Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 4, 2015
«Бизнес Online»,
«Ведомости», «Вечерний Челябинск», «Вечерняя Москва», «Вопросы литературы», «Дружба
народов», «Знамя», «Известия», «Иностранная литература», «Интерпоэзия»,
«Лиterraтура», «НГ Ex libris», «Новая газета», «Новая газета в Нижнем Новгороде»,
«Новый журнал», «Октябрь», «Отечественные записки», «ПОЛИТ.РУ»,
«ПостНаука»,
«Радио Свобода», «Российская газета», «Русский Журнал», «Свободная
пресса», «Теории и практики», «Частный корреспондент», «Эксперт», «Colta.ru»
Эдуард Артемьев.
«Возможности музыки безграничны». Классик российской электроники о том, как он
работал в секретном институте, о синтезаторе АНС и музыке к «Солярису». Беседу вел Денис Бояринов. — «Colta.ru»,
2015, 16 января <http://www.colta.ru>.
«[Синтезатор] АНС создавался Мурзиным как инструмент композитора. Изучая творчество и
письма любимого им Скрябина, Мурзин пришел к выводу, что многие композиторы
недовольны исполнением собственных произведений. Потому что между автором и
слушателем всегда есть посредник — это исполнитель. Стравинский говорил: меня
играют много и хорошо, но правильно играю только я. Руководствуясь этой идеей,
Мурзин создал АНС, который позволял композитору быть независимым от посредника:
этот инструмент максимально пытался упростить управление звуком. Отсюда
возникла идея рисованного звука. Не надо ни помощников, ни звукооператоров, ни
режиссеров — композитор все делает сам. Это был революционный шаг. Кстати, в
1970-х появилась аналогичная по своей идее система UPIC, которую
придумал греческий композитор и архитектор Янис Ксенакис. Ксенакис приезжал в
Москву, появлялся в Студии электронной музыки — тогда она уже принадлежала
«Мелодии» — и был страшно поражен тем, что что-то похожее придумали до него. Он
говорил, что самостоятельно пришел к этой мысли. Но у него тогда уже был
компьютер, а Мурзин начал делать АНС в 1930-х годах».
Дмитрий Бавильский.
Серый квадрат. «Серия наблюдений» Дмитрия Данилова «Сидеть и смотреть» обобщает
традицию русских травелогов. Точнее, доводит ее до
логического завершения. — «Частный корреспондент», 2015, 26 января <http://www.chaskor.ru>.
«Ведь ты же читаешь Данилова не
для того, чтобы узнать как устроен центр Мадрида или
площадь Сен-Сюльпис в Париже. И
даже не для того, чтобы сравнить впечатления от этих городов с даниловскими (его описания, как сны, сугубо индивидуальны,
а в Брянске, где Данилов любит бывать больше, чем в Вене или в Москве, сам ты
никогда не был и вряд ли будешь), но чтобы погрузиться в особенную
перечислительную интонацию, наполненную меланхолией и придорожной пылью,
которая удается Дмитрию Данилову лучше всего».
«Книги Дмитрия Данилова замыкают
громадную, многовековую традицию травелогов чем-то
вроде „Черного квадрата” (хотя, на самом деле, скорее, не черного, но серого),
вмещающего в себя максимальное количество читательских назначений — раз уж мы
читаем „Сидеть и смотреть” вполглаза, щедро делясь с
этим текстом самостью. Ибо раньше травелоги писались
для того, чтобы донести мысли или впечатления, которых читатель был по каким-то
причинам лишен. <…> Данилов делает видимым банальное, сиюминутное и,
оттого, незримое, находящееся в слепой зоне — то, из чего состоим мы и то, из
чего состоит наша жизнь».
См.: Дмитрий Данилов,
«Сидеть и смотреть» — «Новый мир», 2014, № 11.
Всеволод Багно.
Литература — ключ, который изменит общество. Беседу вела Наталья Шкуренок. — «Новая газета», 2015, № 8, 28 января <http://www.novayagazeta.ru>.
«Как с Пушкиным — мы говорим, что
он „наше все”, иностранцы готовы этому верить, но совершенно не понимают, что
такого особого сделал Пушкин в контексте мировой литературы, что заставляет
русских так любить Пушкина? А мы до сих пор не смогли это объяснить миру. С
Достоевским, Толстым, Чеховым у нас получилось, с Пушкиным — нет. И не только с
Пушкиным. Лермонтов, Гоголь, Гончаров, Лесков, Хармс, Цветаева, Платонов — их
значение мировым литературным сообществом до сих пор не оценено в полной мере».
Всеволод Багно
— член-корреспондент РАН, директор Института русской литературы (Пушкинский
Дом) РАН.
А. Бакунцев.
Неизвестная «заметка» Бунина на смерть Блока. — «Новый журнал», 2014, № 277
<http://magazines.russ.ru/nj>.
«Текст „Музыки” публикуется по автографу,
который хранится в личном фонде В. Л.
Бурцева в Государственном архиве Российской Федерации <…>. Дата на
автографе не указана, тем не менее велика вероятность
того, что „заметка” была написана во второй половине августа — начале сентября
1921 г.: именно на этот период приходится пик газетной дискуссии о
„большевизме” Блока, которая и вынудила Бунина взяться за перо. Текст бунинской
„заметки” печатается согласно нормам современного правописания, с сохранением
особенностей стиля и пунктуации автора».
Вот цитата из короткой бунинской
«Музыки» (публикация А. Бакунцева): «Во время войны
Блок был одним из самых пылких „патриотов”, напечатал немало патриотических
стихов в „Лукоморье” и даже сам был на войне, правда, „земгусаром”,
но был. Но прошла „буря” („октябрьская”)
— и Блок прозрел и увидел, что „освобождать” можно только под знаком
„опоясанных бурей” дезертиров, требующих „похабного
мира”, да Лениных, Ганецких, при которых уже нет ни Азефов,
ни Распутиных, ни „кровопролития”, ни „пошлятины”, ни „измен”, ни „охамения”…»
Павел Басинский.
Год есть. А литература? Субъективные заметки о писателях и читателях. —
«Российская газета», 2015, № 1, 12 января <http://www.rg.ru>.
«По опыту знаю, что никакая
реклама, никакая „раскрутка” не могут заставить читать те или иные книги. Это в
кино мощная рекламная кампания способна в один уик-энд заманить в кинозалы
миллионы зрителей и за два дня окупить производство фильма. В литературе так не
бывает. Единственной рекламой книги может быть „сарафанное радио”: один
прочитал, сказал второму, второй — третьему, третий — четвертому и так далее.
Так было и будет всегда. И поэтому вопрос не в том, почему именно Донцова стала
„царицей полей” в литературе, а в том, почему в отношении наших серьезных писателей
„сарафанное радио” не работает. Почему не так давно оно работало в отношении
Шукшина, Распутина, Астафьева, а нынче на их месте оказались Донцова, Маринина
и Акунин?»
Наум Вайман. Мандельштам и
Кафка. — «Частный корреспондент», 2015, 15 января <http://www.chaskor.ru>.
