Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 8, 2015
Сегодня свою десятку
книг представляет профессор РГГУ, литературовед, специалист по русскому поэтическому
авангарду.
Диктаторы пишут.
Литературное творчество авторитарных правителей XX века. Составители сборника:
Альбрехт Кошорке, Константин Каминский. Переводы А.
Грановской, Т. Набатниковой, А. Анастасьева и др. М.,
«Культурная революция», 2014, 352 стр.
Были
две вещи, сближающие их: репутация тиранов и слабость к литературе — в основном
к стихам. Сразу скажу — именно стихов, на мой взгляд, в книге очень мало. Поэтому
у читателя почти нет возможности оценить их литературные достоинства и заодно —
что тоже немаловажно — справедливость звучащих со страниц книги оценок специалистов;
антологическая часть сделала бы эту книгу еще интереснее! Впрочем, что есть —
то есть: десять очерков о литературной деятельности авторитарных правителей (такой
эвфемизм выбрали составители книги) от Нерона до Караджича,
написанных филологами и политологами из Германии, Италии, Кореи, Болгарии.
Разумеется,
великих литературных произведений в традиционном смысле тираны не создали. А
вдруг Нерон был гениальным драматургом, а Гитлер — талантливым художником?
Теперь никто этого не узнает. Злодеяния заслонили творчество.
Не
повезло Гитлеру: его творчество представлено небольшим отрывком из «Моей
борьбы» (кстати, снова запрещенной в нашей стране) и старым памфлетом Томаса
Манна (правда, в новом ярком переводе И. Эбонаидзе).
Составить по этому фрагменту представление о Гитлере — прозаике и публицисте
непросто, остается верить его политическому противнику на слово. Что ж, к этому
мы привыкли.
Это
стихотворение тоже не попало в книгу, хотя его автор — попал:
Когда луна своим
сияньем
Вдруг озаряет мир
земной
И свет ее над дальней
гранью
Играет бледной синевой,
Когда над рощею в лазури
Рокочут трели соловья
И нежный голос саламури
Звучит свободно, не
таясь,
<…>
Тогда гнетущей душу
тучи
Развеют сумрачный
покров,
Надежда голосом могучим
Мне сердце пробуждает
вновь.
Стремится ввысь душа
поэта,
И сердце бьется
неспроста:
Я знаю, что надежда эта
Благословенна и чиста!
Угадали:
Иосиф Виссарионович (впрочем, в переводе). В очерке «Сталинский стиль»,
занимающем почти треть книги, американский профессор одесского происхождения
Евгений Добренко пишет: «Юный Сталин был типичным эпигоном, а его стихи —
настоящим кадастром штампов европейского романтизма и персидского орнаментализма». Не будем спорить, но разве стихи других
знаменитых грузинских поэтов, знакомые нам в прекрасных переводах Заболоцкого и
Пастернака, нельзя обвинить в том же самом? А что было бы, если бы Пастернак, Антокольский и Тарковский перевели не по одному-двум
стихотворениям Сталина, а по целой подборке? Ведь существует же легенда, что
Тарковскому они «показались на удивление добротными», да и старый Илья
Чавчавадзе вряд ли из подхалимажа их хвалил.
Например,
приведенные в книге стихи Мао и Саддама — вполне достойные. Более того: в своей
статье о поэзии Мао Карл-Хайнц Поль приводит мнение о лирике Мао известного
немецкого писателя Иоахима Шикеля,
согласно которому «мечом, с помощью которого он перерубил гордиев узел между
традицией и революцией, были его собственные стихотворения», и продолжает уже
от себя: «Его стихи с их современным революционным содержанием в традиционной
классической китайской форме — не только яркий пример его способности сплавлять
в новое единство якобы несоединимые вещи <…>; они иллюстрируют также и
то, каким тонким образом китайская традиция выжила в XX столетии <…> на
фоне веяний современности…». Каково, а? Диктатор-бунтарь,
бунтарь-традиционалист… А уж автор «Тюремного
дневника» дедушка Хо — особенно в переводе Павла Антокольского
— и вообще был замечательным поэтом. Правда, его в эту компанию вряд ли взяли
бы.
Со
стихами тиранов не так просто, как может показаться. Но книга не о стихах, а об
их авторах. А у них очень много общего. Может быть, даже слишком. Первая
страсть оказалась все-таки сильнее второй.
Временник Пушкинской
комиссии. Сборник научных трудов. Выпуск
31. СПб., «Издательство Пушкинского Дома», 2013, 276
стр.
Одно
из старейших (наряду со сборниками «Пушкин» и «Пушкин
и его современники») продолжающихся «пушкинских» изданий России имеет, как и
вся наша наука о Пушкине, драматическую судьбу. Первый его выпуск вышел в 1936,
когда страна готовилась отмечать 100-летие смерти поэта (по инициативе
председателя Пушкинской комиссии АН СССР акад. М. П. Алексеева). Потом — перерыв,
в 1961 издание возобновилось, но в 1996 вновь приостановлено вплоть до 2002.
