Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 5, 2015
«Артгид»,
«Афиша-Воздух», «Библиогид», «Воздух», «Волга», «Вышгород», «Гефтер»,
«Гипертекст», «День литературы», «Звезда», «Коммерсантъ Weekend»,
«Культпросвет», «Культура в городе», «Литературная газета», «Литературная
Россия», «Лиterraтура»,
«Москва», «Наше наследие», «НГ Ex libris», «Наш современник»,
«Нева», «Неприкосновенный запас», «Нижний Новгород», «Новая газета», «ПостНаука», «Православие и мир», «Радио Свобода»,
«Российская газета», «Теории и практики», «Теория моды», «Фома», «Arzamas», «Post(non)fiction», «Prosodia»
Юрий Арабов. «Как только я
найду Бога — умру, но для меня это будет счастьем». Беседу вела Лада Ермолинская. — «Православие и мир», 2015, 19 февраля <http://www.pravmir.ru>.
«И папа стал, как я понимаю,
вольным стрелком. Воровал ли он в банде, не знаю, но как-то
раз он привел меня в хазу. Я помню гитару с бантом (где вы
сейчас встретите семиструнную гитару с красным бантом?!), помню штабеля бутылок
водки └Московская” с зелеными этикетками, стоявших по периметру комнатки.
Помню хозяина этой комнатки с очень неприятным лицом, который,
перебирая струны, играл что-то из блатного фольклора, еще до фальсификации
Высоцким. А то, что происходит сейчас — Круг и └русский шансон” — постановка этого
фальсификата на поп-поток. В результате блатная песня
ассоциируется с └что же ты, зараза, бровь себе подбрила, для чего надела, падла, синий свой берет, и куда ты, стерва, лыжи навострила,
от меня не скроешь ты в наш клуб второй билет…” Но настоящая блатная — это
другое. У Высоцкого слышен автор, который несколько
отстраненно рассказывает историю воровства, гулянок и предательства, а в настоящих
блатняках отстраненности нет. Зато есть
лютость, от которой продирает кожу на спине. Я ее, эту
лютость, видел на улицах в конце 50-х — начале 60-х годов. Видел этих парнишек
с кастетами, с финками в голенище сапогов, в так
называемых └лОндонках” или └лондОнках”
— узеньких кепочках, лица — с есенинскими
сине-пьяными глазами, горящими абсолютной ненавистью ко всему живому. Братки, которые пришли в 90-х, — уже другой тип, если можно
так выразиться, слегка окультуренный».
Александр Архангельский. Борис
Пастернак: человек, Бог, история. [Лекция] — «Православие и мир», 2015, 10
февраля <http://www.pravmir.ru>.
«Если очень грубо, то вот
несколько важных вещей. Первое: путь, к которому пришел Пастернак в своем цикле
стихотворений Юрия Живаго, начался вовсе даже не когда Пастернак пришел в
литературу, а как минимум с Пушкина, с его каменноостровского цикла. В этом цикле
впервые судьба поэта и не скажу судьба самого Христа,
но как минимум размышления о судьбе Христа тематически связываются, выстраиваются
в параллель. У Пушкина не сложилось, но он первым сделал этот шаг. Второе:
ритмические, языковые и иные готовые конструкции, которые можно использовать,
уходя вглубь, не тратя время на преодоление или на сопротивление, литературного
материала. Третье: выстроившаяся уже ассоциативная связь между темой русской революции,
судьбы человека в революционную эпоху и его религиозного призвания и испытания,
которое выпадает на его долю. Все это сложилось уже к тому моменту, когда
Пастернак приступил к работе над романом └Доктор Живаго”».
«А Чехов? Он церковную службу
знал, любил, понимал, но каковы были его религиозные взгляды, мы так до сих пор
и не понимаем. Ванька Жуков — это про что? Дедушка — это кто? Кому пишут в
Рождественскую ночь? Кому письмо никогда не дойдет? Кто оставил этот мир и
Ваньку Жукова наедине с хозяйкой, которая тычет ему в харю
неправильно почищенной селедкой? Это про что? Это глубоко религиозное
сочинение, не менее скептическое, чем басня Ивана Андреевича Крылова про ворону
и лисицу. И страшное, метафизически страшное».
Варвара Бабицкая.
«Лев в тени Льва» Павла Басинского: каково это — быть
сыном Толстого. — «Афиша-Воздух», 2015, 6 февраля <http://vozduh.afisha.ru>.
«Если обобщить сквозную мысль
автора, главная беда младшего Льва была в том, что он уродился в мать. Лев Львович писал в дневнике, что дети Толстые делились по масти на
└черненьких” и └беленьких”, и первым жизнь давалась труднее. Басинский выводит из этого теорию в духе рассуждения Наташи
Ростовой о └пустоцвете” (└черненькие” выделялись своим внешним изяществом —
характеристика прямо отрицательная в толстовской системе). А главная вина Льва
Львовича была в том, что он-то как раз не мирился со своим └назначением
пустоцвета”. Он не просто тезка своего великого отца, но и злая пародия на
него. Чувствуется, что автор много времени провел со Львом Толстым-pere, сроднился с ним и
многое перенял. Прежде всего, творческий подход, который можно было бы назвать
└методом Малаши” в честь шестилетней крестьянской
девочки, которая наблюдает в └Войне и мире” совет в Филях как личную ссору
└дедушки” Кутузова и └длиннополого” Бенигсена.
Правда, у Толстого это был художественный прием, а у его агиографа, похоже, просто
взгляд на вещи».
«Басинский
возвел вокруг Льва Толстого космогонический миф и теперь последовательно приносит
в жертву его памяти его жену, детей, секретарей и лошадей, как на скифских
похоронах. С антропологической точки зрения это, конечно, очень увлекательно».
Дмитрий Бавильский.
[Интервью]. Беседу вела Кристина Абрамичева. —
«Гипертекст» (Критический журнал), Уфа, 2015, № 20 <http://hypertext.net.ru>.
«Я привык принимать людей такими, какие они есть. В моей репортерской практике был
случай, когда один переводчик Набокова отвечал мне на письменные вопросы с ерями и ятями, окей, пусть так и будет. Я за то, чтобы люди существовали в
рамках своих синдроматик» (Уфа — Челябинск, январь
2014).
Павел Басинский.
Батальон уходит в небо. — «Российская газета», 2015, № 42, 2 марта <http://www.rg.ru>.
«Великая Отечественная война была
куда более кровавой и опустошительной для России. Однако с нее вернулся целый
взвод писателей и не просто талантливых, но выдающихся: Некрасов, Бондарев,
Бакланов, Астафьев, Воробьев, Курочкин, Кондратьев… Это воевавшие.
А еще журналисты: Симонов, Гроссман… А сколько
поэтов! Целая плеяда крупных писателей не просто вернулась с той войны, но на
этой войне и родилась, потому что кем бы они были без нее? А за первой
русско-германской — немота, глухота, зияющий провал. Такое впечатление, что не
погибло это писательское поколение, а попросту не родилось».
«Поколение больших русских
прозаиков-реалистов, которые могли бы Первую мировую войну, предположим,
достойно отразить, поколение Бунина, Горького, Леонида Андреева, Шмелева,
родилось слишком рано, чтобы в ней принять участие. К ее началу они были уже знаменитыми
писателями, куда им было идти на фронт, нашим └золотым перьям”! И вообще — это
была не их война. Она не объединила, а расколола это поколение. Горький ее
осуждал, Андреев воспевал, Бунин был к ней, кажется, вообще безучастен. А новое
поколение великих, Булгаков, Шолохов, Платонов,
родились для этого слишком поздно, в девяностые и в девятисотые годы, то есть
во время войны они были еще детьми».
Владимир Вениаминович Бибихин — Ольга Александровна Седакова.
Переписка 1992 — 2004. Часть третья (1999 — 2004). Завершающая часть переписки:
последние годы В. В. Бибихина. — «Гефтер»,
2015, 25 февраля <http://gefter.ru>.
«Третья часть переписки относится
уже к электронной эпохе. <…> Электронная почта позволила обмениваться
не только письмами, но и текстами, которые мы в это время писали. В публикации
мы решили сохранить эти приложения как важную часть диалога. Это первые варианты
работ, в последующих публикациях они часто появлялись в законченном и
измененном виде. Последние два лета отсутствие писем отчасти возмещал обмен СМСками. Некоторые из них можно обнаружить в дневниках В.
В. Бибихина. <…>
По причинам технического
характера (объем и структура переписки) третья часть публикуется в формате ПДФ
по ссылке: http://assets0.gefter.ru/bibikhin-sedakova-perepiska-1999-2004.pdf».
Часть первая: «Гефтер», 2014, 10 ноября; часть вторая: 2014, 12 декабря.
Алина Бодрова. Литературное
наследие Пушкина. Филолог Алина Бодрова о формировании собрания сочинений,
советских изданиях и проблемах текстологии Пушкина. — «ПостНаука»,
2015, 10 февраля <http://postnauka.ru>.