«Для Кафки измена судьбе
немыслима. Изгнанием и пустыней он дорожит, как условием творчества, а значит и
подлинного (для него) существования. Именно эта неизбывная чужеродность дарит
его вдохновению пугающие своей беспощадностью сюжеты. Это не стоическое, а
именно героическое принятие судьбы, как тяжбы с Богом. Бланшо
называет его жизнь „мрачным сражением”. И оно пострашнее
борьбы Иакова с Богом: Иаков боролся с Богом живым, а Кафка —
с его подавляющей жизнь тенью. Это борьба вслепую, борьба с Богом, в которого
не веришь, но и не веришь в свою жизнь без него».
«Мандельштам, меченный той же
судьбой отчуждения, всю жизнь стремился приобщиться, „войти в мир” (как в
колхоз идет единоличник). Он не принимает изгнанничества, бежит своей
судьбы (Я не хочу моей судьбы!). Но разве неизвестно поклоннику
эллинизма, что ducunt Volentem
Fata, Nolentem Trahunt, судьба ведет покорного и тащит строптивого,
или трахает, как гласит латынь? А если пытаешься
убежать от себя, становишься беглецом на всю жизнь».
Философ Джанни
Ваттимо. «Люди, верящие в истину, крайне опасны —
это агенты „здравого смысла”». [Denis Denisov] — «Теории и практики», 2015, 21 января <http://theoryandpractice.ru>.
«Кстати, что вы бы назвали плохим
или хорошим? Можем ли мы в этом вопросе полагаться на кантов „нравственный
закон внутри себя”? Не думаю. То есть вы полагаете плохим и хорошим нечто, что
признано таковым в вашей культуре — не просто на поверхностном уровне
публичности, но и в глубокой толще исторического строения общества. Это было,
кстати, характерно и для Витгенштейна. Он тоже
отвергал „естественный нравственный закон”. Существует приемлемость для других,
тех, с кем ты живешь, но она не сводится к простому раз и навсегда
установленному разделению на „добро” и „зло”».
«А коммуникация здесь становится
возможной в силу того, что твои глаза не есть просто твои собственные глаза.
Они — глаза группы. Ведь ты разговариваешь на языке, следовательно, ты
излагаешь свою интерпретацию внутри некой структуры, язык которой ты
разделяешь. В противном случае, ты не мог бы общаться».
«В общем-то, я и предлагаю
философию Pensiero debole
— философию „Слабой мысли”. Идея в том, что единственной формой прогресса в
истории может быть сокращение насилия, а не воплощение сильного идеала, идет ли
речь об идеале пролетария или капиталиста».
Михаил Визель.
(Не)возможность поэмы. — «Эксперт», 2015, № 5, 26
января <http://expert.ru/expert>.
О поэме Ивана Волкова «Мазепа»
(М., «ОГИ», 2014).
«Нет такого русского человека,
который не помнил бы со школы „лик его ужасен, движенья
быстры, он прекрасен” и „счастья баловень безродный, полудержавный властелин”.
Именно этот последний, Меншиков, и оказывается главным героем поэмы Ивана
Волкова. В центре ее сюжета — драматические события ноября 1708 года, когда
русские войска под командованием Меншикова после ожесточенного кровавого штурма
и измены части гарнизона взяли и подвергли страшному разорению Батурин,
резиденцию Мазепы и столицу Украинского гетманата —
так в то время называлось официально союзное России украинское государство».
«Но что с художественностью? Ведь
автор в предисловии пишет не только о „ремейке ‘Полтавы‘”, но и о том, что
„ставил перед собой в первую очередь чисто художественные задачи”. И здесь,
приходится признать, все не так благополучно. Дело не в том, что не все строки
одинаково удачны — в длинной поэме каждый стих не может быть афоризмом. И не в
разбросанных там и сям скрытых цитатах из „Полтавы” и из „Онегина”. В конце
концов, „Полтава” сама была отчасти ремейком романтической поэмы Байрона
„Мазепа”. А в том, что слова вроде „фейсбук” и „заградотряды” странно смотрятся в сплошных столбцах
четырехстопного ямба. По крайней мере пока».
См. также рецензию Инны
Булкиной в настоящем номере «Нового мира».
Софья Богатырева. Уход. Из
истории одного архива. — «Знамя», 2015, № 2, 3 <http://magazines.russ.ru/znamia>.
«Мой отец, Игнатий Игнатьевич
Бернштейн (1900 — 1978, литературное имя Александр Ивич)
— писатель, очеркист, критик, в молодости был издателем. Делом всей его жизни,
истинным призванием, достойно исполненным, было хранение литературных
произведений, которые не могли быть опубликованы при
советской власти и которым грозило уничтожение. Он сберег рукописи
поэтов, книги которых печатал в своем издательстве с забавным названием
„Картонный домик”; сохранил автографы и неопубликованные стихи позднего
Мандельштама; ему оставил в 1922-м, уезжая за границу, свои бумаги Владислав
Ходасевич. <…> Волею обстоятельств мой отец встречался, был знаком,
дружил со многими блестящими представителями минувшего века — от Александра
Блока, Анны Ахматовой и Михаила Кузмина до Геннадия Айги
и Иосифа Бродского. Но на излете земного
пути вспоминал — Владислава Ходасевича…»
Вокруг «Лингвистической
катастрофы». Философ Михаил Аркадьев и писатель Анатолий Рясов обсудили проблемы языкознания, искусствоведения и
онтологии. — «Частный корреспондент», 2015, 20 января <http://www.chaskor.ru>.
«Михаил Аркадьев:
Анатолий, спасибо за Вашу впечатляющую и подробную критическую рецензию [„Новый
мир”, 2014, № 12]. Есть что обсудить. Вы, среди прочего, упоминаете об
отсутствии видимого диалога с Бибихиным. Как
самостоятельный мыслитель, Вы правы, он оказался мне не близок. Но все же
незримо Бибихин присутствует в моей книге
[„Лингвистическая катастрофа”] — правда с его ранней статьей
„Об онтологическом статусе языкового значения” и его инионовскими
переводами и комментариями к Хайдеггеру. Эта история связана, кстати, с моими
отношениями с языком Лосева, который на меня влиял с огромной, пронизывающей
силой, когда я только начинал работу над книгой в начале 80-х. Я долго и с
трудом освобождался от этого стиля философствования, и, несмотря на то, что Бибихин нечто совершенно иное, тень Лосева витала над ним,
как и тень Мартина… И кстати, Вы обратили внимание, что, несмотря и на
отсутствие прямого упоминания Кафки в моем тексте, он присутствует прямо на
обложке книги?
Анатолий Рясов:
Михаил, сразу замечу, что полемичный тон моего текста [„Разрывы лингвистической
катастрофы”] отнюдь не означает, что книга мне не понравилась».
Александр Генис.
Детские истины. — «Радио Свобода», 2015, 21 января <http://www.svoboda.org>.
«Мир Винни Пуха — Эдем, а
Кристофер Робин живет в нем Адамом. Он называет зверей, радуется их явлению и
не нуждается в Еве, ибо теология Милна не знает греха
и соблазна, а значит, не нуждается в оправдании зла — его здесь просто нет».
Известный челябинский поэт Янис Грантс: Быть поэтом легко, потому что ты следуешь за
своим даром. — «Вечерний Челябинск», 2015, № 4, 16 января <http://vecherka.su>.
