Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 9, 2015
*
КОРОТКО
Генрих Бёлль. Молчание доктора Мурке. Рассказы. Перевод с немецкого
С. Фридлянд, Л. Черной, А. Кабисова. М., «Текст»,
2015, 155 стр., 2000 экз.
Собрание иронических рассказов нобелевского
лауреата.
Юрiй Винничук. Ги-ги-и. Харьков,
«Фолио», 2015, 352 стр.
Абсурдистская проза «отца черного юмора» в
украинской литературе, собрание самых известных его текстов, писавшихся в 70 — 80-е годы прошлого века.
Алиса Ганиева. Жених и невеста. М., «АСТ; Редакция Елены Шубиной», 2015, 284 стр., 2000
экз.
Новый роман Ганиевой, написанный на материале
жизни сегодняшнего Кавказа.
Анна Гончаренко. Игра. Коготь дракона. Харьков, «Фолио», 2015, 320 стр.
Дебютный роман украинского фантаста,
предназначенный для подростков. События происходят в современном Киеве.
Евгений Евтушенко. Не теряйте отчаяния. Новая книга. СПб., «Азбука», «Азбука-Аттикус», 2015, 144 стр., 5000 экз.
Стихи 2014 и 2015 годов.
Тимур Кибиров. Время подумать уже о душе. Книга новых стихов.
СПб., «Пушкинский фонд», 2015, 48 стр., 500 экз.
«На диване, в халате / Я
что твой Чаадаев. / На душе хреновато, / А вокруг и
подавно…»
Дана Сидерос. Ученик дурака. М., «Livebook/Гаятри», 2015, 136 стр.
Тираж не указан.
Книга вышла в издательской серии «Новая поэзия» —
«…назовите теперь его/ белым. / Ломать — ни один сустав / не останется целым, /
ни одно ребро / во впалой его груди. / Черта с два этот стих свободный. / Я
теперь ему господин».
Алексей Иванов. Ненастье. Роман. М., «АСТ; Редакция Елены Шубиной», 2015, 640 стр.,
25 000 экз.
Роман культового (см. тираж) писателя про ненастье
в душе ветерана афганской войны, с оружием в руках вставшего против новых
хозяев жизни.
Александр Иличевский. Справа налево. М., «АСТ; Редакция Елены Шубиной»,
2015, 576 стр., 2500 экз.
Собрание эссе о путешествиях, литературе, музыке.
Варлам Шаламов. Неизвестные стихи. Подготовка текста, составление и предисловие В. Есипова.
М., СПб., «Летний сад», «Университетская книга», 2015,
96 стр., 300 экз.
Стихи 1949 — 1953 и 1959 — 1961 годов,
сохранившиеся в архиве писателя.
Маша Вайсман, Сергей Гандлевский, Игорь Михайлов, Алена Вышинская. Марокко с первого взгляда. Редактор-составитель
В. А. Абрамова, М., «ВикМар», 2015, 224 стр., 500
экз.
Путевая проза — «Только так и надо писать о путешествиях
— задействовав на всю катушку каналы сенсорного восприятия, на первое время
даже голову отключив» (из аннотации).
*
Дедков. Очерки. Статьи. Воспоминания. Альманах. Составитель и ответственный
редактор Т. А. Ёлшина. Кострома, Издательство Костромского
государственного технологического университета, 2015, 282 стр. Тираж не указан.
Памяти Игоря Дедкова, одного из ведущих русских
критиков второй половины прошлого века, уроженца Москвы, жителя Костромы.
Инна Золотухина. Война с первых дней. Харьков, «Фолио», 2015, 222 стр., 2500 экз.
Взгляд на сегодняшние события в Украине известного
военного корреспондента.
Искусство украинских шестидесятников. Киев, «Основы», 2015, 384 стр.
Сборник статей о художниках нон-конформистах,
а также о значительных событиях украинской арт-сцены 60-х годов, составленный
искусствоведами нового поколения Елизаветой Герман и Ольгой Балашовой.
Костромской собеседник. Альманах. Кострома, Областная универсальная
научная библиотека, 2015, 144 стр. Тираж не указан.