«Если не заглядывать в
примечания, то очень трудно сказать, что перед нами: завершенный Пушкиным
текст, или некоторая редакторская сводка, или то, что осталось только в беловом
автографе. Например, стихотворение └Храни меня, мой
талисман”, которое мы все знаем, и мы уверены в том, что оно закончено, — это
на самом деле неоконченный черновик. Мы не знаем, что Пушкин с ним хотел дальше
сделать. └Пора, мой друг, пора!” — тот текст, который мы читаем, — это то, что
текстологи смогли прочесть по верхнему слою черновика. И таких примеров даже
среди очень популярных пушкинских текстов можно найти довольно много. Возникает
вопрос: когда это все началось, когда возникла идея, что то, что осталось в рукописи,
то, что в черновике, так же важно, как и то, что издал сам Пушкин?»
«В старом большом академическом
издании очень часто предпочитали рукописные варианты. Почему? Потому что,
понятное дело, печать была подцензурной, а царская цензура в советское время
рассматривалась как факт исключительно враждебный. Поэтому часто даже в том
случае, когда в печатном тексте мы имеем не пропуски, а нормальные варианты, их
выбрасывали и заменяли вариантами по рукописи. Таким образом
создавался текст, которого в реальности, может быть, никогда и не было, потому
что в законченный печатный текст могли вноситься варианты из неокончательно
отделанной рукописи, и создавалась такая контаминация, вообще довольно опасная
вещь. Это текст, который Пушкин не писал совершенно точно никогда».
Игорь Булатовский.
Интервью. Беседу вела Линор Горалик.
— Журнал поэзии «Воздух», 2014, № 2-3 <http://www.litkarta.ru/projects/vozdukh>.
«Вообще для меня └думание
головой” и появление стихотворения — вещи трудно соединимые. Стихи — я говорю о
└стихах с рифмами”, — движимые одной силой мысли, — это все равно
что движимый силой мысли предмет: из области паранормального. То есть, когда то, что ты намерен сказать, в
итоге соответствует тому, что у тебя получается сказать. Я говорю не о
дидактической поэзии, а о такой поэзии, в которой музыка — это музыка мысли.
Это получалось только у Бродского. Стихотворение (во всяком случае, у меня так)
думает самим собой. Михаил Айзенберг однажды сказал,
что стихи — это непрерывное выяснение того, что такое стихи. Очень точно и
очень про меня. Стихи (опять же говорю о себе) — это, честно говоря, сплошной
каламбур, pun, но с каким-то
теологическим привкусом. Внутри них как бы постоянно шутят друг с другом
какие-то дифференциальные ангелы, толпящиеся на кончике иглы».
Алексей Варламов.
Зашифрованный воин России. Рассказы о Шукшине. — «Москва», 2015, №№ 1, 2 <http://moskvam.ru>.
«Среди шукшинских
рабочих записей есть такая: └Я со своей драмой питья — это ответ: нужна ли была
коллективизация? Я — ВЫРАЖЕНИЕ КРЕСТЬЯНСТВА”. Эту запись датируют 1966 годом,
который стал одним из самых непростых в жизни Василия Макаровича.
В начале года Шукшин попал в клинику психиатрии им. С. С. Корсакова, где
лечился от алкоголизма. На сегодняшний день опубликовано несколько писем, написанных
из клиники. Два из них адресованы Василию Белову, два —
Виктории Софроновой, которая к тому времени уже целый год как была матерью его
первой дочери Екатерины, родившейся в феврале 1965 года (└Дочь-то у меня —
крошка, а всю душу изорвала. Скулю потихоньку, и уехать бы, уехать. Да
еще родилась — хорошенькая такая. Танцуем, а я плачу. Вот… твою мать-то! — Житуха. Иди — радуйся!” — писал Шукшин
Белову), и, как становится ясно, условия пребывания в этой уютной, основанной в
девятнадцатом веке на пожертвования богатой купеческой вдовы В. А. Морозовой
клинике с ее большим садом, примыкающим к дому Льва Толстого в Хамовниках, были
достаточно суровые».
«Однако Василий Шукшин оказался
радикальнее прочих └заединщиков”. И
своим сценарием, и будущим романом, и неснятым фильмом [о Степане Разине] он
предъявлял высший счет и бросал вызов не просто либералам, интеллигентам,
горожанам, гуманистам, шестидесятникам, космополитам и демократам, смущенным
обилием пыток, крови, казней и трупов, — нет, он сознательно выступал против
двух важнейших институтов русского мира — против государства и против церкви,
причем делал это в открытой, жесткой форме, прямо называя вещи своими
именами».
См. также: Алексей Варламов,
«Русский Гамлет. Рассказы о Шукшине» — «Новый мир», 2014, №№ 9, 10.
Дмитрий Володихин.
Опричнина: легкий способ навести порядок? — «Фома», 2015, № 3, март <http://foma.ru>.
«Опричнина не была капризом
полубезумного маньяка, исторической случайностью. Во-первых, смешное и нелепое
дело — ставить диагноз └пациенту”, который скончался 431 год назад. Находилось
немало охотников увидеть в Иване IV психопата на троне. Однако источники
показывают со всей однозначностью: до самого конца правления Иван Васильевич
вел сложные дипломатические игры, участвовал в военных предприятиях, порой
добиваясь серьезного успеха, наконец, вел обширную переписку. И дела
государства шли так, что уместно говорить о победах и поражениях, но никак не о
сумасшествии правителя».
«Можно твердо назвать дату, когда
массовые репрессии вошли в политический быт России. Это первая половина —
середина 1568 года. И ввел их не кто иной, как государь Иван Васильевич. Его
современники, его подданные были смертно изумлены невиданным доселе зрелищем:
слуги монаршие убивают несколько сотен виноватых и безвинных людей, в том числе
детей и женщин! Несколько сотен. На тысячи счет пойдет зимой 1569/1570 года. А
пока — сотни. Но и это выглядело как нечто невероятное, непредставимое. Царь
устроил настоящую революцию в русской политике, повелев уничтожать людей в таких
количествах… Для XVI века не 4000, и даже не 400, а
всего лишь 100 жертв репрессий и то — слишком много. Далеко за рамками общественной
нормы».
«В сухом остатке: опричнина —
военно-политическая реформа, широко задуманная к пользе державы, но сорвавшаяся
благодаря свирепым методам ее проведения. Не имеет смысла ни проклинать опричнину,
ни благословлять ее. Совершенно так же не стоит ни призывать ее в сегодняшний
день, ни пугать людей ее возвращением: она — дитя XVI столетия и более не
повторится».
См. также: Дмитрий Володихин, «Струсила ли церковь в 1917 году?» — «Фома»,
2015, № 1, январь.
Game
Studies: Как изучают видеоигры? Видеоигры как
главный феномен современной культуры, экономика World
of Warcraft и гендерные
стереотипы в компьютерных играх. Беседу вела Анна Козыревская.
— «ПостНаука», 2015, 5 февраля <http://postnauka.ru>.
Говорит Кирилл Мартынов:
«Легко себе представить, что респектабельная газета пишет большую рецензию на └Аватар”, собравшего рекордную
кассу. Мы совершенно не удивимся, если газета └Ведомости” или └Нью-Йорк Таймс”
дадут передовицей статью о важном фильме. Гораздо сложнее себе представить на
этой же странице любую видеоигру, сколь угодно прибыльную и популярную. Даже
если это Grand Theft
Auto V, которая в первый день продаж стала одним
из самых успешных медиапроектов с прибылью, сравнимой
с кассой └Аватара”».
«Фигура Жижека
меня в этом смысле забавляет, потому что на примере видеоигр видно, что Жижек
очень консервативный мыслитель. Он очень старается всех развлекать постоянными
ссылками на фильмы и сериалы, может сослаться на └Сумерки”, но у него нет ни
одной ссылки на видеоигры. Он не играет».
«Выделение чего бы то ни было в
качестве предмета научного знания — это вопрос договоренности и конвенции.
Когда мы пытаемся эту конвенцию сформулировать для game
studies, мы исходим из простой идеи, что
существует огромное количество людей, готовых тратить значительную часть своей
жизни на игры. Поэтому по меньшей мере это важный
социальный феномен. Как чтение, как занятие фитнесом, как работа. Все это
просто огромное количество человекочасов».
Александр Гладков.
Дневник. 1968 год. Публикация, вступительная заметка и примечания Михаила
Михеева. — «Звезда», Санкт-Петербург, 2015, № 1 <http://magazines.russ.ru/zvezda>.
«20 июля [1968]. Середина лета.
<…> В Москве в Вечерке за 19 июля нашел маленькое объявление о смерти
на 83-м году жизни Алексея Елисеевича Крученых. └Лит. газета” не нашла нужным это сообщить.
