Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 7, 2015
«Афиша-Воздух», «Вопросы философии», «Гефтер»,
«Грани», «Дружба народов», «Звезда», «Культпросвет», «Культура в городе»,
«Культура Москвы», «Лиterraтура»,
«М24.RU», «Москва», «НГ Ex libris»,
«Неприкосновенный запас», «Новая газета», «Новая Юность», «Новое литературное
обозрение», «Октябрь», «ПостНаука», «Православие и
мир», «Радио Свобода», «Русская Idea», «СИГМА»,
«Теории и практики», «Фома», «Фонд └Новый
мир”», «Читаем вместе. Навигатор в мире книг», «Colta.ru», «Homo Legens», «Litcentr», «Reklama Connect»
Евгений Абдуллаев. Сад никаких времен. Семь поэтических сборников 2014 года. — «Дружба народов», 2015, № 3 <http://magazines.russ.ru/druzhba>.
«Поэзия [Александра] Климова-Южина, действительно, выглядит архаично. Но архаика — как это показал еще Тынянов — вполне может быть современной. Сборник не вызывает ощущения инерции, └вчерашнего дня” поэзии. Поскольку самого └вчерашнего дня” в поэтическом саду Климова-Южина нет: время в нем, и правда, застыло. └Все уже было и, значит, пройдет…” └Что год, что сотня…” Это время человека природного, сельского, неторопливо копающегося в земле. Разделение лирики на урбанистическую и сельскую все еще сохраняется. Первая, конечно, преобладает — и диктует свои правила игры. Изломанную ритмику, фрагментарность, сжатость. Сельской — или хотя бы дачной — лирики, с ее неспешностью, консерватизмом, └георгиками”, сегодня немного. У Владимира Салимона — в отдельных (лучших) вещах. И у Климова-Южина. Кстати, и Климов-Южин, и Салимон — горожане; более того — москвичи».
Алексей Алехин. «Область искусства — единственная, где нужен экстремизм». Беседу вела Мария Малиновская. — «Лиterraтура», 2015, № 48, 28 апреля <http://literratura.org>.
«Средние тиражи поэтических книг в 1910-е годы — 300 экземпляров. Знаменитый мандельштамовский └Камень” вышел 150 экземплярами. Правда, потом было еще несколько изданий — примерно тем же тиражом. Это нам сейчас мнится, поскольку мы читаем-то мемуары самих героев, что так все и кипело: кафе поэтов, шествия с морковкой в петлице, диспуты, литературные скандалы. А было не больше, чем тусовок, которые нынче Цветков с Файзовым устраивают. Ну, потом кто-нибудь переживет всех и тоже напишет: └Вечер в ▒Пирогах▒, вечер на ▒Даче▒, фестиваль, парад лауреатов…”».
Биотехнологические предпосылки сексуальной революции. Философ Павел Тищенко о гендерной идентичности, транссексуальности и социальных последствиях развития биотехнологий. — «ПостНаука», 2015, 27 апреля <http://postnauka.ru>.
Говорит Павел Тищенко: «Одна клеточка, взятая со слизистой щеки, может дать начало новому человеку. И тогда различие между мужским и женским уже становится неинтересным для культуры, можно и обойтись без него. Но ведь на нем строится вся культура человека. Все художественное творчество, мифология, литература — все └мужчина — женщина”».
«Следующий этап — это искусственная матка. Матка освободит женщину от родов, от женственности, от самой главной характеристики, которая была у женщины в культуре, — от деторождения. <…> Опять же, клонирование разрушает — один момент, здесь еще из человека вычленяется — другой момент».
«Нейробиологи, нейрохимики, разрабатывая, исследуя, например, нейрохимию получения сексуального удовольствия, готовы моделировать эти состояния и искусственно воспроизводить их с помощью таблеток. Получается очень интересная ситуация: будущее человечества видится в этой перспективе более здоровым, потому что не нужно будет заниматься сексом, исчезнут проблемы ВИЧ-инфекции, всевозможных гепатитов. Единственное, что при этом в конечном итоге сам человек потеряет себя».
Дмитрий Быков. Третья часть трилогии про Бендера. Лекция, прочитанная с Кафедры русской литературы «Новой газеты» в книжном магазине «Москва». — «Новая газета», 2015, № 37, 10 апреля <http://www.novayagazeta.ru>.
«Русская литература до сих пор чувствует фантомную боль на месте ненаписанной третьей части трилогии Ильфа и Петрова о Бендере. Трилогия, гегелевская триада — наиболее органичная романная форма, по крайней мере, в России: в первом томе герой должен искать, во втором заблуждаться, а в третьем исправляться. Сами авторы объясняли отсутствие всеми ожидаемого третьего тома тем, что юмор — дело тонкое и хрупкое, и, видимо, их запасы веселости иссякли за десять лет. Более глубокие объяснения у них, людей чрезвычайно умных, наверняка были, но они ими не делились. Возможно, этот том был бы написан в оттепельные времена, случись обоим дожить до пятидесятых».
«И тем не менее этот третий том существует — речь, конечно, об └Одноэтажной Америке”, их главной книге тридцатых, которая в силу своей очерковой дорожной природы у нас не то чтобы недооценена, но, конечно, менее читаема».
Ирина Василькова. Миф как миф. — «Homo Legens», 2015, № 1 <http://homo-legens.ru>.
«Ирина Ермакова владеет весьма элитарным искусством выстраивать из стихов целое: чтобы оценить всю его полноту и глубину, книгу стихов следует пережить, перечитать медленно, внимательно и не один раз. Кто у нас сейчас так читает — не знаю. Во всяком случае, в последнее время мне не попадалось ни одной критической статьи, ни одной рецензии, где затрагивался бы вопрос не только о структуре книги в целом, но и о вытекающей из нее поэтической идее».
«[Книга] └Седьмая” построена на магии числа семь. Она у автора седьмая по счету, в ней семь глав (не правда ли, не самое рядовое дело — └главы” в поэтической книге?), в каждой главе по семь стихотворений (кроме последней, но об этом позже). Что это — игры с фольклором, где семь — сказочное, счастливое число? Или с физикой — семь цветов спектра? Ответа, естественно, нет. Каждую └семерку” завершает набранное курсивом стихотворение, имеющее сложную функцию — это квинтэссенция сказанного, комментарий, подсказка и мостик к следующей главе. Их шесть. Вся непростая конструкция оконтурена └рамкой” из вступления и послесловия (почти как сказочный зачин и концовка), к сюжету прямого отношения вроде бы не имеющих».
«Ермакова разворачивает поэтический сюжет своей книги [«Седьмая»] в мифологическом пространстве — как путешествие └на ту сторону” с целью найти └то, не знаю что” и вернуться обратно — не просто живой и невредимой, но обогащенной чем-то новым и ценным».
Вспоминая Л. И. Бородина. — «Москва», 2015, № 4 <http://moskvam.ru>.
