стихи
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 8, 2013
Климов Александр Николаевич родился в городе Южа в 1959 году.
Автор четырех поэтических сборников. Лауреат премии «Нового мира» за 2008 год.
Живет в Москве.
* *
*
Тень, пробежавшая на потолке,
Рамы оконной,
Вспомнить о жаждой томимом цветке
Ночью бессонной.
Вторник, среда ли, где и когда,
В полночь какую?
Как моментально уходит вода
В землю сухую.
Цвет осыпается, капля дрожит,
Край перелился:
Ночью бессонница, утром дождит —
Вот и забылся.
Льётся из горлышка, лужа растёт,
Завтра настанет.
Пусть ничего уже не расцветёт,
Но не завянет.
Камень
1
Художник правдиво напишет предмет,
Каким его видит, совсем нестяжатель,
В нём к вещему миру насилия нет,
Но мне неприятны резец и
ваятель.
И мне ненавистно вторжение в плоть
Прибрежного камня, пускай, неживую:
Убийство, от целого часть отколоть,
Он целен, и я неделим существую.
Нагретого бока привычно тепло,
Я чувствую мглы под кустами прохладу,
Не ведая, сколько воды утекло,
На спину вола или камня присяду.
На взвозе колеблются струи жары,
Дырявые вётлы трясёт, как мажару,
Приплюснуты дымкой неверной бугры,
И некто липучий ползёт по загару.
Ваяет природа, ваяет вода,
И ветры, как пемза, поверхность шлифуют,
И в трещины входят зимой холода,
И солнце вживляется в ткань неживую.
Нет, Августа
сущность в себя не вместит,
В лавровом обличье немая несхожесть,
Хоть лысиной явной блеснёт диорит,
Но Рим не воскреснет, но всё
же и всё же…
Приветствую август, хотя бы за то,
Что он небожественный, неизваянный,
Что дождички капают сквозь решето
Медовых и яблочных, всё ж Богоданных.
А много ли их — всё одно умирать,
По вере воздастся, но всё
же поверьте:
Отрадней прибрежному камню лежать —
О жизни не знать и не ведать о смерти.
2
Темно, в ночное небо посмотри,
Ты вечности в своём раздумье равен,
Что снится камню этому внутри
Себя, чем занят этот камень?
Звезда и атом, мерно электрон
Вращается вкруг солнца, без наитий,
Всё так легко, что ты уже внедрён
В подспудный круг вершащихся событий.
Неизречимый мир — там всё с нуля:
Незримая энергия движенья,
Там вихри, напряжения, поля,
Инерция плюс сила притяженья.
Нет, пустота в нём вовсе не пуста,
В нём мрак — не мрак, в нём светоч излучений,
Нежней пыльцы дробимость
вещества,
Подвижный ряд мгновенных изменений.
Его шлифуют ветры и вода,
Он огрубел и почернел от горя,
В его морщинах жили холода,
Он знает зной, он помнит рокот моря.
И вот на перепутье трёх дорог
В полях глухому путнику не слышен…
В нём все живёт, всё движется, лишь Бог
Застыл над ним, как камень, неподвижен.
* *
*
Леониду Колганову
Я думал, что осень — багряный листок,
А это сиротский подсад,
А это кренящийся долу мысок,
А это брести наугад
На дымный распадок,
На звук, на просвет,
На хлипкие топи болот;
Очутишься дома, но выхода нет —
Жилище твоё — не оплот.
Я думал, что осень — безлистный подсад,
Но я заплутал навсегда,
И старой тропою не выйти назад,
И страшно — вперёд в никуда.
* *
*
Променяв корону и скипетр
На белый хабит и чёрный скапулярий,
А священную романо-германскую империю
На иеронимитский
монастырь в Юсте,
Близь от Эстремадуры,
Карл пятый, испанский, предался своей
последней
Всепоглощающей страсти — рыбалке:
Невесомая бамбуковая удочка,
Изготовленная японским мастером,
(Над ней он трудился три года);
Кованые баварские крючки,
Шёлковый шнурок —
Такие султан присылал провинившимся визирям.
Уловлен в сети Господа,
Сам являясь ловцом,
Под мессы братьев иеронимов
Карл забрасывал наживку
Прямо из окна своей кельи
В зеркало примыкающего к монастырю пруда.
Он выжидал поклёвку
И вспоминал многоводную Фландрию,
Её он отдал сыну,
И щедрый Рейн, отошедший к брату.
Властитель семидесяти королевств и герцогств,
Он всё оставил ради этого благословенного места —
Юста,
Из полубога превратясь в
обычного монаха.
Но эта обыденность
Перевешивала величие прошлой жизни,
А битва с карпом
Виделась важней битвы при Павии,—
Тогда, в ходе сражения,
Был пойман и пленён
Сам Франциск первый — монарх Франции.
Накануне
1
Мифологичны оса и пчела,
Овод как ода.
Липа неделей ещё зацвела,—
Словом, природа…
С тросточкой легкой, с тяжёлой копной,
Веришь ли чуду,
Выйдет Тургенев тенистой тропой
К барскому пруду.
Рдест на воде разомлел от жары,
Так же красивы
Ив прутовидных большие
шары,
Вот они ивы.
Дева-аралия, дуб-неофит,
Века посылка —
Горлышком вверх неподвижно торчит
В ряске бутылка.
2
То-то в Царицыно ездить от дач
Выдалась мода,
Я же жую свой законный калач —
То-то погода
В Кунцевских кронах нетленных стоит,
Словно брейд-вымпел.
Дева-аралия, дуб-неофит…
Взял бы да выпил
В балке из вялотекущих ключей;
Так же невинны,
Так же отравы, цикуты горчей
Юрские глины.
3
Как далеко мы с тобой ни ушли,
Видно повсюду
Башню усадьбы над парком вдали,
Внемлешь ли чуду?
Там, где в верхах полыхает закат,
Тени сгустились.
Значит, безбашенно,
значит, назад —
В небе Осирис.
Значит, до встречи. Инсаров крадёт
Сердце Елены,
Тьмы накануне, какой это год?
Чёрные вены,
Всполохи, крови невидимый гон,
Взгляд на долину,
И умыкает безногий Плутон
В ночь Прозерпину.
* *
*
Максиму Амелину
Что ж, хоть и милостью не обделили,
Дальше престола Державин глядит.
Только язык в созидательной силе
Бога из косности в слове творит.
Из архаичного зычного нёба,
Из элативов кривых кадыка,
Чем первозванней и гулче
утроба,
Тем дерзновенней и выше строка.
Ветхозаветен, скрипуч в обороте,
С кем царедворца без лести сравнить?
Только неистовый Буанаротти
Мог это небо на фресках кроить.
Да политесов бегущий и глоссов,
С Богом не смея ещё говорить,
В бездну на звёзды взглянул Ломоносов,
Чтобы в двустишие космос впустить.
* *
*
Всю ночь лежал с лицом помятым,
Нерасторжима с прошлым связь,
Я просыпался в два и в пятом,
Но ты ещё не родилась.
И вот, тебе уже шестнадцать,
Выпрыгиваю в явь из сна, —
Ведь это ни сказать, ни сбацать,
Уже шестнадцать, мать честна…
Я всё проспал, с лицом опрятным
Иду на кухню, так и есть:
Я просыпался в два и в пятом,
Вы ж без меня уселись есть.