Я читаю ежедневно 5—6, а иногда и больше газет и нигде этого не было. Трудно
сказать, сколько процентов шарлатанства было в его сочинениях, — может быть, 99
%. Но к нему же иногда недурно относились такие люди, как Маяковский и
Пастернак. Я знал его хорошо, и до моего ареста он часто доставлял мне редкие
книги: стихи Цветаевой и пр.; драл он за них здорово,
но я не торговался. <…> А физически он был всегда неприятен, словно
грязен: потные руки. Он еще торговал автографами и выпрашивал их у всех чуть
известных литераторов. И у меня тоже. Это └для тела”. А для └души” — он читал
детективные, исторические, бульварные и всякие приключенческие романы.
<…> Мир его праху! Это была по-своему яркая и занятная фигура».
См. также: Дневник 1967 года
(«Новый мир», 2015, №№ 5, 6).
Игорь Гулин.
Сто лет старообрядчества. О «Житии Данилы Терентьевича Зайцева». — «Коммерсантъ
Weekend», 2015, № 7, 27 февраля <http://www.kommersant.ru/weekend>.
«В издательстве └Альпина
нон-фикшн” вышла автобиография живущего в Аргентине старообрядца Данилы Зайцева
— возможно, один из самых странных русскоязычных текстов последних лет. Стоит
для начала оговориться насчет языка. └Житие Данилы Терентьевича Зайцева” (это
авторское название) написано на очень необычном наречии. В своей основе это —
устный язык XVII века, язык протопопа Аввакума, два с лишним столетия втайне
развивавшийся параллельно с привычным нам русским,
сросшийся с сибирскими диалектами. При жизни Зайцева он оброс изрядным
количеством испанизмов и подвергся легкому влиянию
современного литературного языка, почерпнутого из случайных книг, попадавших в
Южную Америку. Этим языком написано 800 страниц — неостановимый поток
нарратива, до абсурда детализированного, охватывающего почти сто лет (Данила
начинает с дедов). В издании, подготовленном диалектологом Ольгой Ровновой, текст Зайцева подвергнут литературной обработке,
но совсем незначительной».
«Самое интересное здесь — то, как
буксуют, сталкиваясь с ним, наши читательские навыки. Что это: вполне
современная публицистика с обличением коррупции и других общественных пороков?
Почти что средневековое повествование о соблазнах мира и поисках спасения? Не менее архаично выглядящая автобиография Нового времени, когда
язык, предназначенный для духовного, впервые неловко используется для частных
целей? └Миноритарная литература”, написанная для чтения не своими, но
чужими, людьми большого мира? (В конце концов, наводят Зайцева на мысль о
письме именно ученые, сначала — уругвайские антропологи, потом — московские
друзья.) Какой-то незаконный извод латиноамериканского магического реализма?
Вряд ли Данила почитывал в свободное время Маркеса или Хуана Рульфо, но вот: соблазнительная жена наставника общины
оказывается ведьмой. К нескладному младшему сыну приходит Георгий Победоносец —
и тот превращается в местного пророка, уводит семью спасаться в └жунгю”, но не выдерживает соблазна гордыни и спасение
превращается в катастрофу. Такого рода истории то и дело возникают посреди
повествования о рыбалках, тракторах, возне с документами».
Большие фрагменты книги см.:
«Новый мир», 2013, №№ 5, 6.
Делать воздух видимым.
Беседовала Ольга Балла. — «ШО», Киев, 2015, № 1-2 <http://sho.kiev.ua>.
Говорит Дмитрий Бавильский: «Массовая культура — важная часть жизни,
нуждающаяся в осмыслении. Кстати, я ведь уже делал лет десять назад серию
очерков или колонок про самые разные топовые или
наиболее характерные образы нулевых годов: Пугачева, Гришковец, Земфира,
Собчак, героини ситкомов, Петросян, Верка Сердючка, группа
└Виагра”… Я даже рекламные ролики разбирал. Здесь не должно быть никакого
снобизма — как для врача не может быть плохих или хороших пациентов.
Просвещение кажется сегодня одной из важнейших культурных задач. Раз уж многие
тратят свое время на телевизор, то нужно объяснять или хотя бы показывать, как
функционирует информация, из чего устроены медийные
потоки. Это, если хотите, аналог народовольческого хождения в люди на
современном этапе».
Владимир Елистратов. «В
голове у нации должен быть общий цитатник».
Беседу вела Ксения Туркова. — «Православие и
мир», 2015, 12 февраля <http://www.pravmir.ru>.
«Я сейчас спрашиваю студентов —
они не могут мне сказать, что такое офисный планктон. И в народ из этого
офисного жаргона почти ничего не пошло. Сейчас вообще сложно сказать, что идет
в народ. Потому что даже из кинематографа не идет. Вся цитатность
заканчивается на фильме └Брат”».
«Меня сейчас больше интересует,
например, собирание того, что действительно не было никогда собрано. Я сейчас
пытаюсь собрать словарь Лескова. Насколько же он пророчески предсказывает состояние
языка на XXI век. Удивительно совершенно. Например, видишь в его ранних романах
слово └концепт” (которым сейчас все бросаются направо и налево) — и как будто
об него обжигаешься».
«Если говорить о фильмах… Вот, например, └Любовь и голуби” — для студентов это
несуществующий текст просто. Или └Место встречи”. Или, как ни странно, даже └Ирония
судьбы”. Я проверял таким же образом фразу └Тепленькая пошла”
— они не поняли, о чем я. Интересно, что сейчас нас, разные поколения,
связывают детские тексты. Чебурашка, Винни-Пух. У меня одному сыну 22, второму
3 года. И они общаются цитатами из этих мультфильмов. <…> Чуковский,
Маршак — вот это люди, которые объединили поколения».
«Если переводишь попсу, нечего
церемониться». Виктор Голышев о прилизанных текстах, «Гарри Поттере» и
новоязе. Текст: Наталия Киеня. — «Теории и практики»,
2015, 25 февраля <http://theoryandpractice.ru>.
Говорит Виктор Голышев: «└Big Brother” — это
└Cтарший Брат”, а не
└Большой”. Я думаю, переводчик просто недостаточно знал язык и столкнулся с
этим выражением впервые. Но второй перевод прижился, потому что └Большой Брат”
— это вроде Сталина. Считается, что это более экспрессивно. Это словосочетание
звучит не по-русски, и в этом больше угрозы. Оно отделяет тебя от такого
└Брата”. └Старший Брат” — это вроде свой человек».
«У героев Достоевского постоянно
присутствует сильный моральный вывих. Как сказал Рассел: └Моральная прострация
его героев презренна”. Нагадить — потом исправиться.
Но первый делом нагадить. Достоевский — замечательный
писатель, но я его читать не хочу. Лермонтов тоже меланхоличный, и у меня с ним
тяжелые отношения, но, когда складно сказано, часть тоски это убивает. В
└Гамлете” тоже творятся страшные дела, 11 человек убиты. Но читать его — кайф. Красота уничтожает черноту. Достоевский на меня очень
сильно действует, но я этого действия не хочу. У меня внутри слишком
чувствительное пространство. Я пару раз читал Достоевского — и заболевал простудой.
Его вредность идет от аффекта, от вязкости, которая свойственна эпилептикам, и
от быстроты письма. Достоевский едет по накатанной, как
машина, как поезд».
«Помните └Войну миров” Герберта
Уэллса? Там марсиане ловят людей и высасывают из них кровь. А ведь мы сами
только этим и занимаемся: то шкурку снимем себе на шубу, то корову забьем конвейерным
способом. В XIX веке налима хлестали, чтобы у него распухла печень, и тогда она
вкусная будет. В └Войне миров” меня очень потрясало это: зачем им человеческая
кровь? Кажется, жуть какая-то. А мы ведь такие же».
Андрей Зорин. «Самое
главное — зачем люди читают и как реагируют на
прочитанное». Профессор Оксфорда — о наслаждении от открытия, научной моде,
роли личного темперамента в исследовании и русском пути в науке. Беседу вел
Кирилл Головастиков. — «Arzamas», 2015,
февраль <http://arzamas.academy>.
«Вы знаете, Михаил Леонович [Гаспаров] на протяжении
многих десятилетий моей жизни был для меня одним из главных авторитетов,
ориентиром и камертоном. Не могу сказать, что он был для меня ролевой моделью.
Бывает, что видишь выдающегося человека — и хочется быть на него похожим; а
потом видишь другого выдающегося человека и понимаешь, что хоть из кожи вон
лезь, но похожим на него быть не сможешь. Для меня Михаил Леонович
относился ко второй категории».
«Борису Эйхенбауму принадлежит
замечательная фраза по поводу представителей социологического
литературоведения, которые в 1920-е годы нападали на формалистов. Он сказал:
└Да разве ж я против социологии в литературоведении? Пусть только это будет
хорошо”. Gender studies,
на мой взгляд, исключительно важная и продуктивная область. Главная исходная
посылка людей, которые этим занимаются, — то, что история культуры на
протяжении сотен лет с момента своего возникновения говорила только о мужчине.
Это справедливая критика, и, отталкиваясь от нее, можно сделать очень многое. У
меня нет никакого отторжения по отношению к гендерным исследованиям, напротив,
они мне очень интересны. Другое дело, что множество работ, выполненных в этой
методике, вульгарны, прямолинейны и направлены на
решение сиюминутных политических задач».
