Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 6, 2014
Константин Кравцов. На север от скифов. М., «Воймега», 2013, 72 стр.
Начну-ка
я эти заметки самым неприличным образом. Все-таки в хорошем отзыве видна обозреваемая книга, а сам
автор рецензии остается в тени. Так вот: канон будет грубо нарушен.
Какое-то время назад я
попал в довольно распространенную, но неприятную жизненную ситуацию. О максимально
аккуратном из нее выходе решил спросить православного батюшку Константина
Кравцова. Это, конечно, не было исповедью: при разговоре присутствовал хоть и
совсем не посторонний, но так или иначе третий
человек. Наверное, мой прадед вот так же ходил советоваться к священнику: поп
умнее, он подскажет. Константин действительно снабдил неплохими советами: и с
житейской точки зрения, и с канонической. Но только на вопрос: «А как на самом
деле? Вот чтоб спастись, чего делать надо?» — ответил: «Так никто ж не знает,
как на самом-то деле».
Удивление сходного рода я
в последний раз испытывал, будучи третьекурсником медицинского института. Но
там осознание того, что никакого волшебства в работе врача нет, а есть знания и
малоблагодарный труд, растянулось примерно на год, а на сей раз все произошло
куда быстрее. Батюшка — и тот не знает как надо. Все ж одно дело читать про
отсутствие эзотерических знаний в Православии, а другое — когда вот так вот…
Очевидно, потому в теплом
и умном предисловии Марии Степановой к новой книге Кравцова мне показалась чуть
избыточной ровно одна фраза. Та, где противопоставлены «ремесло священника» и
мир поэзии, существующий «только в ситуации тревожащего, меняющего точки опоры
незнания — из которого и доносится голос поэта, его „вопль тоски великой”»[1].
С другой стороны,
незнание, конечно, отправная точка, старт, однако, в финале предполагается
нечто законченное. Например, в том смысле законченное,
в каком уже создан наш меняющийся мир. Однако взгляд с такого ракурса на многие
стихи из нового сборника лишь увеличит число вопросов. Вот два текста,
расположенных почти рядом и имеющих сходные имена: «На длинных волнах» и «Вечеринка
на Ретро FM». Похожий ритм, неоднозначная, но вполне возможная трактовка
картинки: человек засыпает под звучание радиоприемника, вспоминая события своей
жизни или фантазируя чужие приключения. Прием вообще-то рискованный: два
длинных стихотворения с близким дыханием, расположенные друг за другом — это
зачем? Это ведь, получается, автор на самом деле не знает, о чем хочет сказать,
повторяет самого себя, топчется на одном месте!
Только
вот слишком убедительны, слишком хороши «сопряжения дальнего» — именно так
написал Виталий Пуханов в совсем уже давней статье о
Константине Кравцове. Причем написал даже не про стихи, но про образ мышления своего
сокурсника по Литературному институту. И еще вот этот финал одного из текстов:
…взорванная голова
Наполняется вновь облаками,
архитектурными их превращеньями —
Музыка, брат, только музыка, музыка и
мерзлота —
это ведь совсем не про
сон? Тогда о чем? О смерти? Тем более нет. Объективная неясность сохраняет себя
и в тексте «парном» этому.
Далее прием сопоставлений
повторяется. Автор помещает рядом два весьма схожих стихотворения, одновременно
выстраивая систему сквозных образов: Босх и отдельно — камни глупости на
известной его картине (притом эти камни — никогда не камни, но «Тюльпан извлекают,
кувшинку, морскую звезду»), радиостанции, снег, плац, глаза, другие глаза — вне
физического тела, спутники в разных значениях этого слова, корабли (и отдельно
— корабли дураков), пытошные инструменты с красивыми
именами, север, или самый юг, что холоднее севера, лилии, огоньки… Возникает очевидная ассоциация с Cantos
Эзры Паунда. Только
объем текста иной и, кроме того, Паунд менял свою
гигантскую поэму от издания к изданию, а здесь одновременное существование
весьма насыщенных образов в совершенно разных временах и обстоятельствах
возникает непосредственно перед глазами читателя — довольно лишь перевернуть
страницу или просто перевести взгляд. И заметим: почти каждый следующий текст
чуть изменяет мир, созданный текстом предыдущим. Вот, например, «Пустозерск»:
Снег и дороги, дороги Смоленщины,
Свечи в снегу возле Белого дома,
трава полевая
И свечи в снегу — посмотрите, сегодня
они еще здесь,
В поле вашего зренья, святые отцы,
Непорочные жены и чистые девы,
Сегодня они еще здесь, эти лилии у
Царских врат.