Проза и стихи костромских писателей, а также
очерки, эссе, воспоминания, в частности, — об Игоре Дедкове и С. Лесневском.
Роман Кофман. Так будет всегда. Киев, «Laurus»,
2014, 264 стр., 1000 экз.
Автобиографическая проза украинских дирижеров —
одного из самых именитых и на родине, и в Европе.
Наталия Лебина. Советская повседневность: нормы и аномалии. От
военного коммунизма к большому стилю. М., «Новое литературное обозрение», 2015,
488 стр., 1000 экз.
Предмет исследования: трансформация официальной
политики в сфере питания и жилья, моды и досуга, религиозности и сексуальности;
1920 — 1950-е годы.
Владимир Мельниченко. Москва Михаила Грушевского (авторская
энциклопедия-хроноскоп). М., «Домашняя библиотека», 2014, 672 стр., 1000 экз.
Москва в жизни великого украинского историка, а
также — в жизни Тараса Шевченко и Николая Гоголя.
Вячеслав Огрызко. Охранители и либералы: в затянувшемся поиске
компромисса. Историко-литературное исследование. В двух книгах. М.,
«Литературная Россия», 2015, 1000 экз. Книга 1, 712 стр. Книга 2, 696 стр.
История газеты «Литературная Россия» от момента ее
появления как реформированной в новый литературный еженедельник газеты
«Литература и жизнь» до семидесятых годов — в наиболее драматичных и важных для
газеты, а также для течения тогдашней литературной жизни эпизодах.
Галина Скляренко. Современное искусство Украины. Портреты художников. Киев, «Huss», 2015, 344 стр.
О сегодняшнем изобразительном искусстве Украины.
*
ПОДРОБНО
Юрий Олеша. Книга прощания. Составление, предисловие, примечания
В. В. Гудковой. М., «ПРОЗАиК», 2015, 493 стр., 3000
экз.
Переиздание. Первое издание вышло в 1999 году в
издательстве «Вагриус», но текст этот, увы,
по-прежнему ждет своего прочтения. Главная для зрелого Олеши книга, писавшаяся им с 1930
по 1958 год, в которой он предложил свои обновленные формы русской прозы, —
книга эта так и не вошла в оборот нашего «актуального литературоведения»,
занимающегося новой эстетикой русской прозы (отчасти по причинам объективным:
обнародование этого текста задержалось на полвека, и очень многие наши писатели
были вынуждены изобретать велосипед). Ну и, как минимум, ждет своего
полноценного прочтения книга эта для того, чтобы «широкий читатель», да и
литературная среда (сужу об этом по новейшей мемуарной литературе), избавились наконец от закрепившегося за десятилетия образа Олеши: острослов-одессит, стилист-гурман, звезда советской
литературы 20 — 30-х годов, автор советской сказки про трех толстяков и глубоко
советского по ментальности (или по глубинному авторскому усилию таковую
воспроизвести) шедевра «Зависть», потом до конца жизни живший на литературные
проценты от этих знаменитых книг (полукитчевый образ Олеши—«Ключика»
из катаевского «Алмазного венца»); представитель советской
богемы («король „Метрополя”»), внутренне отодвинувшийся от проклятых вопросов
своего времени (это уже по образному ведомству Белинкова).
И вот книга, предлагающая прочитать Олешу заново.
