Павлуша, хорошенько! Что, боишься? Ну, так я сам!
Он размахнулся и лягнул Контрибуцию ногой в бок.
И вдруг… Вдруг я увидел Яву где-то высоко в небе. И оттуда, с неба, услышал его отчаянное визгливое:
— Вва-ввай!
Он начал бежать, по-моему, еще в воздухе. Потому что, когда ноги его коснулись земли, он уже изо всех сил мчался к пруду. Я бросился; за ним. Это было наше единственное спасение. Мы с разгона влетели в пруд, вздымая целые фонтаны воды и грязи. Остановились только уже где-то на середине.
То, куда мы влетели, прудом, честно говоря, назвать можно было только условно. Когда-то тут действительно был большой пруд. Но он давно пересох, загрязнился и превратился в обыкновеннейшую лужу. В самом глубоком месте нам было по шею.
Именно в этом месте мы сейчас и стояли.
Контрибуция бегала вокруг лужи и мычала в наш адрес какие-то свои, коровьи проклятья. В лужу лезть она не хотела. Она была брезгливой, аккуратной коровой. Мы стояли и молчали.
Дно пруда было илистое, топкое, вода — грязная, мутная и вонючая.
Долго мы стояли тогда с Явой в этой грязной луже. Полчаса, не меньше, пока Контрибуция не успокоилась и не отошла. Она еще оказалась очень человечной и благородной коровой. Потому что подкинула тореадора Яву не рогами, а просто мордой. И когда мы наконец вылезли из лужи, несчастные и грязные, как поросята, она и словом не напомнила о нашем недобром к ней отношении. Мы остались с ней друзьями…»
Интересно, что долгое время после выхода «Тореадоров из Васюковки» тысячи советских школьников писали этим придуманным героям письма, как когда-то дети писали чуковскому Бибигону. Свои последние годы полуослепший Всеволод Зиновьевич Нестайко работал лежа, писал толстым фломастером. Писал.
«Я горжусь, что не вышел из детства, что сохранил детскую душу. Это поддерживает меня в нашем жестоком мире и дает силы творить».