Таким образом, за без малого
семьдесят лет вышел 31 том.
Начиная
с 1936 года «Временник» открывался разделом «Новые тексты Пушкина»; в 1-м выпуске это публикация поэмы «Тень Фон-Визина»
и записок И. Крылова о «Пугачевщине», 2-й начинался с письма поэта к издателям
журнала «Сын Отечества» и поправками к «Онегину» и т. д. Ныне поток, увы,
иссяк, и 31-й выпуск открывает публикация не собственно пушкинская: это
отправленное Пушкиным в 1823 Вяземскому «полицейское послание», подписанное
неким Иваном Ананьичем. По мнению публикаторов
А. Балакина и А. Бодровой, обнаруживших письмо в Остафьевском
архиве Вяземских, оно является важным источником поэмы «Бахчисарайский фонтан»:
послание Ананьича доказывает, что Пушкин «хорошо знал
об исторической недостоверности положенной в ее основу легенды». А это
позволяет по-новому взглянуть и на творческую историю раннего пушкинского
шедевра, и на отношение Пушкина к источникам.
Второй
материал, дополняющий раздел, точно назван его автором, профессором А.
Карповым, «Забытые рассказы о Пушкине». Эти материалы были опубликованы, но затерялись
в журналах XIX века — тем более что Пушкин здесь — не главный герой. Таковы
заметки офицера Михаила Сергеевича Скуридина «Будто
вчера» (конец 1850-х, «Северная пчела»):
«Лет
сорок тому, именно: в 1818 и 1819 годах, в течение многих месяцев сряду, ежедневно почти сходился с ним в одном гостеприимном
доме. Я жил тогда у Николы Морского, а на Театральной площади, в доме бывшем Паульсона, собиралась
молодежь, волочившаяся за воспитанницами Театрального училища. Их дважды в день
провозили мимо этого дома. В числе ухаживавших за
красотками был и Пушкин, тогда только что освободившийся от тяжкой болезни, от
которой у него вылезли волосы на голове, и он ходил тогда в парике. Как теперь
смотрю на него и припоминаю начало его, кажется, не напечатанного послания к
одному из приятелей:
Я
ускользнул от Эскулапа,
Худой,
обритый, но живой.
Его
томительная лапа
Не
тяготеет уж над мной.
Вероятно,
не одно еще стихотворение Пушкина, не попавшее в собрание его сочинений,
отыщется у почитателей даровитого певца и у лицейских его соучеников».
Публикатор
уточняет: мемуарист приводит с неточностями известную эпиграмму «К
Энгельгардту», возможно, по памяти, ошибочно полагая, что она не попала в его собрание:
ее напечатал сам Пушкин в своих «Стихотворениях» еще в 1826 году. Вторая
неточность заключается в дате: как выяснил Карпов, до сентября 1819 года Скуридин служил далеко от Петербурга, так что встречи с
поэтом могли происходить на год позже. В любом случае, читать это сегодня
интересно.
Дальнейшие
материалы оправдывают название сборника: их основная ценность — в том, что они
более всего важны для подготовки полного собрания сочинений, которое выходит
сейчас в Пушкинском доме. Так, В. Кошелев анализирует автографы незавершенного
стихотворения «Два чувства…», С. Фомичев предлагает рассматривать другое незаконченное
стихотворение «Недаром ты ко мне воззвал…» как непосредственный отклик на стихи
декабриста В. Раевского, Н. Мазур выявляет
философский подтекст пушкинского наброска «О сколько
нам открытий чудных…» (это сочинения Гельвеция) и так далее, и тому подобное.
Наконец, занимающая полтома библиография, составленная Л. Тимофеевой,
«Пушкиниана 1998 года»: практически полный свод написанного о поэте пятнадцать
лет назад. Для подобного обзора дистанция вполне приемлемая. В общем, полезная
книга.
Л. С. Сидяков.
Творчество Пушкина. Курс лекций. — Альманах «Русский мир и Латвия». Вып. 34.
Рига, «Seminarium hortus humanitatis», 2013, 163 стр.
Увидев
книгу с таким названием, иной сноб-«знаток», скорее
всего, брезгливо передернет плечами: еще одна книга о Пушкине, да еще
претендующая за полторы сотни страниц описать все его творчество? Как бы не так! Не так давно ушедший из жизни профессор
Латвийского университета Лев Сергеевич Сидяков в кругу пушкинистов известен как
фигура первой величины. Его книга о прозе Пушкина и ее соотношении с поэзией —
известна всем специалистам, несмотря на то, что вышла небольшим тиражом в Риге.
