стихи
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 5, 2015
Парамонов
Борис Михайлович родился в
1937 году в Ленинграде. Окончил Ленин-градский государственный университет и
одно время был в нем преподавателем (кафедра истории философии). Кандидат
философских наук. Эмигрировал в 1977 году.
В 1986 — 2004 годах — штатный сотрудник «Радио Свобода», продолжает
работать для радио и сейчас. Автор нескольких литературно-публицистических
сборников. Живет в Нью-Йорке. В «Новом мире» публикуется впервые.
* *
*
Издалека, от
дней потопа
тяните связи
до топота,
до Конотопа,
до коновязи.
Скользя,
соединяет полоз
лыжню и лыжу.
Чем отдаленней лес и голос,
тем лучше слышу.
Где
филин-леший сдуру ахнет,
как тыща пугал,
там след,
там мед, там бортью пахнет
медвежий угол.
Былые были —
речка млечна
и место злачно,
и жизнь хотя
и не беспечна,
а всё ж удачна.
Нам,
раздувающим печурку
с двух уст согласно,
последнюю
подсунуть чурку —
и вот, погасла.
А там
Верстовский, там Аскольда
холмом могила.
И сколько
верст еще, и сколько
холмов, и мило.
Письмо в Тарусу
1
Оленька, маленька, город Таруса,
травы и
росы, укрывище руса.
Умные
книжки, заветные сказки,
суффиксы —еньки и
—оньки для ласки.
Словоразделы
и словоеры-с,
в коих
застрял застарелый мой эрос.
Оленька
смотрит в старинную книжку,
слово
«живот» означает жизнишку,
о какового мирном скончании
молются москвичи с костромчанами.
Дом ли
сгорит и цветок ли завянет,
но не
печалуйтесь, братья-славяне:
славяноведенье
— это наука,
где всё равно:
что Ока, что разлука.
2
Что же
другая бубнит — география?
Бубны и горы
славе потрафили.
Не
приближайся — вышний ли, низший.
Пафос
дистанции звал это Ницше.
Пафос ли,
Бахус, лаской ли, палкой —
только pathetic по-аглицки
жалкий.
Впрочем,
забудем пи-эйчи, ти-эйчи
и перейдем, поднатужась, на deutsche,
ибо найдется
в любом иждивенце
некая грань,
по-немецкому grenze,
то есть
граница, ее не прейдеши,
равноприсущая Гоше и Кеше.
То, что в
последнем из легиону
не подлежит
естеству и закону.
3
Так, на границе
хора и соло
есть огурец,
избежавший засола,
ибо такой
молодец-огуречик
с
ручками-ножками есть человечек.
Не в
гекатомбах крестики-нолики,
он
человечен, он памятен Оленьке.
Не огурцы
же, не в этом же дело,
каждая кошка
знает, что съела:
было скоромно,
было ли постно,
было ли
рано, было ли поздно,
было ли
гадко, было ли вкусно,
было ли
письменно или устно?
Как же потом
рассудили ребята:
это фекалии
или котята
шли,
содрогаясь, из орифиций,
пренебрегая
телесной границей?
4
Кошка ли
мышку, контрик ли вышку,
или лисица
залезла под мышку?
Я ли терпел,
беспорточный спартанец,
или подобный
образованец?
Но объявившие царство Урарту
предком
совдепа — Афины за Спарту
выдадут, и
без Перикла-Аспазии
перезимуют в
просторах Евразии.
Что ж до любви,
то она Абеляра
не обеляла,
а убеляла.
А потому Элоизе для арий
самое верное
— эпистолярий.
5
Почта есть
пост: не столбы полосаты,
а
воздержанье, лишенья, утраты.
Пневма — синоним духа и воздуха,
а не petit bleu Мопассанова роздыха.
Почта духов
(или духов?), короче,
крест, то
есть Kreuz, философия Кроче.
Плюс (лучше
минус) на расстоянье,
как
предусловие расставанья,
а
одиночество то или это
есть
предусловие для дуэта.
Третий же
лишний, зачем эти риски,
как в
переписке Маринки-Бориски.
Так что смотри
без смущенья на то, что
было постом,
а сделалось почтой.
6
Всё ж
разберемся — плоть или слово?
Где тут
начало? В чем тут основа?
Курица-птица
с яйцами носится —
тот же
вопрос любомудру предносится.
Вот и
пойми-ка, что тут первично:
то ли пеструха,
то ли яичко.
Сфера,
конечно: округлость, ab ovo,
может быть,
эллипс, и всё-таки — слово.
А потому в
траве без опаски
яйца катаем
по случаю Пасхи.
Оленька,
голенька, дурочка, дура,
Оленька —
русская литература!
Труд твой
прилежен и отдых отраден.
Сонные ноты
твоих виноградин.
Медвежья охота
O Europe! O ton of
honey!