Вспоминает Сергей Шаргунов: «Комнату главреда [журнала «Москва»] наполнял его дым непрестанного курильщика. └По три пачки в день”, — он хоть и был болен, ссылался на то, что врачи запретили резко бросать. Он запомнился мне предупредительным, деликатным, сдержанным, скупым в речах и движениях, с искрами добродушного смеха в глазах. Чуткая настороженность. Он был жилист, худ, сух, как тюремный сухарь. Что-то в лице его напоминало птицу, узнавшую неволю, может быть, раненую — жажда воли и затаенная боль. Помню, чай мы пили крепкий, чернющий. Бородин обмолвился о своей горячности: расшвырял однажды большую сумму по друзьям, накрыв на каждом углу поляну, и я как бы и не поверил, вроде и не похож на удалого купчину, но потом понял: да, может и жечь, и гулять. Скрытая пружина лихого праздника. И скрытая пружина мятежа. В его повадках и речи было упрямство. Он упрямо целую жизнь сквозь лагерные сроки противоборствовал системе, стоял на своем и не сдался до самого освобождения. Еще он рассказал: в 90-е └бомбил” на машине, да и теперь, случается, подрабатывает извозом».
Мария Галина. «За прозу и поэзию отвечают разные участки мозга». Беседу вела Мария Банько. — «Litcentr», 2015, 23 апреля <http://litcentr.in.ua>
«<…> когда я готовила курс истории современной поэзии для РГГУ и вела его потом на протяжении трех лет, я студентам говорила, что ситуация конца восьмидесятых — начала двухтысячных у нас аналогична Серебряному веку по многим признакам. Что на самом деле тревожно, поскольку известно, чем Серебряный век закончился — разрушением, саморазрушением и чудовищным тоталитарным прессом, раздавившим все живое, до чего только смог дотянуться. Поза, карнавал, демонстративность, игра, поиск новых форм вообще присущи культуре смутного времени, особенно во времена революционные и постреволюционные, карнавал как бы сбегает с выделенного ему огороженного пространства, выплескивается на улицы, занимает все пространство культуры. Потом это прихлопывается плитой большого стиля, и уже никакой позы, никакой игры, никакого жизнестроительства, только в подземельном, отраженном мире андерграунда, контр-культуры».
Александр Галушкин. [Разговоры с Виктором Шкловским] Публикацию подготовил М. А. Фролов. — «Новое литературное обозрение», № 131 (2015, № 1) <http://magazines.russ.ru/nlo>.
«Так вот, его [брата] арестовали. Я позвонил Горькому, попросил помочь. Брат был тогда на канале. Горький ответил: └Я и так многим помогаю, мне неудобно, обратитесь сами, вот вам телефон Ягоды”.
Я решил позвонить. В комнате мама. Набрал номер: └Здравствуйте, говорит Шкловский”. — └Здравствуйте, Виктор Борисович”.
Очень было это неприятно. Мама была в ужасе. Она подумала, что я в таких близких отношениях с Ягодой.
Я продолжал: └Мой брат у вас, безобидный человек, занимается языками, отпустите”.
Ягода: └У меня много народу. Не беспокойтесь — на канале у нас хорошие условия. Не бойтесь”.
Мне удалось получить разрешение на посещение брата на канале. Поехал».
Геометрия болевых точек. Григорий Кружков о королевской строфе, благородной надежде на авось и ложной мистификации. Беседу вела Елена Семенова. — «НГ Ex libris», 2015, 23 апреля <http://www.ng.ru/ng_exlibris>.
Говорит Григорий Кружков: «Первые переводы — Джона Китса — я сделал, когда мне было 24 года (первые попытки в школе не в счет), и с тех пор то и это шло параллельно. Но переводная поэзия, в том числе английская, на меня, безусловно, повлияла. Помню, в 1970 году Сергей Дрофенко, редактор отдела поэзии журнала └Юность” и сам прекрасный поэт, перебирая мои стихи, задал только один вопрос: └С английского переводите?” И попал в точку. Там было стихотворение, написанное королевской строфой, как у Чосера, и не только».
«Взять, например, Эмили Дикинсон. Долгое время, наверное, лет 20, я сдерживался, чтобы ее не переводить. Хотя она и └строила мне глазки” с неудержимой силой. Но, как сказано выше, удерживался, потому что не хотел вмешиваться в ее, как мне казалось, сложившиеся отношения с другими переводчиками, я полагал (как в └Онегине”), что она другому отдана и т. д. Но прошло много лет, и вдруг между нами вспыхнул роман, да еще какой неистовый: за год — больше 300 стихотворений».
Татьяна Горичева. Неверно описывать мой путь как путь «раскаявшегося либерала». Беседу вела Анна Голубицкая. — «Православие и мир», 2015, 21 апреля <http://www.pravmir.ru>.
«Ленинградское Женское движение (1979) — собрало смелых, талантливых, верующих женщин. В аполитичном Ленинграде └феминисток” боялись, преследовали, сажали в психушки и тюрьмы. Но эта внешняя активность базировалась на внутреннем решении духовного восстания, не очередной └эмансипации”, а жертвенного служения людям (мужчинам и женщинам), └великому делу любви”. Поэтому к нам как бы случайно прилепилось слово └феминистки”».
«В августе 1974 года в Москве состоялся Международный Гегелевский Конгресс. Я разговорилась там с несколькими немцами. В том числе рассказывала, как у нас любят Хайдеггера. Один из немецких участников подошел ко мне и попросил написать Хайдеггеру письмо: └Он будет так рад. Он думает, что в России его не знают, что здесь вообще нет мысли…” На следующий день я написала письмо, философское и восторженное, тайно передала его уезжающему немцу. Помню, что там были слова └Aber wo die Gefahr ist, waecht das Rettende auch”. (Но там, где опасность, там растет и спасение. Гельдерлин). Неожиданно быстро пришло письмо от Хайдеггера. Оно начиналось: └Vielen Dank fuer Jhren wuenderbaren, einsichtsvollen Brief…” (Большое спасибо за Ваше чудесное, проникновенное письмо)».
Грани/Grani. Межконтинентальный русский литературный журнал. 2015, № 253, январь — март; № 254, апрель — июнь; № 255, июль — сентябрь; № 256, октябрь — декабрь.
Журнал, основанный в 1946 году в Германии, связанный с НТС и издающийся ныне в Москве, выпустил разом весь годовой комплект, включая номер октябрьско-декабрьский (подписано в печать в январе 2015). Все четыре номера состоят из перепечаток прежних лет (50-х, 60-х, 70-х годов) из тех же «Граней». Номер 253 тематически связан с Пастернаком.
Все это акция к 70-летию журнала «Грани». Тираж его 250 экз. Электронной версии нет.
Анна Грувер. Это музыкальная шкатулка. — «Фонд └Новый мир”», 2015, 28 апреля <http://novymirjournal.ru>.
«Как уже писала Татьяна Бонч-Осмоловская, роман Марии Галиной └Автохтоны” — роман-лабиринт, роман-город, роман-зеркальная комната. Галина Юзефович назвала этот мир теплым и вещным. Евгения Риц сказала, что там все постоянно жрут».