Поэтому публикация вузовского курса лекций Сидякова о Пушкине — событие. Тем
более что подготовил ее сын и научный наследник ученого, доктор наук, доцент
Латвийского университета Юрий Львович Сидяков, так что за точность и качество
публикации можно не беспокоиться.
Но
все же что нового можно сказать о Пушкине сегодня? Тем более — не привлекая
архивные материалы, а работая в основном по малому академическому собранию сочинений
поэта конца 1970-х? Оказывается, не так мало. Главный парадокс нашей пушкинистики в том и заключается, что есть сотни
публикаций, посвященных отдельным стихотворениям или фактам биографии, а за
«общим взглядом» до сих пор приходится обращаться к циклу статей Белинского.
Недаром в предисловии автор с гордостью пишет: «Наш университет был едва ли не
единственным <…>, в котором последовательно из года в год курс о Пушкине
был представлен как самостоятельная учебная дисциплина <…> тесно
связанная с общим курсом истории русской литературы первой половины XIX века;
параллельное чтение обоих предметов создавало условия для лучшего представления
творчества Пушкина как центрального ядра русского литературного процесса 1810 —
1830-х годов…» Заявление, вызывающее не только уважение, но и законную зависть,
особенно на фоне сегодняшних реформ, в результате которых всю русскую
классическую литературу (и Пушкина в том числе) студенты
вынуждены проглатывать за два семестра. И сразу становятся понятно, почему в
Риге, а не где-то еще выросли такие выдающиеся ученые-филологи, как Р. Тименчик, Л. Флейшман, Е. Тоддес, Л. Спроге, П. Глушаков, Б. Равдин. Присутствие
учеников заметно и в этой книге: Глушаков написал к
ней прекрасное концептуальное предисловие, а еще три младших современника разместили
небольшие, но очень емкие воспоминания. В частности, в своих заметках о
Сидякове нынешний рижский профессор Людмила Спроге
вспоминает, как ей «захотелось вновь прослушать его спецкурсы, услышать непревзойденное
по профессионализму чтение <…> лирических текстов (без артистической
выразительности и истеричной эмоциональности, от которых порой в аудитории
испытываешь чувство неловкости и стыда за лектора)». Теперь, благодаря этой
книге, это стало хоть отчасти возможно.
Лермонтов и история.
Сборник научных статей. Великий Новгород — Тверь, «Издательство Марины Батасовой», 2014, 460 стр.
Творчество М. Ю.
Лермонтова в контексте современной культуры. Сборник статей к 200-летию со дня
рождения. Под редакцией Л. В. Богатырёвой, К. Г. Исупова.
СПб., РХГА, 2014, 312 стр.
Новгородский
сборник, изданный по результатам научной конференции, проводившейся местным
университетом, открывается стихотворением юного Лермонтова (1832), написанным
им, когда он с бабушкой ехал из Москвы в Петербург через Новгород; оно, как
комментируют составители книги, показывает, как рано «в молодом поэте сформировалось
особенное ощущение историзма» — тут чувствуется рука самого известного на
сегодня новгородского филолога, профессора Вячеслава Анатольевича Кошелева,
многие годы занимающегося и русской классикой, и отечественной историей, и
литературным краеведением. Понятно, что под его гостеприимное крыло слетелись
десятки ученых из России, а также из Японии, Украины и Узбекистана. В центре сборника
— «исторические реалии и аллюзии в творческом наследии Лермонтова»: от жизни
древнего Новгорода до Кавказских войн и Отечественной войны 1812 года. Тот же
В. Кошелев обращает внимание на раннюю «новгородскую» поэму «Последний сын
вольности», а профессор МГУ С. И. Кормилов
анализирует исторические реалии, отразившиеся в стихотворениях «Поле Бородина»
и «Бородино». Петербургский культуролог А. Асоян в
статье «Православный миф о Лермонтове» привлекает внимание к другой актуальной
проблеме современного лермонтоведения: попыткам
превратить автора «Бородино» в религиозного поэта; автор приводит в качестве
аргумента того, что задача эта не столь проста, цитату из Николая Бердяева:
«Лермонтов, быть может, был самым религиозным поэтом, несмотря на свое богоборчество».
Раздел «Лермонтов как культурный герой XIX — XXI веков» посвящен восприятию
поэта его литературными наследниками: Аксаковым, Тургеневым, Гончаровым,
Мережковским, Розановым, Сологубом, Блоком, а также рецепции наследия поэта
литературами других стран — от Украины и Белоруссии до Кореи.