Голос автора в ней тот же: «Чтобы родиться в
Одессе, надо быть литератором». Ну а вот слова, которые голос этот произносит,
с привычным образом Олеши связать мудрено, ну,
например, такие: «И между тем, несмотря на то, что мне
тридцать один год, что уже замечаю я на себе и в себе физические признаки
постарения, — тем не менее до сих пор я ни разу не почувствовал себя взрослым»;
«Взрослость в том смысле, как понималось это в буржуазном воспитании, —
означала утверждение в обществе и большей частью — через овладение
собственностью. У нас уничтожили собственность. Что такое теперь —
положение в обществе? В каком обществе? Из каких элементов слагается
современное общество? Вряд ли кто-нибудь из тридцатилетних чувствует себя
взрослым» (8 мая 1930). Дальше больше, жестче, круче, но цитировать здесь не
буду — текст, слава богу, обнародован, и не раз (пафос разоблачительной книги Белинкова в этом контексте выглядит как минимум комично). И
уж что Олеша знал точно, так это то, что эта его
книга в СССР не будет издана никогда. И
потому с окончательной отделкой книги не торопился, хоть и закончил ее — то
есть писание этой книги было именно завершено, а не оборвано смертью: «Уже почти
не о чем писать. Я, конечно, мог бы писать романы с действующими лицами, как
писал Лев Толстой или Гончаров, который, кстати говоря, уже прорывался в неписание, но мне делать это было бы уныло» (16 октября
1958). Книга хранилась в виде «дневниковых», «мемуарных» отрывков в архиве
писателя. Завершающую работу над ней — исключительно сложную, учитывая
неимоверное количество вариантов отдельных фрагментов ее, заканчивала Виолетта
Гудкова.
На первый (поверхностный) взгляд мы имеем дело с
дневником писателя Олеши. Но это очень странный
дневник — при чтении его очень быстро обнаруживается жестко выстроенная
дистанция между автором и его протагонистом-повествователем. Дистанция со своим
сложно выстроенным смысловым наполнением. Дневники так не пишут. Даже писатели.
Это что-то другое. Что именно, Олеша объясняет на
первых же страницах и потом несколько раз возвращается к этой теме. «Я вижу
гибель беллетристики. Гибель выдуманного романа» — современная проза, с его
точки зрения, должна искать способы преодоления усталости классических форм, о
которой писал уже Толстой. Нет, первооткрывателем Олеша
здесь не был. Работа с новыми стилистиками повествования, новые формы отношения
писателя со словом, с образом, включая образ автора-повествователя, в
частности, так называемая «дневниковая проза» (с ударением на слове «проза»),
уже оформились в творчестве Розанова, но казалось, что художественный опыт
Розанова прервался на десятилетия. Оказывается, нет. В 1930
году молодой писатель из СССР приступает к работе над книгой, замысел которой
он формулирует для себя так: книга о русском интеллигенте, оказавшемся между
двумя историческими эпохами: воспитанный вольнолюбивым
полу-русским-полу-западным — а больше, по самоощущению Олеши,
западным — городом Одессой, каковой была она до революции, автор обнаруживает
себя в Москве 30-х годов, включенным в жизнь новой советской элиты. О
том, что происходит с таким человеком в такой ситуации, и должна быть книга: «Я
вишу между двумя мирами. Эта истинная ситуация настолько необычайна, что
простое описание ее не уступит самой ловкой беллетристике»; «Пусть в эпоху
наибольшего движения масс возникнет книга об одиночестве». Иными словами, пафос
этой его книги, повторяю, главной для зрелого Олеши,
по сути, противопоставлен пафосу его «Зависти»: не единение с массами, не
выскребание из себя индивидуализма, а как раз утверждение индивидуализма, то
есть поиск единения с человечеством в сферах не социального, а бытийного.
Выбор формы повествования здесь принципиальный:
«Вместо того, чтобы начать писать роман, я начал писать дневник»; «Пусть
хранит меня судьба от беллетристики!» Писательская практика современников
вызывала у Олеши брезгливость: «Как противно стало
читать эти романы. Неделя проходит со дня объявления очередной кампании, и
будьте любезны — появляется серия рассказов с сюжетом, с героем, с типами — с
чем угодно: колхозное строительство, чистка, строительство нового города».
Материал,
на котором написана книга: детство и детские переживания мира вокруг (и сразу
же, с первых страниц, смерть, которая всегда рядом, — мотив для книги
сквозной); бытовая культура и, шире, ментальность мира воспитывавшей его
Одессы, русская культура и новая, советская; проживание
своего исторического времени как времени страшного («…[Мейерхольд] часто в
эпоху своей славы и признания именно со стороны государства наклонялся ко мне и
ни с того ни с сего говорил мне шепотом: „Меня расстреляют”. Тревога
жила в этом доме — помимо них, сама по себе»; «Хозяйку закололи в этом доме.
