О новой русской литературе Казахстана
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 12, 2015
Абдуллаев
Евгений Викторович — поэт, прозаик и
критик. Родился в 1971 году в Ташкенте. Стихи и прозу публикует под псевдонимом
Сухбат Афлатуни. Окончил
философский факультет Ташкентского государственного университета. Лауреат «Русской
Премии» (2005), молодежной премии «Триумф» (2006). Живет в Ташкенте.
В Алма-Ате есть одно место. Дорога идет в гору. У машины выключают двигатель. Но, вместо того чтобы скатываться назад, она движется вперед, вверх.
Место назвали «алматинской аномалией».
Такие же места есть вроде бы в Тбилиси и где-то в Крыму.
В этом очерке речь пойдет, однако, не о геофизических аномалиях, а о литературных. О той литературной аномалии, которую я уже лет десять наблюдаю в Алма-Ате.
С одной стороны — как и в других бывших республиках после 1991 года — падение интереса к серьезной литературе, сужение сферы русского языка, отсутствие господдержки для развития русской литературы.
С другой — литераторы из Казахстана последние десять лет присутствуют в каждом длинном и почти в каждом коротком списках «Русской премии», по количеству уступая только украинцам (среди авторов из постсоветских республик). А по количеству публикаций в «Дружбе народов» за прошлый, 2014 год — на первом месте. Но и за пределами «Дружбы…» и «Русской премии» казахстанцев достаточно. Их публикуют «Знамя», «Воздух», «TextOnly». Как «страновыми» подборками — так и по отдельности.
«Машина», иными словами, неуклонно движется вверх. Несмотря на выключенный мотор и наклонную дорогу.
Одно предуведомление.
Мой взгляд на современную русскую литературу Казахстана — взгляд внешнего наблюдателя. Что-то для меня не видно; что-то видно не так, как если смотреть изнутри. Какие-то имена будут названы, какие-то — возможно, не менее важные — нет. Больше будет сказано — в силу мой собственной специализации — о поэзии, чем о прозе. На реестр имен и направлений очерк не претендует [1] .
Ольга Маркова и другие
«Ольга Борисовна создала то, что оказалось не под силу могущественному министерству культуры Казахстана, — новую литературную волну» [2] .
Создавать литературную волну, замечу, не входит в обязанности министерств культуры. Даже самых могущественных и эффективных.
Волны создают одиночки.
В остальном эта некрологическая строчка вполне справедлива.
Ольга Борисовна Маркова была прикована к инвалидной коляске. В ней она сидела, как королева на троне. Всегда безукоризненно одета, причесана, корректна.
В 1993 году она стала издавать журнал «Аполлинарий». В 1998 создала фонд «Мусагет». Стала организовывать литературные семинары, мастер-классы, круглые столы. Вначале — местными, алматинскими силами. В 2000-е приглашала людей из Москвы, Киева, Ташкента.
Средства находились с трудом; помогали зарубежные фонды. Других структур не было. Союзы писателей находились в анабиозе, меценаты пока не народились, чиновники самоустранились (но и не мешали). Российская поддержка забрезжила только с середины 2000-х; но так на стадии туманного рассвета и зависла [3] .
Помогал Фонд Сороса, даже более активный на литературном поле в Казахстане, чем в России; поддерживал литературные конкурсы [4] . Например, конкурс «Современный казахстанский роман» (2001 — 2003), победителями которого (среди пишущих на русском авторов) стали Николай Веревочкин и Илья Одегов. Кстати, оба прозаика участвовали в «мусагетовских» мастер-классах и оба затем станут лауреатами «Русской премии». В литературе, как и в природе, ничего не возникает из пустоты.
Итак, феномен «алматинской аномалии» несколько проясняется. Появляется человек с современным литературным мышлением. Объединяет вокруг себя людей, находит средства под свои проекты. Появляются структуры, которые эти и другие проекты готовы поддерживать (Фонд Сороса, нидерландский Hivos).
Не все было гладко. С тем же «Аполлинарием». Заметные тексты соседствовали с массой малоинтересных, порой беспомощных. Любительская графика, которой иллюстрировался журнал; невнятная верстка. И тем не менее: «Аполлинарий» стал для многих стартовой площадкой, первым выходом «на бумагу». Не говоря уже о книжной серии «Мусагет», в которой вышли, например, дебютные сборники стихов Айгерим Тажи и Ксении Рогожниковой.