Второй
сборник выпущен в Санкт-Петербурге Русской Христианской Гуманитарной академией
в рамках исследовательского проекта «Личность и идейно-художественное наследие
М. Ю. Лермонтова в оценках отечественных и зарубежных исследователей и
мыслителей». Там же к юбилею поэта вышла лермонтовская
энциклопедия, двухтомник в знаменитой серии «Русский путь: pro
et contra», несколько
дисков, посвященных поэту, и т. д. Рядом с этими изданиями, адресованными в
основном массовому читателю, традиционный «бумажный» сборник статей не сразу
обращает на себя внимание. А зря: в него вошло несколько интереснейших работ,
представляющих, как гласит аннотация, «различные направления исследований,
которые сочетают в себе литературоведческие, искусствоведческие и
философско-культурологические подходы и установки». Публикуются также материалы
семинара «Христианское и мифологическое в поэзии М. Ю. Лермонтова» и обзоры,
посвященные рецепции творчества поэта в других странах и других областях искусства,
в том числе «Михаил Юрьевич Лермонтов: 100 лет в кинематографе» и «Лермонтов в
музыке XXI века». Важным дополнением к книге служит диск, иллюстрирующий
последний обзор уникальными звукозаписями.
Ежегодник
Рукописного отдела Пушкинского Дома на 2012 г. СПб., «Буланин», 2013, 1136 стр.
С
недавних пор эти ежегодники, регулярно «вбрасывающие» в научный и читательский
оборот новую информацию о русской словесности, становятся все толще и толще. И
это прекрасно: ведь количество ценнейшего материала, хранящегося в крупнейшем в
России архиве, поистине неисчерпаемо. Постепенно удалось преодолеть и отставание:
последний том, датированный 2012 годом, вышел в 2013.
Как
всегда, сборник состоит из трех основных разделов: «Обзоры, статьи, сообщения»,
«Публикации» и «Информация». И в каждом есть своя изюминка. Так, первый раздел
открывается не обзором даже, а каталогом рукописных материалов М. Лермонтова,
хранящихся в рукописном отделе Пушкинского дома. Если учесть, что многие из них
специально к юбилею поэта были оцифрованы и таким образом стали доступнее
читателям, иначе как неоценимой эту публикацию не назовешь. К каталогу, составленному О. Миллер,
примыкает подготовленный директором литературного музея Пушкинского Дома обзор
еще одной бесценной коллекции — собрания портретов офицеров лейб-гвардии Гусарского
полка, в котором служил поэт. Двумя его изображениями коллекция и открывается;
а всего она насчитывает 34 портрета кисти Александра Ивановича Клюндера (1802 — 1874/1875?), несправедливо забытого
русского художника-акварелиста (хотя по крайней мере
его лермонтовские портреты знают сегодня все).
Кстати, еще 15 портретов из этой серии, включавшей изначально около 60
акварелей, находятся в Воронежском областном художественном музее, еще
несколько — в коллекциях Государственного Эрмитажа и Павловского Дворца-музея.
Хорошо бы, чтобы когда-нибудь все они были собраны и изданы вместе: тогда мы
своими глазами увидели бы лица, окружавшие молодого поручика. Не менее
интересны и другие материалы, публикуемые в первом разделе Ежегодника,
например, подготовленные Е. Кочневой материалы к биографии Б. В. Шапошникова —
искусствоведа и музейного деятеля, молодость которого прошла в атмосфере
Серебряного века. Во втором разделе впервые публикуются письма Андрея Болотова к Н. Тулубьеву (100
страниц), записная книжка Елены Гуро, неизвестная
пьеса Ф. Сологуба «Барышня Лиза», воспоминания Л. Клейнборта
о В. Розанове, стихи А. Крученых, дневники О. Берггольц
и отца Даниила Хармса И. Ювачева, стенограммы обсуждения повести Зощенко «Возвращенная
молодость». В общем, каждый, кто интересуется русской литературой, найдет здесь
что-то новое и интересное. Хочется отметить также алфавитный указатель к тому,
занимающий целых сто страниц!
Русские писатели. Поэты
(советский период). Библиографический указатель. Том 28. Велимир
Хлебников. СПб., Российская национальная библиотека,
2014, 576 стр.
Эта
книга — сводная библиография объемом почти шестьсот страниц — стала последней
для Софьи Старкиной — знатока жизни и творчества Велимира Хлебникова. А до этого была скрупулезнейшая
научная и одновременно популярная биография поэта, вышедшая в роскошном иллюстрированном
виде в биографической серии издательства «Вита Нова» —
для коллекционеров — и в демократической «Жизни замечательных людей». Впрочем,
ни ту, ни другую уже не достать…
Разумеется,
одолеть такую работу в одиночку невозможно: в выходных данных
три составителя (один из которых — Старкина) и
научный редактор (она же). Конечно, авторов у такого фундаментального труда еще
больше: ведь «библиографический указатель», как со свойственной библиотекарям
скромностью названа эта книга, является очередным выпуском выпускаемой РНБ с
1977 года серии, кажется, наконец близящейся к своему завершению. И каждый том
— это тысячи статей и книг, многие из которых впервые вводятся в читательский и
научный оборот.
