стихи
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 2, 2015
Золотарев
Сергей Феликсович родился в
1973 году. Окончил Государственную академию управления им. С.
Орджоникидзе. Публиковался в журналах «Арион», «Новая Юность»,
«Русская Америка» (США), в газете «День литературы». Член Союза писателей
России. Автор поэтической книги «Яйцо» (М., 2000). Живет в городе Жуковском.
1
Хрустят сверчки,
просоленные ветром
до ломкой
корочки стрекающего звука,
и тают на
татарском языке.
Степной народ,
принадлежащий недрам,
в хожденьях
полуострова по мукам
исходит из нужды
в солончаке.
Под утро
опускают в землю неба
слепые
коченеющие звезды,
забрасывают
комьями росы
и глиной
воздуха. Единым на потребу
останется
наличие погоста
над головой
в рассветные часы.
2
Тень возникает
внутри камней
первое время
как мысль о ней.
Время
становится Крымским ханством,
не успевая
застыть пространством.
Кладку
причерноморской волны
вольные
каменщики вольны
выложить криво (сказать по правде,
как и
задумал покойный Клавдий),
тенью обмазавши валуны.
3
Сметая волны
утлою метлой,
уже не
ветер, но еще не суфий,
задабривает
водною золой
морские
розы, сущие в Гурзуфе.
Но что в его
татарской голове?
Гнездовья
шишек как катушки нитей…
Швартуется кораблик
в Партените,
и гамлеты безумствуют в траве.
4
Сухофрукты
сгружает на борт сухогруза
в санатории
им. Фрунзе
отработанная вода.
Тень инжира
гораздо
точнее, чем гиро-
компас,
определяет в пространстве
предлежанье плода.
Выбрав в
качестве ориентира
прохожденье
корнями надира
водной глади
в опущенном
взгляде,
голубые
бутоны воды в Партените
распускаются
утром на нити
умывальников —
Розы Саади
в результате
партеногенеза
завиваются в
женские пряди.
Отсыревшие
щелкают пьезо—
элементы
сверчков в винограде.
5
Луне знакомы
с распашонок
и Аю-Даг, и
Медвежонок,
залегший в
спячку, и залив,
и масло
греческих олив.
И неужели же
не видит
луна что
ищет среди мидий
в полночной
зыби на молу
Гамлет-паши — Гамлет-оглу?
6
Надев
театральную маску безумца
и ласты
безумца, в открытое море
безумства во
тьме под свои умца-умца
в своем неверморе
принц
датский певец надувного матраса
плывет фортинбрасом.
7
Вместо дома
писал владение.
Но душой его
был пустырь.
И коты
несли нототению,
как
имущество — в монастырь,
дабы
освободить от лишнего.
Всюду пахло
мочой.
И ходил он с
выпуклой линзою,
тьму сгущая перед свечой.
8—9
Лишь море
знает, как близки
мне волны,
сбрившие виски
и принявшие строгий постриг
чешуек
чищеной трески.
Из ощущений
— груды острых
камней,
негромкие следы
вторжения на
полуостров
орды
свингующих султанов,
пустынножительство
платанов
и
быстродействие воды.
10—11
Офелия — с
опресноком в душе —
могла бы
утонуть на Сиваше,
когда б
имела мужество надеяться,
что
превратятся в соляной сугроб
ее останки и
белогвардейцы
их смелют,
оставляя Перекоп.
12
Звездою
катится с горы
пустая
пробка из коры
ночного
дерева Массандра,
в котором горние миры
высверливают
дно мансарды.
За печкою
поет сверчок
про
нагревательный бачок,
неделю ждущий установки,
чтоб
выступал на подтанцовке
воды
пульсирующий зрачок.
И волны
стелют, как циновки,
у входа свой
половичок.
А на
пожарище Авроры
глядит
товарищ прокурора,
как ты
выходишь из воды
в чешуйках
Синей бороды.
13
Гамлет стоит
с обретенной главой Иоанна Предтечи
возле могилы
шута.
В Ирода
копья мечет.
Вслух
обвиняет вечер
в
кровосмешении. Говорит: — Неужто
царского
рода вода
может
разбавить портвейн «Алушта»?
Пробует.
Корка воды
тверда.
— Хлеб этот
горек,
мой бедный Йорик!
Впрочем,
акриды и дикий мед
слаще, чем
может представить себе историк
вроде меня,
но ручной топорик
в корне
меняет любой подход.
В нашем
семействе
возобладала
триба
гробокопателей
— царский род
скоро
поглотит земная рыба,
что на
любого червя берет.
К уху,
как раковину, подносит
череп — и
слушает крови шум:
— Время
срастается, бедный Осип,
кости
столетий идут на ум.
14
Скала — с расщепленным сознанием
безумного
сланца — растет
на водах пивденнобережной Дании
из крымских
подвалов, пустот
пещерных, из рощи платановой —
прохладой
могильных камней,
число увеличив октановое
в истории
солнечных дней.
15
Волнение моря
стихает.
И кажется
буря смешной.
Но девять
смертей вытекают
из раковины
ушной.
Черней
белены или блуда
в улитку
попала вода…
И Гамлет
прозрачный, как Хлудов,
стоит,
провожая суда.
16
В блестках
птичьего гвалта
день уходит
на Ялту.
Но
кузнечиков бром
растворяется
кровью прибалта
лишь часам к
четырем.
Потому что
умрем,
я держу тебя
за руки цепче,
чем позволил
бы Гамлету в сцене
театральный
прием.
Мы не станем
старьем.
В мыслях
датского принца о смерти —
ни кивка о Лаэрте.
Лишь вода
острием
разрезает
конверты с сибирскою язвой.
Да поэт,
убивающий разве
что читающих письма о нем.
17
Не рыдай
мене, мати,
в немедийном формате!
Я люблю этот
призрачный час,
когда души в
обхвате
превосходят
любого из нас.
Когда гибельный
выпад в шпагате
попадает не
в бровь
и не в глаз,
но в отцовские разом объятья.
А сыновья
любовь
простирается
дальше распятья.
18
Время года
есть жительство места.
И не нам
умирать со стыда
на конце
неприличного жеста
в форме
Ласточкина гнезда
в сентябре с
окончаньем сезона
театрального.
Нас убивать
принцу
датскому нету резона,
пережившему детскую мать.
Да и волны
слепые — снаружи
не очистить
от скорлупы.
Только
пальцами сердца постружно
изнутри
шелушатся гробы.
19
Ты сядешь в
автобус.
Войдешь в продуваемый всеми ветрами
шекспировский
Глобус,
где тени в
Орлянку играли.
Где Крымские
вина,
прокиснув во
тьме, искрометную сценку
играют в
крови, но
лишь истина
люминесцентна.
Мерцает на
грани.
А море
бездарные ставит спектакли.
И только в
момент умиранья
стекается в
капли,
коптящие,
как керосинки
в театре, и
копотью тени
покрывшие
колосники — от крысиной
возни
нототений.
Что делать
с вещами,
подобными этому вздору?
Лишь смерть
освещает
искусственным
легким дыханье актера.
Ты
спустишься с пирса,
истратив все
средства сценической речи,
сутулые
плечи
забытого
Фирса
накинешь на
плечи.
20
Слепые волны
ищут входа
в глухую
воду…
Майский номер журнала “Новый мир” выставлен
на сайте “Нового мира” (http://www.nm1925.ru/), там же для чтения открыты мартовский и
апрельский номера.