(Екатерина Соколова. Вид)
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 7, 2015
Екатерина Соколова. Вид. М., «Tango Whiskyman», 2014, 56 стр.
Есть поэты, работающие на пленэре.
Ставят мольберт, садятся на табурет, кладут
мазки. Если реалисты — копируют
лежащий перед ними пейзаж. Если модернисты — копируют свой взгляд на лежащий
перед ними пейзаж.
Есть мастера коллажа. Из обрывков
газет составляют новые слова и смыслы. Сверху приклеят то катушку ниток, то
обрывок ткани.
Есть мастера монументального
искусства. Покойный Вознесенский делал витражи.
Жанр Екатерины Соколовой уникален.
Она разыскивает мелкие, почти никому не заметные трещины этого мира. И
заглядывает в них.
В трещины можно увидеть то, о чем мы
и не догадываемся. Если это кракелюры— мелкие трещинки
лакового слоя на поверхности живописи, — можно предположить, что под новым
красочным слоем, под позднейшей записью, скрывается предыдущий слой, древняя
живопись, порой гораздо более ценная, чем та, что перед нами. Пример такого
слоя — но лишь один из примеров — пласт финно-угорской речи, магические обряды
и простые фигуры народа коми. В первых поэтических
текстах Екатерины Соколовой, которые были прочитаны когда-то в Петербурге, а потом
— в Москве, в ткань русского стиха были вплетены то одна, то несколько
нитей-строк на языке коми. Прошло несколько лет, и к
такому, достаточно лобовому, хоть и завораживающему приему поэт уже не прибегает.
Потому что это искусственное расширение трещины до размеров щели, принуждение к
обмену воздухом между мирами, пагубное для них обоих. А проходя через чуть
заметную трещину, воздух меняет состав, приспосабливается к новому миру,
мерцает, пугает и, выражаясь полу-магическим, полу-детским
языком Екатерины Соколовой, привыкает тебя к себе:
кто как чудная насекомая
по воде бежит
кто как дивная инфузория
в бороде у любого свит
того собираюсь выманить
рыбочкиным поплавком
уточкиным манком
мясным колобком
дом твой аленький ижний
мой ольшой
ерхний
пожалуста выходи…
Всякий поэт,
отваживающийся на опасное и одинокое дело изучения малых трещин (а таковым в
современной русской поэзии кроме Екатерины Соколовой можно условно назвать
разве что поэта, художника, иллюстратора данной книги и — по совпадению —
супруга Екатерины Андрея Черкасова, хотя метод его — иного рода), должен ясно
понимать, что ему следует взять с собой, а от чего решительно отказаться.
Отказаться в первую очередь от прямой повествовательности и от метафор
как первого, так и второго (мета-) порядка. А взять? —
в первую очередь блокнот или диктофон для полевых записей. Записывать монологи
городских и сельских жителей, голоса зверей и птиц, шум воды и ветра. Но не для
того, чтобы, как исследователи фольклора, узнать, что они все говорят. А чтобы
понять, где они проговариваются:
подближается возраст такой
свет накатит в добротные
окна
будто кто-то заглянет
как собака намоклый потом
свет накатит
откатит накатит
забирай уноси босиком
если этого хватит
кто холодную кашу поел
и нечетного хлеба кусочек
тот на небо не хочет
перехотел
В этом смысле правы оба автора
предисловий к книге — Мария Галина и Игорь Гулин.
Первая — там, где она пишет о
Соколовой как о суперэтнографе (я бы даже назвал это метаэтнографией) — исследователе, изучающем тайны земной
жизни через мелочи и скрытые от глаз растворенных в
этой жизни персонажей приметы. Но изучающем как бы со
стороны, поскольку иначе их не понять. То есть — по сути, об отстранении.
Второй — там, где
он пишет о субъекте стихотворных текстов Соколовой как о дисперсном, рассеянном
по пространству земли, не всегда осознающем себя, но ощущающем себя
одновременно во множестве мест и пропускающем через себя подземные токи и
надземные течения вод. То есть — по сути, об остранении.
Метаэтнография и распределение субъекта помогают
автору найти незаметные трещины. Но как же проникнуть внутрь?
И вот тут на помощь приходят детская
оптика и детская речь.