Так что до появления убийц я уже слышал их, почти видел — за несколько лет. Хозяина расстреляли, расстреляли — как он и предчувствовал это»);
времени страшного еще и из-за того, каким чувствовал себя Олеша
в Москве 20 — 30-х — знаменитым, богатым («…за каждый фельетон платили мне
столько, сколько получает путевой сторож в месяц»), физически и нравственно
опустившимся (разорвавшим со своей семьей, откровенно бедствующей в городе
Гродно). А также описываются взаимоотношения,
достаточно сложные — с искусством, зарубежным и отечественным, и с
писателями-современниками, не менее сложные («Завидую ли я Шолохову?
Ничуть. Я помню большое унижение свое, связанное с Толстым, Корнейчуком,
Фадеевым. О, как они все бесславно возвышались! Как тянули
один другого!»), и так далее. В книге даны развернутые портреты
Мейерхольда, Маяковского, Хлебникова, Нарбута, Есенина, Алексея Толстого,
Зощенко и других, а также краткие портреты множества современников, но, опять
же, это не дневниковые записи и не мемуарные заметки, каждый портрет пишется
как образ художественный. И в целом — создается художественный образ эпохи и тотального
одиночества человека в истории.
Елена Боришполец. Голубая звезда. Одесса, Издательство КП ОГТ,
2015, 83 стр., 300 экз.
Первая книга поэта, лишенная признаков
литературного ученичества; книга поэта со своим уже сложившимся поэтическим
миром — «И некому со мной поговорить / По-птичьи,
кроме птиц, / И что тут скажешь, / Если я змея, / И птицы на обед ко мне
приходят. / Хотят летать. / Придумали себе. / Но я — змея! / И из меня бы вышел
дивный переплет, / Для нескольких страниц». Вот эти
«несколько страниц» и представляет вышедшая книга — стихи последних трех лет,
надо полагать, только часть (и, скорей всего, малая) уже написанного Еленой Боришполец,
с таких стихов, повторяю, не начинают.
Стихи для Боришполец — ее способ обнаружения той
подлинной реальности, которая вокруг нас и, соответственно, в каждом из нас; в
каждом, как в неимоверно крохотной частице мира, породившего нас, и — уже в случае
Боришполец — мира, который мы способны вместить в себя. Выстраиванием своей
картины мира, занимается, по сути, каждый поэт, но в данном случае
принципиальное значение имеет то, где и как автор «ставит свет». Подсветка мира
в стихах Боришполец идет из «бытийной глубины», из ощущения своей жизни на той
глубине живого, где еще нет принципиальных различий между человеком, деревом
или птицей. Где, собственно, и можно почувствовать, чем крепишься ты к жизни. Вот как бы простенький, незамысловатый — «экзерсисный»
— стишок про прогулку, который на самом деле стих о том состоянии, когда ты
лишен кураторства извне, ну, скажем, как в этом («Прогулка») стихотворении, от
подсознательного ожидания звонка — звонка на перемену, на погребение
(колокольный, в отличие от школьного, звон), или хотя бы звонка трамвая (в
стихотворении этом мы идем с поэтом пешком), и в итоге — неожиданный
образ экзистенциальной свободы.
При первом чтении стихи Боришполец могут
произвести впечатление почти ребуса. В выборе художественных средств Боришполец
аскетична. Черно-белая графика, почти знак, почти иероглиф, которому как будто
не хватает эмоционального «поэтического» напора — интонационного, «живописного»,
с тонами и полутонами, помогающими до формулирования автором понять
формулируемое. К тому ж, в этой ее графике дается, как
правило, сочетание как бы несочетаемого, но это, повторяю, на первый взгляд,
потому что созданная автором картина мира, ее ощущение жизни предполагает
собственные понятийные ряды и соответствующие им ряды образные, свои
взаимодействия понятий и явлений — «…Мой мир болеет лестницей наверх, /
бесполым солнцем, сломанным закатом, / Стихом, дипломом недоадвоката,
/ и тысячей малиновый корней…»
Юрий Винничук, Сергей Жадан, Андрей Курков, Александр Кабанов, Евгений Гендин, Елена Стяжкина. 2014. Хроника года. Блоги. Колонки. Дневники.
