стихи
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 1, 2014
Минаков Станислав Александрович родился в 1959 году. Поэт, переводчик, прозаик, эссеист. Автор нескольких поэтических книг. Член Национального союза писателей Украины, Союза писателей России и Всемирного Пен-клуба (Московский центр). Лауреат российских и украинских литературных премий. Живет в Харькове.
* *
*
Не проспи свою смерть,
не проспи, не проспи, не проспи, говорю.
И Григорий про то Палама говорит.
Не проспи, как проспал-просыпаешь — живую зарю,
что к заутрене в небе горит.
Как проспал-просвистал золотистые дни
(золотые?), так смерть не проспи.
Там такие начертаны светы-огни!
Бди! Последние зубы сцепи!
Там такая, быть может, грядёт благодать,
что ни в сказке, ни даже пером!..
И всего ничего заповедано: ждать.
И молиться. И бодрствовать, слышишь, не спать!
И лужёную глотку со страху не драть:
«Эй, паромщик, когда же паром?»
Ты представь, что за всю-перевсю хренотень,
оттого, что тверёз, а не спишь,
разорвётся завеса: сквозь жизни разверстую тень
смерти свет сокровенный узришь!
Значит, стоило, стоило, стоило, стоило ждать
и рождаться, и мучиться-жить!
Даст ведь, даст! Отчего же не дать?
…Хоть в полглаза! Хоть каплю испить!
Про Иова
1. И тогда Саваоф говорит:
Я не слышу, что он говорит.
Погодите, пусть он говорит…
2. Все затихли, а он говорит:
Подаянье Твое — велико.
Стражник Твой меня зорко стерег.
3. Ты пролил меня, как молоко,
Ты сгустил меня, словно творог.
Надо мной Твоя стража стоит.
4. А на мне — плоть гниет и болит.
Я живу, опрокинутый ниц.
Я не вижу ресницы денниц.
5. Мои вежды закрыла метель.
Вот во тьме застелю я постель,
Вот я гробу скажу: ты отец,
6. Вот я червю скажу: ты мне мать,
И настанет конец наконец.
Кого нету — не сможешь имать
7. Даже Ты, даже Ты, даже Ты…
Что же Ты свысока, с высоты
Малых плющишь и нищишь?.. Я — плющ,
8. Овивающий стопы Твои.
Но скажи, где же дети мои,
Где верблюды и овцы мои?
9. Отчего я и гневен, и злющ,
И гугнивее день ото дня?
И тогда Саваоф говорит:
10. Твои дети, стада — у меня.
Не пекись, не печалься о них.
Я забрал их от здешних корыт,
11. Чтоб сокрыть во чертогах иных.
Отвечай перед Отчим лицом:
Ты ли будешь тягаться с Отцом?
12. Ты ли выправить волен Мой суд,
Оправдаться ль, Меня обвинить,
Коркодела поддети на уд,
13. Нечестивых во тьму отменить?
Бедный Иов тогда говорит:
Был я слухом, но зрением — врал,
14. Я в Тебе видел только себя.
А теперь я увидел Тебя!
И тогда Саваоф говорит:
15. Посему — принимаю тебя,
Вдвое больше воздам, чем забрал.
И другим говорит: этот — мой.
16. Этот — мой, пусть его поживет,
На земле поживет на живой
И, насыщенный днями, умрет.
Ванечкина тучка
посадил ванюша маму в землю как цветочек
на оградке черной белый завязал платочек
маленький платок в котором маменька ходила
синий василёк на белом. скажут: эко диво!
только други мои други диво не в платочке
и не в синеньком на белом маленьком цветочке
а в такой слезе горючей и тоске нездешней
что носил в душе болючей ванечка сердешный
а ещё в нелепой тучке — через год не раньше
люди добрые узрели над макушкой ваньши
облачко такое тучка с синеньким бочочком
над башкой ванятки встала нимбом аль веночком
маленькая как платочек меньше полушалка
всех жара жерьмя сжирает, а ваньку — не жарко
ходит лыбится ванюша солнце не печётся
и выходит это тучка так об нём печётся
а когда и ливень хлынет, ванечку не мочит
ходит малый по равнине — знай себе хохочет
надо всеми сильно каплет и не прекращает
а ванюшу этот ужас больше не стращает
Сон о Христе
Вольфгангу Казаку
…А под утро видел во сне Христа:
в светло-сером, плат вишнёв на плечах.
Он молчал. Словно совесть моя — чиста.
А я знал, знал, что нет, не чиста!
