стихи
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 10, 2015
Черных
Наталия Борисовна — поэт,
прозаик, эссеист. Родилась в городе Челябинск-65 (ныне — Озёрск)
в семье военнослужащих. С 1987 года живет в Москве. Окончила библиотечный техникум,
работала по специальности. Автор нескольких поэтических книг.
Зелёный глаз
Женщина
беседует с саженцем:
Антон Иваныч, уроженец Ряженцев;
женщина с
саженцами — как с детьми,
они бегут
небесными плетьми:
прочь,
прочь. Зелёный глаз семафора!
Прочь,
говорит Моисей, и со мной Сефора;
абрикос взял
за руку грушу:
я не трушу,
я тебя не разрушу.
А у
семафора, правда, зелёный глаз.
Пыльная
майская зелень смотрит, как Спас.
Стал
маслянистым шиповника запах,
да бутоны у
розы на лапах.
Стуки-сутки,
рельсы и шпалы.
Впасть в
немилость, выйти из-под опалы —
а всё
дорога. И только в райском квадрате
забываешь о небывшей с тобой утрате.
Кто внушает,
что родилась — и вдруг потеряла?
Сильно щемит
— не боле полумпериала!
Как хорошо
взять в пригоршни сад гроз.
До влаги из
глаз он прекрасен и полон гнёзд.
Гнёзда-глаза:
в птицах есть-то нечистое,
веретено-тельце
быстрое-быстрое
вокруг
погасшего источника света.
Для растений
создана вся планета.
Племя
райское вы в рассеянии.
Шиповник,
папоротник, Вознесение.
Менада
Менада хохочет
голосом глиняным, треснутым. Сыпется злая тревога.
Что ей
помстилось, не ведомо. Что нужно ей: смерть или подмога,
не угадать,
хоть ты трещины все обойди терракотовой сыплемой
бездны.
Не различить
ни тепла и ни тьмы; гений в ней там же, где бездарь.
Карточка,
пропуск в ней — через кп на израненном торсе дороги.
Бог ли в
менаде живет или боги? Все девственницы, все недотроги…
Не смогут
быть целомудренней этой, босой, под дождём,
увядший
венок нацепившей на сальную голову звонкую…
Колонку с
водой тот украсил венок, а колонка шла глинистой кромкою.
Сколько
менад обретается в юной менаде, промокшей девице с ружьем,
кто дикие
косы погладит, винокуренно дымные, гладкие,
кто примет и кто поцелует жестокой плясуньи повадки,
кто краше
возлюбленного и ненавистного, с долгим задумчивым телом,
кто кажется в красном всегда, а приходит в кровавом и белом,
что за
загадки,
вопросы:
танцы, шины,
колеса…
Над Варшавой какою русалкой с мечом наклоняется дерзкая статуя.
Много лиц у
менады; то видится северной рыбой великой,
то молния
среди виноградной листвы богоборного лика.
Проповедница
малая в страхе бежит, за пожар на поселочке ратуя.
То в
церквушке московской, то при свече где-то в храме глубинки
окаянство
сверкнёт в ней мотивом калинки-малинки.
Дядька нет да и спросит: а есть в тебе бог или
только бальзам приворотный?
Или всё ей смешки, молотком — черепки, извиваясь, ударит вдруг
туфлей курортной.
Или же дух в
ней блаженный и то излучает она, что не слышалось
матушке
верной?
Говорят, что
менады любовь расширяется чашей безмерной,
обнимает
закат и восход, и встает вертикальное море.
И уже нет
касания к звукам: горе или горе,
как её
удержать, золотая,
как отыскать
в ней блаженства святое подворье.
А бог её
сердце, как сок из точила, в себя собирает,
бог веселее
менады гуляет — и в ней, и в избраннике трудном,
оттого ей невмочь: невозлюбленной и неподсудной.
Письмо Пауле
Дорогая Паула, сегодня пустынным утром
увидел
черного меланхолического терьера,
вспомнил,
что не ответил письмом. Подумал,
что ты
смущена была бы ответом,
таким
осенним, простым и мирным.
Ты есть как
город после бомбежки,
хотя такого
города я не видел.
Что
интересно в жизни. Ты любишь музыку,
ты ее
чувствуешь, как мне недоступно, и преклоняюсь.
Говорить и
писать — ты не знаешь английского,
но уверен,
что письма ты получаешь.
У меня все
хорошо, могу рассказать про утро,
где ходят
две женщины и две собаки.
Счастлив, что не видел того, что вижу обычно.
Когда
обычные вещи уходят — это как ты,
когда идешь
через парк и видишь собак и теток.
Ответ Паулы
Дорогой мой
друг, письмо получила.
Отвечаю без
имени: потеряла и не запомнила.
После того,
как прочла, письмо употребила,
Запекла в
пирог с сыром, съела, бумаги не ощутила.
Наверно, вы
писали на рисовой.
Да, парк по
утрам — ничего нет лучше.
Живу как
обычно. Благодарю Бога.
Впрочем,
Богу моя благодарность мала,
И, насколько
я понимаю, не потому, что Ему безразлично,
А потому что
— и далее грамматика отдыхает.
Я есть, как
есть одиночество, старость, болезни,
Дрожащие
руки, война и горе. Я есть как рай.
Как обетование
о том, что страданье конечно.
Что жалость
как лечение бесполезна
На стадии
жизни. В умилении перед смертью,
Когда любому
жалость необходима,
Поверьте,
нет ничего — и любви тем более.
Я есть как
липы у кладбища и цветенье,
На которое неизбежная аллергия.
Ваше письмо
во мне. Полагаю, в составе крови
Когда-нибудь
найдут ваше имя.
Если
напишите снова, буду прекрасно рада.
Но по сердцу
— зачем плодить переписки?
Я куплю
детские туфли и шпроты,
Летний пост
настаёт. Farewell, друг мой,
Мне хорошо,
что мы узнали друг друга.