рассказ. Перевод с украинского Елены Мариничевой
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 9, 2015
Таня Малярчук родилась в 1983 году в Ивано-Франковске.
Украинский прозаик, эссеист, автор пяти книг короткой прозы и одного романа. Лауреат
украинско-польской премии имени Джозефа Конрада и словенской «Kristal Vilenica» (2013).
Переводилась на немецкий, английский, польский, румынский, белорусский.
Готовится к изданию сборник рассказов на русском языке.
Мариничева
Елена Владиславовна родилась в
городе Запорожье, окончила факультет журналистики МГУ. Журналист, переводчик.
Переводила прозу Оксаны Забужко, Марии Матиос,
Евгении Кононенко, Сергея Жадана, Кости Москальца, Тараса Прохасько, Павло Вольвача и других украинских
авторов. Лауреат премии «Нового мира» за 2011 год. Живет в Москве.
Город — это сеть канализаций. Знакомы его жители или нет — их экскременты будут течь единым руслом. Есть города, жители которых это поняли, и наш именно такой. Мы знаем, что мы все равно вместе. Нас объединяет городская история и архитектура, у нас похожие лица и телосложение, мы говорим на одном диалекте и жаргоне, у нас общая мафия и общая полиция, поэтому каждый из нас знает, что город — это мы. Мы не существуем вне города, но он существует вне нас. Город — надстройка над нашими телами, обобщение, термин, означающий всех нас вместе взятых, мы воспринимаем его не физически, а метафорически. Кое-кто думает, что город — это только дороги и троллейбусные пути, или горизонтальная территория, помноженная на вертикаль многоэтажных домов, или «я» плюс родственники, знакомые и соседи, или асфальт минус несколько деревьев. Это правда, но не вся. Совместное течение экскрементов — лишь малая толика того, что нас объединяет. Духовная связь между нами, то есть традиции, этика и мораль, выше, чем экскременты. Мы неукоснительно следуем обычаю быть жителями именно нашего города. Аристотель назвал такое единство этосом, и мы ему верим.
Это теоретическое вступление нам нужно не для того, чтобы кого-то в чем-то убедить или что-то доказать. Мы не ставим своей целью обмануть чужестранцев тем, что, мол, одинаковые тюлевые занавески на окнах и один и тот же набор салатов, которые закатываются в банки на зиму, — результат нашей общности. Вовсе нет. Не стремимся мы и оправдать таким дешевым способом то, что случилось у нас с нашего же ведома. Просто нужно было с чего-то начать.
Вот как они появились.
Вечерело. Мы сидели в скверике и отдыхали после работы. Кто играл в шахматы, кто выгуливал собак и детей, кто вышел проповедовать Евангелие и войну, кто молчал и слушал — в целом было очень приятно. Если где-то и существует идиллия, то именно в наших сквериках: лето, жарко, мухи, аромат салатов из помидоров и огурцов, запах пота — своего и чужого, свое и чужое одиночество, — в сквериках мы отдаемся легкому старению.
И вот неожиданно от передних скамеек до задних прокатился шепот удивления, громкие споры на мгновение затихли, в окнах домов появились любопытствующие головы. Мы сначала внимательно огляделись вокруг, а потом сделали вид, будто нас ничего не касается и помимо собственных семей ничего не интересует. По дороге прямо по направлению к нам шли две женщины.
Одна, постарше, выглядела лет на сорок, другая была совсем юной, очень худой и бледной. Мы засвистели себе под нос и громко засмеялись, потому что любим, когда к нам внезапно обращаются, любезно извиняясь, что потревожили.
Женщина постарше была одета в платье персикового цвета, которое, без сомнения, очень шло к ее загорелой, словно затененной коже. Мы сразу узнали в ней ту, что всегда улыбается и владеет нашими сердцами. Такие, как она, всем помогают быть счастливыми, но сами никогда счастливыми не бывают. У девушки, идущей рядом, немного дрожали руки, видно было, что она чувствует себя растерянно в окружении незнакомых людей, комплексует, но это, в конце концов, было нормально, учитывая ее юный возраст.
— Извините, что беспокоим, — обратилась к нам женщина постарше, и мы подняли глаза и обратили на нее внимание, словно только что заметили.
— Я и моя дочь переселяемся в ваш город и хотели бы отрекомендоваться. Я — педагог, мне сорок лет, замужем, брак не удался, но я не разведена. Была в Германии, Греции и Финляндии. Космополитка. Люблю мармелад и читать античную литературу, в частности — «Метаморфозы» Овидия. А это моя дочка. Ей почти девятнадцать, она студентка, изучает астрономию, так что если будут вопросы — обращайтесь. Животных не держим, воды расходуем мало, спать ложимся около десяти, музыку постараемся громко не включать.
Мы учтиво причмокнули губами, мол, что ж, нам не жалко для вас своего города, если хотите, живите в нем на здоровье, милые панночки, главное, чтоб не расходовали слишком много электроэнергии и воды, чтоб не включали громко музыку и не сманивали наших мужей.
— Ох, мы не назвали свои имена, — уже собираясь идти, сказала женщина постарше.
— Ради бога, — успокоили мы ее, — не смешите, это узнать легче всего.
Так состоялась наша первая встреча с чужестранками, и мы с открытыми объятиями впустили их в тихое бытие нашего городка, хотя хорошо знали, что незнакомые женщины — это самое большое извращение, существующее в этом мире.
Максим Голенький сказал, что женщину постарше зовут Раидой, а ее дочку — Катериной. Они стали обитать в доме №10 на улице Полевой, в однокомнатной квартире на пятом этаже. Максим записывал их данные в домовую книгу. Он также сообщил, что они привезли с собой очень мало вещей, только несколько чемоданов с одеждой и телескоп, но, сказал он, это еще ни о чем не говорит. Почему они приехали в наш город? Может, от кого-то скрываются или что-то скрывают?