Напомним,
как строится этот многотомный указатель. Вслед за краткой биографической
справкой перечисляются все известные на время составления произведения автора,
опубликованные в книгах и периодике. Открывают список книги, потом идут
публикации — в том числе и сделанные там, где не всякий специалист станет
искать. Скажем, рукописная книга Хлебникова и Крученых «Биель»
опубликована в 1921 году в Баку на гектографе и практически недоступна, но
недавно воспроизведена в монографии Наталии Перцовой «Словотворчество Велимира Хлебникова» (М., 2003; 2-е изд. — 2012), а также в
посвященном Крученыху специальном выпуске
амстердамского журнала «Русская литература»! За списком произведений идет
алфавитный указатель, а после — самый большой в книге раздел «Литература о
жизни и творчестве», где статьи о поэте и его произведениях, а также другие
отклики и упоминания расположены по годам, а внутри каждого года — в алфавитном
порядке. Так, оказывается, о Хлебникове начали писать в 1910 году: это были две
рецензии на его стихотворения «Заклятие смехом» и «Были наполнены звуком трущобы…»
в петербургском альманахе «Студия импрессионистов», а также две пародии на них,
подписанные именем известного в те годы юмориста А. Измайлова, автора знаменитой
книги «Кривое зеркало». Перелистывая указатель, можно
заметить, как постепенно, но неуклонно меняется отношение к Хлебникову и его
стихам, как на смену репутации талантливого безумца или шарлатана приходит понимание
его особого места в русской словесности; как появляются (вслед за пионерным
очерком Р. Якобсона) серьезные научные статьи и книги; как Хлебников выделяется
из массы футуристов и становится самостоятельной литературной фигурой.
Наконец, в последнем разделе библиографии учтены произведения других поэтов и
прозаиков, посвященные Велимиру, и те, в которых он
упоминается; он открывается антологией «Венок поэту», подготовленной А. Мирзаевым и изданной «Вита Нова» в
2005 году, и завершается ссылками на прозаические и драматургические произведения,
в которых поэт упоминается, с указанием страниц; среди их
авторов — В. Аксенов, А. Битов, В. Ерофеев, А. Иличевский,
Ф. Искандер, В. Катаев, А. Синявский, Даниил Хармс… Завершается книга двумя
обширными «указателями в указателе» — систематическим и именным, позволяющими
найти описание необходимого источника.
К
сожалению, последние записи датированы 2012 годом. И это — главная проблема
подобных изданий: ведь для тех поэтов, которых «угораздило» попасть в первые
тома, за рамками оказалась большая часть источников. Например, о Есенине за
последние годы издано примерно в два раза больше статей и книг, чем это учтено
в отведенном ему восьмом томе 1985 года выпуска, — не говоря уже о сотнях
статей и рецензий, вышедших за рубежом и не попавших в книгу по цензурным
соображениям того времени! Очевидно, единственный выход — размещение издания в
интернете и его регулярное пополнение в сети. Но это, судя по веяниям
последнего времени, дело далекого будущего. А пока у нас в руках уникальное
справочное издание, позволяющее найти и прочитать практически все, что написано
о Хлебникове… до 2012 года. И это — лучший памятник замечательному ученому
Софье Старкиной, который только можно придумать!
Шахматовский вестник. Вып.
13. «Начала и концы». Жизнь и судьба поэта. М., ИМЛИ РАН, 2013, 416 стр.
И
эта книга — своего рода in memoriam,
но уже другому ученому: Ирине Степановне Приходько, специалисту по творчеству
Шекспира и Блока. Долгие годы она жила во Владимире, потом перебралась в
Москву, работала в Академии наук, участвовала в подготовке академического полного
собрания сочинений Блока. Последние несколько томов «Шахматовского
вестника» стали, как это обычно бывает, своеобразными спутниками этого
капитального издания, площадкой, на которой «обкатываются» комментарии к собранию.
Каждый посвящен той или иной теме; для 13-го (в основу которого положены
материалы ежегодной конференции, проводимой ИМЛИ совместно с Государственным
мемориальным музеем-заповедником Д. И. Менделеева и А. А. Блока) выбраны
крайние точки жизни и творчества. Приурочен он к 90-летию смерти поэта.
Как
всякий подобный сборник, он включает очень разные материалы: от капитальных
исследований таких известных филологов, как академик Вяч.
Вс. Иванов; крупнейший английский специалист по Блоку и Серебряному веку Аврил Пайман и сама И. С.
Приходько, до «точечных», но очень важных для понимания поэта. Так, Д. М.
