стихи
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 3, 2015
Синельников Михаил Исаакович родился в 1946 году в Ленинграде. Поэт, эссеист,
переводчик. Автор двадцати трех стихотворных книг, в том числе однотомника (М.,
СПб., 2004), двухтомника (М., 2006), книги «Сто
стихотворений» (М., 2011) и сборника «Из семи книг. Избранные стихотворения»
(М., 2013). Занимался темой воздействия мировых религий на русскую литературу.
Составитель многих поэтических антологий. Живет в Москве.
* *
*
Когда очнёшься, больше не внимая
Всему, что жизнь с годами наплела,
Вблизи возникнет
музыка немая,
Как ясный день, спокойна и
светла.
Ты знаешь сам, как редки дни такие,
И жадно пьёшь, мгновеньем дорожа,
Забытый звук
нездешней литургии,
И вновь душа невинна и свежа.
Как далеки всегдашние заботы!
Без них судьба сбывается твоя,
Блаженствует, пройдя
водовороты,
Ликует в жилах лёгкая струя.
Иное пенье в этот час постыло,
С тобой осталась в странствии твоём
Лишь эта песнь, что всё в себя вместила,
Отозвалась нечаянно во всём.
Импрессионизм
Памяти
матери
Там, землю объемля всецело,
Синее была синева
И зелень сильней зеленела,
Поскольку была ты жива.
Бурьяна цветущие чащи
Меняли окраску свою,
Поскольку твой голос звенящий
В потерянном длился раю.
Так искрится старое лето,
Что я постигаю вполне,
Как цвет оживает от света
Под кистью Дега и Моне.
Олег
Давно распрощавшись с любимым конём,
Став злей и угрюмей,
Он мог только изредка вспомнить о нём
Средь бурь и раздумий.
Он ведал: вот здесь и придётся истлеть,
Оставив дружину,
В краю, где разбуженный воет медведь,
Грозя чужанину.
Повсюду лишь зелень и в ней синева,
Земля нелюдима.
Вода ключевая — как лепет волхва;
Ни дома, ни дыма.
Он ехал за данью. И, встретив жильё,
Указывал старым,
Чтоб мехом и медом платили её,
Как прежде хазарам.
Он холодно слушал и шорох ракит,
И пленниц рыданья,
Пытаясь понять, что потомку сулит
Страна без названья.
Когда-то он видел исландские мхи,
Царьградские деньги,
А вот и серёжка днепровской ольхи
Упала на Хельги.
Цербст
Торжествуя в правой силе,
Всё круша в отместку зверств,
Как траву, страну скосили,
Но почтили старый Цербст.
Где София-Фредерика
В детской комнате цвела,
Ей — военная музыка
С пеплом Царского Села!
Весть от долгой, как блокада,
Белой ночи над Невой
И Таврического сада
Вечный шелест ветровой.
Дух тайги и лесосплава,
Тень Урала и Орла
Необъятная держава
В легкий домик занесла.
Были радостны и яры
Караулы во дворе,
И добавку кашевары
Раздавали немчуре.
Чукотская девушка
Фактория на Чукотке,
Суровые рубежи,
Матросов ночные ходки
И сумрачные моржи.
Лишь в августе снег растает,
Но оттепель недолга,
И снова снега взметает,
Гуляет в полях пурга.
Но в чуме, где лица плоски
И вечно грязны тела,
Дочь зека и эскимоски
Нечаянно расцвела.
Уехала в город южный
И, юность смутив мою,
Рассыпала смех жемчужный
В томимом жарой краю…
Любившую душ горячий
Четырнадцать раз на дню,
Я в памяти зыбкой прячу
И в сердце своём храню.
Мне чудится снег Чукотки…
Младенцу толкают в рот
То грудь, то бутылку водки
Родильницы тех широт.
Похмельного чукчи ласки,
Во льду пограничный пост,
Далёкий туман Аляски
И ясность полярных звезд.
Грохочут шаманов бубны
Средь девственной черноты,
И, крик издавая трубный,
Кончают с собой киты.
На Литве
Зелёные пущи, зелёные вежи,
Литовский крыжовник и сотовый мёд,
И грубая нежность, и силы медвежьи,
Лесные дороги, где ветер поёт.
Поедем на Белую Русь, в Новогрудок,
Где охрой окрасил леса чародей,
В отчизну панёнок твоих
белогрудых.
В обитель озёрных твоих лебедей!..
Но в позднюю осень, где пусто и голо,
От этих усталых, как пастырский труд,
Коленями стёртых
ступеней костёла
В страну хуторскую дороги ведут.
В крестьянских полях изобильных и нищих,
В раздумьях безмолвных, как листьев полёт,
Как будто трава на седых пепелищах.
Мелодия зреет, жалейка поёт.
Везде на распутье Христос деревянный,
И в дебре — языческий
спрятанный бог…
Всё музыкой стало, чуть слышной осанной
Фольварков и замков, чащоб и берлог,
Цепей и тарелок с тюремной баландой,
Бунтарской мечты и томленья невест…
Быть может, мой прадед здесь вёз контрабандой
Запретные «Дзяды» и «Комманифест».
И снится, что там, за лесной полосою,
В кольце Иисусовых вскинутых
рук,
Как золото кладов находят с лозою,
Найдётся в бурьяне затерянный звук.
Перед поездкой
Приготовившись к объятьям
И целуясь на ходу,
Улыбаясь всем, как братьям,
Этим городом пройду.
Но уже за мглой и дымом
Каждый выступ и подъём
В мире людно-нелюдимом,
Отчуждённом и родном.
Не убавилось знакомых,
Только сделались они
Горсткой знаков невесомых
В незапамятные дни.
Словно след незримой бури,
Пролетевшей
в пустоте,
Лишь грузинский шрифт хуцури
Остаётся на плите.
Вьётся, вьётся поминальный
И наклонный, чуть косой,
По доске мемориальной
Виноградною лозой.
Так легка была услада,
Но похмелье тяжело,
Где, как сборщик винограда,
Время бодрое прошло.
Державин
— Пой, Державин, державу оплакав!..
Нет, победы скорей воспевай —
Белоруссию, Крым и Очаков,
И Ломбардию, и Туртукай!
Долгий век доживающий в лире,
Чьи упругие струны свежи,
О креолке поведай Пленире,
О славянке Милене скажи!
Поспевая за шлейфом Фелицы,
Слово правды вдогонку шепни…
Словно белые, легкие птицы,
Отлетай в отдаленные дни!
Дай забыть, что не плеском Алфея
—
Гладью Леты означен предел,
Что с доски двухсотлетней, желтея,
Осыпается мыслящий мел…
В этот вечер под посвист буранный
Над поникшей осенней травой
Утешенье — твой стих первозданный,
Малограмотный и громовой.
* *
*
Как лёд киркой ни колоти,
От века пращуров доныне
Хребет зимой не перейти
И негде спрятаться в долине.
Придут чужие, сея страх,
И жить по-своему заставят,
Потом за это впопыхах
Народ сошлют и обесславят.
И там, где стелются пески
Непостижимого изгнанья,
Всё снились предки-степняки
И превращались в изваянья.
И эта белая гора
При свете лампы вполнакала,
Как дремлющая медсестра,
У изголовья
возникала.
Июньский номер
журнала “Новый мир” выставлен на сайте “Нового мира” (http://www.nm1925.ru/), там же для
чтения открыты апрельский и майский номера.