Игорь Зотов. Русская
литература в 2015 году: «Холод». О новом романе Андрея Геласимова.
— «Культпросвет», 2015, 27 февраля <http://www.kultpro.ru>.
«Содержание его нового романа
└Холод” мало согласуется с названием. Можно с равным успехом поставить на
титуле и └Жару”, и └Голод”, и └Жажду” — роман с таким названием, кстати, у Геласимова есть — то есть любое слово, означающее
аномальное состояние человека или природы. Ничего аномального в романе нет. Разве что лютый якутский холод, который вроде бы должен заставить
героев проявить в экстремальных условиях свою суть, как это бывает в
кинематографических и литературных блокбастерах. <…> └Холод”
все-таки не фантастика, а вполне традиционная психологическая драма».
«Дочитав └Холод” до конца,
думаешь: а где же холод? Не было его. Убери автор из романа упоминания об
аварии, из-за которой город остался без тепла, и не ощутишь ничего, кроме
привычной атмосферы провинциального отечественного неуюта.
Ничего особенно холодного не происходит и с героем. Разве только шок, который
мог быть вызван чем угодно, да хоть встречей с бывшей любовницей, или со своей
— гипотетической — дочерью. Шок оборачивается началом морального возрождения,
что ли. Но вовсе не с абсолютного нуля. Вполне возможно, что Геласимов не решился отказаться от искушения внешне красивой
└ледяной” идеи, но так и не сумел ее воплотить».
Империя Битова
в четырех измерениях. Беседу вела Екатерина Варкан.
— «Российская газета», 2015, № 41, 27 февраля; на сайте газеты — 26 февраля.
Говорит Андрей Битов: «Так
вот, не надо назначать себя пророком. Просто действительно многие вещи в этой
книге [«Империя в четырех измерениях»] были придуманы за 30 — 40 лет до того,
как они стали общим местом. Может быть, и └Империя” бы не состоялась, если бы к
удивлению моему в 1960 году не явилась фраза: └Хорошо бы начать книгу, которую
надо писать всю жизнь. Ты кончишься, и она кончится”. А завершена └Империя” была все же раньше, в
1996 году. Значит, 37 лет. Пушкинская жизнь, вся. От рождения до смерти. Согласно
указанию Корнея Ивановича Чуковского, в России писатель должен жить долго. Вот
я и дожил до того, что └Империя” издана, наконец, как надо, как мне нравится. Я
свою империю сохранил в бумажном виде, когда в реальности все ее потеряли. Это
мой скромный, но вклад в приращивание земель».
Наталья Крофтс.
В краю эвкалиптов. О русской литературе Австралии. — «Лиterraтура», 2015, № 37, 9 февраля <http://literratura.org>.
«Веху └конца эпохи” русской
литературы в Китае обозначил литературовед Е. Витковский:
в 1976 году └последняя русская поэтесса Нора Крук,
родившаяся в Харбине в 1920-м, уехала из Гонконга в Австралию”. Элеонора Мариановна Крук, урожденная
Кулеш, начала писать в семь лет. В 1933 г. она переехала в Мукден,
а позже — в Шанхай, где работала журналисткой, дружила с ведущими поэтами восточной
эмиграции В. Перелешиным и Л. Андерсен, была знакома
с А. Вертинским. Стихи Норы вошли в сборник └Русская поэзия Китая”,
публиковались в периодических изданиях России, Америки, Китая, Израиля,
Финляндии, Германии и Австралии. <…> Но приехав в Сидней, Нора в полный
голос заявила о себе как о поэте Австралии, причем сразу на двух языках.
Англоязычные издательства опубликовали три книги стихов Норы; в это же время
она писала строки на русском языке, представляющие Австралию очень внимательно
и разносторонне. Здесь и автобиографические стихи └Она австралийка”, и теплые
зарисовки-верлибры о красоте пятого континента <…>. Это уже не просто
строки └харбинца”, это — стихи человека, более 35 лет
живущего на пятом континенте, считающего себя австралийкой. Русской
австралийкой».
Григорий Кружков.
Идеограмма любви. Лариса Рейснер и два автографа
Николая Гумилева. — «НГ Ex libris»,
2015, 19 февраля <http://www.ng.ru/ng_exlibris>.
«Но была и другая женщина,
вспоминающаяся в связи с леди Кэтлин. Это Лариса Рейснер,
роман с которой (известный по сохранившимся письмам) имел особенное значение
именно для Гумилева-драматурга. Она, по-видимому, была прототипом исландской
принцессы Леры в пьесе Гумилева └Гондла” (1916).
Гумилев в своих письмах к Рейснер обычно называл ее
Лерой или Лери (это было одним из ее └детских”,
семейных имен). Рейснер принадлежит единственная опубликованная
рецензия на └Гондлу”. В ноябре 1916 года, когда └Гондла” был уже окончен, Гумилев пишет в письме Лере:
└Снитесь вы мне почти каждую ночь. И скоро я начинаю писать новую пьесу,
причем, если вы не узнаете в героине себя, я навек брошу литературную деятельность”.
В письме с фронта 15 января 1917 года замысел конкретизируется: └…Заказанная
мне вами пьеса (о Кортесе и Мексике) с каждым часом вырисовывается передо мной
все ясней и ясней”».
«Итак, Лариса Рейснер
— не только вдохновительница гумилевских пьес, но и заказчица одной из них; она
же — помощница в доставании нужных книг, а именно книги Вильяма Прескотта по
истории Америки. └Прескотта я так или иначе разыщу и
Вам отправлю, — пишет она Гумилеву. — Я очень жду Вашей пьесы”. Ответ Гумилева
22 января 1917 года доказывает, что он получил книгу и очень благодарен. И 6
февраля опять знаменательные для нас строки, вновь соединяющие мысли о пьесе —
с мыслями о Лере: └По ночам читаю Прескотта и думаю о вас”».
Павел Крусанов.
Дайте ему кусок камня. — «Нижний Новгород», 2014, № 3.
«Со времени его [Николая
Гумилева] реабилитации никто — ни власти, ни очаги общественных инициатив, ни
частные инвесторы, ни государственные институты (РАН, Минобороны,
Географическое общество) — не предложил выделить Гумилеву и куска камня,
который мог бы послужить алтарем его памяти. В Петербурге
есть памятники Пушкину (два), Лермонтову, Некрасову, Жуковскому, есть памятники
Ахматовой (три), Маяковскому, Есенину, Блоку, Берггольц,
есть памятники Мицкевичу, Шевченко, Джамбулу, Мусе Джалилю,
Низами, есть даже памятник канадскому поэту французского происхождения Эмилю Неллигану. А что же Гумилев? Не достоин? Дайте ему
кусок камня и увидите, как будет он оплакан. <…> Подождем. Но место для
памятника Николаю Гумилеву все-таки подыщем. Их, мест таких, в нашем городе
несколько — Царское Село (Пушкин), └Тучка” (Тучкова набережная, где снимали
перед войной квартиру Гумилев с Ахматовой), Невский, 15 у ДИСКа
(Дом искусств), где Гумилев жил последний год и где он был арестован. Но лучше
всего было бы прописать памятник в Кронштадте. <…> Там, на балтийском
ветру, камень Николая Степановича будет на месте, там ему будет хорошо».
Марина Кудимова. Второе
рождение. — «Литературная газета», 2015, № 7, 18 февраля <http://www.lgz.ru>.
«Благодаря смысловой
многозначности русской поэзии свойственна некоторая внешняя доходчивость,
которая искупается вдохновенностью, неотмирностью
самой поэтической речи. В том, что остается за и над словами, в эффекте эха, в послевкусии, и состоит
ценность чтения стихов. Но то, что является бесспорным преимуществом нашего
стиха, способно стать и его могилой. И это в равной мере касается как бесконечного
упрощения, так и чрезмерного усложнения поэтики. Молодой Пастернак взвинтил
градус русской просодии донельзя, поставил ее с ног на голову, наполнил
немыслимыми — и часто не оправданными задачей стихотворения — инверсиями и
смещениями. Это многим показалось безумно новым и свежим, и
это же — плюс ореол гонимого и несправедливо обиженного — сделало поэта
культовым, т. е. модным, т. е. неанализируемым и, по
сути, нечитаемым: мода довольствуется крохами цитат. Это позволило
Адамовичу сказать: └У Пастернака нет поэзии, есть только стихи”».
«Поэзия родилась из всех
неточностей и косноязычий, появилась, откуда не ждали, и там, где Пастернак
перестал быть интеллигентской иконой. Поэзия пришла вместе с полным — и
довольно поздним — осознанием трагедии Родины, которую Пастернак
несомненно и остро любил, и трагедия изменила все — зрение, слух, вкус. В
последний раз приведем Адамовича: └Перелистав ▒Второе рождение▒, списываю стихотворение,
которое кажется мне лучшим в книге, — самым чистым и правдивым, прелестным в
своем стилистическом целомудрии: ▒Никого не будет в доме…▒”. Книга └Второе рождение”
вышла в 1932 г. Адамович, разумеется, не мог знать, что восхитившее его
стихотворение, бросающие в дрожь строчки: └Тишину шагами меря, / Ты, как будущность,
войдешь” будут распевать в гитарных застольях сразу после фрондерского
блатняка».