Мы не вмешиваемся в жизнь наших горожан и не подглядываем за ними. Но эти две нас заинтриговали. Пани Грешева и пани Грехова сразу составили список несоответствий, которые нужно было проверить в ближайшее время.
Почему женщины сняли однокомнатную квартиру? Мы знаем, какие на Полевой однокомнатные — хватает места только для одной кровати, иначе в комнате даже к окну не подойдешь. Неужели они будут спать на одной кровати? Понятно, конечно, — мать и дочь не будут стесняться друг друга, надевая ночную сорочку, но дочка уже почти взрослая, хочет иметь свой угол, хочет быть независимой… Некоторые высказали предположение, что, возможно, у женщин не так много денег, чтобы снять две комнаты, но у них есть телескоп, могут его продать, к тому же — Максим засвидетельствовал, что самый большой их чемодан заполнен дорогой косметикой, без которой легко можно обойтись, а колготки на обеих так блестят, что маловероятно, чтобы они стоили меньше двадцати гривен. Таких книжек, что были доставлены по почте на следующий день, в нашем городе еще никто не видел, хотя наш город провинциальным и некультурным назвать нельзя. Так что, подвела итог пани Грешева, это нужно разъяснить.
Вторая загадка: Катерина почему-то очень худая и бледная. Кое-кто божился, что у нее нет бровей, но Максим, пока единственный, видевший ее вблизи, утверждал, что брови есть, но они чрезвычайно светлые. Это никого не успокоило, ведь сам вид девушки выдавал затаенную тревогу, а это бросало тень подозрения и на ее мать. У нее не проколоты уши, добавила пани Грехова, и она слушает Раиду не так, как у нас дочки слушают своих матерей. Владелец продуктовой лавки сообщил, что Катерина в вечер приезда покупала для Раиды гранатовый сок (который, заметьте, в городе почти никто не покупает) и четырнадцать персиков, а где вы видели, чтобы какая-нибудь из дочек в нашем городе покупала для своей матери персики.
Третье: свои два окна женщины не закрыли занавесками, мол, вот, смотрите — мы ничего не скрываем. Мудрая тактика, сказала пани Грешева, но это еще ничего не значит. В доме напротив все равно нужно устроить пункт наблюдения.
— И, — понизив голос, сказала напоследок пани Грехова, — если вы заметили, Раида и Катерина слишком похожи между собой внешне (если не учитывать худобу и светлые волосы Катерины), а где вы видели такую похожесть между матерью и дочерью?
— Ну что вы, пани Грехова, — вмешался в разговор кто-то из нас, — неужели вы думаете, что все так серьезно?
Наши лица горели от стыда, а Грехова напоследок сокрушенно молвила, что, мол, дай Бог, чтобы она ошибалась.
Прошла неделя, и наши подозрения только усилились.
Раида устроилась в университет преподавателем, а Катерину зачислили на второй курс физико-математического факультета, хотя экзаменаторы сообщили, что ее знания не очень глубоки и каждое последующее Катеринино высказывание противоречит сказанному раньше. Вообще, отметили экзаменаторы, Катерина какая-то медлительная и очень грациозная, перед тем, как что-то сказать, она смотрит на свои руки и присутствующие невольно тоже на них смотрят. Председатель комиссии убежден, что так себя ведут девушки, уже потерявшие девственность.
Весь преподавательский состав отнесся к Раиде очень приветливо. Студенты сразу полюбили ее. Раида оказалась прекрасным педагогом, но опять-таки это еще ничего не значит, сказала пани Грехова.
В дом, на который выходили окна снятой женщинами квартиры, переселился преданный нашему делу детектив Роджерс (имя, конечно, вымышленное). Каждое утро в десять часов он рапортовал нам о состоянии дел в квартире Раиды и Катерины. Ничего такого. Ровно в десять вечера женщины выключают свет. Видно, как Раида помогает Катерине надеть ночную сорочку (к слову, сказала пани Аронец, нужно узнать, как Раида обращается к Катерине: Катеринка, Катя, Кася, дочка или еще как-то?). Потом обе женщины ложатся спать на одну кровать (кровать закрывает телескоп), встают в семь, пьют чай и каждая мажет лицо кремом. Раида причесывает Катерину (медленно или наспех, спросила Грехова, но Роджерс не обратил на это внимания), вместе идут в университет и возвращаются где-то часов в пять, что-то едят (Роджерс не мог разобрать, что именно, но мы его успокоили — владелец продуктовой лавки рапортует отдельно), перед вечером обязательно прогуливаются по набережной, если дождь — то под зонтиком, взявшись под руки; с восьми до десяти Катерина сидит за телескопом, а Раида читает. Так что ничего такого, закончил Роджерс.
— Ну, это тебе так кажется, Роджерс, — говорил старенький поляк Витольд, а мы уважаем его мнение, — но видно, что ты свое задание выполняешь хорошо, так и продолжай.
Вахтерша из университета донесла, что на первом этаже университета, перед тем как расстаться, женщины всегда целуются в щечку, а вахтерша в такую нежную материнскую любовь не верит, потому что сама она, прощаясь с дочерью, никогда с ней не целуется. В конце недели вообще случилась интересная история.
Раида читала лекцию первому курсу факультета иностранных языков. У нее есть привычка прогуливаться вдоль и поперек аудитории. И вот, подойдя к окну, Раида вдруг остановилась на полуслове, словно увидела в окне что-то очень страшное, на мгновение замерла, а потом резко обернулась и продолжила лекцию совсем не с того места, где прервалась. Студенты, причастные к нашему делу, засвидетельствовали все как один, что в окне Раида увидела Катерину, сидящую на бордюре под стенами университета и глядящую то ли в небо, то ли в окна их аудитории.
— Странно, — заметила Грехова и велела подчеркнуть этот факт в недельном отчете.