Магомедова отыскивает корни важнейшей для поэта формулы «Страшный мир» (это —
драма Франца Грильпарцера «Праматерь», переведенная
поэтом); И. Б. Делекторская
показывает, как смерть Блока отразилась в книге Андрея Белого «Мастерство
Гоголя»; А. Д. Рычков описывает и анализирует
маргиналии поэта в книге Б. Тураева «История древнего Востока». Особый раздел
посвящен поэтике Блока: механизмам циклообразования
(его истоки исследует американский славист Р. Вроон),
ключевым мотивам, строению стиха поэта. Следующий том, который начала собирать
Ирина Степановна Приходько, выйдет в самое ближайшее время — но уже без нее.
…Я
держу в руках тоненькие книжечки первых, двадцатилетней давности «Шахматовских вестников»; в каждой из них — пять-шесть
небольших статей, в основном — музейно-краеведческих. Велик путь, пройденный от
них до последних выпусков, представляющих собой, без преувеличения можно
сказать, последнее слово науки о Блоке. И главная заслуга в этом принадлежит
именно И. С. Приходько!
Политика и поэтика.
Русская публицистика и периодика эпохи Первой мировой войны. Исследования и материалы.
М., ИМЛИ РАН, 2013, 600 стр.
Политика
и поэтика. Русская литература в историко-культурном контексте Первой мировой
войны. Публикации, исследования и материалы. М., ИМЛИ РАН, 2014, 880 стр.
Лукин
Е. В Книга павших. Поэты Первой мировой войны.
Антология мировой поэзии. СПб., «Спас», 2014, 480 стр.
Институт
мировой литературы Российской академии наук выпустил уникальный двухтомник к
столетию от начала Первой мировой войны.
В первой части — статьи и сообщения
историков, архивистов и филологов, поднимающие вопросы о статусе этой войны, ее
целях, событиях, героях и т. д. Разумеется, в большинстве работ упоминаются
русские литераторы так называемого Серебряного века, многие из которых были
либо непосредственными участниками войны, либо заинтересованно и взволнованно
следили за ее ходом — Вяч.
Иванов, А. Блок, А. Белый, Ф. Сологуб, О. Мандельштам, К. Чуковский, Л.
Андреев, Е. Чириков. Большинство
статей основаны на материалах, ранее, в силу вполне понятных причин, не
попадавших на глаза наших ученых. А они позволяют по-новому взглянуть на
творчество даже тех писателей, которые кажутся нам досконально изученными. Два
последних раздела книги посвящены отражению войны в русской прессе, в том числе
и провинциальной. Ученые из Ярославля, Калуги, Белгорода, Тулы, Орла
рассказывают, что и почему писали о событиях войны в их родных городах. В сферу
исследовательской рефлексии попадают женские журналы и журналы толстовцев,
деятельность военной цензуры… Главное богатство второго тома — публикации: в
нем монографически представлена публицистика Федора
Сологуба, Андрея Белого, Валерия Брюсова, Леонида Андреева и Зинаиды Гиппиус.
Добрых полтома занимают фронтовые корреспонденции и статьи Валерия Брюсова,
одним из первых отправившегося на фронт. Но самое сильное впечатление
производят все-таки не они, а эссе, как бы мы сейчас их назвали, Леонида
Андреева:
«…Усталый,
я заснул. Были сумрачны и серы сны, как сам серый петербургский день, мокро и
подслеповато глядевший в окно. <…> и вот — сквозь дрему и сны коснулся слуха высокий звук
многоголосой песни. Я приподнялся: <…> приснилось, вероятно. Но нет: вот
снова человеческие голоса, много голосов; такие особенные среди механического
стука колес о камень, они поднимаются высоко, что-то зовут, поднимают, как будто
бы кричат: ур-р-ааа! Нет,
это песня… идут солдаты.
Я
распахнул окно. <…> Пересекая площадь, в сизом тумане, словно я смотрел с
высокой горы в долину, по мокрой и липко-грязной мостовой широким строем ритмично
шагали солдаты и пели. <…> они
шли долго, желтовато-серые, с красными пятнышками погонов, с белыми походными
мешками за спиной <…>. Не было слышно ни запевалы, ни слов, но через
определенные промежутки высокая и ровная волна свежих и сильных голосов
заливала грохот экипажей, лязг какого-то железа. <…> в них звучало
солнце, простор полей, зеленая глушь лесов <… > Но
было <…> и еще одно: вдруг все певшие, сколько их ни было, стали моими
родными братьями, вошли в самое сердце неразрывной любовью и такой глубокой
нежностью. Вот они прошли. Вот в хвосте проползли четыре
телеги, нагруженных горочкой мешков и котомок — это их имущество,
маленький и скромный багаж, над каждым местом которого трудились, собирая, и
плакали женщины. И вот уже никакого следа: мелко зарябила улица и сравняла
волны от большого корабля, пошедшего далеко. Ждал, не услышу ли песню еще, хоть
эхо, хоть краем уха, — нет.