Снег, трава полевая, цветы вдоль
дорог,
У Останкино и возле Белого дома, где
между расстрелами
Раненую баррикадницу
рьяно насиловала солдатня
В промерзающем за
ночь парадном: октябрьская стынь,
Победителей пьяные рыла, московская
школьница —
Много про то говорить, как сказал Аввакум,
За санями бредя в Пустозерск.
Да, до самой до смерти. Добро! И еще
побредем.
Купола в белом золоте, в лунном
сиянии,
В тусклой сферической наледи,
Отключены все системы у станции
«Мир»,
И умолкли подводники «Курска»,
Но снег серебрится во
свете, светящем во тьме,
Мчится троечка, бездна звездами полна
—
Именно это, наверное,
можно назвать «новой социальной поэзией», если уж так нужны определения. Однако
на этом же развороте читаем стихотворение «Пасха», и акценты в приведенном выше
тексте оказываются чуть иными. Книга точно сама помещает отдельные свои тексты
в контекст. Возникает то самое здесь и сейчас произведения искусства — его
уникальное бытие в том месте, в котором оно находится, описанное Вальтером Беньямином в его знаменитой статье «Произведение искусства
в эпоху его технической воспроизводимости». И другая
ассоциация, далекая от литературы, возникает столь же неизбежно. В новой физике
одним из главных понятий сделалось явление «квантовой запутанности». Это когда
элементарная частица в результате некоторого воздействия меняет свойства парной
себе частицы, находящейся, скажем, в соседней колбе. Ну, или на другом краю
Вселенной — расстояния тут не важны. И время, кажется, тоже не важно. Именно
оттого в книге Кравцова голландский брат Иванушки-дурачка, покинув рамки
знаменитого босховского полотна, легко объемлет
взглядом значительную часть Мироздания:
Что такое цветок, думает Лубберт Дасс, что такое цветок,
как не глаз,
Смотрящий из камня, из шкуры его,
что, как не око
Глупого камня? Размышляя о глазе и
камне,
Лубберт Дасс
задается вопросами в общем-то глупыми, например:
Глаз на ладони— что
он увидел, проник ли
В первоначала? Обычный ли глаз? Но
что такое
«Обычный»? Из Википедии Лубберт Дасс узнает о влаге
В передних и задних камерах, висящих
на вертикальных осях
Стекловидных яблок, также он зрит
Спутник — из первых — искусственный
спутник Земли.
А затем, в другом тексте,
возвращается к создавшему его художнику, обладая чуть иным зрением:
Алтари твои, Босх, дураков
корабли,
Над бетонкой Луна — мертвый спутник
Земли…
Получается, для приятия
корпуса стихов Кравцова необходима изрядная совокупность знаний, охватывающая
не только гуманитарные области? Все-таки здесь авторское «незнание» заставляет
вспомнить классическую почти метафору наших представлений о мире, когда область
более или менее установленных сведений изображают в виде воздушного шара. По
мере надувания, поверхность шара растет и область
соприкосновения с неведомым увеличивается соответственно.
Да, стихи из книги «На
север от скифов», безусловно, находятся где-то очень близко к поверхности
условного шара знаний, причем ко всей почти его поверхности. Но
консультироваться с Википедией по поводу каждого текста, кажется, не нужно.
Попытки раскрыть смысл полностью и однозначным способом обречены на неудачу.
«Все-таки поэзии ближе музыка, безусловно, чем, скажем, проза» — говорил автор
книги в одном из интервью. И в его случае это действительно так. Каждое стихотворение
у Кравцова длится ровно столько, сколько ему положено длиться. Не автором положено,
конечно, а самим собой, своими ритмами и внутренними сопряжениями — вещь для
музыки необходимая абсолютно.
Тональность
этой музыки, пожалуй, точнее других определила Наталия Черных: «восхищенная
скорбь»[2],
но вот причислить книгу к определенному литературному стилю будет куда сложнее.
Символизм? Сюрреализм с элементами автоматического письма? Любое подобное
определение будет неполным и неверным. В русской поэзии вообще с этими
направлениями как-то не задалось — под их именами тут подразумевают нечто иное,
чем, скажем, во Франции. В стихах Кравцова преобладают не символы и не
метафоры, но метаморфозы. Здесь все может стать не тем, чем кажется. Вновь
обратимся к его интервью: «Вот эти скалы Антарктиды, которые
в море, они напоминают руины, которые размыты водой, будто город разбомбили, а
потом его затопило, по ощущению, это что-то такое. <…> И эти
скалы, они осыпаются, такие осыпающиеся причудливых очертаний скалы. Особый
совершенно климат»[3].
Подобное чувство особого
климата остается от стихов книги. Разница лишь в одном: в отличие от
антарктических скал, стихи эти не осыпаются. Есть такой — впрочем, дешевый
довольно — прием: перепечатав верлибр «в строчку», ехидно спросить «А где здесь
были стихи?» В случае Кравцова сей подход обречен
неудаче. Вне зависимости от длины текста и глубины аллюзий, текст остается
очень внятным на глубинном, пост-вербальном уровне.