За время жизни в нашем городе Раида и Катерина не завели ни одного более близкого знакомства, чем обусловлено общественными приличиями. Выглядело это так, будто им никто, кроме них самих, не нужен. Поначалу мы воспринимали это нормально, предполагая, что женщины еще не успели обжиться на новом месте, но шло время и ничего не менялось. Их добровольная изоляция только усиливала наш интерес. Мы ждали их ошибки, какой-нибудь неосторожности, хотя бы мелкого нарушения городских правил, чтобы приблизиться к великой тайне, в существовании которой никто не сомневался. Для этого мы стали внимательнее следить за тем, как Раида и Катерина проводят выходные дни.
И опять ничего такого. Дольше спят, дольше пьют чай, разговаривают, едят персики и овсяное печенье (владелец лавки заверял, что овсяное печенье покупают почти каждый день), прогуливаются по городу, часто наведываются в зоомагазин «Питон» (что бы это могло значить?), вместе готовят супы и салаты, вместе вывешивают во дворе выстиранные простыни, вечером вместе смотрят в окно и в телескоп, так что Роджерс боится попасть в его объектив. Всегда вместе.
— Как можно так долго не надоедать друг другу? — удивлялись мы.
Однажды женщины были в парке над озером. Шли очень медленно, часто останавливались и смотрели в глаза друг друга, наблюдали за утками и лебедями, но не кормили их.
— Может, бросали в озеро крошки овсяного печенья? — допытывалась Грехова.
— Я бы сказал, если бы так, — обижался Роджерс.
— И больше ничего такого?
— Гуляли по парку, пока не стало смеркаться, я уже мало что мог разглядеть, но, кажется, Раида еще сидела на качелях.
— Просто сидела?
— Нет, качалась.
— Сама качалась?
— Нет, Катерина ее раскачивала.
— Точно Катерина раскачивала Раиду, или, может, наоборот?
— Мне было плохо видно, но, кажется, Катерина Раиду.
— Хм, — мы были поражены, — нужно узнать, о чем они разговаривают.
Подслушивающий аппарат поручили подложить в квартиру подозреваемых пани Загнибеде — Раидиной коллеге по работе. Она должна была зайти к Раиде по какому-нибудь делу и незаметно подложить жучки под стол в кухне и под кровать в спальне.
А за день до этого нам пришлось ликвидировать Роджерса. Стало известно, что он недобросовестно исполнял свои обязанности. Как-то ночью мы нанесли Роджерсу неожиданный визит и застали его спящим. Открылось, что это не впервые и по большому счету мы не можем быть уверенными в правдивости всех его прежних донесений, особенно — в рапортах ночных наблюдений. Мы были обведены вокруг пальца, ведь то, что нас больше всего интересовало, — действительно ли Раида и Катерина ночью спят — оставалось невыясненным. Мы обвинили Роджерса в тайном сотрудничестве с женщинами, возможно, он влюбился в одну из них или брал за молчание деньги, но Роджерс так ни в чем и не сознался.
Мы были вынуждены начинать все сначала.
И еще одна деталь, которую стоит здесь упомянуть. Уборщица в зоомагазине «Питон» довела до нашего сведения, что Раида купила аквариум с двумя рыбками-телескопами, а Гарольд, сменивший Роджерса (имя, естественно, вымышленное), сообщил, что аквариум действительно стоит в спальне на полу и что в спальне, кроме кровати, аквариума и разбросанных всюду книжек, больше ничего нет.
— Мы же им говорили — никаких животных! — негодовала пани Аронец. — Гарольд, смотри хорошенько, может, они еще и свет включают после десяти!
Пани Загнибеда выполнила свое задание блестяще. Ни Раида, ни Катерина не догадались, что их квартира отныне прослушивается.
Гарольд отрапортовал о новых интересных подробностях. Иногда среди ночи, сказал он, в окне подозреваемых зажигается слабенький огонек и на стене появляются дрожащие тени, будто кто-то из женщин не может спать и ходит по спальне взад-вперед, Гарольду как-то даже было видно Катерину, сидевшую на кровати, видел он и ночную птичку, ненароком залетевшую в открытую форточку.
— Какая именно птичка залетела в форточку?
— Какая-то ночная.
— Разве бывают ночные птички?
— Не знаю, но мне показалось, что в форточку залетела ночная птичка.
ПОДСЛУШАННЫЙ РАЗГОВОР № 1
— Почему ты не спишь ночью?
— Я боюсь, что рыбки от нас сбегут.
— Они не могут сбежать, им помешают глаза. У телескопов очень большие глаза.
— Рыбки могут выплыть из аквариума и сбежать через форточку.
— Так закрой форточку.
— Я боюсь, что мы задохнемся.
— Но через форточку вчера в комнату залетела летучая мышь.
— Гарольд сказал, что это ночная птица.
— Не бывает ночных птиц.
— А совы?
— Не знаю, но мне кажется, что совы — не ночные птицы. У них просто большие глаза, а все, что имеет большие глаза, мы называем ночным.
— У наших рыбок большие глаза, так что они ночные рыбки. И я боюсь, что ночью они от нас сбегут. Мне кажется, что они меня не любят. Или любят только сейчас, а если выдастся случай улизнуть, они сразу же забудут, что когда-то меня любили.
— Зачем тебе нужно, чтобы тебя любили черные пучеглазые рыбки?
— Потому что я их люблю.
— А зачем ты любишь черных пучеглазых рыбок?
— Я их люблю не потому, что они черные и пучеглазые, а потому, что я их люблю и они живут в аквариуме. Если бы они любили меня и после побега, я бы их отпустила. Пусть бегут, только бы всегда меня любили.
— Я думаю, рыбки тебя любят, потому что не умеют выбирать между любовью и нелюбовью. Рыбки пребывают в одном-единственном состоянии — в состоянии покоя, и ты можешь их покой назвать любовью к себе.