Оживление литературной жизни на постсоветском пространстве в начале 2000-х затронуло и Алма-Ату. Начинает выходить газета «Книголюб», ставшая затем журналом. Публиковала информацию из казахстанской Книжной палаты, рецензии и статьи местных авторов, интервью… Важное начинание, заполнившее нишу с литкритикой и литобозрениями (в «Аполлинарии» печатались лишь коротенькие обзоры текущих литературных событий — в основном связанных с «Мусагетом»). Редактировала «Книголюб» прозаик Лиля Калаус; печатало на свои средства издательство «Искандер» (выпустившее также сборники Бахыта Кенжеева, Вадима Муратханова, Юрия Серебрянского…) Опять же, можно предъявлять — по гамбургскому счету — претензии: и к качеству некоторых обзоров, и к оформлению. Но закрытие журнала в прошлом году воспринял с печалью — и, думаю, не я один.
С середины 2000-х стремятся самостоятельно заявить о себе авторы, группировавшиеся вокруг «Мусагета». В основном молодые. Усилиями поэтов Павла Банникова и Равиля Айткалиева выходят три сборника стихов и прозы: «Картель Бланшар» (2006), «Гран Фри» (2007) и «Сорок. Четыре» (2008). Первый — более широкий по числу авторов и жанрам; последний — наиболее цельный и продуманный.
В 2006 по инициативе прозаика Михаила Земского возник «Среднеазиатский литературный фронт». В него вошли шестнадцать молодых авторов (Илья Одегов, Айгерим Тажи, Ксения Рогожникова…).
В 2008-м ушла из жизни Ольга Маркова. Закрывается «Мусагет». Возникает вопрос, будет ли что-то дальше. Как оказалось — будет.
В конце 2009 Михаил Земсков создает «Открытую литературную школу» для молодых авторов. Выпускники «мусагетовских» мастер-классов уже сами пробуют себя — и довольно успешно — в роли преподавателей. Илья Одегов, Дина Махметова, Елена Клепикова, Юрий Серебрянский… (Хотя Серебрянский не был выпускником «Мусагета», его вполне можно к этому кругу отнести.) «Литфронт» провел несколько сезонов поэтического слэма «Поэтические бои без правил», еще много чего. Возникли новые авторские проекты: поэтические чтения «Литсостав», выставка-перформанс «Наглядная поэзия»…
Начинает — с того же 2009 — выходить литературная газета «Ышшо Одын». Организуются ежегодные литературные фестивали — «Созыв» (2012, 2013), «Полифония» (2014, 2015). Появляются новые люди, готовые оказать поддержку этим начинаниям, помогать находить средства. Например, Дюсенбек Накипов, известный танцовщик, автор медитативной прозы. Проведение «Полифонии» поддержано правительством Алма-Аты. Хороший знак.
«Мусагетовский
круг»
Выделять «алматинскую» школу я бы поостерегся. Времена локальных школ закончились в начале 2000-х; экспансия интернета мгновенно размывает всякую локальность. Некоторые общие черты тем не менее прослеживаются.
Прежде всего это большее тяготение к верлибру — либо к стиху на грани верлибра.
Традиционная силлаботоника представлена, пожалуй, только у Ербола Жумагулова. Жумагулов, возможно, наименее «мусагетовский» из нынешней алматинской плеяды. Скорее — продолжатель неоакмеистической линии, «Московского времени».
Слепых созвездий рой осиный, луны фруктовый леденец.
Висит над городом осенней грозы дамоклов кладенец.
О ноябре — черна как сажа — листвою жухлою ропща,
бормочет ночь, белье пейзажа в холодных лужах полоща.
Деревья призрачные шатки и беззастенчиво голы,
и ветер облачные шапки срывает неба с головы.
Витийствуй, непогодь, покуда густа тумана пелена,
а неба грязная посуда похлебки ливневой полна.
Морозом пахнет воздух пресный: легко им дышится, пока
на горле осени окрестной зимы сжимается рука [5] .