У нас отчего-то принято
уравнивать сложную поэзию с поэзией герметичной. Здесь все иначе. Стихи эти,
все без исключения, обращены к читателю. Хотя вопрос автора «…многие ли / Нынче слушать пришли бы Тарковского?» относится, увы, к
числу риторических.
Да впрочем, «многие» тут,
наверное, и не нужны. Приглашение к диалогу не означает готовности к перемене
своей точки зрения, порой весьма неожиданной. Вот разве кто-то писал о Георгии
Иванове так:
На расстрелы невинных
в ночи —
Учит автор «Портрета без сходства» и
«Роз» —
Не смотри, по карнизу скользящий,
Иди своим царским путем,
Погружаясь в сияние в льдистом ничто,
Вспоминая, как в мутном пролете
вокзала, в аду,
Мимолетная люстра зажглась, как
венец.
Или об авторе, ушедшем
сравнительно недавно, о Денисе Новикове:
Самосожженье? Да, но «Самопал» —
И самовозгорание. Как в нише,
Где двое в белом. Знал ли ты тогда,
Московский школьник? Космос, мол, я
слышу…
А гад морских
подводный ход? Но тише:
Темна, темна во
облацех вода.
Внятный личный выбор при
уважении выбора иного, это и есть христианский подход к слову, обращенному в
мир. В общем-то, и сам Константин Кравцов дает сходное определение:
«христианская поэзия (поэзия христиан) сегодня — как и всегда — это, прежде
всего, поэзия, верная самой себе. И тем самым — „художественная практика”
неприятия навязываемой сегодня модели мира, исключающей — тем или иным образом
— все прежние „миры”. Такая поэзия — есть, а вот чего нет (или почти нет) и что
хотелось бы видеть — так это объединение усилий при четкой формулировке нашей
позиции, определении всех pro и contra нового андеграунда. Или, точнее, нового
катакомбного искусства в эпоху дехристианизации,
сиречь разрыва человека с его природой, если мы согласны с формулировкой
Тертуллиана»[4].
Ну, и почти в самом
финале приведу еще одну цитату из интервью автора: «Безрадостный христианин
приносит Церкви больше вреда, чем любой ее тайный или явный враг». Так это
или нет, судить не возьмусь, но от книг, подобных «На север от скифов», радости
в мире становится чуть больше. Она ведь разная бывает, радость-то. Не
обязательно сопряженная с бездумным весельем. Порою —
наоборот совсем.
Радость
от новой книги К. Кравцова — это радость от сопричастности к открытию. Сколько
уж в последние годы говорено-переговорено об «исследовательской функции
поэзии». Только, к сожалению, понимают этот термин довольно однообразно: как
развитие новых возможностей языка. Действительно, на этом пути бывают отдельные
удачи, но куда чаще выходят поделки, так же соотносящиеся с поэзией, как
восковая кукла с человеком. К счастью, есть и совершенно иные случаи. Их весьма
немного, но много их и быть не может. В последние три-четыре года вышло
некоторое количество, в пределах десятка, наверное, книг действительно
системообразующих и предоставляющих русскому стиху такие возможности, какие
чуть раньше не смогли открыть ни бастионообразная
«традиция», ни радикальное новаторство, ни политический активизм,
например. Повторю: это именно возможности, выходящие за сугубо литературные
пределы и связанные с познанием мира. Другое дело, что у нашего читателя
интерес к действительно современной поэзии, вопреки усилиям редакторов,
кураторов и собственно авторов, никак не просыпается. Но, в сущности, это
проблема читателя. Может, и связанная с тем, что общий
шумовой фон от выходящих ежегодно многими сотнями стихотворных продуктов мешает
выбору и восприятию сборников, подобных «На север от скифов». Что с этим делать
— тема отдельного разговора. По крайней мере, автор в данном случае сделал все,
что мог. И не сомневаюсь: он будет прочтен и услышан. А вопрос «когда?» дело, в
сущности, десятое. Книга ведь и об этом тоже: о справедливости времени.
[1] Степанова Мария. По направлению к раю. — В
кн.: Кравцов Константин. На север от
скифов. М., «Воймега», 2013, стр. 3 — 6.
[2] Черных Наталия. «Парастас»
о. Константина Кравцова <http://nattch.narod.ru/parastas.html>.
[3] Кравцов Константин. Культура возникает из
желания заполнить пустоту. — «Православие и мир», 2009, 9 декабря <http://www.pravmir.ru>.
[4] «О.
Константин Кравцов о поэзии христиан сегодня» <http://nattch.narod.ru/kravtsov6.html>.