— Ты тоже спокойная, но я твой покой не могу назвать любовью ко мне.
— Потому что у людей все иначе. Когда человек спокоен — это значит, что он никого не любит или что он очень умный и знает, что лучше всего — никого не любить.
— Я решила, что на ночь буду прикрывать аквариум решетом. И рыбки не сбегут, и мы не задохнемся. Но спать я все равно не буду. Потому что я не спокойна.
Мы немного переполошились. Стало понятно, что женщины догадались — за ними ведется наблюдение. Они даже знают про Гарольда и летучую мышь, которую этот болван перепутал с птицей.
— Летучие мыши летают не так, как птицы, — объясняла Гарольду одна наша знающая сотрудница. — Летучей мыши лететь тяжело, ведь она не настоящая птица, ей приходится чаще махать крыльями, и кажется, что у нее вот-вот не хватит сил сопротивляться земному тяготению.
Мы не знали, как дальше вести себя с Раидой и Катериной, смущаться ли при встрече, от стыда опуская глаза, или наоборот — держаться бойчее, мол, мы все равно не свернем слежку (а мы и не свернем!), или стараться избегать встреч и реорганизовать нашу деятельность, уйдя в глубокое подполье. Что делать?
Тем более что записанный на пленку разговор Раиды и Катерины многих из нас сбил с толку. Он был ни на что не похож. Кто-то бросил идею, что женщины разговаривали, пользуясь непонятным языковым шифром, вероятно, они догадались о прослушке и передают друг другу информацию через символы и знаки.
Вызвали пани Загнибеду, но ничего путного от нее не добились кроме того, что она свое задание выполнила добросовестно.
Старый поляк Витольд сказал, что за свою долгую жизнь он встречал странных людей — чудаков, которые на полном серьезе разговаривали о рыбках, правда, это было очень давно, когда еще жил Гомбрович и наш город принадлежал к единому государственному образованию вместе с Венецией и Веной. Так что, подытожил Витольд, если принять разговор Раиды и Катерины за аутентичный, то этих женщин следует причислить к категории чудаков, иметь дело с которыми намного сложнее, чем мы полагаем. Обосновать их действия теперь будет не так просто, нужно применить другую методику и другие способы наблюдения. Теперь (сокрушенно покачал головой Витольд) придется анализировать каждое их движение, морочиться с каждой их фразой. И возможны два исхода: или мы ничего не поймем, или поймем абсолютно все. Середины у чудаков не бывает.
Витольд предложил свести Катерину с кем-нибудь из студентов.
— Вот Завадский — вполне себе симпатичный парень, — сказал он, — пусть попробует втереться в доверие к Катерине, а если получится, то даже влюбить ее в себя. Влюбленные перестают быть опасными.
Мы согласились с Витольдом, что в сложившейся ситуации такая стратегия оптимальна. Завадский должен найти повод заговорить с Катериной, предложить ей пойти погулять (на набережную, подсказывала пани Грехова, так как уже ясно, что Катерина любит гулять по набережной), пусть пригласит ее в кино, угостит мороженым (все затраты мы, конечно, берем на себя) и обязательно дотянет встречу до вечера, когда женщина чувствует себя незащищенной и ей хочется мужского плеча; мы, если нужно, включим в центре города фонтаны и фонари, пустим по улице несколько влюбленных парочек, чтобы Катерина испытала легкую зависть, а уже возле дома пусть Завадский обязательно назначит новую встречу и, если удастся, попробует поцеловать Катерину.
Мы все единогласно утвердили Витольдов план и назвали его «Дафна».
В тот же день мы дали знать Завадскому, что город нуждается в его помощи и объяснили, в какой именно. Завадский ничего не имел против, хотя и выглядел несколько напуганным, а вот его мать впала в истерику, начала заламывать руки и плакать, что это у нее единственный сын, что на него у нее вся надежда и что она живет только ради него. Мы успокоили пани Завадскую, заверив, что ее сын будет под нашим прикрытием и что он почти ничем не рискует, все затраты мы берем на себя, а в случае успешного завершения — даже обещаем небольшое вознаграждение. Пани Завадская, оказалось, тревожилась за психическое состояние своего сына, который с малых лет был чрезвычайно впечатлительным и до десяти лет панически боялся собак.
— Но я понимаю, что так нужно, — в последний раз всхлипнула Завадская, и мы договорились, что завтра начинаем.
ПОДСЛУШАННЫЙ РАЗГОВОР № 2
— Завадский — хороший парень.
— Да.
— Не отказывайся, когда он пригласит тебя на прогулку.
— Хорошо.
— Я не принуждаю тебя, просто говорю, как бы ты могла поступить.
— Хорошо.
— Я буду спокойна, если ты будешь с ним.
— А если не буду с ним, ты будешь встревожена?
— Да.
— Как это будет выглядеть?
— Будет выглядеть, будто я спокойна.
— Этой ночью рыбки бились в решето. Они хотят убежать.
— Но они тебя все равно будут любить.
— Как я это узнаю?
— Ты не узнаешь.
— Тогда пусть рыбки останутся в аквариуме — я буду наверняка знать, что они меня любят.
— Ты не будешь этого знать.
Второй подслушанный разговор Раиды и Катерины дал нам надежду, ведь Катерина почти приняла ухаживания Завадского. Теперь оставалось только подтолкнуть их друг к другу. Но этот разговор и насторожил нас, потому что Раида так говорила про Завадского, будто знала о нашем плане. Закрадывалось подозрение, что в нашем лагере затаился коварный предатель, информирующий женщин обо всех наших действиях. Мы стали внимательно приглядываться к своему окружению, сузили круг посвященных, но результат нас не удовлетворил. Дело требовало тщательной чистки.
— И сделайте что-нибудь с этими рыбами, — кричала пани Аронец, — неужели с ними ничего нельзя сделать?