В стихах Ксении Рогожниковой и Айгерим Тажи каркас силлаботоники ломается, менее строгой, порой почти исчезающей становится рифма. Акцентируется хрупкость, ломкость бытия, ломкость лирического я поэта.
Из Ксении Рогожниковой:
Словно математическая задача —
еще секунда и — отведешь глаза…
На какой стадии стирка, знают в прачечной;
что происходит внутри тебя, знаю я.
Для тебя я меняю не только цвет,
но — форму тела, состав молекул;
легкий звук воздух колеблет, задет,
таинственный инструмент, зовущийся человеком [6] .
Лирика Тажи более «объективна», обращена к внешнему миру. Но и в ней — то же ощущение импрессионистической зыбкости. Узкая, но довольно важная линия в современной лирике. На память приходят стихи Марии Марковой (ровесницы Тажи) и более старших поэтов — Хельги Ольшванг и Инги Кузнецовой.
Из Айгерим Тажи:
Дернется кто-то в ветвях, испугавшись кашля,
и сорвет покрывало с кроны. Статуя дерева.
Брызнет морозной солью, вопьется в кожу.
Кто ты, безвестный скульптор в белом плаще?
Кто ты, зашивший черные раны на зимней реке
после вечернего потепленья?
Тихо на берег другой по свежему шву,
перебирая ногами метры прозрачных недр.
Листья впаяны в карамельную глубину,
и внутри все стеклянно, лишь дернется нерв
и расколет слой.
Птица выпорхнет из-под ног, улетит домой [7] .
Это — промежуточный между силлаботоникой и верлибром вариант — то, что Юрий Орлицкий назвал гетероморфным стихом [8] . В целом же в стихах алматинцев преобладает верлибр и поощрявшийся на «мусагетовских» семинарах эксперимент. Верлибр разнообразный. Есть медитативный, близкий визуальной, «кинематографической» поэтике — как, например, у Марата Исенова:
…Прошел дождь и тетушка
кутается в голубую болоньевую куртку
с потолка капает в старый таз
желтая эмаль по краю отбита
конец дня начинается с горизонта…
…После дождя глиняный двор
серо-голубой с темными пятнами навоза
улитки под молодыми вишнями
лопухи и кислица а воздух
как минеральная вода и солнце садится… [9]
Или — тяготеющая к объективизму поэзия Павла Банникова, урабанистичная, активно работающая с социальными и политическими образами. Обрывки чужой безличной речи, рекламных слоганов, интернет-сленга создают сложную полифоническую ткань.
декабрь водит
по лицам автомобильной сажей
водит меня пешком по улицам нечищеным тротуарам заново вводит
в активный лексикон слова этнокультурный мизогиния трансфобия
девальвация сепаратизм дефолт постмодерн междисциплинарный
авторское сознание социальный заказ нео—
модернизм консерватизм —изм —изм подчеркнуть
нужное на фоне казахстанского бидермайера
отрицание гнев торг депрессия принятие постоянная
недоговоренность постоянное договаривание
терминов переваривание
происходящего и происходящих растворяющихся
в смоге на расстоянии прикосновения… [10]
Эта же работа с «голосами Другого» [11] , но более субъективная, — у Ивана Бекетова. На грани саморазрушения стиховой ткани и ухода в молчание, в косноязычие, в невыговариваемое.
/…/
с вечера в небе лилось
/ утром трое принесли подарки /
она краснела
преклонив колено
делали предложения
/ словно первые ряды
стреляли /
/…/
/ не хочу ничего объяснять
не нужно ничего объяснять /
лампа где уютный угол
мягкий призмический угол палитр
/ локтевидный нажим языка на край /
тусклый словно усталость там можно сидеть
думать о словах и даже ничего не писать
/ тетеря заглотать не способен /
глагол спит в нем с утра [12]
Или — минималистический, несколько суховатый верлибр Алексея Швабауэра:
Из чаек может получиться
Божественный суп.
Об этом писали
В кулинарной книге,
Но не приводили
Соотношения ингредиентов:
Чайки, океан, тоска [13] …
Пока были названы только поэты. И то — не все (а есть еще — Мария Вильковиская, Заир Асим, Дмитрий Колчигин…). Но — достаточно пока о стихах. Стоит, хотя бы конспективно, сказать и о прозаиках.