«Этот многоликий Город — будь он хоть Львовом, хоть Одессой (на самом деле, и тем, и другим, и еще много чем и кем одновременно) — музыкальная шкатулка. И сам роман — это музыкальная шкатулка. Бывают флешбэки из детства — обрывки-слайды мультфильмов, персонажи, выросшие из страниц, как из любимой рубашки. Воспоминание о мультфильме └Шкатулка с секретом” (режиссер В. Угаров, 1976 г.) — как воспоминание о кошмаре. Из тех снов, где не происходит вроде бы ничего сверхъестественного (ни убийств, ни ухода любимых, ни войн, ни зеленых человечков), но тем не менее самых страшных».
Роман Марии Галиной «Автохтоны» см.: «Новый мир», 2015, №№ 3, 4.
Гасан Гусейнов. Интеллигент или поэт, гуманитарий или проповедник? С. С. Аверинцев в своем времени. — «Гефтер», 2015, 29 апреля <http://gefter.ru>.
«В 1970 — 80-е годы └воцерковление” интеллигенции было процессом, в котором можно разобрать несколько нитей: это и возрождение культурной традиции, и форма микрогрупповой оппозиции, и гуманистическое и даже либеральное просветительство. Например, духовная поэзия и └светская проповедь” (С. Бочаров) православных или католических либералов (в диапазоне от С. Аверинцева до Ю. Шрейдера, от Г. Померанца до Евг. Рашковского) существовали в общем поле и в оправе просветительского дискурса, были экуменическим и космополитическим противовесом и всякой казенщины, и шестидесятнического простодушия. С 1990-х годов церковная жизнь не просто выходит из тени, но мало-помалу занимает и то поле, где прежде находилась официальная советская идеология. А вот просветительски-рациональная составляющая этой жизни, наоборот, скукоживается. В результате за сравнительно короткий срок дискурс экуменической открытости и христианского просветительства тускнеет в более глубоком ущелье нового оккультизма. Традиционалистский пафос остался, вот только главными выразителями его перестали быть интеллектуалы, а главными восприемниками новой идеологии стали люди, глубоко враждебные либеральному западничеству Аверинцева».
См. также: Наталья Трауберг, «Речь памяти С. С. Аверинцева. Выступление на поминании С. С. Аверинцева в ИМЛИ 22 февраля 2005 года». (Публикуется впервые) — «Гефтер», 2015, 8 апреля.
Евгений Ермолин. Протей и просветитель. — «Октябрь», 2015, № 4 <http://magazines.russ.ru/october>.
«А скепсис [Александра] Агеева был, решусь утверждать, продуктивным. Креативным. Агеев был замечательный ворчун и заводила. Он злил и заводил. Но блистательное его злословие, великолепная снисходительность, умение походя развенчивать и демифологизировать все то, что цвело и └венчалось” мифами, делали такую зарубку в памяти, которая не оставалась без последствий. Вот так мне кажется, хотя я сужу по себе. (А кто бы еще уличил меня в занудстве, как он, как-то раз? И ведь не без некоторых оснований — и не с тех ли самых пор я пытаюсь культивировать стремительную легкость и экспромт, nonfinito, сильно охладев к системотворчеству?..) Мы пересекались нечасто, но говорить нам тогда было особо не о чем. Мой патетический идеализм тех времен плохо сочетался с агеевским свифтианством, со скептическим фатализмом, который я в нем угадывал (а был бы умнее — угадал бы, скорее, скептический стоицизм). С тех пор прошли годы. Агеев умер. А я стал немного похож на него».
«Еще 150 лет назад люди не знали, как они выглядели в детстве». Профессор Вероника Нуркова об автобиографической памяти. Текст: Furqat Palvanzade. — «Теории и практики», 2015, 22 апреля <http://theoryandpractice.ru/posts>.
Говорит Вероника Нуркова: «Развитие автобиографической памяти у человечества еще очень далеко от полного и идеального, потому что это такой вид памяти, который появился относительно недавно. Это изобретение человечества — как любовь, дружба и так далее. По сравнению с любовью и дружбой автобиографическую память мы придумали еще позже — культура прощупывала, как ее развить и сформировать, но это еще далеко от завершения».
«По-серьезному автобиографическое движение (если так можно выразиться) началось в конце XVIII века в связи с появлением индивидуализма. В философии и в культуре в целом началась эпоха романтизма. И почему-то вдруг оказалось интересным не то, что человек делает и чего достигает, а что он при этом думает, чувствует и переживает. <…> Тогда же возникает практика личного дневника, появляется жанр мемуаров. Не политических мемуаров с наставлением, когда политический деятель рассказывает, как он повоевал или послужил трону, а именно воспоминания, связанные с личной жизнью. Это как раз произшло на рубеже XVIII и XIX веков. <…> Следующий прорыв случился с появлением фотографии. Ведь ее придумали специально для того, чтобы была память. Один из первых критиков этого изобретения Оливер Холмс на появление фотографии отреагировал так: изобрели зеркало с памятью».
«Было проведено множество исследований, которые показали, что родители очень специфическим образом разговаривают со своим детьми, когда они просят их вспомнить, что было в детском саду или, например, в школе. Это не просто просьба, а формирование».
Данила Зайцев. «Мне пришлось прожить всяко разное». Репортаж с презентации книги [«Повесть и житие Данилы Терентьевича Зайцева»]. Записал Владимир Гнездилов. — «Читаем вместе. Навигатор в мире книг», 2015, № 4 <http://www.chitaem-vmeste.ru>.
Говорит Данила Зайцев: «Это была мечта многих лет. Я никак не мог собраться и начать писать. Конечно, я безграмотный, самоучка, мне пришлось прожить всяко разное. Но в 2006 году я познакомился с Ольгой Геннадиевной [Ровновой]. Потом встретились еще раз, и она стала потихонечку убеждать меня, говорила: └Начни писать, а мы поможем тебе”. В книге в этой, можно сказать, приключение за приключением, уж такая у меня судьба. <…> Конечно, эта книга нашим старообрядцам очень не понравилась, они были готовы даже отлучить меня за это, но против правды никто ничего не может сказать».
Говорит Ольга Ровнова: «Все, что написано в книге, — это полноценный текст Данилы Терентьевича, а я как диалектолог в течение трех лет переводила его фонетическое письмо в литературную орфографию. Поначалу он даже ставил ударение в словах, как в Уставной книге, и мы их оставили, чтобы передать особенность его речи, к тому же он всегда сначала проговаривает слова, прежде чем написать, это такая особая устно-письменная речь».
Большие фрагменты автобиографической книги старообрядца из Аргентины Данилы Зайцева см.: «Новый мир», 2013, №№ 5, 6.
Игорь Зотов. На войне как на войне. Перечитывая повесть Виктора Курочкина. — «Культпросвет», 2015, 23 апреля <http://www.kultpro.ru>.