Федор Левин. Записки в
стол. Из неопубликованной книги воспоминаний. Публикация Е. Ф. Левиной и Т. В.
Левченко. — «Наше наследие», 2014 [на сайте журнала — 2015], № 112 <http://www.nasledie-rus.ru>.
В одной из записей:
«В тот период считалось
необходимым обязательно ездить на передний край. Доезжали до роты. Конечно,
обстановка была острая, никто не хотел, да и не мог с нами разговаривать, не до
нас было. Привозили └полные штаны страха”, расширенные глаза, а материала не
было, хоть высасывай из пальца. Помню, как я спал ночью в лесу под Смоленском
на ложе из сучьев и ветвей, из лапника ели и березовых веток, устроенном на
вбитых в землю кольях, а в сорока
шагах стояло орудие, которое всю ночь с интервалом в две или три минуты било по
немецкому расположению. Сначала я просыпался, а потом спал безмятежно. Помню,
как в другой раз я сидел в трубе для стока воды под шоссе, там помещался
командный пункт роты. По шоссе и по кюветам от окопов тянулись раненые с белыми
повязками, на которых проступала кровь. Помню, как, прячась от самолетов в
кустах, возле Кардымовской дороги, мы увидели труп
бойца. Он был ранен и перевязан, видимо, шел или ехал, спрятался, как и мы,
только днем раньше, от самолетов и либо умер от своей раны, либо его добила
пуля с самолета. <…> Мы пели во всю глотку все, что знали, приехали в
Вязьму, пришли в столовую, сели обедать. И когда объявили воздушную тревогу и
все побежали в убежище, в том числе и официантки и повар, мы не шелохнулись, продолжали
есть. Что нам налет на город, когда шесть часов охотились за нами восемью или
девятью, и мы целы?! И вот однажды Кожевников и Матусовский
на машине заговорили о том, что такие поездки на передний край мало дают, что
надо ехать в часть, выведенную из боя, в госпиталь, побывать в штабе полка,
батальона, у артиллеристов. Там можно узнать много и люди будут охотно
разговаривать. Этот разговор кто-то передал старшему, а
старший доложил Миронову. Тут случился Ставский.
С перевязанной рукой (ранение, кажется, полученное в последние дни войны с
белофиннами) он в звании бригадного комиссара разъезжал, как корреспондент
└Правды”, на своей машине с женой-шофером. Ставский
вмешался, заявил, что Кожевников и Матусовский трусы,
их надо отчислить, отослать в Москву в Союз писателей с соответственной
бумагой. Кожевникова и Матусовского вызвали к
Миронову, Ставский орал на них, они вернулись
бледные, потрясенные. Матусовский лежал в палатке и
стонал: — Федор, мы пропали! — Кожевников не стонал, но смотреть на него было
тяжело» <Не позднее 1961 г.>
Андрей Левкин. Разнообразие
практик «иных логик письма». — «Post(non)fiction», 2015, февраль
<http://postnonfiction.org>.
«Исходная позиция банальна: в
русской литературе чрезвычайно распространен условный реализм — имея в виду наррации, в которых выдуманные герои как бы отражают действительность,
а также — замыслы и идеологию автора в сочиненных тем обстоятельствах. Весь
этот story-telling, рассказывание историй, по
умолчанию предполагающих некое отражение реальности через текстовые фикции. Это
относится не только к прозе, потому что там же и всякие выхожу один я на
дорогу, гляжу — подымается медленно в гору и т. п. И это вовсе не только
рыночная литература. Тут же существует другой тип письма, основанный не на narratives, а на descriptions,
описаниях. То есть, не └описательная” литература, а именно что некая
дескриптивная. Не story-telling, в общем.
Примерами тут Шкловский (когда писал не критику и не о Льве Толстом, а «ZOO»),
Лидия Гинзбург, которая писала именно такую прозу, а не критику, эссе и
исследования. Просто ее тексты можно было определить и так, для определености. Собственно, это уже ровно на тему └других
логик письма” — конечно, тут другая логика письма. В определенной степени такую прозу делал Леон
Богданов».
«В дескриптивном варианте голливудское уже не сделать. Да, └дескриптивное” плохое
слово, но точнее пока не придумывается. В общем, персонажи там могут быть,
действия — тоже, но не они главное. <…> В └небеллетристическом” письме
с его нечеткими дескрипциями, нарративами, псевдонарративами
много вариантов работы с реальностью — тоже, разумеется, понимаемой по-разному.
Откуда и его размытость, из чего проистекает отсутствие привычки к тому, что
это просто системно-другое письмо. Разумеется, поэтому
его могут считать чем-то другим — эссе и т. п. Нет стандартных признаков: текст
без приключений/страданий неких героев — это же нехудожественное высказывание,
ну а если там, например, описывается какая-нибудь местность, то он будет сочтен
путеводителем. Да, существенно: тут вовсе не разделение на фикшн
и nonfiction. Тот же нонфикшн
чаще всего будет storytelling’ом, не говоря
уже о том, что в нонфикшн события легко могут быть
перевраны».
Текст для
Международной конференции «Иные логики письма. Памяти АТД» (13-14 февраля 2015,
СПб.). АТД — это Аркадий Тимофеевич Драгомощенко.
Сергей Морозов
(Новокузнецк). Донские казаки. — «Литературная Россия», 2015, № 6, 20 февраля
<http://litrossia.ru>.
«Повесть Б. Екимова └Осень в Задонье” [«Новый мир», 2014, №№ 9, 10] пришла к нам будто
из тех самых времен, когда литература была не кустарным промыслом самоучек, не
хобби для менеджеров и журналистов, а профессиональным делом и призванием. Четкий сюжетный рисунок, скупые словесные мазки мастера, передающие
и красоты донской природы, и безобразье современного человеческого бытия,
запечатлевшие сплетенное в единое целое семью и землю, жизнь и смерть.
Все как в настоящей литературе — ладно сделано, плотно пригнано».
«Стоит посетовать на то, что
авторский идеал порядка отождествляется с сильной рукой, с сильными личностями,
с военными. В них, в их деятельности, не то героям, не то самому автору видится
путь к выходу из глухого социального болота, преодоление нерешительности и
неразберихи, воцарившейся с начала 90-х. <…> Но в этом уповании на
нового мифического героя, который придет — порядок наведет, сказывается
безвыходность, неизбежность усугубляющейся архаизации жизни».
«Социальный и духовный мир
героев, показанный, по правде сказать, не слишком объемно, отсылает нас, если
отбросить обставляющий его современный антураж в виде машин, морок и вертолетов,
в какое-то глухое средневековье. И даже то, как умирают герои повести, новые
хозяева земли задонской — Ибрагим и Аникей, несет на
себе печать феодальной архаики. Так умирали князья, владельцы наделов, поместий
и мелких княжеских столов».
«Книга Б. Екимова — это лебединая
песнь уходящей советской литературы, советской культурной традиции. Она —
напоминание о ее лучших сторонах и невольное указание на то, что ее эпоха
завершена, что надо переходить от прошлого века отечественной прозы к чему-то
новому».
«Музыка не должна следовать
форме безумия». Антон Батагов о минимализме,
критиках и русском культурном коде. Текст: Alexey
Pavperov. — «Теории и практики», 2015, 20 февраля
<http://theoryandpractice.ru>.
Говорит композитор Антон Батагов: «Есть стереотип, что испугать слушателя может
сложная современная музыка. Мы играли, в том числе, вещь композитора
двенадцатого века Перотина, она длилась примерно
двадцать минут. Наверное, для кого-то это оказалось скучно, потому что в
двенадцатом веке люди были не так устроены, как мы сейчас. Видеоролики, где
один план длится доли секунды — вот наш привычный ритм. А когда музыка идет
неспешно, созерцательно, направлена на другие внутренние центры, нам становится
скучно. И люди могут уйти из зала гораздо быстрее, чем когда они слушают музыку,
которая состоит, например, из хрипов, воплей, звука пилы и бьющейся посуды, как
в некоторых современных операх. Люди понимают, что это современное искусство. И
это вроде бы не скучно. Если ты уйдешь, ты покажешь, какой ты непродвинутый
человек. А вот минималистская музыка, в которую вписывается и Перотин, — скучно. Люди ждут какого-то развития, а оно
происходит не по тем законам, по которым развиваются симфонии Бетховена, Шнитке. Ну ушли из зала, ничего
страшного».
«Не надо держать нашу
аудиторию на голодном пайке». Разговор с Игорем Шайтановым.
— «Prosodia» (Журнал Южного Центра изучения
современной поэзии), Ростов-на-Дону, № 2, весна-лето 2015; на сайте журнала —
28 февраля <http://prosodia.ru>.