«Янис
Грантс — известный челябинский поэт, именно челябинский, поскольку автор взял
этот псевдоним, когда приехал в Челябинск и перед тем, как позвонить в Союз
писателей. „У меня обычная народная фамилия, а мне хотелось что-то либо
прибалтийское, либо среднеазиатское. Поскольку на азиата я никак не похож, то
стал латышом. И удивительное дело, многие находят, что я действительно похож на
латыша, а мои стихи по стилю соответствуют прибалтийской поэзии”».
«Идея литературных автопробегов
принадлежит издательству Марины Волковой. Проект работает не первый год, в нем
участвуют около 50 авторов из разных регионов, которые бороздят не только по
родным, южноуральским, но и гораздо более дальним
просторам.
— Ох, где я только не побывал за
эти четыре года — от Красноярска до Минска. На Севере пока еще не был. В общей
сложности уже порядка трех десятков городов посетил.
— О чем спрашивают читатели на
таких встречах?
— Недавно старшеклассники
спросили, могу ли я отличить Гуфа от Птахи, это
рэперы такие, — смеется Янис. — Я сказал, что могу. Я правда их знаю, — видя мой недоуменный взгляд, спешит
заверить».
Историк литературы Сергей Чупринин написал портреты литературных критиков. Сергей
Чупринин написал новый труд о собственных коллегах по
цеху, который, однако, стучит все тише. Беседу вела Майя Кучерская. — «Ведомости»,
2015, на сайте газеты — 21 января <http://www.vedomosti.ru>.
Говорит Сергей Чупринин: «Ну да, „наблюдать умиранье ремесел — все равно что себя хоронить…”, сказано у Арсения Тарковского. И,
готовя книгу, я то ставил, то снова снимал из нее подзаголовок „Прощание с
профессией”. Критике (как, впрочем, и стихам) почти нет места в газетах, в
неспециализированных журналах, и — хотите я вас напугаю? — литературные
обозреватели, чуть в стране кризис, первыми идут под сокращение».
«Сейчас критика в традиционном
для России понимании держится только „толстяками”, литературными ежемесячниками
— в диапазоне от „Знамени” до „Нашего современника”,
между собою, как известно, и во благо для читателей и писателей конфликтующими.
Уйдут они — уйдет окончательно и взгляд на литературу как нечто большее, чем enterteiment».
Альбер Камю. Путевые
заметки. Перевод с французского и вступление Марии
Аннинской. — «Иностранная литература», 2014, № 12 <http://magazines.russ.ru/inostran>.
Соединенные Штаты, с марта по май
1946 года. Южная Америка, июнь — август 1949 года. «<...>
чтобы получить американскую визу, надо было заполнить
анкету и подтвердить, что, во-первых, вы не намерены стрелять в президента США,
а во-вторых, вы никогда не состояли в коммунистической партии. Утаив, что с
1935 по 1937 годы он как раз и состоял в алжирской компартии, Камю отрицательно
ответил на оба вопроса» (Мария Аннинская).
Владимир Китаев.
Солженицын в восприятии Шмемана (к идейной истории
русского зарубежья 70-х — начала 80-х гг. XX в.). — «Отечественные записки»,
2014, № 6 (63) <http://magazines.russ.ru/oz>.
«Их первая встреча один на один
состоялась 28 — 30 мая 1974 года в горной Швейцарии и длилась три дня. Ни одна из историко-политических тез Солженицына, которые он донес
тогда до Шмемана, не вызвала у последнего внутреннего
сопротивления — шла ли речь об особой в представлении писателя остроте
еврейского вопроса для России или его неприятии петровского периода и при всем
том — приятии монархизма, его отвращении к демократии и в каком-то смысле внутренней
близости к Ленину, хотя считал себя анти-Лениным („Вот взорву его дело,
чтобы камня на камне не осталось… Но для этого и нужно
быть таким, каким он был: струна, стрела…”). Уместно вспомнить в связи с этим,
что в начале марта 1974 года на Западе увидело свет солженицынское
„Письмо вождям Советского Союза”. У Шмемана, в
отличие от А. Н. Сахарова, В. Н. Чалидзе и других, не принявших солженицынского отношения к авторитаризму, не нашлось ни
единого возражения против этого документа».
«В 1975 году появилась статья
Солженицына „Письмо из Америки” (Вестник РХД, № 116), где одной из главных
стала та же тема ответственности Церкви за „безумное, бесовское гонение на
старообрядцев”. Этот ее грех вместе с ее ролью „безвольного придатка
государства” и неспособностью духовно направлять народ, утверждал автор,
послужили причиной „ленинской революции”. На сей раз Шмеман
счел своим долгом ответить Солженицыну публично».
Конец Homo
sapiens. Отрывок из книги «Sapiens.
Краткая история человечества» историка Ювала Ноя Харари
о развитии человека от каменного века до политических и технологических
революций нашего времени. — «ПостНаука», 2015, 15
января <http://postnauka.ru>.
«Биологи всего мира сражаются
против внедрения в школы креационизма — учения, которое противостоит теории
Дарвина и настаивает, что сама сложность биологических организмов подразумевает
Создателя и его разумный замысел. Биологи правы, поскольку речь идет о прошлом,
но — вот ирония! — в будущем разумный замысел может и восторжествовать. Сейчас,
когда я пишу все это, намечаются три пути вытеснения естественного отбора
дизайном: a) биоинженерия; б) создание киборгов (киборги — живые существа,
сочетающие органические и неорганические элементы); в) создание небиологической
жизни».
«Трудно судить, сумеют ли биоинженеры воскресить неандертальца, но с сапиенсами они,
скорее всего, покончат. Может быть, манипуляции с генами и не убьют нас, но мы
изменим Homo sapiens
настолько, что это уже не будет Homo sapiens».
Алексей Коровашко.
«Готовность играть по существующим правилам и подчиняться готовым формулам —
залог поражения». Беседу вел Дмитрий Ларионов. — «Новая газета в Нижнем
Новгороде», 2014, № 147, 26 декабря; на сайте газеты — 27 декабря <http://novayagazeta-nn.ru>.
«Я думаю, Нижний Новгород
представляет собой территорию, у которой далеко не все куски с легкостью
подвергаются литературному переосмыслению и трансформации. Если человек,
например, живет в районе ЗКПД-4 или поселка Сортировочный, то материал его
наблюдений — это не то, откуда в первую очередь прорастает что-то
художественное. Я никоим образом не хочу сказать, что от
места пребывания писателя напрямую зависят последующие результаты его
творчества, но всегда есть такие точки на карте любого города, которые не
только стимулируют желание что-то о них поведать в стихах и прозе, но и
подталкивают пишущего к тому, чтобы вести этот разговор в определенных рамках,
в определенном ключе. Предположим, что ты волею судеб оказался жителем
нижегородского микрорайона Мещерское озеро — места, которое, перефразируя Ле Корбюзье, можно было бы назвать „огромной и неудобной
машиной для жилья”. Понятно, что в его пространстве, имеющем все основания
считаться транспортно-логистическим адом, крайне мала вероятность появления
писателя, проповедующего радостное приятие жизни».
«Если сплошным рядом читать
стихотворения современных русских поэтов, независимо от их прописки, то мы с
тобой увидим, что приметы конкретного пейзажа в них предельно стерты. Например,
ленинградская поэзия шестидесятых-семидесятых годов была буквально пропитана
ленинградским воздухом, сейчас он там ощущается в значительно меньшей степени».