Послесловие А. Красовицкого. Харьков, «Фолио», 2015,
432 стр., 1000 экз.
Военная и повседневная жизнь в Украине 2014 года
глазами украинских писателей. У каждого из авторов своя точка обзора, свой жанр
высказывания:
Андрей Курков (Киев): ноябрь — «В Киеве теперь меньше денег и больше бедных. Кроме
богатых и обычных беженцев, из Донбасса и беженцы другого типа — уголовного —
воры, угонщики автомобилей, грабители. Они бегут из Донбасса по двум причинам:
там больше негде воровать и нечего грабить. То есть — то, что можно забрать
себе, имеет право забирать или „национализировать” только новая „власть” и ее
представители».
Марк Гордиенко (Одесса): «Олигархично-клановая система, с
оттенком феодализма и ментальностью рабства — это сегодня Украинское государство.
Героический патриотизм, эпическое самопожертвование и вера в будущее, которое
рисует Бог, — это сегодня моя Родина, Украина… Отделить одно от другого наша
задача».
Евгений Гнедин (Днепропетровск): «…разруха не в клозетах, а в головах-клозетах, т. е.
все-таки в клозетах»; «…я за переговорный нюрнбергский процесс».
Лауреат «Русской премии» 2014 года Елена Стяжкина пишет ситуацию изнутри, из Донецка. Одна из
выразительнейших сцен в ее записях: автор и ее подруга, которая с ужасом ждет
прихода фашистов-бандеровцев из Киева, продолжают
свой спор о политике, сидя связанными в помещении НКВД (именно так) будущей
ДНР. Подруга: «„Они придут ночью и убьют каждого, кто им не понравится!” — „У
тебя руки не затекли?” — спросила я. „И даже не намекай! Не разводи здесь свои
сравнения. Сидим, и живые. Поняла разницу?”» Освободит их бывший ученик Стяжкиной, студент-лоботряс,
ставший теперь «старшим» в НКВД; а арестовали их за отказ подруги, владелицы
книжного магазинчика, уничтожить «фашистскую литературу»: книги Шевченко и Леси
Украинки. И еще из Стяжкиной: «Вопрос: „Как прошел
день?” больше не считается приличным. У нас теперь все измеряется часами.
Иногда минутами. День — так длинно, так долго… Можно не успеть прожить».
Сергей Жадан (Харьков): «Наскільки важливим та можливим є існування літератури, музики чи кіно в часи, коли йдеться про існування самої країни, громадянами якої є так само і поети з музикантами»; «…поети не мають права замовкати навіть тоді, коли настають, за висловом Брехта, не найкращі часи для лірики. Поети мають
говорити, і говорити про війну зокрема. Оскільки загальне мовчання це вже
поразка, відмова від себе, відмова від боротьби[1]».
Александр Кабанов (Киев): «Это — пост в фейсбуке,
а это блокпост — на востоке, / наши потери: пять забаненных,
шесть „двухсотых”, / ранены все: укропы, ватники, меркель,
строки, / бог заминирован где-то на дальних высотах. / Это лето — без
бронежилета, сентябрь — без каски, / сетевой батальон „Кубань” против нашей
диванной сотни, / я тебе подарю для планшета чехол боевой окраски, / время —
это ушная сера из подворотни…»
[1]
«Насколько важно и вообще возможно существование литературы, музыки или кино во
времена, когда речь идет о существовании самой страны, гражданами которой
являются также и поэты и музыканты?», «…поэты не имеют права замолкать даже
тогда, когда наступают, по высказыванию Брехта, не лучшие времена для лирики.
Поэты должны говорить, и говорить о войне, в частности. Поскольку общее
молчание — это уже поражение, отказ от
себя, отказ от борьбы» (подстрочный перевод Сергея Костырко).