«└На войне как на войне” Виктора Курочкина — одна из самых необычных русских военных повестей».
«Так совпало, что в том же роковом для Курочкина 1968 году повесть └На войне как не войне” экранизировал режиссер Виктор Трегубович. И, на первый взгляд, удачно. Во всяком случае, Михаил Кононов очень точно попал в образ Сани Малешкина. Однако легкий сдвиг в сторону героического режиссер допустил. Полковник Дей, в бою он не щадит ни себя, ни своих солдат, в фильме получил располагающую внешность Михаила Глузского, а с ней в придачу функцию сурового, но справедливого отца солдатам».
«В фильм Трегубовича, откуда ни возьмись, явилась никогда не писаная Курочкиным сцена боя с гибнущими во множестве фашистами. В повести есть несколько описаний убитых немецких и советских солдат, чьи тела водитель самоходки замечает на лесной дороге. Но в остальном Курочкин не описывает врага, совсем. Вместо него — безличный и беспощадный рок, который принимает вид то чудовищного танка, то взрыва снаряда, то неразорвавшейся гранаты. Автор намеренно избегает кровожадных картин, и это удивительно для военной прозы».
Ирина Каспэ. Тайна Темной планеты, или Как уверовать в будущее: о «Туманности Андромеды» Ивана Ефремова. — «Неприкосновенный запас», 2015, № 1 (99) <http://magazines.russ.ru/nz>.
«Как показал Фредерик Джеймисон, вероятно, наиболее авторитетный из сегодняшних исследователей утопии, утопический нарратив − сам по себе неосуществимая утопия Нового времени. Невозможно создать повествование об универсальном и тотальном счастье, невозможно вообразить идеальное и абсолютное − неизбежны разрывы и сбои, в которых дает о себе знать то, что Джеймисон называет └вытесненной негативностью”. Отзываясь о └Туманности Андромеды” с несколько снисходительной завороженностью (└оригинальная культура Второго мира, чьи артефакты… производят на западного читателя… неартикулированное и беспокоящее впечатление простоты, неотличимой от наивного сентиментализма”), Джеймисон не видит особых затруднений в интерпретации этого романа: └Роман Ефремова порганизуется вокруг наиболее очевидной дилеммы, которую негативное ставит перед утопическим видением, а именно: вокруг неустранимого факта смерти. В равной мере характерно и то, что тревога по поводу индивидуальной смерти в романе принимает форму коллективной судьбы: в потере [в оригинале − the loss, что по контексту может быть переведено и как ▒гибель▒, ▒крушение▒. − И. К.] космического корабля ▒Парус▒ с легкостью опознается риторическая фигура коллективного жертвоприношения на алтарь человечества”. По мнению Джеймисона, очевидная неустранимость смерти лишь маскирует другие, более травматичные и потому более скрытые формы негативности − те, которые имеют отношение к конструкции утопического общества. Два самых заметных в романе сюжета − депрессия Дар Ветра и муки совести Мвена Маса − свидетельствуют, согласно Джеймисону, о кризисе психиатрической и пенитенциарной систем соответственно, тем самым очерчивая пределы советского утопического воображения».
Ксения Кнорре-Дмитриева. Модный приговор. Приключения слова на пути в общество. — «Новая газета», 2015, № 39, 15 апреля.
«└Наблюдая язык примерно с 60-х годов, могу сказать, что механизмы остались теми же самыми, просто изменилось наполнение”, — говорит лингвист, кандидат филологических наук, главный редактор портала └Словари ХХI века” Алексей Михеев».
«Еще один уродец — плод незаконной любви английского birthday и русского словообразующего суффикса └-ник-” (ср. └капустник”, └квартирник”) └бездник” — в русле современных тенденций был побежден исконно русским новым словом └днюха”. Надоевшее всем └круто” из наречия стало существительным: └круть”. Словосочетание └Вынос мозга” тоже пережило разные трансформации».
«Кстати, это └мимими” (часто └уиииии, мимими!”), сожравшее миллион привычных слов и идиом (└прелесть”, └очаровательно”, └мило”, └славно”, └чудо”, └чудесно”, └трогательно” и так далее), — довольно интересная штука. Говорящий (а чаще — пишущий) таким образом показывает: я настолько растроган, что у меня нет слов, я могу выразить свои эмоции только на первобытном уровне, таким умиленным писком».
Григорий Кружков. [Интервью] Беседу вела Марианна Власова. — «Homo Legens», 2015, № 1.
«— На заре переводческой деятельности Вы сделали перевод стихотворения └За цыганской звездой” Редьярда Киплинга, получившего в России известность благодаря кинофильму └Жестокий романс”. По прошествии лет пересматривали ли Вы этот перевод на предмет изменений, корректировки?
— Я к нему не возвращался, поскольку не считаю его шедевром или особенно удачным переводом. К композитору или к режиссеру оно попало случайно, так же и вошло в фильм. Это был конец 70-х — начало 80-х годов, когда одно ленинградское издательство задумало выпустить новый сборник Киплинга. Тогда-то я и перевел стихотворение └The Gipsy Trail”, которое дословно переводится как └цыганская тропа”. В нем была сложная проблема, как перевести идущую рефреном фразу └Follow the Romany patteran” (└Иди за цыганским патераном”). Патеран — знак, который цыгане оставляют на тропе для своих, чтобы те знали, по какому пути нужно идти. Это может быть сломанная ветка или куча хвороста… Маленький секрет этого перевода в том, что я решил не мучиться с этим патераном и заменил его на └цыганскую звезду”».
См. также: Григорий Кружков, «О сквозном образе в стихотворении └Сохрани мою речь навсегда за привкус несчастья и дыма…”» — «Звезда», Санкт-Петербург, 2015, № 4 <http://magazines.russ.ru/zvezda>.
Изабелла Левина. Леонид Губанов и СМОГ: последний жизнестроитель. Бронзовый век? Русский Вудсток? Парадоксальное явление СМОГа. — «Гефтер», 2015, 17 апреля <http://gefter.ru>.
«Несмотря на то что СМОГ просуществовал очень недолго, Губанов и его соратники стали известны не только в Москве, но и далеко за ее пределами. <…> Посещение салонов и мастерских также можно рассматривать в качестве составляющей жизнетворчества, во многом повторяющего └есенинскую” модель: упоминаемые практически во всех статьях и воспоминаниях о нем (в том числе в уже цитировавшихся нами отрывках) скандальные выходки, эпатаж, алкоголь и успех у женщин. Все это является важной темой его поэтического творчества и воплощается как в жизнетворческом образе Губанова, так и в образе его лирического героя-└хулигана”».
Марк Липовецкий. Еще раз о комплексе прогрессора. — «Неприкосновенный запас», 2015, № 1 (99).