Сергей Костырко.
2014-й. Аннотированный перечень литературных новинок прошлого года и заметки по
их поводу (субъективные). — «Русский Журнал», 2015, 12 января <http://russ.ru>.
«По сути, под романом у нас стало
пониматься некое полу-ритуально литературное действо: изготовление текста
большого объема с „актуальной” тематикой и „идейной установкой” <…>. И,
чтобы переломить эту устоявшуюся лит-практику, нужна, скажем, художественная
ярость Марины Палей, переплавляющей застывающее на наших глазах движение в этом
жанре в создание собственного жанра, — скажем, в роман „Хор”. Или автор должен обладать „художественным аутизмом” Ульяны Гамаюн, способной без
оглядки на возможности потенциального читателя сосредоточиться на выяснении
нынешнего состояния наших взаимоотношений с доставшейся нам культурой — от античности
и Библии до кино-нуара середины прошлого века, до сегодняшнего „постмодерна”,
и, соответственно, с миром, культуру эту породившем — это я о новом ее романе
„Осень в Декадансе” (М., ОГИ, 2014). Романе с необыкновенно плотной
смысловой и историко-культурной нагруженностью образных
рядов и сюжетных мотивов, в частности, со сквозным в творчестве Гамаюн мотивом Птиц как Вестников Оттуда,
или же Вестников того ада, который мы, наша культура, носим в себе. „Осень в
Декадансе” — роман из тех, которые надолго, который нам еще только предстоит
прочитать. Текст-вызов, который наша критика так и не приняла (я, например,
честно поднял руки). Только двое рискнули — Юрий Володарский и Наталья Иванова
с короткими представлениями „Осени в Декадансе”».
Леонид Костюков. Немного о
текущей ситуации и книге стихотворений Ирины Ермаковой «Седьмая». — «Интерпоэзия», 2014, № 4 <http://magazines.russ.ru/interpoezia>.
«Стихотворения, собранные в книгу
„Седьмая”, написаны на протяжении всего текущего тысячелетия (которое, впрочем,
не так давно началось). Их акустика не соотнесена с акустическими свойствами
зала, куда эта книга попала в 2014 году. Они: громче, четче, шире по диапазону. Обобщая: эти стихи гораздо
лучше, чем было бы достаточно для сегодня. Рискну предположить, что это
может стать проблемой книги (настолько, насколько у некоммерческого сектора
книгоиздания вообще бывают проблемы)».
Об этой книге см. также рецензию Дениса
Безносова «Детство мифа» («Новый мир», 2014, №
9).
Андрей Краснящих.
Ракло. О Куприне, Слуцком, Лимонове, Бродском, Кабакове и прочих знатоках харьковского жаргона. — «НГ Ex libris», 2015, 22 января <http://www.ng.ru/ng_exlibris>.
«В стихах
комментарий выглядел бы тем более дико, и „ракло”
идет просто так, по ритму и звучанию, как у Хлебникова, и у поэтов-харьковчан
(„В ругани вора, ракла, хулигана вдруг проступало
реченье цыгана”. Борис Слуцкий, „Как говорили на Конном базаре?”), и у
тех, кто не имел к Харькову никакого отношения, а просто подхватил это слово
(„Горный воздух, чье стекло вздох неведомо о чем
разбивает, как ракло, углекислым кирпичом”. Иосиф Бродский, „В горах”). Твердого мнения, откуда в
Харькове взялось это слово, нет, есть версии. В принципе все они могут быть
правдой».
Олег Кудрин. Величие
неактуальности. — «Октябрь», 2014, № 12 <http://magazines.russ.ru/october>.
«Лермонтов в отличие от других
классиков первого ряда действительно поразительно мало востребован, закрыт для
понимания. И по большому счету всеобъемлюще, системно не исследован.
Все как-то лоскутно, кусочками, в сумме —
разносторонне, но недостаточно взаимосвязано».
«Нынче мы далеко отошли от начала
XIX века, когда в пьесе, простенько названной „Menschen
und Leidenschaften /
Люди и страсти”, провинциальные герои рассуждают так: „Помилуйте! у них
философия преподается лучше, нежели где-нибудь! Неужто Кант был дурак?..” Разумеется, нет. И вот в воспоминаниях
сослуживца, декабриста Лорера (записанных, очевидно,
со слов самого Михаила Юрьевича) два других „Л”, Лермонтов и декабрист же Лихарев
в том самом бою у Валерика под пулями горцев (за
минуту до смерти Лихарева) спорили о Канте и Гегеле, да так оживленно, что
„часто, в жару спора, неосторожно останавливались” (что, похоже, и стало
причиной смерти). Знали, чем рисковали. Знали, о чем спорили… Кантовские Dingansich — Dingfuruns, вещь-в-себе и вещь-для-нас, конечно,
философски универсальны, но в отношении художника, творца описывают ситуацию
особенно точно. Как ни разбирай по косточкам, сколько вариантов ни разыскивай,
какие взаимосвязи ни находи, а все равно на выходе — furuns,
и как ни старайся, а никогда не добраться до самой сердцевины ansich. И вот как раз Лермонтов „вещь-в-себе” в
наибольшей степени, чем остальные классики. Повсюду, куда ни глянь, у
Лермонтова не просто двуличие, но „маски”, „кора”, в которую упрятан человек».
«Из документально зафиксированных
упоминаний философических разговоров Лермонтова Бэкон — третье имя (после Канта
и Гегеля)».
Сергей Кузнецов. «Здесь
ничего не зарыто, кроме собаки». Беседу вела Елена Погорелая. — «Вопросы
литературы», 2014, № 6 <http://magazines.russ.ru/voplit>.
«Действительно, 1970-е были
описаны. Это важная история в литературе, история, когда хорошо описывается
застой. Потому что не только трифоновские романы, но
и „Ожог” В. Аксенова, и „Зияющие высоты” А. Зиновьева, и „Москва-Петушки”
В. Ерофеева, и весь этот пласт романов, написанных в 1970-е, касаются именно
1970-х и — отчасти — переживания завершения 1960-х. Когда наступает бурно
меняющееся время, про него, конечно, всем страшно хочется писать, но невозможно
писать, если время обгоняет то, что ты пишешь. Скажем, в те же 1990-е о 1990-х почти что никто не писал, потому что если ты пишешь про актуалии, а эти актуалии
устаревают в момент, когда ты заканчиваешь писать главу, в итоге получается
памфлет, газетный репортаж, но не литература. Поэтому лучшие книжки про 1990-е,
тот же роман Юзефовича [«Журавли и карлики»], написаны с некоторым временным
лагом».
«Вы назвали Ю. Трифонова… На
мой вкус, не случайно лучшая его книжка о современности — это не „Обмен”,
который считается знаковой книгой, а „Старик”, повесть о современности и
гражданской войне. В „Старике” есть объем: то, что меня восхищает в литературе,
то, что я сам хочу делать. Меня восхищают писатели, которые могут воссоздавать
некоторый момент времени так, чтобы в нем проглядывало еще несколько
исторических срезов, эпох. Вот, например, гениальная, как мне кажется, книга
„Ночные дороги” Гайто Газданова».