Говорит Игорь Шайтанов:
«Первое — мне было важно рассказать о том, какое значение для русского
восприятия Шекспира имели переводы Маршака. Они начали публиковаться
во время второй мировой войны и впервые были полностью напечатаны сразу
после — в └страшное восьмилетие” (по словам Давида Самойлова), когда лирика
фактически была под запретом. То есть сонеты заполнили огромную поэтическую
лакуну и поэтому вошли в память русского стиха. Но затем уже полвека Маршаку
бросают вызов. Совершенно очевидно, что Маршак не просто перевел сонеты
Шекспира в романтический стиль (как о том еще 50 лет назад написали Н.
Автономова и М. Гаспаров). Он их интерпретировал в
другой жанровой традиции. <…> Так вот, Маршак перевел сонеты Шекспира
на язык русского жестокого романса. Слово ренессансного сонета — рефлективное,
размышляющее, а не поющееся и драматически надрывное,
как у Маршака. Я перевел всего четыре
сонета — и читал их довольно много на разных площадках. Когда мне говорили о
том, что сонеты мной └переведены в другой звук”, я был рад это услышать,
поскольку именно этого и хотел: перевести в другой звук, сменить интонацию,
поставив вопрос о том, как переводить жанр?»
«Нужно иметь мужество
признать, что ты жертвуешь собственными стихами». Интервью с поэтом и
переводчиком Алешей Прокопьевым. — «Культура в городе». Сайт о современной
культуре в Нижнем Новгороде. 2015, январь <http://cultureinthecity.ru>.
Говорит Алеша Прокопьев:
«Да, именно, все подряд, всю мировую поэзию. Это утопия, конечно, но как же
было бы здорово! Утопия, потому что просто не найдется
столько переводчиков, которые работают не с └подстановочным” переводом (по Бибихину); а ведь, учитывая весь цикл, нужны еще и издатели
и спонсоры с не менее непрофанным видением; другими
словами, нужно иметь совсем другую среду и инфраструктуру в отрасли (а, значит,
и в стране), нежели сегодня. Я перевел лет пятнадцать назад └Книгу Часов”
Рильке, которую недавно читал в Переделкине полностью. И
сейчас, после чтений, ясно вижу, что хочу ее переделать (прошу прощения:
самопроизвольная игра слов, она меня, право, преследует), перевести заново,
потому что прошло время, изменились критерии перевода».
«Понимаете,
когда споришь с └шестидесятниками”, или представителями 80-х, а то и 90-х, а на
сцену выходят зомби из 30-х, то вышепоименованные становятся тебе союзниками, а
не эстетическими противниками, и те мракобесы, которые вдруг как мертвецы
наполнили живой мир, они нам исказили всю картину мира, и нарушили всю перспективу,
и внятного разговора, настоящего спора об истине уже не будет. Тут уж
быть бы живу, как говорится. И защищать все живое».
Обыкновенный вещизм.
Александр Кабаков о мещанстве как творческом методе и
о каталоге как древнейшей литературной форме. Беседу вел Олег Одноколенко. — «НГ Ex libris», 2015, 5 февраля <http://www.ng.ru/ng_exlibris>.
Говорит Александр Кабаков: «Я приемщик. Один из тех, которые когда-то
ходили по дворам и кричали: └Старье берем!” Вот я и есть этот самый └Старьеберем”. И в предисловии я написал: подбираю все, что
плохо лежит во времени. Вот, собственно, и вся идея книжки [«Камера хранения»]
— это воспоминания о вещах моей жизни. Причем только о вещах. Но, если помните,
за любовь и вообще за интерес к вещам у нас нещадно клеймили, такое пристрастие
называлось вещизмом или мещанством. Поэтому второе название романа, это же и
подзаголовок, — └Мещанская книга”».
«Я и в литературе мещанин.
Во-первых, я правый, а не левый, как положено приличному современному писателю.
Во-вторых, я традиционалист. И, как всякий мещанин, я еще и мракобес. А слово
это из советского лексикона. Все, что не советское, считалось мракобесием.
Например, верующих называли мракобесами. Так что мракобес я и есть, я по ту
сторону, где граф Уваров, где Победоносцев — тоже самые настоящие мракобесы».
«Если бы, например, у меня была
нужда оформить визу, только ради этого я, может быть, и вступил бы, скажем, в ПЕН-центр. Но, поскольку я всегда был при должности, визы
мне оформляли на работе».
Павел Пепперштейн.
«Мы живем во время агрессивных образов и агрессивных медиа». Художник Павел Пепперштейн о том, что случилось с «Медгерменевтикой»,
непревзойденных достижениях современного искусства и старении России. — «Артгид», 2015, 23 января <http://www.artguide.com>.
«Хотелось бы жить при таком
строе, которого нет и не было никогда! Но если
переходить на язык утопии, я бы обозначил этот строй как эко-социализм, который
сочетал бы в себе присутствовавшую в советском
социализме текстократичность и текстоцентричность
с экологическим принципом».
«Я отличаюсь от Кулика тем, что
не издеваюсь. Мне действительно этого хочется. Интерпретация животного мира
Куликом всецело существовала в рамках мифа о витальности.
Именно в этом коренилась самая главная ошибка, ведь животные не витальны. Витальность — это
имитация животности, как ее понимают люди, внутри человеческого мира. Думаю,
что животные к тому же не особенно волновали Кулика. Его волновал только он сам
как некое универсальное животное. Я сам себя не волную, я даже не могу сказать,
что меня всерьез волнуют животные и их права. Я просто понял, что люди в
одиночестве не могут больше существовать в мире текста без нечеловеческих
контрагентов или собеседников. Когда-то этими собеседниками были различные
мифологические существа, ангелы, демоны, гении местности, духи стихий, но в
результате секуляризации они растворились и человек
остался в одиночестве. У меня иногда создается ощущение, что, ломая голову над
созданием машин, он пытался разрушить это свое одиночество. Надо было быть
полными идиотами, чтобы верить в то, что техника облегчит жизнь или освободит
человечество».
Михаил Пришвин. «У русского
человека на советском пути…» Из дневника писателя. — «Наше наследие», 2014 [на
сайте журнала — 2015], № 112.
«1948. 7 Января. Начало:
└Соловьиная поэма” Блока. Осел привез поэта в соловьиный сад, и он там заскучал
по своему ослу. Смысл этой поэмы тот, что каждый поэт мечтает освободиться от
своего осла, а когда попадает в боги, скучает о своем осле. И такова вся жизнь поэта, как анималиста:
хочется уйти от осла, но осел везет продовольствие».
«13 Января. <…> Начал
читать Катаева: └Белеет парус”. Сначала обрадовался, потому что было похоже на
└Степь” Чехова, но когда наметился сюжет, очарованье └Степи” исчезло. Тем-то и
удивительна └Степь”, что в ней нет сюжета как механического приема. Это не значит,
что я против сюжета, а что вообще сюжет должен быть живой и так хорошо обрасти
мясом и кожей, чтобы кости, механическая часть, стала вовсе не видимой. Может
быть, волшебство всего творчества и состоит в том, чтобы в глину сюжета вдунуть
бессмертную душу».
«8 Августа. └Америка” — очень
хороший журнал, дай Бог таким быть └Огоньку”. Но как-то чувствуешь, читая о
заморской жизни, что дурак везде один и тот же, но при
капитализме ему пока еще, конечно, лучше. Когда же и у нас жизнь устроится, то
и у нас дуракам будет счастье».
Отрывки из дневников М. М. Пришвина
см. также: «Наше наследие», №№ 97, 98, 103.
Юрий Пущаев.
Вспомнить все. О христианском отношении к советской истории и Русском мире. —
«Фома», 2015, № 2, февраль.
«Впору ставить вопрос о выработке
христианской методологии, подлинно христианского подхода к советской истории и
советскому прошлому. В его рамках, на мой взгляд, во-первых, абсолютно необходимо
придерживаться той христианской аксиомы, о которой слишком часто забывают,
обсуждая советское время: разделять грех и грешника».
«Важно понимать, что большевики
были не бесы, а одержимые бесами идеалисты».
Дмитрий Пэн.
Изломы мраморных тел. — «Вышгород», Таллинн, 2014, № 5.
«Одним словом, сам по себе поэт —
есть произведение культуры». Блок. Есенин. Маяковский. Автор статьи видит в
строке Александра Кушнера «она [душа] на колбочку похожа» своеобразный «палиндром»:
А. БЛОК — КОЛБА.
Игорь Ратке.
«Прохладные сумрачные покои» Льва Лосева. — «Prosodia» (Журнал Южного Центра изучения современной
поэзии), Ростов-на-Дону, № 2, весна-лето 2015; на сайте журнала — 6 марта.
«Дихотомичность
— базовая черта лосевского мировоззрения. Он
исключительно зорко видит изнанку бытия, он, как андерсеновский
Кай с осколком зеркала троллей в глазу, замечает, глядя на розу, прежде всего
точащего ее червя. Отсюда один из главных болевых узлов лосевского
художественного мира — его безиллюзорность. Надо отдать
поэту должное: этот крест он несет мужественно и не исключает из темного луча
своего беспощадно трезвого зрения никого, в том числе себя».