«<…> Нава и другие женщины лесной деревни вполне устраивают Кандида, а сильные женщины, обладающие властью над Лесом, возмущают и вызывают отторжение. Я потому так подробно остановился на этом эпизоде из └Улитки”, что он обнажает границы прогрессорства − неочевидные для самих Стругацких. Прогрессорство, оказывается, непременно предполагает мужскую власть и не допускает мысли о власти женской. <…> Не случайно прогрессор Лев Абалкин в └Жуке” подвергает свою возлюбленную (точнее, свою эмоциональную рабу) насилию − физическому в детстве (└как он бил ее”), психологическому − во взрослых отношениях. Вообще показательно, что прогрессоры у Стругацких − это всегда └мужской клуб”, даже в самом безобидном варианте института волшебников из └Понедельника”».
«Однако наиболее явный вариант самоизоляции прогрессоров был намечен в набросках ненаписанного романа Стругацких, который должен был называться нe то └Белый ферзь”, не то └Операция ▒Вирус▒”. В изложении Бориса Стругацкого, действие этого романа должно было происходить на планете Саракш, в Островной империи, изображенной в └Обитаемом острове” как милитаристское и людоедское фашистское государство. В новом романе мир этой империи должен был быть разделен на три круга. Первый (└ад”) населяют └подонки общества… вся пьянь, рвань, дрянь” − иначе говоря, привычные по └прогрессорским” текстам └массы”: └Тут не знали наказаний, тут жили по законам силы, подлости и ненависти”. Во втором круге (└чистилище”) живут └обыкновенные люди”, скорее всего знакомые по └Хищным вещам века” и └Второму нашествию марсиан” └обыватели”, └мещане”-конформисты. Зато в центре этой вселенной должен был находиться └рай”, практически Мир Полудня, где благоденствуют люди, очень похожие на прогрессоров: └А в центре царил Мир Справедливости. ▒Полдень. XII век▒. Теплый, приветливый, безопасный мир духа, творчества и свободы, населенный исключительно людьми талантливыми, славными, дружелюбными, свято следующими всем заповедям самой высокой нравственности” Борис Стругацкий закончил пересказ этого замысла словами: └Некий итог целого мировоззрения. Эпитафия ему. Или — приговор?..” Нет сомнений в том, что под └итогом мировоззрения” имеется в виду позиция советского интеллигента-модернизатора, метафорой которой и стал образ прогрессора».
«Люди просто так устроены, что не могут расслабиться». Борис Гройс о конспирологии, критике и любви. Текст: Фуркат Палванзаде. — «СИГМА», 2015, 3 апреля <http://syg.ma>.
Говорит Борис Гройс: «В мире, в котором медиа заменили нам природу, конспирология является новой теологией».
«Максимальную степень доверия автоматически вызывает самая негативная интерпретация того, что происходит за поверхностью медиа. Тут мы верим только тому, что подтверждает наши самые худшие подозрения».
«Вы знаете, откуда Витгенштейн взял свою теорию о том, что нужно избегать неправильных вопросов, которые приводят к депрессии? Он это взял из автобиографии Толстого. Толстой прочел Шопенгауэра и пришел к выводу, что жизнь ужасна и надо покончить ее самоубийством. Будучи по натуре аналитиком, Толстой, однако, подумал: └Почему же именно я пришел к такому выводу и решил повеситься, а другие люди — нет?” Ответ Толстого: └Потому что у меня много свободного времени, и я могу задать себе вопрос о смысле жизни”. На этот вопрос существует только один ответ: жизнь ужасна и нужно повеситься. Но у других людей руки не доходят до систематического изучения этого вопроса — и поэтому они продолжают жить дальше. Поэтому жизнь нужно организовать так, чтобы не хватало ни времени, ни энергии на изучение этого вопроса».
Марля, утюг и ксерокс. Людмила Сараскина о литературоведе Сергее Фуделе, Солженицыне и восьми Мариях. Беседу вела Дарья Данилова. — «НГ Ex libris», 2015, 16 апреля.
Говорит Людмила Сараскина: «Мифы о Солженицыне, нашпигованные клеветой, были расчетливо созданы в середине 1960-х годов и до сих пор весьма востребованы. Нет ни одной сферы жизни писателя, которая бы не была испоганена ложью — будто в биографию Солженицына запустили ядовитого червя, и он, подкармливаемый спонсорами, неустанно работает. Оболгано все — родители, отношения с одноклассниками и однокурсниками, военный путь, обстоятельства ареста и отбывания срока, болезнь и излечение, публичные выступления в изгнании, маршруты и векторы возвращения. Вся эта ложь легко опровергается фактами и документами: записями в церковных книгах и сведениями из школьных архивов; справками из Ростовского университета, Министерства обороны СССР и Ташкентского онкологического диспансера; стенограммами и магнитофонными записями его выступлений. Но беда в том, что хулители Солженицына цепко держатся за ложь полувековой давности. Для одних, обманутых, она — символ веры. Для других — средство самоутверждения».
Н. В. Мотрошилова. «Черные тетради» М. Хайдеггера: по следам публикации. — «Вопросы философии», 2015, № 4 <http://vphil.ru>.
В чем причина того, что выход в свет 94-96 томов Собрания сочинений М. Хайдеггера стал сенсацией? «В том, во-первых, что теперь изданы и стали предметом обсуждений прежде не доступные публике собственноручные записи Хайдеггера, причем опубликованы они в полном соответствии с его волей — ситуация, до сих пор в подобного рода спорах практически не случавшаяся.
Во-вторых (и здесь, поистине, сенсационное противоречие), в └Черных тетрадях” Хайдеггер, с одной стороны, резко и обстоятельно критикует гитлеровский национал-социализм как └вульгарный”, └биологистский”, а с другой — развивает идеи некоего национал-социализма в его якобы └собственном”, т. е. подлинном смысле.
В-третьих, положения Хайдеггера, в дебатах признанные антисемитскими, — пусть они (в сравнении в сотнями страниц текста) весьма немногочисленны — явно и даже энергично вписаны в ту концепцию краха Запада (Abendlands — страны заката) в Новое время, которая развита уже на сотнях страниц └Черных тетрадей”, причем с такой полнотой, детальностью, с такой уверенностью философ сделал это впервые и именно в те годы, когда по большей части он пребывал в публикационном молчании.
Все перечисленное, вместе взятое, как раз и стало сенсацией номер один.
Сенсация номер два — и не только для хайдеггероведов в собственном смысле слова, но и для немалого числа философов во всем мире, которые не могут не интересоваться судьбой, а еще больше идеями, концепциями этого влиятельнейшего мыслителя XX в., да и вообще для людей культуры, неравнодушных к философии, — состоит в уникальном характере материалов, публикуемых в 94-96 томах. В чем же их уникальность?
Дело в том, что Собрание сочинений М. Хайдеггера (а в нем число томов приближается к сотне, предварительно объявлено о подготовке томов следующей сотни) содержит в своем составе меньшинство произведений, написанных, именно написанных рукой Хайдеггера, им же отредактированных и отданных в печать. Большинство же — это записи его лекций.
