стихи
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 7, 2013
Ковальджи Кирилл
Владимирович родился в 1930
году в Южной Бессарабии. Поэт, переводчик, прозаик, критик, педагог.
Живет в Москве.
* *
*
Время всё
непримиримей
к увлеченьям
любви,
не показывайся
в гриме,
не мечтай
о вечном Риме —
не зови
фонтан Треви.
Для тебя
не станут шире
горизонты декабрей.
Ты, отдельный
в целом мире,
привыкай к своей
квартире,
перед сном
подушку взбей.
* *
*
Смотрю: по-прежнему в небесной сини
всё те
же журавли.
При мне
построили гостиницу «Россия»,
при мне
снесли…
* *
*
Что мне делать? Слухи,
словно блохи,
а у правды
скорость черепах.
Попадаю в дневники
и блоги,
застреваю в чьих-то
черепах.
Отраженья — быстрая
забава,
никого не
держат зеркала…
Ну а слава? Слово, а не слава
остаётся, если
жизнь прошла.
Наплыв
Потому ль,
что устал
от столичного
стойкого стресса,
не впервой
отключаясь,
забыл куда
я иду, —
ни с того,
ни с сего
на меня
наплывает Одесса,
старый дворик,
сентябрь в сорок
первом году.
На верёвках
белье, вездесущие кошки
разбегаются пулей
от истошного
воя сирен.
Я бегу посмотреть
на окрестности
после бомбёжки,
на картину
квартир меж провалами стен.
Шквал войны
удалился куда-то, неистов,
наши ночью
по морю ушли
—
вернутся ль
назад?
Одесситы с опаской
встречают румынских
кавалеристов,
а назавтра
подкармливают
их голодных
солдат.
Ни с того
ни с сего наплывает Одесса нежданно,
но теперь
с одноклассницей я
в приморском
саду, —
угощаю мороженым,
подбираю каштаны,
это тоже
сентябрь,
но в послевоенном
году.
А потом по живому границы
—
что может
быть злее?
Суверенные новости
— врозь и привет!
В «зарубежной» Одессе
читаю стихи
в Литмузее,
я теперь,
так сказать,
московский поэт.
Узнаю говорок
—
никакого прогресса.
Старый дворик
на месте — осторожно иду,
ослабев от
любви, —
ты все
та же, Одесса,
наплывай напоследок
в моем
седовласом году…
* *
*
Жизнь была свободной и пленной,
без людей
и с родными людьми —
расширяющейся вселенной
одиночества и любви.
Так случается
и с империями,
исчерпавшими годы
экспансии, —
и с вакансиями
и с потерями,
оставлявшими память
в запасе.
Жизнь свою
я держу, как державу,
расстающуюся с безграничностью,
царство, где
погулялось на славу
и я значился
главной личностью.
Уважаю законы
материи,
но пытаюсь
руками усталыми
удержать любимцев
империи,
покидаемой в темпе
вассалами.
Время падать
плодам переспелым,
время в землю
закутаться зёрнам…
Стало белое
чёрно-белым,
чёрно-белое стало
чёрным.
* *
*
Слова любви
запылились, как
старые окна,
вывожу на
них пальцем
вопросительный знак.
* *
*
Чтоб отброшенным
быть в предысторию
ночью нужен
простой предлог.
В современнейшем санатории
отключился электроток,
вот и стали
мы первобытными…
Но, пожалуй,
некстати пример:
вовсе не
были беззащитными
первобытные в мире
пещер.
Это нас
пугают слепые степи,
ночь, где
зверь появиться не прочь,
потому что
чины и учёные степени
никому не
в силах помочь.
Современники, сбитые
толками
о внезапной
глобальной беде,
не хотите
ли тихими толпами
встать
и слушать
стихи в темноте?
* *
*
Если по улице едет точильщик — «точу ножи»,
водовоз проезжает
— «кому колодезной?»
прошлым во
сне продолжаю жить,
детское сердце
колотится.
В кадке ногами давя виноград,
возвращается время
назад,
на примусе
мама печёт блины,
еще нет
войны…
………………………..
Ничего прекраснее
не было,
чем после
бессонницы — сны,
и вкуснее
белого хлеба
после войны.