Но укора не было в долгих Его очах.
Он стоял от меня в двух иль трёх шагах.
А за Ним стояли ученики,
Благодать покоя в скрещённых держа руках.
И меня оставил мой грех, мой несносный страх!
…Но коснулась влага моей щеки.
И хотел воскрикнуть я: «Иисус!
Всё, что чаял я сердцем обресть, — есть Ты!»
Но не вышло слово из терпких уст,
и застыл я, плотью недужной пуст,
и сковала тяжесть персты.
И, глаза разверзнув, дрожа, как телок, —
я, с ушами, полными слёз,
в полутьме дышал в кривой потолок
и, ликуя, напрасный, постичь не мог:
Ты о чём мне молчал, Христос?
О ничтожной плоти, о грешной слепой душе,
о несчастной моей земле,
в нищете прозябающей, как в парше,
и почти забывшей Тебя уже?
О Вселенной, скулящей во зле?
Да, мой Боже, я тоже всему виной!
Да, Господь, я собой — прежде всех — казним!
В это утро, Вседобрый, Ты был со мной.
Но не знаю, как дальше мне быть с собой,
что мне делать с миром моим?
Дактилическое
Коль указал Андрюха Дмитриев
на лад созвучий дактилических,
живу, по-прежнему не вытравив
в себе позывов злых мелических,
хожу тропою сей и сицею, —
хоть выпало нам время то ещё, —
с весёлой толстенькой мопсицею,
похожей на Кота Котовича.
На чью ж любовь ещё надеяться?
Покрыта шёрсткой мягкой палевой,
мне косолапица-младеница
не скажет: «Надоел, проваливай!»
Легчают тяжести житейския;
у ней спасительная функция
Иосифа Аримафейского
иль Спиридона Тримифунтского.
Собака может быть водителем,
почти родителем, радетелем,
душевной кожи заменителем,
твоей судьбы живым свидетелем.
Одна, глазятами библейскими,
следит за утренней молитвою
и вслед идёт, и видит: бреешься —
когда по горлу водишь бритвою.
И ведь совсем не в наказание
потычет в ухо мордой искренной,
а в назиданье, в указание —
кто любит нас любовью истинной.
(Иосиф Отузский)
Андрею и Ирине
Толкнёшь языком и губами праправдашний некий
овечий и козий словарь — Киммерия, Мермекий —
и тут же провидишь, как ломаной, рваной равниной
поля Щебетовки[1] под щебет плывут воробьиный.
Кто сторож сему винограднику? Северный Осип.
На склонах у августа здесь — золотисто и ало.
Шуршит и заносит в шалаш виноградаря осень
надорванный край голубой своего покрывала.
Какая печаль: уезжая, становишься дальше,
и — объединительный — труден удел отдаленья.
Не ближе — как думалось, чаялось — всё-таки дальше;
хотя, в самом деле, спасительны эти селенья.
Хотя и для счастья содеяна бухты подкова,
как жизнь одолеешь? Какие приклеишь лекала,
какою слюной? — чтоб, отмерив, отрезать толково.
Ведь смерть и героев похлеще — в своё облекала.
Про чёрные трещины в пятках, не знавших сандалий,
забудешь, едва обопрёшься рукою о посох.
И сразу — слышней голоса из неузнанных далей;
се братья тебя вспоминают, скиталец-Иосиф.
Есть кровно-виновные братья. Есть братья иные:
азы зачиная, ты с ними упрочивал узы.
Блаженный, к тебе, облачившись в одежды льняные,
Кирилл и Мефодий — сдалече — заходят в Отузы.
1996, 26 сентября 2006
* *
*
Закат увидеть как рассвет,
дыша полоской заревою,
и вспомнить утренний завет —
теперь ли я его усвою?
И зреть зелёной новизной,
как зреет поросль полевая —
сквозь облак памяти земной
светлея и просветлевая.
[1] Щебетовка (греческое название — Отузы) — поселок у горы Карадаг (Киммерия), где в начале 1920-х О. Мандельштам, спасаясь от голода, работал на виноградниках. По преданию, с лишком тысячу лет назад мимо Отуз проходили славянские первоучители Кирилл и Мефодий, возвращавшиеся с пропове-ди из Хазарского царства.
∙ ∙ ∙
Этот, а также другие свежие (и архивные) номера "Нового мира" в удобных для вас форматах (RTF, PDF, FB2, EPUB) вы можете закачать в свои читалки и компьютеры на сайте "Нового мира" — http://www.nm1925.ru/