Теперь перед нами сотни страниц, написанных (чаще всего уже набело) рукой Хайдеггера, предназначенных для печати и им самим подготовленных для публикации (хотя и с отсрочкой их опубликования на 40 лет, о чем — позже)».
Владимир Набоков. Дар. II часть. Публикация, подготовка текста и примечания Андрея Бабикова. — «Звезда», Санкт-Петербург, 2015, № 4.
Текст продолжения «Дара» из архива Набокова в Вашингтоне. Здесь же — статья Андрея Бабикова «└Дар” за чертой страницы», в которой он пишет: «Продолжение книги намечается Набоковым всего несколько лет спустя после ее завершения, однако, вопреки взятому в └Даре” благодарному, восхищенному тону, вторая часть романа становится одним из самых мрачных его замыслов. Начатый в Берлине, └Дар” был дописан в начале 1938 года уже во Франции, куда Набоковы переехали с маленьким сыном Дмитрием, спасаясь от нацистского режима. <…> Продолжение └Дара” переносит героев в схожие сумрачные обстоятельства — в предвоенный эмигрантский Париж и на юг Франции, где Набоковы прожили (в Каннах, Ментоне, Мулине и на Кап д’Антибе) с июля 1937 года по октябрь 1938 года и еще провели лето 1939 года во Фрежюсе. Федор и Зина теперь муж и жена, они бездетны, их отношения не безоблачны».
А также: «Текст второй части └Дара” (37 страниц черновика без пагинации, считая с первой стороной обложки, линованная тетрадь, чернила) публикуется по нормам современного правописания с сохранением некоторых особенностей авторской манеры. <…> Разрешению исследовать рукописи Набокова в американских архивах, доступ в которые в то время (десять лет тому назад) был строго ограничен, я обязан покойному Дмитрию Владимировичу Набокову, охотно и вдумчиво обсуждавшему со мной и сами тексты, и возможную будущую публикацию второй части └Дара”».
К сожалению, текст Набокова есть только в бумажном номере журнала.
О физиологии вдохновения. На вопросы редакции отвечают Анатолий Рясов, Ольга Сульчинская, Андрей Тавров, Александр Очеретянский, Ян Пробштейн, Надя Делаланд, Софья Купряшина, Юрий Угольников, Ирина Ермакова, Игорь Бобырев. — «Лиterraтура», 2015, № 46, 14 апреля <http://literratura.org>.
Говорит Андрей Тавров: «В Москве, как ни странно, я пишу наиболее удачные вещи, когда я устал или нездоров — до отчаяния. Такое отчаяние помогает плюнуть на └правила хорошей игры”, оно разрешает мне писать └плохо”, а точнее говоря, положиться на не сдерживаемую искусственными литературными конвенциями интуицию».
Лев Оборин. Образ воздуха. О новой книге Михаила Айзенберга «Справки и танцы». — «Colta.ru», 2015, 27 апреля <http://www.colta.ru>.
«Мне кажется, давно назрел разговор о новом стоицизме в русской поэзии: появилось достаточно поэтов, которых можно назвать стоиками».
От первого лица: Павел Басинский. Подготовила Ирина Слепнева. — «Культура Москвы», 2015, 22 апреля <http://cult.mos.ru>.
Говорит Павел Басинский: «Еще работая над первой книгой, я прочитал его [Л. Л. Толстого] небольшие мемуары └Правда о моем отце”, которые были изданы в Праге в 1924 году. Меня поразило, что Лев Львович оказался единственным из детей, который написал об отце достаточно зло. Чувствовалось, что этот сын настроен по отношению к отцу крайне недоброжелательно. Одновременно с этим в тексте читалась какая-то обида. Я захотел в этом разобраться».
«Я уж точно не толстовец и не разделяю его политические взгляды, идеи о том, что нужно жить без государства, что если на тебя пошел враг, то его следует обнять и полюбить. В этом смысле Лев Львович, который был умеренным консерватором, мне гораздо ближе. Однако [Лев Николаевич] Толстой повлиял на меня в плане большего примирения с людьми. Я начинал как критик и был достаточно резким, сейчас уже таких статей писать не буду. Отчасти это происходит в силу того, что, когда погружаешься в мир Толстого, понимаешь: жизнь очень сложна и нужно как-то по-умному на нее смотреть».
Переводчик Виктор Голышев — о Бродском, цензуре и идеализации 60-х. Текст: Даниил Адамов, Виктория Сальникова. — «М24.RU», 2015, 27 апреля <http://www.m24.ru>.
«У нас с Бродским были нормальные отношения, он мне сразу понравился, в отличие от его стихов. Он читал └Большую элегию Джону Донну”, я слышу, что технически изумительно все, но смысла особого в этом не увидел. Это было такое мощное упражнение. Как Бах писал упражнения, и у него получалась хорошая музыка».
«Вы считаете, что Евтушенко через себя переступал, — не думаю. Он так устроен, ему не надо было подличать, чтобы напечататься. Он мог и вполне коммунистическое напечатать. У него широкая душа была, а у Бродского — тесная».
Постмодернизм, смех и онтологическая поэтика. Беседа Андрея Захарова с философом Леонидом Карасевым. — «Неприкосновенный запас», 2015, № 1 (99).
Говорит Леонид Карасев: «Суть моей позиции за прошедшие двадцать лет не изменилась: постмодернизм не есть что-то новое в том смысле, когда под └новым” понимается нечто отсутствовавшее ранее − например, в умении рисовать или соединять слова в высказывании. Напротив, он весь, и в этом суть, целиком └сделан” из старого. Все, что было придумано за тысячелетия культурного развития, сгодилось для постмодерна, который вполне может прикрыться словами Паскаля: └Неправда, что я не сказал ничего нового: расположение материала − ново”. Сказанное тем более верно, что └новое расположение” есть не просто механическая конфигурация, поскольку любое смещение одного символа относительно другого неминуемо ведет к изменению и, нередко, приращению символического смысла».
«Конечно, я не критик постмодерна, да и было бы смешно протестовать против того, что естественным образом выросло из предшествующей культуры, например, из того же модернизма».
См. также: Леонид Карасев, «Занимательная эстетика» — «Новый мир», 2015, № 6.
«Поэзия остается поэзией, все прочее — сетература». Интервью с поэтом Михаилом Сухотиным. Беседу вел Артем Филатоф. — «Культура в городе». Сайт о современной культуре в Нижнем Новгороде. 2015, апрель <http://cultureinthecity.ru>.
Говорит Максим Сухотин: «Это то, что было сделано Сатуновским, Некрасовым и, наверное, отчасти Соковниным в его └Вариусе” и в предметниках, очень близких некрасовскому └Словарю” <…>. Дело в том, что поэзия — факт лингвистический. А ими в поэзии была открыта совершенно новая область — область внутренней речи. Некрасов еще с начала 60-х начал работать со своей внутренней речью, а к 70-му до нее докопался. <…> Мы отождествляем себя со своей речью, не воспринимаем ее как язык, не дистанцируемся от нее, не чувствуем ее как объект. Это то, что требует постоянного слежения, постоянной, долгой и кропотливой работы с самим собой. Сатуновским это заявлено было и начато, а поэтику в полной мере на этом построил Всеволод Некрасов».