Тогда
я закрыл окно и, нечего таиться, — заплакал. Плакал о том, что они так молоды и
сильны, о том, что не жалуются они, а радостно идут на смерть, что у них такие
красивые, такие славные и правдивые голоса. И о том, что они родные братья,
дети родной и любимой матери — России».
Практически
все тексты печатаются впервые, причем в сопровождении профессиональных
предисловий и комментариев. Последнее особенно важно: ведь в ходе «юбилейного
бума» многие средства массовой информации «выбросили» на читательский рынок
непроверенные публикации, вырванные из контекста и не снабженные необходимыми
пояснениями.
Нельзя
не отметить и еще одно уникальное издание — составленную и в одиночку
переведенную петербургским поэтом Евгением Лукиным «Книгу павших. Поэты Первой
мировой войны. Антология мировой поэзии». В нее вошли стихотворения
поэтов-фронтовиков Первой мировой. Среди них как всемирно известные Гийом Аполлинер и Георг Тракль,
так и практически неизвестные в России Уилфред Оуэн,
Исаак Розенберг, Чарльз Сорлей, Петер Баум, Альфред Лихтенштейн, Август Штрамм
и многие другие. Книга представляет творчество 31 поэта из 13 стран мира,
большинство стихотворений переведено на русский язык впервые. Такой вот
маленький подвиг!
В. В. Мароши. Имя автора в русской литературе: поэтическая семантика, прагматика, этимология. В 3-х частях.
Новосибирск, Новосибирский государственный педагогический университет, 2013,
531 стр.
Десять с лишним лет назад молодой
новосибирский филолог Валерий Мароши защитил в Томске
докторскую диссертацию на тему «Имя автора (историко-типологические
аспекты экспрессивности)». Свой отзыв на нее я начал словами: «В счастливой время живем
мы с вами, господа! Разве можно было бы себе представить защиту подобной
фантастической диссертации где-нибудь два-три десятка лет назад?»
Как
это нередко случается с подлинно серьезными работами, у читателя может
сложиться обманчивое впечатление очевидности основных положений: всякий
писатель непременно заботится (вольно или невольно) о том, чтобы его имя прочно
запечатлелось и в тексте его книг, и в культурной памяти. До Мароши никто не брался за системное рассмотрение этой очень
непростой и важной для понимания литературного процесса проблемы:
в каких же отношениях находится имя автора и различные стороны его творчества?
Книга охватывает почти три века русской литературы: от Ломоносова и Державина
до Шукшина и Лимонова. Автор выбирает наиболее ярких и представительных (в т.ч. и по именам) русских писателей, выстраивая именную
историю русской словесности. Вполне логично выглядит эта история и с точки
зрения предложенной автором периодизации, тоже основанной на особенностях
использования в творчестве писателей их собственных имен. И, несмотря на «пропуски» в этой истории,
особенно в литературе ХХ века, красота и стройность концепции искупает
отдельные зияния и натяжки. Концепция же и впрямь красива и убедительна.
Подобно своему давнему любимому герою и персонажу первой диссертации — арахне — Мароши искусно ткет
паутину интерпретаций, захватывая разные уровни художественной структуры
отдельных текстов и целые стилевые пласты, умело манипулируя чужой звуковой
игрой и вышивая по ее канве собственный узор. Красота теории искупает ее
нечеткость, точнее, адекватно замещает ее. После десятилетий преданной службы
идеологическим и антиэстетическим интересам филология начинает актуализировать
первую часть своего этимона — и за любовь ей воздается любовью: книга Валерия Мароши убедительное тому свидетельство. Здесь литературы,
может быть, не меньше, чем ее «ведения», однако налет эстрадной эффектности не
снижает эвристического воздействия метатекста. В общем, Мароши-писатель
не просто помогает Мароши-ученому: они оба
совместными усилиями «собирают» увлекательную научно-художественную концепцию,
в которой в равной степени полезны и значимы и митропополит
Илларион, и осоргинская ласточка; и «Анатолеград» Мариенгофа, и современный
спелеологический словарь. Осмелюсь оспорить только одно положение — оценку
творчества Николая Клюева, названного исполнителем роли народного заступника и
тут же — представителем «околокрестьянской» поэзии;
похоже, поэт-артист Клюев сумел убедить актера-литературоведа Мароши в серьезности своей игры, стократно преувеличенной
современниками-мемуаристами.
Напрашивается,
конечно, каверзный вопрос: а как обстоит дело у других, не рассмотренных в
сочинении авторов? Например, у Тютчева, Гончарова, Чехова,
Мандельштама и т. д. (в отличие от Л. Толстого, Ахматовой, Цветаевой, Розанова,
Добычина и т. д.). Уверен
однако, что ученого этот вопрос не застанет врасплох.