Майя Кучерская. Сергей
Самсонов сочинил необычайно талантливый эпос об одной рабочей династии
металлургов. Роман Сергея Самсонова «Железная кость» — подлинный эпос об эпохе
второго великого перелома и тяге русского человека к свободе, впрочем, невоплотимой. — «Ведомости», 2015; на сайте газеты — 15
января <http://www.vedomosti.ru>.
«Нет, не то удивительно, что в
2010-е гг. написан роман о сталеплавильном заводе и рабочей династии, о бешеной
влюбленности в льющуюся сталь, „вечно живую, вечно новую, как кровь”, и в
родной завод. И не то, как 34-летний автор, выпускник Литинститута, из
перспективы литературной вечности — мальчишка, сумел все это прожить и
предъявить в слове — гордость, надежду, обиду советского рабочего. Не то, что в
его точных портретах сталеваров и вальцовщиков ни тени идеализации или
ностальгии, как и в описании жизни завода в СССР. Тем более не то, откуда
Сергей Самсонов так подробно узнал про вальцовку, прокатку, „налившийся алым
сиянием сляб на рольганге” — предположим, просто на таком заводе, в описании
которого легко узнать Магнитогорский металлургический комбинат, он бывал; да и
вики-бездны к его услугам. И не то, как постиг тяжкую скуку зековского
быта — во второй части книги главные герои перемещаются в лагерь, — это как раз
легко: на каком, каком, а на русском про зону написано столько! Наконец, и не
то, какие вообще силы породили безумно талантливого самородка, от макушки до
пяток писателя, без скидок, без оговорок, Писателя, с которым после „Железной
кости” будут считаться уж точно все, потому что его слова не выкинешь из нашей
все еще хиловатой песни. Удивительно все же другое:
то, насколько Сергей Самсонов, сочинитель ярких, но недооцененных „Ноги”,
„Аномалии Камлаева”, переделанной позже в „Проводник
электричества”, и „Кислородного предела”, никому не желает нравиться».
Алла Латынина.
«Я оцениваю текст, а не личность писателя». Беседу вел Борис Кутенков. — «Лиterraтура»,
2015, № 34, 18 января <http://literratura.org>.
«Значительными же литературными
явлениями в этом году я назвала только две книги, каждой из которых посвятила
статью [в «Новом мире»]: „Теллурию” Сорокина и „Обитель” Прилепина».
«Я помню статью в „Коммерсанте”
Анны Наринской, удивлявшейся, что писатель,
изъясняющийся в любви к Сталину и открыто демонстрируюший
неприязнь к интеллигенции, был премирован жюри, которое составляют как раз те
самые интеллектуалы, которых Прилепин призывает гнобить. Я эту точку зрения понимаю. Я даже готова
согласиться с тем, что в этом решении жюри есть что-то мазохистское. Но я давно
уже решила для себя, что я оцениваю текст, а не личность писателя. К тому же
сталинизм Прилепина, как и его национал-большевизм,
какой-то карнавальный. И многие, по-моему, это чувствуют. Иначе „Новая газета”,
как мне кажется, не согласилась бы видеть гендиректором своего
представительства в Нижнем Новгороде человека, создавшего сайт „Свободная
пресса”, во всем оппонирующий „Новой газете”. Прилепину
прощается то, что не прощалось писателям старшего поколения, быть может потому, что привычные оппозиции „правый-левый”,
„почвенник-западник” съедены. И общество готово даже пестовать такого вот enfant terrible
русской литературы, который по завету Розанова перепутает все политические идеи
и сделает из них яичницу. Но качество прозы Прилепина,
на мой взгляд, не связано напрямую со вкусом этой яичницы».
Лауреат премии «Нацбест» Андрей Геласимов написал
роман-притчу «Холод». На материале катастрофы в Якутске писатель
рассказывает о внешнем и внутреннем оледенении людей. Беседу вела Майя Кучерская.
— «Ведомости», 2015; на сайте газеты — 13 января.
Говорит Андрей Геласимов: «В Якутске 19 декабря 2002 г. действительно
сложилась аварийная ситуация, в результате которой город оказался под угрозой
полного вымораживания при температуре на улице ниже минус 40 градусов. В
какой-то мере я оттолкнулся от этого драматического события в работе над своим
романом, однако не стремился описать именно его. В реальности все события
благополучно разрешились в течение нескольких часов. У меня же в романе
последствия аварии длятся значительно дольше. И они являются лишь фоном для
основного сюжета. Я не ставил перед собой задачи написать роман-катастрофу».
«Центральный персонаж романа
сознательно отказывается от мировоззрения, в рамках которого любой свой
поступок надо рассматривать с точки зрения собственного бессмертия. А поскольку
на бессмертие ему наплевать, становится очевидным, что до такой мелочи, как
жизнь, ему вообще нет никакого дела. Это и есть холод».
Литературные итоги 2014 года.
Часть III. На вопросы редакции отвечают Станислав Львовский, Лев Оборин,
Юлия Качалкина, Илья Кукулин,
Ольга Балла-Гертман, Александр Скидан, Валерия Пустовая, Алексей Конаков, Андрей
Жвалевский. — «Лиterraтура», 2015, № 34, 18 января <http://literratura.org>.
Говорит Лев Оборин: «В этом
году была заметна молодая поэтесса Александра Цибуля, получившая премию
„Русского Гулливера” и вошедшая в короткий список Премии Аркадия Драгомощенко —
уже то, что ее высоко оценивают эксперты из практически противоположных
лагерей, привлекает к ней внимание. Но, по счастью, дело не столько в оценках,
сколько в стихах: Александра Цибуля наследует той ветви американо-европейского
модернизма, который у нас остался не слишком известен
и отрефлектирован: Сильвии Плат, Элизабет Бишоп,
Георгу Траклю».
Говорит Илья Кукулин: «Мне кажется, из молодых поэтов очень значительный
качественный скачок совершила Александра Цибуля, очень надеюсь, что в обозримом
будущем ее новые стихи выйдут книгой, но ей виднее, когда и где было бы лучше
ее собрать и выпустить. Очень интересна дебютная книга стихотворений Галины Рымбу „Передвижное пространство переворота”».
Говорит Ольга Балла-Гертман: «В литературоведении мне увиделась такая
тенденция, обозначившаяся еще в прошлом году: пересмотр и интенсивная же
рефлексия литературной истории ХХ века, я бы даже сказала — начавшиеся подступы
к ее переписыванию. Тут надо назвать книги Олега Юрьева — этого года: „Писатель как сотоварищ по выживанию” (там продолжается работа по
выстраиванию другой литературной истории русского ХХ века, начатая его же
книгой 2013 года „Заполненные зияния. Книга о русской
поэзии”) и Александра Житенева „Emblemata
amatoria. Статьи и
этюды”, посвященную проблеме инаковости в литературе
последней трети ХХ — начала ХХI века (эта книга тоже продолжает переосмысление
нашей новейшей литературной истории, начатой автором в изданной в прошлом году
„Поэзии неомодернизма”)».
Говорит Александр
Скидан: «Если говорить о прозе, то лучшее, что я прочитал в
этом году, это роман Александры Петровой „Appendix”
(в рукописи). Первые несколько глав опубликованы в журналах „Зеркало” и „НЛО”.