Операция «Дафна» началась успешно. Катерина сама заговорила с Завадским и, когда тот предложил встретиться вечером, сразу согласилась. Мы следили за их гулянием, чтобы не случилось непредвиденного, мы вообще любим, когда все идет четко по плану и не выходит из-под нашего контроля.
Завадский повел Катерину в кино, купил ей мороженое и пирожок с повидлом, кое-кто даже заметил, что они несколько минут держались за руки, но мы не будем утверждать, что это бесспорный факт. Когда начало темнеть, «голубки» еще прошлись возле фонтанов и повернули на Полевую, 10. Возле подъезда они попрощались и разошлись.
Мы стали укорять Завадского за его несмелость — за то, что он не поцеловал Катерину возле подъезда, — но парень засмущался и сказал, что попробует это сделать в следующий раз. Естественно, в следующий раз у него опять ничего не вышло.
— Мы не понимаем вас, пан Завадский, — суровым голосом выговаривала пани Грешева, — в конце концов, вы мужчина или нет?! Неужели поцеловать Катерину так сложно?! Девушка не настолько противна, чтобы ею брезговать, если бы не подозрительные обстоятельства, мы могли бы посчитать ее привлекательной! Вы должны ее поцеловать! Катерина не будет против! Разве вы не видите, что она просто рвется перейти грань дружбы! Мы надеемся, что вы в следующий раз не оплошаете.
Завадский молчал, склонив голову. Видно было, что он чего-то боится. Мы стали домысливать, что он боится своей матери, может быть, она до сих пор бьет его или издевается над сыном психологически. Отец Завадского пообещал все выяснить. Некоторые университетские преподаватели сказали, что Завадский очень изменился, стал молчаливым и замкнутым, на большой перемене не ходит с товарищами пить пиво, к семинарам не готовится, всегда растерянный и без галстука. Кто-то слышал, как Завадский заикался, а до сих пор за ним такого не прослеживалось. Мы испугались, что парень и вправду влюбился в Катерину, и решили устроить их свидание в последний раз, после чего на время приостановить операцию.
— Помни, что ты должен сделать! — напутствовали мы его.
— Я помню, — ответил Завадский.
Но последнее рандеву закончилось фатально. Мы видели, как Завадский довел Катерину до дома, как они немного постояли возле подъезда, как Завадский схватил девушку в объятия и начал целовать, как она замерла, сжав губы, и так стояла, пока Завадский не упал на колени и не начал рыдать, после чего она зашла в дом, и больше ее никто не видел.
Мы подбежали к пареньку, подняли его с колен и отвели в наше укрытие, чтобы выяснить, что случилось.
Завадского трясло, у него изо рта шла пена, и мы заподозрили у парня эпилепсию. Он стонал, говорил, что ненавидит себя, что с сегодняшнего дня ненавидит и себя, и всех, и город, что дальше жить он не может, потому что предатели не имеют на это права, поносил доброе имя своей матери, которая, как выяснилось позже, действительно его безмерно любила и никогда не то что не ударила сына, но и слова ему плохого не сказала.
Поляк Витольд бубнил себе под нос, что со странными людьми нельзя обращаться так, как это сделали мы, что они не терпят насилия над собой, потому что их психика очень хрупкая, и что теперь, поспешив, мы утратили все завоевания, которые принес его, Витольдов, план.
Кто-то из медсестер дал Завадскому успокоительное. Пани Грехова взялась выпытывать:
— Дружок, про что вы сегодня разговаривали с Катериной?
— Про белый цвет.
— ?
— Она сказала, что меланхолия белого цвета.
— Ага, так у нее меланхолия?
— Нет, у нее белое платье.
— Еще про что говорили?
— Про детей.
— О Господи, она беременна?
— Нет, она рассказывала про город, из которого дети выгнали своих родителей.
— Она назвала город, в котором это случилось?
— Нет, она только сказала, что эти дети, выросши и став родителями, выгнали из города самих себя.
— Катерина точно не сказала, как называется город?
— Нет, и мне кажется, что такого города не существует.
— Пан Завадский, нас не интересует то, что не существует. Вы говорили о чем-нибудь еще?
— Еще мы говорили о вихре снежинок, перемешанных с сигаретным пеплом.
— О, мы так и знали, что Катерина курит! По ней это сразу видно! Как мы не догадались раньше!
— Пан Завадский, вы можете объяснить, почему Катерина отказалась с вами поцеловаться?
— Потому что она влюблена в кого-то другого.
— Это ничего не означает: можно любить одного, а целоваться с другим. Вы не знаете, в кого она влюблена?
— Не знаю.
— Почему вы так болезненно отреагировали на отказ Катерины вас поцеловать? Неужели вы влюбились в эту девушку?
— Я не влюбился в нее. Я люблю другого и предал его.
На этом мы допрос предусмотрительно прервали, потому что сказанное уже не относилось к нашему делу. Неожиданное признание Завадского мы вообще решили не разглашать. По разным причинам. Во-первых, это могло бы послужить плохим примером для других студентов, во-вторых, мы не хотели прилюдно порочить честь семьи Завадских, в-третьих, мы не хотели, чтобы об этом узнала Катерина, ведь, возможно, операцию «Дафна» еще удастся спасти.
Родители забрали измученного сына домой, а мы снова остались ни с чем.
Утром стало известно, что Катерина не появилась в университете. Встревоженная преподавательница ядерной физики прибежала к нам уже после первой пары. Мы решили, что говорить об исчезновении Катерины еще рано, ведь она могла первую пару проспать, или не успеть на автобус, или просто не захотеть прийти в университет. Может, она стеснялась посмотреть в глаза Завадскому, может, жалела, что так плохо с ним обошлась. Завадский в университете тоже не появился. Мы догадались, что он себя плохо чувствует.