Редакторы о своей профессии. На вопросы редакции отвечают Валерия Пустовая, Андрей Василевский, Анна Сафронова, Сергей Чередниченко, Владимир Козлов, Марина Кудимова, Евгений Лесин, Виталий Штемпель, Юрий Коньков, Андрей Назаров, Дмитрий Тонконогов. — «Лиterraтура», 2015, № 48, 28 апреля <http://literratura.org>.
Говорит Сергей Чередниченко, директор редакции журнала «Вопросы литературы»: «└ВЛ” — это └ваковский” журнал, мы также участвуем в рейтингах научного цитирования. Поэтому интерес к журналу со стороны аспирантов, молодых ученых, преподавателей вузов, которым нужны публикации для защиты диссертаций, очень велик. Беда нашего филологического образования в том, что студентов филфаков не учат писать. Редко умеют писать и преподаватели. Говоря └умеют писать”, я имею в виду └писать хорошо” — так, чтобы читателю было интересно следить за развитием мысли, чтобы в статье был динамичный филологический сюжет, а не монотонная описательность, чтобы был живой язык, а не набор штампов так называемого └научного стиля” или, не дай бог, модного (особенно в провинции) птичьего └метаязыка”. <…> Не скажу точно, но по моим ощущениям процентов 60-70 присылаемых статей мы вынуждены отсеивать просто потому, что они очень плохо написаны».
«Так получилось почти чудом, что └Вопросах литературы” сейчас молодая редакция — работают люди в возрасте около 30-35 лет. <…> Все мы работаем не только в редакции, у каждого два, три, а то и четыре места работы — иначе просто не проживешь. Но вот среднего поколения редакторов у нас нет, мало среднего поколения и в академическом литературоведении — очевидно, всех вымыло 90-ми годами в какие-то другие более денежные сферы. Учитывая то, что всех нас ждут нелегкие времена (надеюсь, только в плане финансов), перспективы редакторской культуры довольно мрачные».
Русская поэзия на экспорт. Беседу вел Александр Генис. — «Радио Свобода», 2015, 6 апреля <http://www.svoboda.org>.
Говорит Ирина Машинская, которая вместе с коллегами подготовила англоязычную антологию русской поэзии: «Антология называется The Penguin Book of Russian Poetry она выпущена издательством └Пенгвин классикс”. Ее составители и соредакторы Роберт Чандлер, Борис Дралюк и я. <…> Он [читатель] услышит эхо, он услышит перекличку голосов, между которыми существуют пустоты, несомненно. Потому что так же, как наша Вселенная — это в большей степени зияние, чем материя, так же и любая антология, вне зависимости от ограничений, наложенных издательством — чисто технических ограничений, так как мы не могли выйти за пределы 600 страниц, за пределы какого-то количества авторов, примерно 60. Но даже если бы не было никаких ограничений, антология — это искусство не только включения, но и исключения».
Говорит Александр Генис: «[Лев] Лосев тогда сказал, что существует специальная мембрана, которая пропускает американскую поэзию в Россию, но не пропускает русскую поэзию в Америку. <…> Есть замечательные переводы, есть посредственные, но так или иначе все знают Фроста, или Одена — это имена, которые стали частью и русской литературы во многом благодаря Бродскому. Русская поэзия не стала частью англоязычной поэзии, она так и осталась └вещью в себе” для англоязычного читателя».
«Однажды я сидел в Карнеги-холл и слушал, как читают в очень хорошем переводе └Евгения Онегина” на английском языке. И вдруг я поймал себя на мысли, что это действительно напоминает Пушкина, но не роман └Евгений Онегин”, а письма Пушкина. Тексты — легкие, игристые, веселые, но не имеющие ничего общего с той магией, которую мы все ощущаем».
Светлое Средневековье Евгения Водолазкина. Известный писатель о вере, книгах и жизни. Беседовал Виталий Каплан. — «Фома», 2015, № 4, апрель <http://foma.ru>.
Говорит Евгений Водолазкин: «Сразу же скажу — └Лавр”, разумеется, не относится к жанру исторической романистики. <…> Признаюсь, я не особо люблю исторические романы. Возможно, по той же причине, по какой не люблю костюмированного театра, мне ближе условный — где вместо декораций просто таблички └Лес”, └Река” (как это, кстати, было во времена Шекспира)».
«Современная культура в определенной степени создана Хармсом». «Воздух» поговорил с Валерием Шубинским, автором биографии Даниила Хармса, о мифе и настоящей жизни самого инфантильного русского поэта. Беседу вел Роман Лошманов. — «Афиша-Воздух», 2015, апреля <http://vozduh.afisha.ru>.
Говорит Валерий Шубинский: «Не думаю, что в дореволюционной России Хармс был бы до конца своим. Он вышел из мира Серебряного века, но все культурные основы этого мира в его случае мутировали. И мутировали не так, как у его сверстников. <…> Другое дело, что современная эпоха в определенной степени им создана. Хармс не только как писатель, но и как определенный способ поведения, определенный способ шутить, реагировать на окружающий мир — это вошло в современную культуру очень прочно. Это культура, в которой уже был Хармс. Поэтому ему в современной культуре было бы легче, он ее и создавал. Мы даже про какие-то ситуации жизненные говорим: это просто Хармс, считываем их, как хармсовские».
«Но, я думаю, тексты [Хармса] Ивану Павловичу [Ювачеву] были совсем не близки. Это было за гранью его эстетических представлений. Он как-то подарил Хармсу книгу Хлебникова с надписью: └Моему чокнутому сыну Даниилу — книга чокнутого поэта Велимира”. Думаю, у них была просто сильная личная связь, человеческая привязанность».
Современная русская литература: посмертье мейнстрима или жизнь после жизни? Беседа Марии Галиной и Марианны Ионовой. — «Лиterraтура», 2015, № 46, 14 апреля <http://literratura.org>.
Говорит Мария Галина: «У нас вообще сейчас будет очень много мемуаров, потому что мемуарного возраста достигло очень благополучное поколение, чей самый плодотворный период жизни пришелся на наверное самый благополучный в истории ХХ века исторический отрезок — где все уцелели, где не было больших потрясений, но зато было много компромиссов с режимом, с идеологией, с социумом. И все будут писать про послевоенное детство, рукомойник у бабушки на даче, коммуналку etс. — это и психотерапия и такая подмена активной творческой работы, и, вообще безопасно, нетравматично и даже приветствуется — с учетом того же ностальгического вектора».
Ричард Темпест. Солженицын — писатель XXI века. Интертекстуальность Александра Солженицына: мир и миры. — «Гефтер», 2015, 17 апреля <http://gefter.ru>.
«В XXI веке Солженицын наконец будет признан и понят в русской культуре именно как первоклассный художник, соразмерный своим предшественникам Достоевскому и Толстому не только как культурно-историческое и личностное явление, но и как великий архитектор суверенных художественных миров, как мощный литературный интеллект, как изощренный стилист».