Это прежде всего Михаил Земсков, автор, условно говоря, «маканинской» линии, в чем-то близкий Павлову или Сенчину (не без их «фирменной» депрессивности). Это Юрий Серебрянский (как прозаик), автор легкой и точной «полудневниковой» прозы. Это Илья Одегов, с его короткими, психологическими рассказами. Это Лиля Калаус, также успешно работающая в жанрах короткого рассказа и эссеистики. Стоит еще назвать Николая Веревочкина, мною не разгаданного (его метафорически «густая» проза мне не слишком близка), но тоже интересного…
Скрытый гений места
Где-то до конца 2000-х я с удивлением отмечал почти полное отсутствие каких-либо казахстанских реалий у молодых алматинских поэтов [14] . Большинство текстов, выходивших из «мусагетовского круга», могло, казалось, быть написано и в Москве, и в Нижнем Новгороде, Риге… Не было напряженного ощущения авторского «двоемирия», принадлежности двум культурам.
Возможно, это объясняется космополитическим духом Алма-Аты, где «давление» местной культуры ощущается слабее, чем, скажем, в Ташкенте или Тбилиси. Или отсутствием взаимодействия с казахской литературой. (В то время как русские поэты в Риге, Тбилиси, Ереване или Ташкенте успели выпустить по одной антологии переводов, в Алма-Ате подобных проектов не наблюдалось.) Осталась Алма-Ата несколько в стороне и от такой важной постсоветской гуманитарной тенденции, как выстраивание локального текста. Аналогии «крымскому», «уральскому», «одесскому», «ташкентскому» и прочим текстам в Алма-Ате не возникало. Хотя, казалось бы, необходимый для этого материал присутствует. «Воспоминательный», фольклорный, исторический…
Есть, разумеется, исключения. Особенно — в последние пять лет. Интересный цикл Юрия Серебрянского «Город, выросший в стеклянного дядьку» [15] . Тонкие, почти акварельные «виды» и «типы» Алма-Аты 80-х, увиденные глазами ребенка. Каждая названа именем какого-то места: улицы, магазина, кинотеатра.
Озеро «Сайран»
Наталья Владимировна повела наш класс
на тот берег.
Асфальтированные дорожки.
Красивые желтые листья.
Все по-другому, лучше, чем на нашем берегу.
По ее совету начал собирать гербарий.
Собрал три листа.
Где-то в книгах.
Алма-Атинский
зоопарк
При входе в зоопарк странный художник.
Худощавый, с кожаной повязкой вокруг головы.
Стучит в бубен.
Какие-то значки на деревянных досках.
Подписи с непонятными объяснениями.
Мы торопимся смотреть медведей.
Город все еще остается непроявленным, в нем пока нет ничего «собственного». И название озера можно, кажется, без потерь заменить другим. И зоопарк такой в другом городе встретить. И все же — город начинает просачиваться в стихи.
«Фоновое» присутствие Алма-Аты заметно в новых стихах Павла Банникова [16] и Марии Вильковиской [17] . Уже не ностальгической, а нынешнего мегаполиса с пестрой смесью азиатского, постсоветского и «глобального». Из Марии Вильковиской:
девушка с обложки книжки
Каната Нурова о нац. идее
напоминает мне леди Ди
дедушка с обложки той же книжки
напоминает мне моего
самого первого свекра
эти образы в моем сознании никак не
складываются в образ страны
которая существует только на карте
политических интересов и бизнес-воображения
……………………………
Суши с кониной в ресторане JQ
скульптура местного фюрера в парке его же имени
с зороастрийскими крыльями за спиной
окупай Абай в России
новая речка и расстрел нефтяников
и мое
совершенно непредставимое будущее
на этом фоне [18]
Но, в целом, можно согласиться с Павлом Банниковым: «Общая черта у казахстанских поэтов — это обращенность вовне, незамкнутость поэтического сознания на географии» [19] .
У алматинских прозаиков «география» более выражена. У Михаила Земскова — в «Алма-Атинских историях», в романах «Микророман в письмах», «Когда „Мерло” теряет вкус» [20] . У Ильи Одегова — в рассказе «Овца», написанном как бы изнутри казахской деревни. В тревелоге Юрия Серебрянского «Destination», где после мелькания праг, стамбулов и паттай появляется, ближе к концу, Алма-Ата.