Захватывающая, ранящая вещь — о
бездомности, мигрантах, о судьбах Европы и (пост)советском
опыте. Надеюсь, роман в скором времени выйдет полностью и станет событием».
Говорит Валерия Пустовая: «Назову Марианну Ионову,
которая раскрылась для меня как прозаик в журнальной публикации „Песня” в
„Новом мире” [2014, № 1] и чьими критическими работами я все более увлечена
благодаря органичному сплаву в них внимательной аналитики и духовной чуткости».
Алексей Любимов. «Не знаю,
стоит ли воспитывать слушателя». Народный артист России — о музыке XXII века и
о том, как классики авангарда становятся ненужными. Беседу вела Виктория
Иванова. — «Известия», 2015, 26 января <http://izvestia.ru>.
«Интересно, что вообще ощущение
истории проявилось в полной мере только во второй половине XX века: до этого
времени каждая эпоха жила собой. Ей не нужны были прежние эпохи. XIX век вообще
не знал старинной музыки. Только в XX столетии стали понимать, что история —
это не мертвый груз. В 1950 — 1960-е годы произошла вспышка интереса к
средневековой музыке, ренессансу, барокко. Может быть, это произошло потому,
что современная музыка откололась от широкого слушателя».
«Иногда слушатель может просто не
понимать великое искусство, как, например, бывает с Шенбергом, Веберном и даже Стравинским. Я не знаю, стоит ли
воспитывать слушателя. Наверное, единственный выход — все-таки понять
музыкальную историю первой половины XX века. Во второй половине происходило
либо усложнение до абсолютного авангарда, либо возвращение к старым традициям.
Уже сейчас по концертной практике видно, что многие авангардные композиторы,
считавшиеся крупнейшими величинами, исполняются все меньше и меньше, от их
творчества остаются 2-3 сочинения. Это Булез, Штокхаузен, Берио, чья музыка
перестала быть актуальной, ее замечают чисто исторически. Сперва
казалось, что это открытие новых миров. Но потом обнаружилось, что эти миры для
жизни не приспособлены».
Александр Мещеряков.
«Замысел книги рождается из недоумения». Подготовка интервью: Наталия Демина. —
«ПОЛИТ.РУ», 2015, 18 января <http://polit.ru>.
«На японском языке я стал бы
говорить о семейных отношениях. О соблюдении долга, о верности, вся эта
тематика в японской культуре очень хорошо разработана, может быть, лучше, чем в
европейских культурах. Но, разумеется, каждый язык — самодостаточное
образование, поэтому, вообще говоря, на японском можно
говорить на любую тему. Японский язык очень богатый, реально богатый».
«В японском языке очень развита
синонимия. Лексика японского языка составлена как бы из двух корней: это чисто
японские слова и заимствованные китайские слова, которые, конечно, произносятся
на японский лад. И поэтому получается, что для каждой вещи, для каждого явления
есть, по крайней мере, два слова, а на самом деле — намного больше. Лингвистами
проводятся такие исследования: какое количество слов
покрывает 80% любого текста. Так вот, это значение для японского языка намного
выше, чем в европейских».
«Нетленность братских уз».
Переписка И. М. Троцкого, И. А. Бунина и М. А. Алданова.
— «Новый журнал», 2014, № 277.
Среди прочего: «Что же касается
утверждения Алданова о том, что Бунин якобы
„регулярно, каждый год” номинировал его на Нобелевскую премию по литературе, то
впоследствии, когда стали доступными секретные ранее архивы Нобелевского
комитета 1940-х — 1950-х годов, оно получило фактическое подтверждение. Из
хранящихся в них документов явствует, что с 1947 по 1952 год Бунин
действительно регулярно обращался в Нобелевский комитет с предложением выдвинуть
на премию Марка Алданова, но неизменно получал
вежливый отказ. Причиной отказов являлись заключения экспертов комитета,
согласно которым Алданов „не обладает квалификацией,
которая требуется для новой премии русскому писателю-эмигранту”. К счастью, ни
Бунин, ни Алданов не знали о существовании этой
мотивировки».
Здесь же: Марк Уральский,
«Илья Маркович Троцкий: публицист и общественный деятель Русского Зарубежья».
Общество раскололось гораздо
раньше «Левиафана». Интервью Романа Богословского с Львом Наумовым. —
«Свободная пресса», 2015, 31 января <http://svpressa.ru>.
Лев Наумов — писатель, драматург
и режиссер из Санкт-Петербурга, автор книг об Александре Башлачеве,
сейчас работает над книгой о зарубежном периоде жизни Андрея Тарковского.
Говорит Лев Наумов: «Конец
его [Тарковского] жизни это не просто катастрофа художника, не могущего найти
место для себя. Его судьба — квинтэссенция трагедии огромного дара. Практически
весь мир был у его ног, но места, где бы он смог выжить, так и не нашлось, будто
его попросту не существовало. Будто определенный уровень таланта действительно
оказывается несовместимым с жизнью. Я не склонен связывать болезнь режиссера
исключительно с тем, что его вымотали советская власть и органы
госбезопасности, о чем писали многие».
«Башлачев
для меня — явление, в первую очередь, литературное. <…> Его творческий
период — это всего-то четыре года, активными из которых были только два с
половиной. Он написал чуть более ста текстов, и этого оказалось достаточно,
чтобы радикально повлиять на песенную и поэтическую традиции в весьма
ортодоксальной стране. Причем как он этого добился? Он же не поэт-авангардист,
который своей целью видит революционный подрыв основ и какие-то эстетические
реформы. Башлачев использовал весьма архаичные средства,
и это уникальный случай».
«Перевод хранит память о
несостоявшихся возможностях языка». Александр Марков о философии перевода.
Текст: Anna Gilyova.
— «Теории и практики», 2015, 2 февраля
<http://theoryandpractice.ru>.
Говорит Александр Марков:
«Советская школа перевода, если говорить о ней в терминах современной западной
теории культуры, — это школа перевода колониального типа. Она восходит к
Серебряному веку, который действительно занялся переводами ближайших литератур:
от армянской, грузинской до персидской,
среднеазиатской и так далее. Это как раз те же регионы, которые покрывали
советские переводчики в связи с составом Советского Союза. Но другое дело, что
они делали это как ориенталисты — по известному выражению Эдварда Вади Саида, —
то есть те, кто специально экзотизируют переводимое
ими, экзотизируют некую культуру, чтобы показать, что
эта культура неподвижна, что эта культура не может актуально вмешиваться и
задавать норму. Укрощение восточной культуры, за которую Саид обличал западную
романтическую литературу. Брюсов и Бальмонт активно переводили армянских,
грузинских поэтов, но при этом не рассматривали их как коллег. Литовцы, как
Чюрленис или Балтрушайтис, могли быть их коллегами, и говорили они на одном и
том же языке. До Азии это не дошло, хотя если бы Серебряный век продержался еще
лет десять, может, ситуация бы изменилась».
«А советская школа перевода
фактически законсервировала эту ситуацию, фактически к любому произведению
начали относиться по-ориенталистски — Шекспира
переводили по тем же принципам, по которым переводят Низами или какого-либо
другого автора, которого нужно сделать понятным и при этом достаточно
экзотическим, но звучащим как развлекательная, частушечная почти что поэзия».