«Отторжение советского бытия в творчестве
Лосева — не первооснова, а лишь наиболее яркое и последовательное выражение
куда более глубокой константы его мировоззрения. Это последовательное и упорное
недоверие ко всем надличностным ценностям, ко всему, что поднимается над
уровнем индивида с его наклонностями, взглядами, его системой нравственных
предпочтений. Советский мир стал, скорее всего, лишь катализатором этого
отторжения, вызвав совершенно осознанную реакцию — уход от идеологии модерна с
его Большими Идеями, претендующими на то, чтобы организовать хаос
существования, а иногда и с той или иной степенью полноты осуществляющими задуманное.
Реакция Лосева на мир двадцатого столетия, мир низверженного,
после очередной грандиозной попытки осуществиться, модерна, прОклятого
и осмеянного, — это реакция принципиально частного человека, человека,
последовательно, упорно, талантливо ставящего слово └я” выше слова └мы”
<…>».
«Непреходящая, как мне кажется,
заслуга Лосева в том, что он с впечатляющей и беспощадной искренностью, с
виртуозным мастерством и предельной последовательностью свидетельствует: путь
частного человека в поэзии, путь, которым с 60-х — 70-х годов шли очень многие
стихотворцы и внутри страны, и в эмиграции, — это тупик».
Владимир Рецептер.
Теорема «Русалки». — «Нева», Санкт-Петербург, 2015, № 1 <http://magazines.russ.ru/neva>.
Журнальный вариант. Полный текст
«Теоремы └Русалки”» в книге В. Рецептера «Принц
Пушкин, или Драматическое хозяйство поэта» (издательство журнала «Звезда»).
«Есть в рукописи [«Русалки»] три
римские цифры, проставленные Пушкиным над тремя заключительными сценами,
требующие от нас изменения порядка этих сцен. Между тем ученые под разными
предлогами пушкинского веления послушаться не хотят и наглядно волнующей
картины нам не представляют. Поэтому до читателя, как и прежде, не доходят ни
новизна последних пушкинских решений, ни заново открывшийся сюжет, ни глубинные
смыслы высокой трагедии Пушкина».
Инна Ростовцева. След.
Юрий Кузнецов: предшественники и последователи. — «Наш современник», 2015, № 2
<http://www.nash-sovremennik.ru>.
«Заслуживает особого внимания то,
что Кузнецов, будучи проявлением исторической необходимости, сам, в свою
очередь, в силу генетической памяти, проявляет нам своего предшественника по
веку. Речь идет о Владимире Державине (1908 — 1975), известном советском переводчике,
но малоизвестном русском оригинальном поэте.
И это неудивительно: единственная его прижизненная книга стихов, скромно
названная └Стихотворения”, изданная при помощи Горького в 1936 году, сегодня
является библиографической редкостью…»
«Интересно, что
Вадим Кожинов, позднее, в 80-е, впервые познакомившись
со стихами Олега Чухно (1937 — 2009), с удивлением отметил
в устном разговоре со мной: оказывается, у Чухно с
Кузнецовым была общая └кубанская” реальность, которую они мифологизировали, что
породило особое художественное своеобразие этих поэтов и, как следствие, — неузнанность в официозной литературе тех лет».
Здесь же: Лидия Довыденко,
«└Калининградский транзит” поэта Юрия Кузнецова»; Андрей Румянцев,
«Звать меня Кузнецов. Я один…»; здесь же — многочисленные отклики читателей
на книгу Станислава Куняева о Юрии Кузнецове
«И бездны мрачной на краю…» («Наш современник», 2014, №№ 8, 9).
Ирина Сироткина. Какого
цвета желтая кофта Маяковского? — «Теория моды», № 34 (зима 2014 — 2015) <http://www.nlobooks.ru/tm>.
«На выставке [«Маяковский └haute couture”:
искусство одеваться»] я наконец увидела, какого
оттенка была знаменитая желтая кофта Маяковского. Оттенок этот — теплый,
канареечный или, говоря словами самого поэта — цвета заката <…>. Сшила
кофту из ткани с черной вертикальной полосой мать поэта А. А. Маяковская. В
желтой кофте и цилиндре Маяковский выглядел сногсшибательно — так, что полиция
запретила ему в этой кофте выступать. Поэт маскировался: приходил в пиджаке, а
перед выходом на сцену переодевался в кофту».
«Первое турне футуристов — Давида
Бурлюка, Василия Каменского и Маяковского — немало
обязано своим успехом желтой кофте. Гонорары за вечера футуристы, по словам
Каменского, получали └шаляпинские”. Канули в лету
времена, когда единственное пальто у Маяковского было подарено Бурлюком. После турне в гардеробе поэта появились розовый
муаровый смокинг с черными атласными отворотами, красный бархатный жилет,
блестящий пиджак, модное пальто».
Игорь Смирнов. Безвременье.
— «Неприкосновенный запас», 2014, № 6 (98) <http://magazines.russ.ru/nz>.
«Критика текущего времени −
крайне неблагодарное поприще. Она задевает не только тех, кто творит
современность на практике и в теории, но и тех, кто попросту пребывает здесь и
сейчас без посягательства на сопричастность к социокультурному авангарду. У
этого гипокреативного большинства нет другой жизни,
чем та, какую оно вершит изо дня в день. Что иного увидит массовый человек в эссенциальном скепсисе по поводу современности, кроме
покушения на его экзистенцию? └Не понял”, − угрожающе бросит он своему
супостату».
Анастасия Строкина.
Кит плывет на север. С Анастасией Строкиной
беседовала Наталья Савушкина. — «Библиогид», 2015, 6
февраля <http://bibliogid.ru>.
«Пишу так, чтобы мне самой было
интересно. В какой-то момент оказалось, что это интересно детям».
«Мыслю в столбик. Даже в прозе».
«└Кит плывет на север” — попытка
создать алеутский фольклор, в сказочной форме рассказать детям о существовании
в России далекого острова Беринга, про который и взрослые не так много знают.
<…> Сложности, конечно, были — без них неинтересно. Непросто было
разобраться (хоть как-то, хоть чуть-чуть) в умирающем (практически уже мертвом)
на территории России алеутском языке».
«Играю в оркестре на виолончели,
изучаю астрономию и иностранные языки. Иногда работаю».
Алексей Татаринов. Контуры
русского неомодернизма. Об основных смыслах
современной отечественной прозы. — «День литературы», 2015, № 1 (219) <http://denlit.ru/index.php>.
«И справедливыми представляются
мне итоги └Большой книги — 2014”. В компромиссной точке активного
неомодернизма встречаются как бы реалист
Захар Прилепин с эпической └Обителью” (I место) и как
бы постмодернист Владимир Сорокин с фрагментарной └Теллурией”
(II место). Оба — не просто демиурги в границах художественного слова, а
учителя, обладающие персональной вселенной и желанием утвердить ее законы в
расширяющемся от динамичных поисков российском пространстве. Избежим пафосных
рассуждений об опыте жизни, но для современной литературы конфликтная встреча
двух идеологов — Прилепина и Сорокина — позитивна».
«Творчество — есть свобода». Письма
Н. М. Гущина. Публикация, вступительная статья, примечания Людмилы Пашковой. —
«Волга», Саратов, 2015, № 1-2 <http://magazines.russ.ru/volga>.
«Художник Николай Михайлович
Гущин (1888 — 1965) — яркая фигура в истории культурной жизни Саратова.
Вернувшись из зарубежной эмиграции в октябре 1947 года, он был принят в
Радищевский музей, где более пятнадцати лет проработал художником-реставратором
и заведующим реставрационной мастерской. <…> Адресат — Альдона Ненашева, в пору получения этих писем — студентка
скульптурного отделения Московского художественного института имени В. И.
Сурикова».
«21/Х-53 Милая Аля, <…>
Был в Саратове И. Эренбург, заходил в музей, как говорят, хотел посмотреть Монтичелли, но к сожалению, это
было в выходной день и его не впустили. Такая досада, что я его опять прозевал.
Через некоторое время, возможно, у меня будет к Вам просьба Аля — повидаться с
ним лично или связаться по телефону и коснуться вопроса, принадлежащих мне
старинных картин мастеров зап<адно>
европ<ейского> искусства. Но об этом я вам еще напишу».
«То, что он сделал, он сделал
вовремя…» Неотправленное письмо Н. Я. Мандельштам о Пастернаке. Публикация
и вступительная заметка Михаила Михеева и Павла Нерлера.
— «Новая газета», 2015, № 18, 20 февраля <http://www.novayagazeta.ru>.
«По неизвестным
причинам письмо так и не было отправлено, а в декабре 1961 года Н. Я. подарила
его в Тарусе драматургу А. К. Гладкову, в архиве которого оно и сохранилось
(РГАЛИ. Ф. 2590. Оп. 1. Д. 501. Автограф, синие чернила. От 3 июня 1960
года, с впечатанной на машинке пометой владельца: └Письмо Н.