Sylvia Plath
1
Зал
заливался минуты две:
— Медведь,
медведь, медведь, медве-е-е!
Это «Про
это»: про то, как поэт,
отлученный от ложа и прочих конфет,
ночью
рождественской приворотной
как тень,
как пень стоял подворотней.
Итак, положив сей первый брик,
с шепота
переходи на рык,
загороди
проезд кирпичом,
если речь ни
при чем,
и, отрекаясь
от ведьм,
оборотись медведем.
2
Мёда охота.
Пуще неволи.
Счастья,
участья, участи, доли.
Но о пчелах
в России какая речь?
«Северная» —
Булгарин да Греч.
Разве о тех,
что среди лужков
разводил для
понта бывш. мэр Лужков.
Ну как,
пчеловод, хороша погода?
Или уйти на
другую версту?
«О Европа, о тяжкая ноша мёда!»
Пчелы
медведя ату! ату!
Сильвия Плат
на серебряном блюде,
медведь сиволап, как русские люди,
о чем и веду
свою речь просту.
Мантия
Наполеона твой улей,
только и тут
намечается убыль,
испаряется спиритус, винный дух,
размножаются
полчища сартровых мух.
Впрочем,
последние — те же эринии,
так что
выстраиваются в линии.
Гоните урсуса-руса от наших пасек и сот!
Пускай
залезает в берлогу и лапу пустую сосет!
3
Наше дело
иное, иная плесень,
леса
вырубают, медвежья болезнь,
помрачились
умы посередь зимы,
но, как
сказал один прохиндей:
отменим
монгольскую букву Ы,
и сразу гора
народит медведей.
И в славном
городе Медвежегорске
будем
поглаживать мишек по шерстке.
4
О европеянки нежные, гордые американки!
Где ваши пушки
и масло, ваши «шанели» и танки?
Или вы сами
мохнатого гостя позвали?
Где он: в
гостиной или пока что в подвале?
А не
позвали, так не мешало позвать бы —
разве Проспер Мериме не писал про медвежьи свадьбы?
Вот по
амнистии вышел на белый свет из застенка,
встал на
дыбы и подмял Колонтайку Дыбенко.
Дальше в
Швейцарии, кто там: медведь, медвежатник?
Взлом
невинного сейфа, а на Лемане бомжатник.
Девочка
Маша, манная каша, не думать о белом медведе,
ни о
природе, ни о параде, ни о победе.
Мёдом и
млеком, Чуком и Геком, пчела, где твое жало?
Ульи
окуривают, то-то слеза набежала.
5
Что делать в
берлоге? Писать «Цыган»,
любоваться
пылинками дальних стран
и зверя
водить Алекой-калекой
под
псевдонимом Иван Рубан.
* *
*
Тянулась очередь
часами, долго-долго,
но кончились
часы, и вышла Волга-Волга.
Советские
часы, холодная штамповка,
к нам лягут
на весы столовка и шамовка.
О, скудным рацио отмеренная мера,
в которой рацион превозмогает вера!
В оркестре
медная для мелочи тарелка,
и красная
стрела, и письмоносец Стрелка.
Ступают
посуху носочки-босоножки,
а ежели вода — резиновы сапожки.
О, порт пяти
морей, Москва с опресноками!
«И. Сталин»
— теплый ход по Волге и по Каме.
Блажен кто верует, тепло ему на свете,
блаженный
хлынет смех, смеемся мы, как дети,
и широка
страна, и нету слаще доли,
и слезы
высохли, и хавай хлеб без соли.
О, маточка
чека, призри такую бедность
и выдай
молочка за верность и за вредность!
Бабье лето с индейцем
Индейское
лето, чулок Чевенгука,
каблук Следопыта!
Россия-разлука,
в Америке где-то
собака зарыта.
Не так уж далекая фауна-флора,
лишь двери отверзи.
И сразу предстанет страна Фенимора
и крейсер «Нью-Джерси».
(Заметил однажды в старинном
волюме
тридцатого года,
смекнув, что в
подобных широтах погода
приятней в июле.)
Для бабы под сорок — не возраст, а лето:
живи и надейся
на лучшие шансы, на то и на это,
на ласку индейца.
А если мальчишка — тем более двигай
на остров сокровищ,
за правдой и фигой,
за сладкой ковригой
заморских чудовищ.
Расстелена
скатерть, ни мало ни много,
консервы из жести.
От кладов до
кладбищ прямая дорога —
к индейцу в Нью-Джерси.
Он встретит пришельца за стойкой, за баром,
как некая пристань.
Расскажет, какая трава под забором
в селении Принстон.
Ты слушаешь жадно, ты истины чаешь,
но, выйдя из паба,
в такую жарищу с
трудом различаешь,
где лето, где баба.
Августовский номер журнала “Новый мир”
выставлен на сайте “Нового мира” (http://www.nm1925.ru/), там же для чтения открыты июньский и июльский номера.