Анна Русс. «Стоит приехать
в Казань какой-нибудь медиафигуре, пишущей полную
дребедень, на нее все придут». Что такое «интеллектуальный скот», «слэмовая» поэзия и «ветка общей несчастности».
Текст: Анастасия Карабанова. — «Бизнес Online».
Деловая электронная газета Татарстана, 2015, 25 января <http://www.business-gazeta.ru>.
«Живого общения хотят обычно
люди, которым просто по жизни не хватает живого общения независимо от того,
литераторы они или нет. К сожалению, литературные объединения и встречи
становятся некими посиделками очень одиноких людей, большая часть из которых
начинает писать только потому, что им нужен повод, чтобы на эти посиделки
как-то ходить. <…> Нет же на свете человека, который раз в жизни двух
строчек срифмовать не пробовал. Значит, я писатель, пойду
покажу стихи. Пошел, показал, добрые люди сказали: „Ну
что-то вроде в рифму, да, пишите ‘исчо‘”. Он пишет,
потому что в следующий раз надо же что-то показать. И вот это как-то ужасно
печально. Потому что, нет бы им просто встретиться и
сказать: „Мы клевые, давайте вместе сидеть”. Нет, они
туда постоянно литературу таскают. А есть люди, которые эту „литературу”
поощряют. „А не выпустить
ли нам сборничек лито? Давайте-ка выпустим
тысячным тиражом и будем всем дарить”. Ты этот сборничек
берешь, а тебе говорят: “Дай-ка я тебе его сейчас подпишу”. И ты уже и выкинуть
не можешь».
«Есть ощущение, что оболочка,
которая очень крепко и прочно отделяла адекватно стоящий в реальности мир людей
от мира других потусторонних штук — неважно, что это, бог, ангел, инопланетяне
или что-то еще — что эта оболочка прохудилась, теперь
все видно. Про это либо пишут, либо живут в этом настроении. Ощущение близости
какого-то неконтролируемого фатума — это общая тема литературного процесса
сейчас».
С разбега в воду. Алла
Смирнова об ознобе от Жене и
придирчивости Кундеры. Беседу вела Елена Калашникова.
— «НГ Ex libris», 2015, 29
января.
Говорит переводчица Алла
Смирнова: «Хотелось бы сделать сборник „Поэты Монмартра”. Хочу перевести
такого замечательного поэта — Андре Сальмона.
Фактически Сальмона по-русски нет, а он много чего
написал. Он автор, на мой взгляд, самых любопытных воспоминаний
про артистическую жизнь ХХ века — „Бесконечные воспоминания”, но только
их вряд ли кто-нибудь станет печатать, там 2000 страниц. А еще у него есть романы про жизнь на Монмартре в ту эпоху — „Воздух холма”,
„Негритянка с Сакре-Кер”, дивный роман, что
называется, с ключами, где Аполлинер, Жакоб, Пикассо, Модильяни выведены под
другими именами; есть роман про Модильяни.
Но многое упирается в то, что Сальмон умер в
1969-м — права на него нужно покупать, а наши издатели стараются этого не
делать, и в этом тоже большая проблема».
Ольга Седакова.
Наш читатель не понимает модернизм. Беседу вела Евгения Коробкова.
— «Вечерняя Москва», 2015, 14 января <http://vm.ru>.
«Для модерна, наследником
которого я себя чувствую, было естественно, чтобы текст сопровождался
комментарием и толкованием. <…> И поэтому мне бы хотелось, чтобы в моей
книге [«Стелы и надписи»], куда входит небольшой круг стихотворений — было
качественное толкование текста. И это толкование — не просто вторичное
дополнение. Оно необходимо для того, чтобы создать образ, в котором рождается
поэзия, живущая рядом с мыслью и вместе с мыслью».
«Когда наши, русские поэты
пытались сделать что-то похожее на античное, они просто воспроизводили
гекзаметры и пентаметры, как это было принято. А у Рильке я нашла другое: что
может остаться намек на античный стиль, а фраза может звучать вполне как
разговорная и простая. Есть такое недоразумение, что всех русских поэтов
рассматривают в кругу русских же поэтов. Помню, как немецкий исследователь
нашел в одном моем стихотворении цитаты из третьестепенных русских поэтов,
которых я никогда не читала. На самом деле я ссылалась на Гейне. Однако ученому
и в голову не могло прийти, что в русских стихах будет реминисценция Гейне…
Одна цель этой книги [«Стелы и надписи»] — действительно возвращение античности
в ее актуально-политическом значении, которое имелось в позднесоветское
время. Другая сторона — это модернизм».
Роман Сенчин.
Нам некуда уходить. О новой повести Бориса Екимова. — «Русский Журнал», 2015,
14 января <http://russ.ru>.
«Повесть „Осень в Задонье” вышла как нельзя вовремя. Мы сегодня говорим о
спасении русского мира, смотрим на Донбасс, на Приднестровье, поглядываем
на Северный Казахстан, мечтаем вернуть и Аляску, которая была нашей и
где еще осталась горстка русских людей, потомков тех, кто осел там двести
пятьдесят лет назад. Но то, что происходит внутри России, как сужается русский
мир здесь, у нас дома, мы замечать не хотим. Или боимся?.. Борис Екимов
обращает наше внимание, рассказывает. И пытается найти выход из того сложного и
горестного положения, в котором оказался русский мир на русской земле».
См.: Борис Екимов, «Осень
в Задонье» («Новый мир», 2014, №№ 9, 10).
Согревающая проза или текст на
чужом языке? Литературные итоги 2014 года. Заочный «круглый стол». В этом
номере — ответы Евгения Абдуллаева, Николая Александрова, Петра Алешковского,
Ольги Балла, Владимира Бондаренко, Алексея Варламова, Алисы Ганиевой, Натальи
Ивановой, Марианны Ионовой, Павла Крючкова.
— «Дружба народов», 2015, № 1 <http://magazines.russ.ru/druzhba>.
Говорит Марианна Ионова: «Роман Владимира Губайловского
„Учитель цинизма” (М., „ЭКСМО”, 2014) стоит читать хотя бы ради интонации, отчасти
знакомой тем, кто знает эссеистику и критику Губайловского
(тем более что повествование ведется от первого лица и в немалой мере
автобиографично): интонации ровной, обходящей все уклоны, будь то
саркастическое бесстрастие, патетика, сентиментальность, амикошонство, —
трезво-человечной. Интонации, которая дает ощущение не навязывающей себя
правдивости и спокойной бескомпромиссности. „Учитель цинизма” называют первым
русским «университетским» романом — в силу того, что описывает он среду
студентов мехмата второй половины 70-х. Внесу и я свою лепту: роман мысли (по
аналогии скорее с комедией плаща и шпаги, чем с романом воспитания).
<…> Впрочем, необязательно ходить за дефинициями далеко: „Учитель
цинизма” — роман философский, причем той благородной разновидности, когда не
сюжет иллюстрирует философию, а философия комментирует сюжет. Не пересказывая
суть, позволю себе высказать наблюдение-„спойл”: учителем цинизма в романе представляется мне не
персонаж, которого прочит на это место аннотация, а тот, кому с точки зрения
фабулы таковым быть не подобает».
Говорит Павел Крючков:
«Начну с окончания выпуска 11-томного „Собрания сочинений Лидии Чуковской”.