Я. Мандельштам сыну Б. Л. Пастернака Е.
Б. Пастернаку…”)».
«3 июня 1960 г. Дорогой Евгений
Борисович! <…> Вы, вероятно, знаете отношение О. М. к Борису
Леонидовичу. Однажды он сказал Анне Андреевне: └Я так много думаю о Пастернаке,
что даже устал”… Он писал о нем. В те тяжелые дни, когда дошла весть о смерти
О. М., ваш отец был единственным писателем, который ко мне пришел. Ночью на
следующий день после ареста О. М. в тридцать четвертом году его довез к нашему
дому Демьян Бедный, и мы втроем (с А. А.) долго сидели и говорили └о жизни и
смерти”. После постановления о журнале └Звезда и Ленинград”
мы стояли с ним в подворотне возле дома на Лаврушинском, и он меня спрашивал,
можно ли жить, если А. А. умрет. Тогда он хотел ехать к ней в Ленинград.
А в подворотню мы спрятались, чтобы нас не видели вместе».
Сергей Чупринин.
О лакунах в современной поэзии. — «Prosodia»
(Журнал Южного Центра изучения современной поэзии), Ростов-на-Дону, № 2,
весна-лето 2015; на сайте журнала — 4 марта.
«Я взял годовой комплект [журнала
«Знамя»] за 2012 год. Мы в год печатаем 45-50 стихотворных подборок современных
поэтов. Допустим, в среднем, каждая подборка — это 6-7 стихотворений. Предположим,
мы печатаем 400 стихотворений в год. Сколько среди этих 400 стихотворений,
написанных современными русскими поэтами разных направлений, разных поколений,
разных манер, посвящены любви? Любви, что движет солнце и светила, как
известно, и что всегда была одной из самых главных тем мировой поэзии и русской
поэзии в частности. Выяснилось, что из 400 стихотворений два стихотворения
безусловно посвящены любви. Четыре — может быть; там такое неясное лирическое
переживание, которое, может быть, связано с любовью, а может, и не связано.
Что-то такое сложное — сейчас же ведь пишут поэты чрезвычайно сложно, сразу не
разберешься».
«Я — за сложную поэзию, я за
высоколобую поэзию, я даже за профессорскую поэзию, — всякая поэзия хороша,
если это действительно поэзия. Но рядом с нею, рядом со сложностью, должна быть
неслыханная простота. И вот этой неслыханной простоты, мне кажется, нам сегодня не достает».
Написано на основе публичной лекции
в Институте филологии, журналистики и межкультурной коммуникации Южного
федерального университета 11 октября 2014 года.
Чуть запретное наслаждение.
Поэт Тимур Кибиров: Для чего люди пишут стихи. Беседу
вела Валерия Пустовая. — «Российская газета», 2015, №
31, 16 февраля; на сайте газеты — 15 февраля.
Говорит Тимур Кибиров: «Просто я писал до начала восьмидесятых и
позже: за то, что было после этого рубежа — мне не стыдно. Это связано с
взрослением. Для меня оказался очень полезен армейский опыт — для взросления
человеческого и, как ни странно, литературного. Я тогда впервые понял, что
прекрасные модели поэтического высказывания Серебряного века: от Блока до
Мандельштама, — которые я пестовал уже к тому времени больше десяти лет — они
не работают. Никак не соотносятся с реальностью, с которой я
наконец столкнулся, от которой уже нельзя было уйти: вот, казарма. Сразу после
армии мне попались в руки стихи Бродского — это был шок. Тогда-то я впервые понял, что возможны стихи,
которые продолжают русскую классическую традицию и в то же время приспособлены
к описанию этой не очень симпатичной реальности».
«То, что можно назвать моей
гражданской лирикой — не было ведь политическим высказыванием. И мое отношение
к советскому миру не было политическим оппозиционерством».
«Да, на мой взгляд, └Мороз и
солнце…” — это лучшее, что написано на русском языке, именно благодаря
соединению полной прозрачности и сложности построения. Но современный поэт,
если он вменяемый, не может написать └Мороз и солнце…”, ему даже это в голову
не придет, потому что это уже написано. А поэзия — то, что еще не сказано, что
еще нужно сказать и придумать, как сказать. Но массовый читатель, условно
говоря, всегда хочет └Мороз и солнце…”».
Алек Эпштейн. Право на
разномыслие. — «Радио Свобода», 2015, 25 февраля <http://www.svoboda.org>.
«25 февраля исполняется
восемнадцать лет со дня смерти Андрея Донатовича
Синявского — крупного литератора и глубокого мыслителя, которому в российском
культурном дискурсе второй половины ХХ века, пожалуй, не было равных. Так, к
сожалению, сложилось, что даже интеллигенция в массе своей его книги не
прочитала <…>».
«Синявский восставал как раз
против этой неуместной необходимости выбирать между одной из двух картин мира,
настаивая на том, что право на мировоззренческий плюрализм куда важнее права
ненавидеть большевиков. └Отказ от советской идеологии предполагает не только
инакомыслие по отношению к этой идеологии, но также разномыслие внутри
инакомыслия. Если мы еретики, то ересей должно быть много, — писал он тридцать
три года назад. — И в этом, мне представляется, ценность диссидентства, которое
в идеале не зачаток новой церкви или нового, единого антисоветского
государства, но плюралистическое общество, хотя бы на бумаге”. Именно этого нам
так не хватает сейчас — разномыслия внутри инакомыслия».
«Это была попытка всем вместе
прорвать заговор молчания». Интервью с поэтом Сергеем Стратановским.
Беседу вел Артем Филатоф. — «Культура в городе». Сайт
о современной культуре в Нижнем Новгороде. 2015, февраль <http://cultureinthecity.ru>.
Говорит Сергей Стратановский: «Тема насилия меня всегда волновала. И в
последнем моем сборнике, └Молотком Некрасова”, эта тема подспудно
просматривается. Причем она меня интересовала давно, еще в 70-е годы. Моя поэма
└Суворов” — это тема государственного насилия. Была у меня мини-поэма
└Гайдамаки”, по мотивам поэмы Шевченко, это народное насилие, насилие, идущее
снизу. В связи с этим меня интересует и тема революции, всякой революции,
причем не только нашей. Сказать, что я в жизни когда-либо был очарован силой
или насилием … такого, честно говоря, у меня никогда не было, хотя я понимаю,
что у многих это существует, и культ силы какой-то существует, к сожалению. Я
этого соблазна, как мне кажется, избежал. Хотя надо, наверное, различать силу и
насилие. Скажем, сильный человек, действующий в каких-то рамках, может быть, и
вызывает восхищение. Почему многим и мне в том числе, нравится Киплинг? У него
культа силы нет, несомненно, но мужественность, энергия у него присутствует,
это привлекает. Почему многих Гумилев привлекает (хотя я в целом его не люблю)?
Или, скажем, ранний Тихонов. У него очень сильная энергетика, но воспевания
насилия у него нет. Ранний Тихонов очень интересный поэт, но он быстро исчерпал
свой импульс энергетический, а кроме импульса этого у него
в общем-то ничего больше и не было. И он быстро стал сходить на нет, потому что
все время эксплуатировать образ сильного человека и игру мускулов невозможно,
надо о чем-то и другом писать».
«Я не предлагаю всем рвать на
себе рубаху». Интервью с московским поэтом Дмитрием Веденяпиным. Беседу вел
Артем Филатоф. — «Культура в городе». Сайт о
современной культуре в Нижнем Новгороде. 2014, декабрь <http://cultureinthecity.ru>.
Говорит Дмитрий Веденяпин:
«Я начал пытаться что-то записывать лет в 16-17 после некоторого
испытания-переживания, связанного со страхом исчезновения, смерти. Смерти,
которая казалась (была?) совершенно реальной. Это действие (сочинение стихов)
оказалось спасительным. <…> Я понял, что благодаря словам можно пройти
сквозь буквы, в пространство между словами и попасть внутрь некого летательного
аппарата. Собственно стихотворение и стало для меня таким └летательным
аппаратом”, спасающим от смерти, реальной или мнимой, я не знаю».
«Поплавский — поразительная
история: большинство его текстов несовершенны, похожи на прекрасный черновик,
свидетельствующий о недостижимой цельности, поскольку чуть ли не в каждом
стихотворении мы видим осколок, фрагмент этой цельности. На многих вещах
Поплавского лежит отсвет идеального стихотворения».
«Когда я говорю о лирике, я не
предлагаю всем рвать на себе рубаху. Мария Степанова как-то заметила в одной
программе, когда разговор зашел о разнице между поэтом и поэтессой: └Если
приводить пример поэтессы, то это Есенин”. Это остроумно, по-моему. И действительно,
в этом смысле хочется быть как раз поэтом, а не поэтессой».
Августовский номер журнала “Новый
мир” выставлен на сайте “Нового мира” (http://www.nm1925.ru/), там же для
чтения открыты июньский и июльский номера.