Но в тот день Катерину так никто и не видел. Хуже всего, что Раида тоже не пришла в университет, однако владелец продуктовой лавки на Полевой засвидетельствовал, что Раида приходила покупать овсяное печенье.
Мы решили нанести женщинам визит. Мы еще ни разу не были у них дома, и сейчас, с учетом всего произошедшего, чувствовали, что имеем на это право.
Дверь открыла Раида. Катерины нигде не было видно. Мы извинились перед Раидой за поздний визит и сказали, что нас беспокоит Катеринино отсутствие в университете, если она заболела, то, сказали мы, нам нужно про это знать, чтобы выписать ей справку.
— Ее нет, — ответила Раида и пригласила нас в квартиру.
— Пани Раида, — грозно молвила Аронец, — что вы сделали со своей дочерью?
— Это вас не касается, — Раида выглядела уставшей, — но если хотите знать, она поехала на море ловить аквариумных рыбок.
— Просим не пудрить нам мозги, пани Раида, — разозлились мы, — комедией с рыбками нас уже не одурачить!
— Больше я ничего не могу вам сказать.
На этом наш с Раидой разговор закончился. Мы отдали приказ не спускать с нее глаз, чтобы женщина вдруг не сбежала из города; мы чувствовали, что вот-вот распутаем страшный клубок криминала, вскроем гнездо кощунства и лжи, свитое в нашем городе и скомпрометировавшее его, осталось только найти Катерину или того, в кого она влюблена. Мы уже ощущали запах победы.
Но тут пришел отец Завадского и сказал, что его сын покончил с собой. Повесился на собственном ремне.
Как будто кто-то дал нам пощечину. Два трупа, и при этом — ничего конкретного. Кто-то говорил, что смерть Завадского не лежит на нашей совести, потому что мы не могли знать, что у него такая уязвимая психика, к тому же человек не решается на самоубийство за один день, мысль о нем должна вызревать долгое время. Кто-то другой добавлял, что Завадский рано или поздно все равно сделал бы то, что сделал, тяга к самоубийству была у него в крови (про тягу Завадского к гомосексуализму мы мастерски не сознавались даже самим себе), а потенциальные самоубийцы (как, в конечном счете, и потенциальные геи) ничего полезного городу не принесут.
Все мы были на похоронах и старались утешить пани Завадскую. Присутствие на похоронах — наш долг и обязанность. На похоронах мы даем понять людям, оставшимся жить, что они не одни в городе и что город помнит и думает о них. Пани Завадская не упрекнула нас ни единым словом. Тот факт, что ее сын покончил с собой, мы не разглашали — собравшимся сказали, что парень всего лишь заснул в ванной. Кто-то сказал, что, возможно, так и было на самом деле. Иногда ложь милосерднее правды, добавляли другие.
Мы старались поддерживать в себе боевой дух, но случившееся посеяло в наших душах зерно разочарования. Мы поддались легкому декадансу. Впервые стали звучать несмелые упреки по поводу целесообразности нашей деятельности, кто-то говорил, что, возможно, городу не нужны такие жертвы. Возможно, он существует только для того, чтобы в нем существовали мы, ведь что такое наш город — сеть канализаций, горизонтальная территория, помноженная на вертикаль многоэтажных домов. Другие отвечали: а как же общество, как его жизнеутверждающая мораль, неужели счастливое будущее наших детей не заслуживает великих жертв?
Тогда поднимался старый поляк Витольд и говорил, что давно, когда Галичина принадлежала единому государственному формированию вместе с Венецией и Веной, у него были родители, которые шли на большие жертвы, только бы обеспечить ему, Витольду, счастливое будущее. И что с того, повышал голос Витольд, разве я счастлив? Разве я могу сейчас посмотреть в глаза родителям и искренне их уверить в том, что их жертвы не были напрасными?
— Не могу! — почти кричал Витольд. — Потому что их жертвы были напрасны! Родители сделали несчастными и себя, и меня, потому что я помню, что эти жертвы приносились ради меня! А сейчас я мучаюсь подозрениями, что родители специально так делали, чтобы потом я мучился укорами совести. Они будто назначили меня виноватым в своем несчастье, хотя, думаю я теперь, они все равно были бы несчастными. Таким образом (Витольд страшно разволновался) они сбросили вину за свое несчастье с себя на меня.
— Господи, — сокрушенно покачивал головой Максим Голенький, — неужели мы ошиблись? Неужели правильнее было оставить Раиду и Катерину в покое?
Кое-кто отвечал:
— Но ведь возможно, если мы не вмешаемся, случится что-то намного более страшное, чем два трупа? Оставаться в неведении — значит подвергнуть опасности весь город!
— К тому же,— властным голосом продолжила пани Грехова, — НАМ ИНТЕРЕСНО!
Катерины не было уже семь дней. Мы не могли действовать, потому что пока не знали, как. Мы боялись снова сделать глупость, поэтому решили выждать, а тем временем завершить несколько мелких дел.
Мы еще раз нанесли Раиде визит. Мы сказали ей, что Катерина в кого-то влюблена и это могло иметь какое-то отношение к причине ее исчезновения. Может быть, она убежала с этим человеком, может быть, Раида не одобряла Катерининого увлечения, и, если Раида знает, о ком идет речь, пусть лучше скажет нам. Мы сможем помочь или хотя бы определить, где Катерина прячется.
— Откуда вы взяли, что Катерина в кого-то влюблена? — спросила нас Раида.
— Теперь это уже не важно. — Мы и правда так думали.
— Я убеждена, что вы ошибаетесь. В девятнадцать лет девушки никого не любят.
Раида блефовала — мы поняли это ясно, но применить силу не решились.
Уже на пороге Раида нам сказала:
— Она скоро вернется, наловит в море аквариумных рыбок — и вернется.