Издание оказалось возможным благодаря подвижническим трудам дочери писательницы
— Елены Цезаревны Чуковской. Разумеется, в собрание
вошли произведения, хорошо знакомые читателям Лидии Корнеевны:
трехтомные дневниковые „Записки об Анне Ахматовой”, легендарная проза конца
1930-х, воспоминания об отце „Памяти детства”… Но вошло и немало таких книг,
которые либо не переиздавались десятки лет, вроде „В
лаборатории редактора”; либо — вышли посмертно, как документальный роман
„Прочерк” или литературно-художественная выборка „Мои чужие мысли”. Особо
отмечу недавний выход, точнее, переиздание финального тома собрания под
названием „Из дневника. Воспоминания”, куда Елена Цезаревна включила публикацию под названием „‘Софья
Петровна‘ — лучшая моя книга”, вышедшую недавно в „Новом мире”. Добавлю, что в
этом томе (а каждая книга ненумерованного собрания издана так, что воспринимается
как отдельное издание) сильно укрупнены разделы „Иосиф Бродский” и „Александр
Солженицын”. Мне кажется, что теперь, после расширенного издания записей
Чуковской из ее „общего дневника”, личность этой удивительной женщины на
какую-то „дольку” освободилась от некоего мифологического тумана, которым, увы, нередко окружают Лидию Корнеевну
в чужих воспоминаниях и дневниках. <…> Ну а главным моим утешением
неспокойного года оказалось „замаскированное” под историко-литературную
монографию (это в ней, конечно же, есть!) сокровенное послание писателя
и журналиста Дмитрия Шеварова. Говорю о его изданной
в серии „ЖЗЛ” книге „Двенадцать поэтов 1812 года.
Жизнь, стихи и приключения русских поэтов в эпоху Отечественной войны”. Из
„громких” имен здесь лишь поручик Жуковский, штабс-капитан Батюшков и корнет
Вяземский, остальные широкой публике, к которой я отношу и себя — почти
неведомы».
Роман Тименчик.
«Страна должна знать своих стукачей, но сначала она
должна знать своих палачей». Глеб Морев поговорил с
крупнейшим исследователем русского модернизма о литературе без читателя,
главном поэте и агентах ГПУ-КГБ. — «Colta.ru», 2015, 23 января <http://www.colta.ru>.
«<…> я думаю, что каждый
раз, когда читатель открывает книгу, с этим художественным произведением что-то
происходит. Оно живет еще одной жизнью, оно вступает в беседу с новым
читателем, тот в него вносит какие-то свои смыслы, которые бесследно не
исчезают, они как-то прикипают, прилепляются к тексту. А когда очень много
пытливых и активных читателей вторгаются в этот текст, текст изнашивается, с
ним происходят какие-то коррозии, эрозии, досадные для историка литературы,
который тщится восстановить первоначальный смысл текста. Это известно, скажем,
по практике театральной режиссуры — когда не дается какое-то место пьесы, надо
оставить его в покое, надо, чтобы актеры его не теребили, не тревожили,
заняться чем-то другим и вернуться к тексту с новым опытом, другими глазами. И
есть какие-то влиятельные, запоминающиеся, прилипчивые интерпретации, а потом,
спустя поколения, выясняется, что они дикие, несусветные, и не очень понятно,
кто первый сказал это, откуда пошло это гулять, захватывая все более и более
широкие слои читателей. И когда мы думаем о благополучной посмертной судьбе
текста, мы должны ощущать этот момент его усталости».
«Кстати, очень
важно, мне кажется, для жизни текста, для контакта его с читателем то ощущение
опоздания, какое было у моего читательского поколения и, я думаю, у вашего, —
что мы не застали кого-то, открыли для себя поздно, опоздали на празднество, а
от этого какая-то удвоенная любовь к забытым именам, к забытым текстам,
бережное, не такое потребительское читательское отношение к ним. Я,
например, хотел бы, чтобы так произошло с Ахматовой. Это уже отчасти
происходит».
Челябинец
стал лауреатом премии Андрея Белого. Дмитрий Бавильский:
«Я не интересуюсь политикой, она отвлекает нас от собственных жизней». —
«Вечерний Челябинск», 2015, № 4, 16 января <http://vecherka.su>.
Говорит Дмитрий Бавильский: «К сожалению, новую музыку плохо знают,
многим она кажется сложной и поэтому существующей в каком-то узкопрофильном
гетто. Мне было важно вытащить поисковых сочинителей с периферии интереса и
сделать их выдающиеся интеллектуальные достижения общим достоянием (в книге,
кстати, упоминаются и челябинские композиторы тоже). Я делал книгу не для
музыковедов, знатоков и ценителей, но обычных думающих людей. И чем больше
проходит времени, тем я сильнее понимаю, что „До
востребования” не о музыке, которая там только повод… Проблема в том, что здесь
почти никому имена большинства композиторов ничего не скажут, несмотря на то,
что некоторые из них сочиняли звуковые дорожки к телевизионным заставкам и
рекламным роликам. Потому я и просил своих собеседников говорить не только о
себе, но и своих предшественниках — Бахе, Бетховене, Брукнере,
Вагнере, Гайдне, Глинке…»
«У меня сейчас в работе пять
новых книг в разной стадии готовности…»
О книге бесед Дмитрия Бавильского с современными композиторами см. статью Михаила
Бутова «Композиторы очень умные, или Ответ, оставшийся без вопроса» в декабрьском
номере «Нового мира» за 2014 год.
Игорь Эбаноидзе.
То, о чем писал Ницше, еще не произошло, но случится. Фридрих Ницше написал о
том, что еще не произошло, но обязательно случится, уверен главный редактор
издательства «Культурная революция» Игорь Эбаноидзе.
Беседу вел Алексей Мокроусов. — «Ведомости», 2015; на сайте газеты — 16 января.
«Сперва
проводился кастинг, насколько переводчик улавливает ницшевскую
манеру, насколько он к ней восприимчив и может ее передать. Выявилось несколько
приоритетных в этом переводчиков — в первую очередь В. М. Бакусев.
Кроме того, над собранием работали наиболее значительные силы германистов: А.
И. Жеребин, В. Г. Куприянов, Ю. А. Архипов — это все
те люди, которые занимались черновиками без предварительной подготовки, без
предварительного прислушивания к голосу Ницше. Они переводили, исходя из своего
опыта больших германистских умений, и это получалось
более и менее удачно. <…> В проекте не было участия государства,
участие Германии было кратковременным (один из томов вышел с помощью
Гете-института)».
«В каком-то смысле получается,
что еще что-то не произошло, о чем он [Ницше] написал, но, вероятно, скоро
произойдет. Ощущение этого не покидает, и я понимаю Ницше, когда он заявляет:
его время придет самое раннее через 50 лет. Рецепция 1910 — 1930-х гг., на
которую мы ссылаемся, говоря о фальсификации, уже устарела (хотя Ницше умер
раньше), ведь она основывается на опыте, устаревшем по отношению к тому, что
заложено в ницшеанских текстах. У него гораздо больше про постмодернистское и посткапиталистическое общество, чем про эпоху, в которую он
жил».
Июльский номер журнала “Новый мир” выставлен на сайте “Нового мира” (http://www.nm1925.ru/), там же для чтения открыты майский и июньский номера.