Многие удивлялись и продолжают
удивляться: как получилось, что столь яркий молодой автор, лауреат премии
«Дебют» 2010 года, любимый в московских литературных кругах, выпустил свою
первую (!) книгу лишь в 2014 году?
Кажется, у меня есть вариант ответа
на этот вопрос:
кто молоком напоит
взрослого человека?
кто отдохнет подросшего
человека? —
<…>
вот полевые люди,
родственники твои,
иди к ним
или:
это был октябрь,
духовная экспедиция
своими глазами,
охота на кровяных зверей
на закате,
ночевание,
а для дочери только
сказка,
только чучелко глухаря
пустое.
или:
московский метрополитен
обращается к вам
с удивительной просьбой
мам
с удивительной
(и мы, конечно, понимаем, что унылый
метрополитен обращался с убедительной просьбой…)
кто путешествует осенью в
черных тревожных мешках
в листином
обличье странном
рот разевает
над каждым мешканцем-старичком
это у нас говорят из
заречья анна
с дудочкой венчиком и
сачком
или:
я привидел
во сне воробьевый город
полный нормальной воды
и вещей нормальный
порядок
Любой читатель, погрузившийся в эту
книгу, рано или поздно обратит внимание, что на ее обложку наряду с именем
автора, Екатерины Соколовой, можно условно поместить и имя дочери автора, Оли
Черкасовой. Ее словечки и вопросы рассыпаны по книге, иногда — в неявном виде,
иногда — как прямая речь. Но это только первое наблюдение. Внимательный
читатель заметит и то, что в качестве такого объекта-ребенка, задающего вопросы-проговорки или слышащего ответы-ослышки, открывающие путь в
малые трещины, часто выступает и сам автор. Только ребенок
Оля Черкасова задает вопросы своей маме, поэту Екатерине Соколовой, а сама
Екатерина Соколова — в качестве ребенка — предкам; духам, земле и воде Коми;
рано ушедшему отцу; называемым вскользь персонажам из малых городов и поселков,
другим странам, которые — то автостопом, то как «цивильный» турист — объездил
поэт. И при этом вопросы дочери часто являются как бы катализаторами
вопросов матери, способом настроить свое зрение нужным образом и одновременно —
способом избыть печаль:
Палыч идет по дороге,
горит его борода:
— Катька, тут все золотое
—
пляшут передо мной
золотые стада,
желтые травы стоят в
покое
в новых домах,
построенных здесь недавно,
мне хочется жить,
золотой заниматься ленью,
ждать тебя, ничего не
трогать
Хорошая поэтическая книга созревает,
как вино, и не может появиться раньше срока и без гармоничного соединения ряда
внешних и внутренних условий. В книге
«Вид» сошлись в нужной точке фокусировки Олины вопросы, коми-слова («горь моя», «шева»,
«Вид Вась Егор»), запутанные московские переулки и разговоры с жителями
московских окраин; Швивая горка, которая видна из
окна московской квартиры автора, и дальнее поселковое коми-кладбище с ярко
выкрашенными крестами, Армения, Венгрия, Италия и США, где побывала (со своим
верным внутренним диктофоном для полевых исследований) Екатерина Соколова, — и
Англия, где она еще, даст Бог, побывает (с уже упомянутым диктофоном, конечно):
а мы будто англичане в
этих лаковых сапогах
будто галки четкие
небольшие
ветер свивает нам бороду
не по-русски
ветер берет собаку
себе не по росту
несет и поет
мы в оксфорде что ли с тобой
что ли в бристоле
И для чего это все? — спросите вы, —
зачем читать эти стихи, покупать эту книгу? Все просто. Для того, чтобы помнить о себе как о человеке. О золотой пылинке,
постоянно снующей через трещины между тем и этим миром. Сшивающей
эти миры и придающей им смысл.
сгрудились посмотреть:
как попал он сюда —
венок поминальный на куст
боярышника
в рекреационной зоне у яузских ворот
как вещь из чужого теста
в белый твой хлеб воткнен
пропустите этнографа — дайте и ему
вид
Октябрьский
номер журнала “Новый мир” выставлен на сайте “Нового мира” (http://www.nm1925.ru/), там
же для чтения открыты августовский и сентябрьский номера.