«Ницше как-то назвал Паскаля └единственным логическим христианином”. И если автор └Красного Колеса” христианский писатель — хотя такое определение далеко не покрывает всего спектра смыслов, содержащихся в его произведениях, — то он тоже представляется мне именно логическим христианином».
«Действительно, литературные тексты этого писателя-математика очень структурированы и даже исчисляемы».
Иван Толстой. «История —
высшая современность!» Интервью перед встречей в Чикаго. By: Sergey Elkin. — «Reklama
Connect» (Russian digital magazine), 2015, 29 марта <http://reklamaconnect.com>.
«После 1934 года, когда запахло керосином, после убийства Кирова и высылки дворян из Ленинграда Алексей Николаевич [Толстой] стал очень раздражительным. Он обрывал ее [Наталью Васильевну Крандиевскую], говоря: └Меня просят больше эту тему не поднимать”. Он ведь разговаривал и с Ягодой, и в Ленинградском НКВД, защищая тех или иных людей. └Ты можешь понять, — кричал он на бабушку, — что от меня не хотят больше слышать подобные разговоры и получать соответствующие записки? Со мной перестают встречаться высшие чины. Партия и ее разящий меч лучше знают, кого арестовывать, а кого — нет”. Тот, кто в этом вопросе одной черной краской мажет Алексея Толстого, просто плохо понимает реалии эпохи и не знает, кого он спас. Есть целый ряд фигур — о некоторых не знает никто, — которые обязаны ему жизнью».
У него книга в животе раскрыта, или Что русскому сердце, то вьетнамцу кишки. Беседу вела Анна Курская. — «Православие и мир», 2015, 16 апреля <http://www.pravmir.ru>.
Говорит филолог Мария Ковшова: «Русский бездельник, судя по данным фразеологии, постоянно работает. 70 фразеологизмов, включая диалектные и жаргонные, указывают на активность нашего бездельника, которая сводится к псевдодеятельности. <…> └Бьет баклуши”, └ежиков пасет”, └пинает балду”, └лодыря гоняет”, └собак гоняет”, └галок считает”, └штаны протирает”, └чешет язык”, └груши околачивает” и так далее, и тому подобное, — огромное поле деятельности у нашего бездельника. Я уже не говорю про абсурдную деятельность, вроде └носить воду решетом”, └в лапоть звонить” и так далее, этих фразеологизмов тоже много.
— А каков французский бездельник?
— Это бездельник гедонистический. └Живи, пока ты жив. Радуйся, веселись. Жизнь преходяща, век короток человеческий”. Французский бездельник во [французской] фразеологии изображен на отдыхе, когда он предается наслаждениям — пищи, прежде всего, и сна».
Ум прозаика отчасти состоит в том, чтобы уметь его скрывать. Беседу вел Платон Беседин. — «Русская Idea», 2015, 31 марта <http://politconservatism.ru>.
Говорит Леонид Юзефович: «Думаю, никакого специфического писательского таланта в природе не существует. Есть лишь вырастающая из любви к чтению склонность к этому занятию, которую усиливает целенаправленное развитие навыков. Последнее, как всегда и во всем, сильно зависит от мотивации».
«В премиальной гонке соперничают не писатели, а вкусы членов жюри».
Философ Джон Серль о том, как язык конструирует реальность. Текст: Даниил Бурыгин. — «Теории и практики», 2015, 22 апреля <http://theoryandpractice.ru/posts>.
Лекция Джона Серля «Язык и социальная онтология».
«Некоторые думают, что права — это как пальцы, с которыми люди рождаются. Это не так, права человека признаются коллективом. Это была остроумная выдумка эпохи Просвещения, что быть человеком — это уже само по себе означает обладать статусной функцией, обладать правами».
Глеб Шульпяков, Леон Цвасман. Поэт и философ: диалог. — «Новая Юность», 2014, № 6 (123); 2015, № 1 (124); № 2 (125); № 3 (126) <http://magazines.russ.ru/nov_yun>.
«Леон Цвасман, боннский философ-генералист и университетский преподаватель, когда-то был моим сокурсником на журфаке МГУ. В начале 90-х он переехал в Германию, 20 лет мы не виделись. А потом встретились в Бонне. Из наших диалогов, которые мы словно возобновили после 20-летнего перерыва, и родилась идея блога └Poet und Philocoph: Dialog” (https://www.facebook.com/PoetPhilosoph), а потом и книги, которая готовится к изданию и фрагменты которой мы предлагаем вашему вниманию» (Глеб Шульпяков).
Среди прочего: «{Философ} <…> А потом я осознал и смысл всего этого. Он заключается в индустриальной трансформации мужской сексуальной энергии. Оказывается, в своем └агрегатном состоянии” это природное └сырье” поддается не только экономической утилизации, но и маркетологической классификации, научной категоризации, логистической упаковке и даже эзотерической трансформации. <…> Если это └сырье” сравнивать с теплом физики, то каждая культура пользуется своим типом двигателя. В Германии он напоминает двигатель внутреннего сгорания, на котором — крайне экономно, используя каждую капельку ценного ресурса — работают целые институты Системы».
Михаил Эпштейн. Скрипторика. Введение в антропологию и персонологию письма. — «Новое литературное обозрение», № 131 (2015, № 1).
«Эта статья — попытка обоснования новой дисциплины, скрипторики, изучающей Homo Scriptor, человека пишущего. Сразу может возникнуть вопрос: разве история письма не изучается лингвистикой? Разве во второй половине XX века не возникла особая наука о письме — грамматология? Разве оно не оказалось в центре гуманитарнонаучных интересов благодаря книге Ж. Деррида └О грамматологии” (1967), где специфика письма положена в основание метода деконструкции? Можно даже говорить о └диктатуре” письма над всей территорией современного гуманитарного знания».
«Однако именно нынешняя интеллектуальная диктатура письма побуждает критически отнестись к грамматологии в ее постструктуралистском изводе и искать ей альтернативы в другой дисциплине — скрипторике. Сразу внесем ясность в соотношение этих дисциплин, сами названия которых указывают на их различие. └Грамматология” — от греческого └gramma” (grapho, пишу) — нечто написанное. └Скрипторика” — от латинского └scriptor” (scribere, писать) — пишущий, писец, переписчик, писатель. └Грамма” — это буквы, письменные знаки, то, что остается на бумаге (или экране). Соответственно, грамматология— наука о письме, о соотношении письма и голоса, устного и письменного языка, о роли письма в культуре. Скрипторика — наука о человеке пишущем, о письменной деятельности как образе жизни и способе отношения к миру. Скрипторика входит не столько в лингвистический, сколько в антропологический цикл дисциплин».
Октябрьский
номер журнала “Новый мир” выставлен на сайте “Нового мира” (http://www.nm1925.ru/), там
же для чтения открыты августовский и сентябрьский номера.