Еще есть Астана
За пределами Алма-Аты русская литература присутствует скорее точечно. В Усть-Каменогорске — прозаик Владимир Шапко, букеровский финалист 2013 года. В Павлодаре — Василий Колин, автор интересной документальной прозы. С поэзией — хуже.
Но есть еще Астана — столица, выросшая за двадцать лет под продувными степными ветрами. Пока еще голая архитектура; местами — китч, местами — с проблесками вкуса. Город, еще не надышанный изнутри. Литературного подшерстка, как в Алма-Ате, здесь пока нет. Тем не менее и здесь что-то движется и происходит.
В начале 2000-х в Астану перебрался Канат Омар. Поэт, заявивший о себе уже в конце 90-х. Соединение предельной тонкости, визуальной текучести образов, их фантасмагоричности — с обыденностью; бормотания, почти глоссолалии — с прозаической прозрачностью.
вагон качнулся и заскрипел
сквозняк глубоко вздохнул
и присел на корточки
дерево деревенская девушка
залопотало в замасленной раме
и воздух вдруг засвистел затенькал
сотворив из ничего
даже не дудочку в равнодушных пальцах
легчайший комочек
с сердцем булькающим в горле [21]
В Астане живет и пишет Ануар Дуйсенбинов. Соединение линии, идущей от позднего Бродского, с рок-поэзией. С рефлексией своего «двоемирия», русско-казахского языкового «пограничья». «Очень странно переживать за казахский по-русски / ностальгировать по кумысу после ламбруско…» («Метаморф»). С отражением «места и времени», новой столицы и ее монументальных фантазий. Из стихотворения «Зимнему Байтереку» [22] :
Хочу сказать, у нас хорошо с начальством, рыба не гниет с головы.
Рыба здесь пожирает икры многоглазье, костями торчит из травы.
И чешуйки ее, отколовшись, с налету разбиваются тротуаром.
А утопленник-тополь из мировой реки выглядывает драккаром.
Ах, развесить бы на ветвях его непатриотов заботливыми руками!
Ах, смотрелись бы, белоснежные, хрустели как оригами!
Хочу сказать, что люди болеют гриппом, строения — лишь грибком
кондиционеров, с нелицевой налипших. Спасения нет ни в ком.
Неоспоримые в своем абсурдном праве белого в белом,
чайки летят против ветра, чайки летят под снегом… [23]
«В Астане формируется творческое пространство, — пишет Павел Банников. — Появилась аудитория, готовая воспринимать поэзию. Появилось сообщество пишущих людей, которые читают друг друга и готовы обсуждать тексты, воспринимать их критически» [24] . Проводятся (усилиями Дуйсенбинова) поэтические чтения «Post Poetry». Которые, возможно, дадут начало новому поэтическому фестивалю или еще чему-то.
И все же говорить об астанинской литературе пока рановато. Слишком тонок слой, слишком мала критическая масса. Пока русская литература в Казахстане — Алма-Ата. Здесь есть талантливые авторы. Здесь есть институты, создающие достаточную «тягу» для развития литературы. Есть общая, достаточно либеральная социальная среда. На фоне несколько поблекшего постсоветского литературного ландшафта то, что происходит в Алма-Ате, обнадеживает. Сопротивление энтропии. Или — возвращаясь к «картинке», с которой я начал этот очерк, — «алматинская аномалия». Хотя на одном из поэтических вечеров «Полифонии-2014» из зала и прозвучала реплика, что и публики маловато, и формат действа слишком камерный, оснований для пессимизма пока нет. Аномалия наблюдается, машина едет.
[1] Укажу два обзора, написанные с различных перспектив: Зейферт Е. Современная русская литература Казахстана. — «Сетевая литература», 2004, № 1 (5) <www.litafisha.ru/periodica/?id=105&n_id=12&t=t>; Банников П. Преодоление отчуждения. О современной русскоязычной поэзии Казахстана. — «Лиterraтура», 2014, № 58. <literratura.org/criticism/757-pavel-bannikov-preodolenie-otchuzhdeniya.html>. См. также интервью Ильи Одегова: «Литература в Казахстане медленно тонет» — Интернет-портал «Нур», 27 ноября 2014 г. <http://www.nur.kz/342580.html>.