Что ж, решили мы, а в частности — пани Аронец, — нужно делать то, что от нас требуют обстоятельства.
Операцию назвали «Нептун». Ее исполнение поручили Гарольду.
Пани Загнибеда задержала Раиду в университете, и Гарольд через балкон тайно пробрался в ее с Катериной квартиру. Тщательно осмотрев помещение, изъял все, что, по его мнению, было подозрительным, перепрятал жучки в укромнейшие места и через полчаса вернулся к нам.
— Гарольд, что ты должен был сделать в квартире Раиды и Катерины? — допытывалась пани Аронец.
— Должен был тщательно осмотреть помещение, изъять все, что покажется мне подозрительным, перепрятать жучки и вернуться к вам.
— Хорошо, — продолжала Аронец, — а что тебе показалось подозрительным?
— Аквариум с рыбками-телескопами. — Гарольд начал немного нервничать.
— И ты принес аквариум с рыбками?
— Принес аквариум.
— Аквариум мы видим. Но он пустой. Рыбок нет.
— Нет.
— И куда они делись?
— Они выплыли из аквариума и убежали через форточку.
— Ты видел, как они это сделали?
— Видел в ночь перед тем, как исчезла Катерина.
— А кто снял с аквариума решето?
— Раида.
— Зачем?
— Она думает, что рыбкам нужна свобода.
— А разве нет?
— Рыбкам? Нужна.
— А как ты, Гарольд, разглядел в темноте, что через форточку убегали именно рыбки?
— Мне показалось, что это были рыбки. А теперь вижу — аквариум пустой. Вот я и решил, что не ошибся.
— Почему же ты не сказал нам раньше?
— Потому что я не умею всерьез говорить про рыбок.
А вот что нам донесли Раидины студенты.
Раида читала им лекцию в аквариуме (так студенты называют 21-ю аудиторию). Раида не выглядела уставшей, но, как стало известно позднее, она просто наложила на лицо много пудры. Рассказывала о преобладании фаллического над нефаллическим в греческой мифологии и о том, что в греческой мифологии бесчисленное множество случаев любви между мужчинами. Аполлон — известный бисексуал, он мог любить и Дафну, и Кипариса, а некоторые герои, сказала Раида, откровенно брезгуют любовью женщины, например, Дафнис, Гермафродит, Нарцисс. В то же время любовь между женщинами греков не интересовала. Они боялись ее, поэтому если и изображали что-то подобное, то в самых отталкивающих красках. Миф про Сциллу и Харибду — одно из таких изображений.
Студенты дословно повторили то, что сказала Раида.
Сцилла была красавицей-нимфой, в которую влюбился бог Главк и которая не принимала ни его любовь, ни ухаживания других женихов. Волшебница Кирка, влюбленная в Главка, превратила Сциллу в морское чудовище с шестью собачьими головами, тремя рядами острых зубов в каждой пасти и двенадцатью ногами. Сцилла поселилась в пещере над проливом между Италией и Сицилией. А напротив жила Харибда — чудовище в виде страшного водоворота, которое трижды в день заглатывало и извергало воду пролива. Любовь двух женских начал воплотилась в любовь двух чудовищ и стала для моряков настоящим ужасом.
Последние слова Раида говорила, стоя возле окна. На несколько минут она замерла, потом обернулась и закончила: «Греки воспринимали женскую любовь как угрозу обществу, как акт деструкции и вырождения. Сцилла и Харибда изолированы от мира прекрасного, единственное для них утешение — не понимать масштабов своей отвратительности. Но греки милосердны. Они оправдали любую любовь. Они придумали фатум».
В окне — заверили студенты — Раида увидела Катерину, которая сидела на бордюре перед университетом и курила.
— Пожалуйста! — закричала пани Грехова. — Что я вам и говорила!
Они нам не понравились с самого начала. Для чужестранцев нам не жаль ни города, ни его ресурсов, но эти две женщины, которые в свободное время разговаривают про рыбок, едят овсяное печенье, исчезают бог знает куда, а тем более — нагло курят возле университета, — нам не по душе. Отдельно против Раиды мы ничего не имели, нам нужны квалифицированные преподаватели. Против Катерины — тоже. Но вместе они представляли какую-то угрозу, что-то в их союзе было неестественное.
— Вот же, — анализировали мы, — Катерина вернулась. Данных о том, где она была, у нас нет. Допытываться у самой Катерины — неприлично, да и вряд ли она скажет правду. Мы снова остались с носом. Но это еще ничего не означает.
Слово взял пан Гаврилюк, человек очень образованный и мудрый, мы даже удивились, почему он до сих пор молчал. У Гаврилюка вообще был мягкий нрав и уступчивый характер, многие подозревали, что он верил в человеческую доброту, потому что всегда стремился оправдать чьи-то злые поступки, винил больше не самого человека, а общество, сделавшее его таким («Ах, это легче всего, пан Гаврилюк», — возражала Грехова). Так и сейчас. Гаврилюк сказал:
— Мне кажется, уважаемое собрание, что наши действия слишком агрессивны по отношению к Раиде и Катерине. Мы почему-то с самого начала их невзлюбили. Но кто из нас попробовал помочь женщинам, подать им в трудный момент руку помощи? Никто. Мы быстренько осудили их, но с человеком не все так просто. На мой взгляд, нужно посодействовать тому, чтобы Раида и Катерина стали такими, как мы. Нужно оказать им доверие, показать, что они окружены заботой, что мы всегда готовы все понять и простить. Кто из нас не сбивался с правильного пути, поддавшись соблазнам?
Мы признали, что Гаврилюк прав, и на скорую руку разработали план действий. Операцию назвали «Созвездие Ориона».
Согласно плану мы навестили Раиду и Катерину в субботу вечером. Женщины как раз собирались ложиться спать. Волосы у Катерины были расплетены и растрепаны, а выглядела она еще более худой и бледной, чем до исчезновения.