В
общем, перед нами исследование, позволяющее по-новому взглянуть не только на
творчество целого ряда авторов, но и на нашу литературу в целом, открывающее новый
контекст понимания многих ее явлений.
Айги-книга. СПб., «Свое
издательство», 2014, 300 стр.
Необычность
этой книги начинается с названия: не «книга об Айги»,
не сборник «Айги в воспоминаниях», а именно «Айги-книга». Прежде всего это —
своего рода манифест «айгистов»: поэтов, художников,
музыкантов, кинематографистов, считающих Геннадия Николаевича Айги (а не кого-то другого) наиболее ярким поэтом конца ХХ
века.
Известный
до недавнего времени во всем мире (за исключением России), переведенный на
десятки языков, внешне он был меньше всего похож на поэта. Лучшее представление
об этом дает снятый Мариной Разбежкиной документальный
фильм об Айги. В своем мемуаре
она пишет:
«Снимать
известных, знаменитых, талантливых — это ад. Они
жестко определяют расстояние, которое отделяет камеру от героя. Это большое
расстояние. Иногда километры.
Айги
был послушен и покорен.
Он
не просто переносил всю нашу съемочную группу, мы стали дружеской частью его
жизни».
Наверное,
это могут сказать о себе все три десятка авторов, пишущих о поэте на страницах
«Айги-книги». И все те, кого перечислил в своей поэме
«Председатель Земного шара Геннадий Айги», написанной
в продолжение поэмы Игоря Холина, друг и исследователь творчества Геннадия
Николаевича Атнер Хузангай:
здесь их более двухсот — поэты, музыканты, художники, ученые…
Айги
было нельзя не любить. Поэтому эта странная книга, задуманная и собранная
Арсеном Мирзаевым, вполне удалась. И даже такой,
казалось бы, далекий от Айги поэт, как Ольга Седакова, признает ее актуальность
и важность для нашего времени:
«Айги пришел, чтобы ответить голоду современного читателя по
высокой, серьезной, созерцательной, └таинственной” поэзии — и ответить при этом
взыскательному позднему вкусу, который не переносит тривиальностей, пустой
патетичности и слишком прямолинейных путей чувства и мысли. Который
сосредоточен преимущественно на переживании └бесконечно малых величин” — в их
соотнесенности с └бесконечно большими”.
Нищая
поэтика Айги в совершенстве отвечала этим ожиданиям
└нового созерцания” — в том числе и своей метафизической неопределенностью. Не
чувство иного мира — а лишь предчувствие или послечувствие
его (след волны) <…>, вопрос, не взывающий к ответу. Своего рода внеконфессиональная апофатика.
Приглашение к медитации без фигур. └Почти как ветр”.
Но
эта нищая, негативная поэтика несла свое сообщение — постоянное и сильное. И
новое в сравнение с классическим модерном и авангардом. Его смысл: бережность,
жалость, любование, сострадание, поклон некоему целому, не различающему
└великого” и └малого” <…> Играл ли на этих струнах классический модерн? Айги сообщил ему новый тон, освободив этот строй от
неизбежного для него катастрофизма, вызова, надрыва. Как это удалось? Просто, я
думаю, — так просто, что стыдно и сказать. Айги был
добрым и скромным человеком. В той же Вене, посетив музей Шуберта, он пришел в
слезах и рассказывал, что не может успокоиться, увидев очки Шуберта на его
прикроватном столике: Шуберт, просыпаясь, надевал очки, чтобы успеть записать
музыку, которая только что ему приснилась. Боль, катастрофа, страдание
угадываются за его словами, да и в них (Айги очень исторически сознательный автор) — но все это покрывает
некая благая тишина. Вызову, неисцелимой страсти Целана
отвечает почти бессловесная колыбельная Айги:
она
пустым
(ибо все уже отдано)
лицом:
будто место безболья
высится
— по-над полынью
По
этой колыбельной и тосковал бессонный современный мир».
Что
же тогда говорить о близких друзьях, среди которых Эдуард Бальцежан,
и Питер Франс, и Сергей Бирюков, и Иван Соколов, и Мария Розанова, и Николай Дронников, и Игорь Макаревич, и Валентин Сильвестров,
который, так же как Софья Губайдулина, писал музыку
на стихи Айги? А на вклейках — фотографии поэта: с
Леоном Робелем, Игорем Вулохом,
нобелевским лауреатом Тумасом Транстремером… И фотографии, и портреты, в том числе написанные Дронниковым и Яковлевым…
Маленькая
энциклопедия? Скорее, памятник живому: недаром добрую треть книги занимают
стихи поэта, предложенные авторами мемуарных заметок:
«И
души, что свечи, зажигающиеся друг от друга…»