[2] Величко М. Умерла Ольга Маркова. — «Gazeta», kz, 5 декабря 2008 г. <http://news.gazeta.kz/news/umerla-olga-markova-newsID123573.html>.
[3] См. выразительный рассказ самой Ольги Марковой о ее попытках получить поддержку в Росзарубежцентре («Русская культура за рубежом: нужна поддержка». — «Знамя», 2008, № 8). Справедливости ради замечу, что поддержка казахстанских авторов со стороны российских институтов все же имела место. Большинство из «мусагетовцев» участвовали в разные годы в Форуме молодых писателей в Липках. «Русская премия» уже упоминалась.
[4] Например, «Казахстан-Дебют» (1996), по итогам которого вышел пятитомник на русском, казахском и немецком языках. В 1998-м году — конкурс на лучшую пьесу, в 2000 — «Казахстанская современная литература-2000». Куратором двух последних и была, в основном Ольга Маркова. Выделялись отдельные гранты на издательские проекты.
[5] «Континент», 2007, № 132.
[6] <http://www.stihi.ru/2013/11/08/7972>.
[7] «Знамя», 2013, № 5.
[8] Орлицкий Ю. Динамика освобождения (от полиметрии к гетероморфному стиху). — «Арион», 2011, № 4.
[9] Исенов М. Ничего личного. Поэма. — «Аполлинарий», Алматы, 2006, № 3 (32), стр. 21, 22.
[10]
Банников П. Поедем, бро! Книга стихотворений. Алматы,
[б. и.], 2015, стр. 20.
[11]
О поэзии на постсоветском пространстве как о способе манифестации Другого см. также статью
Кирилла Корчагина «Идентичности нет. Поэты постсоветского пространства на
перекрестке культур и языков» («Новый мир», 2015, № 11) — прим. ред.
[12]
<http://polutona.ru/printer.php3?address=0312075845>
[13]
Швабауэр А.
По праву родства. Алматы, [б. и.], 2014,
стр. 11.
[14] Эту «беспочвенность» и «непривязанность к своей земле» — как общую черту молодых алматинских авторов отметил и Д. Кузьмин в своем предисловии к одному из их сборников (Кузьмин Д. Беспокойство. — «Картель Бланшар», Алматы, [б. и.], 2006, стр. 3 — 4).
[15] Серебрянский Ю. Рукопись, найденная в затылке. Книга стихотворений. Алматы, «СаГа», 2010.
[16] Банников П. Поедем, бро! Книга стихотворений. Алматы, [б. и.], 2015.
[17] Вильковиская М. Именно с этого места. Алматы, [б. и.], 2014.
[18] Цит. по <http://www.art-initiatives.org/?p=13030>.
[19] Банников П. Преодоление отчуждения…, 2014.
[20] Из рассуждений одного из героев «Микроромана в письмах» (к разговору о «двоемирии»): «Про Россию как „историческую родину”: в принципе, я, когда в России нахожусь, тоже чувствую что-то такое щемящее в сердце — просторы, реки, деревни, полуразрушенные церкви — какое-то все такое „свое”. Когда в Москве был, просто иногда выезжал на электричке в какую-нибудь деревню — куда глаза глядят — и там бродил. Хотя родился и вырос здесь, и здесь тоже все такое родное и близкое. И люди, между прочим, мне в Алма-Ате гораздо больше нравятся, чем люди в Москве, России. Казалось бы, те же русские, а часто совсем не те же. И казахи больше россиян нравятся…» (Земсков М. Микророман в письмах. — «Октябрь», 2008, № 5).
[21] «Волга», 2013, № 1 — 2.
[22]
Байтерек — «тополь», «мировое древо» — грандиозное
сооружение, символ Астаны.
[23] <http://polutona.ru/printer.php3?address=0311123825>.
[24] Павел Банников: «Уход от реальности — это трусость!» — «Свобода слова». Еженедельная общественно-политическая газета. 25 июня 2015 г. <http://erkindik.kz/pavel-bannikov-uhod-ot-realnosti-eto-trusost>.