— С возвращением, — обратились мы к Катерине, — хорошо отдохнули на море?
— Я не была на море, — ответила Катерина.
— Странно. Ваша мама сказала нам, что вы на море.
— Она сказала неправду.
Мы смущенно топтались в коридоре, мы чувствовали себя немного неловко, ну какое нам дело, где была Катерина?
— Мы, собственно, пришли по другому поводу, — сказал женщинам пан Гаврилюк. Его лицо лучилось неподдельным счастьем и добротой. — Мы пришли просить вас продать для университета телескоп. Университет давно выделил для этого средства, вот мы и решили сначала спросить у вас, может, телескоп вам не очень нужен, занимает в квартире много места, а вас двое, почти взрослая дочь, которая хочет свободы и независимости, будет больше простора, к тому же — за вырученные деньги вы сможете приобрести телескоп поменьше и снять квартиру с большей жилой площадью. Продажей и вы будете довольны, и мы.
Из коридора мы заглянули в комнату. Действительно, ничего, кроме одной кровати и телескопа, не могло в ней поместиться.
— Извините, но телескоп мы не продаем, — сказала Раида.
— О, — заволновался Гаврилюк, — вы не думайте, мы дадим хорошие деньги, цена на телескопы немного упала, но мы это не станем учитывать, никто вам больше за телескоп не даст.
— Но мы телескоп не продаем, — повторила Раида, и Гаврилюк разве что не заплакал.
— Мы вас очень просим, нам невероятно нужен телескоп, мы хотим через два дня открывать факультет астрономии и изучения неба, а без телескопа какой же может быть факультет! Нас засмеют! Сжальтесь над нами!
— Похожий телескоп я видела в Доме техники на проспекте Мира, купите там.
— Да, но как вы не понимаете, — простонал Гаврилюк-Доброе-Сердце, — мы хотим вам помочь! Получите деньги, снимете другую, не такую тесную квартиру из двух комнат, одна будет ваша, пани Раида, вторая — вашей дочки, зачем толочься в одной комнате и спать на одной кровати? Купите занавески, чтобы никто не заглядывал в окна, и будете жить долго и счастливо, как все люди.
— Ваше предложение нас не интересует, — сурово повторила Раида, и мы окончательно убедились, что ничего из этого не выйдет.
Эти женщины не нуждались в нашей помощи. Гаврилюк ошибся.
— Но ведь жить в такой тесной комнате двум женщинам крайне неудобно! — не мог смириться с поражением Гаврилюк. — Разве вы не стесняетесь переодеваться друг при друге? В двух комнатах жить намного лучше! Если не хотите продавать телескоп, то возьмите деньги просто так, снимите большую квартиру, повесьте на окна занавески!
Добросердечию Гаврилюка не было границ. Он чуть ли не на коленях просил Раиду принять деньги, но она их, разумеется, не взяла.
Мы попрощались с женщинами и вышли. Гаврилюк никак не мог прийти в себя. Его мозги работали в одном направлении: нужно их спасти! Их еще можно спасти! Но мы придерживались другого мнения. Честно говоря, мы и не сомневались, что наши усилия окажутся напрасными, и все закончится именно так.
— Пан Гаврилюк, вы не виноваты, — успокаивала донкихота Грехова, — вы старались помочь, вы сделали все, что в ваших силах, но с ними по-человечески не выходит.
Мы сами сложили их вещи. Не церемонились. Днем зашли в их квартиру (ключ подобрал Максим Голенький), упаковали чемоданы с косметикой и одеждой, книжки связали в пачки (мы бы сразу отправили их по почте, но не знали, куда женщины решат поехать), обернули телескоп целлофаном и уселись в коридоре ждать. Пани Аронец пришла в неистовство.
— Что вы думаете? — кричала она. — Рыбы появились снова!
Она вынесла из комнаты новый аквариум.
— Это ж надо иметь столько наглости! Мы им одно, а они — другое!
Недолго думая, она спустила рыбок в туалет.
Раида и Катерина вернулись из университета в пять. Особо сильно не удивились. Наверняка чувствовали за собой вину. Ведь если бы вас кто-нибудь насильно выселял из города, вы же попробовали бы сопротивляться?
— Мы официально доводим до вашего сведения, уважаемые женщины, — так начала свою речь пани Грехова, — что далее оставаться в нашем городе вы не можете. Это противоречит законам не только нашего города, но и человеческой морали вообще. Мы не станем разглашать причину вашего отъезда, потому что, во-первых, не хотим дурной славы, во-вторых, боимся подать плохой пример молодежи, которая смотрела на вас, пани Раида, как на авторитет. Не трудитесь что-либо отрицать — мы все знаем. Надеемся, уважаемые женщины, вы оцените нашу тактичность и снисходительность, ведь мы могли бы вас арестовать. Но опять же — не хотим шумихи. В этом конверте, Раида, ваша зарплата и стипендия Катерины. В пакете — овсяное печенье и несколько бутылок гранатового сока. На день дороги хватит. Рыбок пани Аронец, не сдержавшись, со злости спустила в туалет, поэтому мы заплатим за них в денежном эквиваленте. Книжки мы еще не отправили по почте, так как не знаем, куда вы намереваетесь податься. Однако, куда бы вы ни направились, — помните, что все города похожи на наш — это стога сена, в которых не спрячется ни одна иголка.
И после этого мы больше никогда не видели Раиду и Катерину. Они взяли свои вещи и поехали в неизвестном направлении. Некоторые говорили, что они все равно выглядели счастливыми, словно совсем не чувствовали за собой вины, спокойно сели в поезд и долго вместе наблюдали из окна, как наш город от них отдалялся. Кое-кто высказывал недовольство, что теперь, мол, в городе нудно жить. Кое-кто допускал, что наши подозрения были ошибочны. Но большинство так не думает.