стихи
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 4, 2014
Кублановский Юрий Михайлович родился в Рыбинске в 1947 году. Выпускник искусствоведческого отделения истфака МГУ. Поэт, эссеист, публицист. Лауреат многих премий, в том числе Премии Правительства России в области культуры. Живет в Переделкине.
Проводы (1967)
Под соснами на белом холоде
пивком и слипшеюся сушкой
когда-то провожали молодость,
подняв воротники, с подружкой.
Она казалась худощавее,
когда затягивалась шипкой
и, чувствуя свое бесправие,
потом кривила рот улыбкой.
Тогда в родной тмутаракании
нас окрылял не красный дома,
а полосатый стяг на здании
заокеанского обкома.
Ещё искали смыслы ощупью
и были все вокруг живые,
стихами, годными для площади,
срывали связки горловые.
Та мезонинная окраина
с пивнушкою в конце аллеи
занесена, точнее, впаяна
в труды, и дни, и пропилеи.
Недаром вместе с гулом улицы
вдруг настигает на рассвете
вкус наших ласк, свободолюбица,
и никотина в сигарете.
2013
Перемена погоды
Е. Муриной
Негде укрыться лебедю от крупного снега,
вот и приходится под тесным сводом моста,
пригибаясь, пережидать ненастье,
когда, наконец, вновь загорятся кроны
всеми оттенками меди, ржави и сургуча.
А белесоватая бирюза заполнит небо и позовёт:
— Сезанн,
самородок с характером интроверта,
чей сюртук неизменно пег,
на треноге испытанного мольберта
твой мазок на свежий похож побег…
16.ХII.2013
Сумерки на Босфоре
1
Сухогрузы, баржи и разная мелюзга,
напоминающая издали джонки,
дрейфуют
в ожиданье прохода через Босфор.
И уже зажглись огоньки.
В золотом пространстве Святой Софии,
мнится, рыцарь,
похожий на осклабленного зверька
или космического пришельца,
распатронивает добычу.
Но — надо знать места:
ещё в закутах цела
чудом парча мозаик —
глаз не оторвать от несказанной их красоты.
Страшно за будущее,
за Богородицу в алтарной абсиде,
за благородство её архаики,
за православный люд,
и там и тут,
сжимаемый до фрагментов мозаики.
2.V.2013
2
Палевые сумерки на Босфоре.
Будто свечи, теплятся огоньки судов
перед таможенным шмоном.
И глоток вина на ветру веранды,
теребящем скатерти и салфетки,
тут не в пику пению муэдзинов,
перекличке их с минаретов
и орнаменту голубой расцветки.
Ох, чего только не бывает в подлунной,
не забуду новостную картинку:
бедуины рысью на дромадерах
в гуще бунтующей молодежи
скачут на шеренгу армейцев…
Нынче ж Ближний Восток на Страстной седмице
представляется поспокойней,
чем в недавние нулевые:
в храме Гроба Господня обошлось баз давки,
без бомбёжек в целом по региону.
Правда, длилась, кажется, много дольше
ночь ареста Господа Иисуса.
Несмотря на тени костров на лицах,
гнёзда автоматчиков на границе,
чем я старе — тем эта ночь темнее.
5.V.2013
3
С каждым годом всё тяжелей бывает
мне читать евангельские страницы
про арест, и пытки, и поруганья,
и уж вовсе, вовсе невыносимо
про предательство Петром Иисуса,
перекрытое петушиным криком.
Будто сам себя я при этом вижу
у костра, и жарко лицу, но холод
по спине бежит, и сжимают сердце
мне тиски предчувствия новой веры,
новых бед несметных
и упований.
Скоро одряхлеют арены Рима,
все его триклинии и парилки,
и завалит густо идущим снегом
нашей кровью пропитанные опилки.
Провиденье русским обрубит лапы:
не видать им тусклых огней Босфора.
Но не быть ему и под властью Папы.
Не пойму, кому здесь даётся фора.
Неужели Всемирному Халифату?
Но пока сиреневому закату
в глубине гостиничного коридора.
5.V.2013
* *
*
Недавно, когда гостевал у турок,
круглые зеленоватые абрикосы
на испещрённом орнаментом блюде
издали посчитал за сливы.
Но Святую Софию узнал я даже
в окружении минаретов, без креста,
с бесформицею фасада.
Как в 15 лет у себя на Волге
увидал её в неподъёмном томе,
так, оказывается, и помнил,
и хранил нетронутою в подкорке.
А уж как вошёл я в её пространство,
как увидел все паруса, абсиды,
купол — без преувеличения свод небесный,
лишний раз уверовал в правый выбор
веры в византийском её изводе…
Схожи крики чаек и муэдзинов,
птиц, укоренённых в магометанстве.
Облаков громоздкие цеппелины
зависают в сумеречном пространстве.
Да, сегодня я по-иовьи плачу,
а, вернее, плачем Петра страстною
ночью пятничной пыточной и холодной,
не по разу пережитой, родною.
Много ли осталось и от России?
Неназойливости её природы,
уж не говорю о потерях
в живой силе — они несметны.
А оставшихся дожирает порча
и ворьё, как вороньё на поле,
неостывшем после ничейной сечи.
Неужели ж е р т в а не из попутных,
пусть и обязательных средств к спасенью,
а сама является целью, смыслом,
промыслительного пути итогом?
10.V.2013