рассказ
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 6, 2013
Тяжев Михаил Павлович родился в 1974 году в г. Горьком.
Прозаик. Студент Литературного института им. А. М. Горького. В «Новом мире»
публикуется впервые.
1
Наша жизнь состоит из разных ожиданий.
Ждешь жену, сына, врача, убийцу. Ждешь отца.
Отца я ждал всегда, если не всю жизнь. Отец мой умер давно, а я его до сих пор
жду. Вся моя жизнь подчинена тому, чтобы доказать отцу, что я его достоин.
Доказать ему, что я — существую. Мне всегда хотелось, чтобы он посмотрел в мою
сторону. Отец был для меня загадкой. Я
живу с ощущением, что мой отец вот-вот войдет ко мне в дом.
Что я ему скажу?
В тот день я остался дома один. В
дверь позвонили, я подумал, что это отец пришел. Открыл, а там стоял участковый.
— Чего надо? Случилось чего?
— Нам нужны понятые, не поможете?
Сосед ваш повесился.
— Вадик, что ли?
— Вадик, да. Не поможете?
— Да, я сейчас буду, оденусь только.
Я знал Вадика. Знал, что в последнее
время дела у него не заладились и он страшно пил.
Вчера к нему должен был прийти отец. Я не стал говорить Вадику, что тоже жду
отца. Но к нему отец должен был прийти по-настоящему. Они должны были
помириться. А сегодня утром Вадик заглянул ко мне за солью. Сказал, что жарит
яичницу, а за солью в магазин не хочется бежать. Затем он сказал, что сегодня
на лестнице снова была полная банка окурков.
— Что из этого? — заметил я ему.
— Как что? Наверное, посторонние
приходят и курят.
— Не знаю, я не слышал, чтобы кто-то
стоял у меня за дверью. Если бы слышал, то сказал бы им, чтобы не курили.
— Это плохо, что они здесь курят.
Потом убирай за ними. Наверное, те, кто приходит курить, не с улицы. С улицы бы
они не зашли — домофон же. Значит, сверху спускаются.
Вадик еще постоял немного. Внешне он
выглядел веселым, глаза же были отрешенными.
— Приходил отец к тебе? Ты же его так
ждал? — спросил я его.
— Не было пока. Не приходил. Обиделся
он серьезно. Все из-за дома в деревне. Я продал его, а деньги ему не все отдал.
Нет, наверное, все-таки кто-то с улицы заходит курить в подъезд. Если отец
придет, куда окурки бросать будем?
На лестничной площадке сновали
какие-то незнакомые люди, какие бывают тогда, когда умирает человек. Человек
живет, его мало кто окружает, а вот когда умирает — всем до него есть дело. В
комнате Вадика было очень грязно. Так грязно, что я даже удивился, потому что
не знал, что так грязно могут жить люди. Участковый сидел на повернутом к себе
спинкой стуле. Он был страшно расстроен.
Я постучал ему по плечу. Он как будто
отошел от какого-то тягостного ему оцепенения, посмотрел на меня, словно только
что проснулся.
— Я сосед, — сказал я. — Вы ко мне
заходили, просили понятым быть.
— Уже все, ничего не нужно. Знали
его?
— Да, часто курили на лестнице, а
сегодня он заходил за солью.
— За солью, зачем ему соль?
— Яичницу хотел пожарить. Еще он отца
ждал.
— Отца?
— Они поругались, и он ждал, что отец
придет.
Я еще постоял около участкового. В
комнату заглядывали соседи сверху, здоровались со мной и всем своим видом
показывали, что они здорово переживают за Вадика, хотя
его и не знали особо.
Август подходил к концу. Становилось
прохладно. В это время часто захватываешь с собой какую-нибудь кофту. Я
чувствовал, что понимаю Вадика. Понимаю в том, что ему нужна была поддержка
отца. Мне тоже всегда нужна была поддержка отца.
Отец мой работал таксистом и часто играл в
карты. Выигрывал, проигрывал и никогда не расстраивался, что проиграл. Помню, я
был на заднем сиденье и к нам села женщина на переднее сиденье. Я не видел ее
лица, только что-то резкое, ароматическое вдруг наполнило салон. Вытеснило
запах бензина и табака. Так бывало дома, перед праздником, — мать наполняла
комнату радостью и духами. Коленка женщины обнажилась, и отец обернулся на нее,
осклабился. Она сказала, что едет из Москвы. Отец ответил ей: «Хорошо, что
такие красивые женщины возвращаются из Москвы». Женщина спросила, можно ли
закурить.
— Валяй, — ответил отец.
— А как же мальчишка?
— Ничего, он привыкший.
Они разговаривали о погоде, о дороге.
— А чего муж-то не встречает? —
спросил ее отец.
— У меня нет мужа.
Отец заелозил на сиденье. Посмотрел на ее
коленку.
— Может, тогда, это, встретимся,
посидим. Я место хорошее знаю.
Женщина покосилась на меня.
— Нормально. Он привыкший, — сказал
отец, — мужика из него делаю. Матери у нас нет.
Отец наврал. Я хотел сказать, что у нас есть мама. Что она дома,
и завтра, в воскресение
утром она будет обязательно печь блины.
Он довез ее до дома, понес ее сумки.
Темнело. Я сидел в машине долго и уснул. Отец вернулся довольный, от него пахло
духами женщины.
— Чего так долго, пап?
— Сумки были тяжелые, — сказал он, — дома молчи. Ты ничего не видел.
Я любил мать. Сильно, так, что мне
хотелось уткнуться в ее веснушчатую руку и сидеть молча и вдыхать запах кожи.
Они познакомились еще до армии, и она ждала его. А потом, когда его посадили за
угон, она тоже его ждала.
2
Месяц назад я избил одного мужчину на
нашем озере. Я прозвал его жук-плавун, потому что он ходил в смешных плавках.
Я сидел и ждал
свою знакомую. Она должна была привести подругу, чтобы познакомить ее с моим
другом. Такое небольшое, безобидное сводничество. Мой друг Диня
ждал меня уже на озере. Когда я пришел, то сразу же окунулся в воду, потом
крутил подъем-переворот на турнике. Внизу стоял и смотрел на меня какой-то тип
в узких плавках. Я и прозвал его жук-плавун.
Сижу на турнике, наверху.
— Вы долго? — спрашивает он меня.
— Долго.
— Я бы тоже хотел.
А мне этот урод
не нравится, и плавки его, и то, что он демонстрирует свое добро.
— Обойдешься, — говорю я ему. И вижу
себя как будто со стороны: я — важный такой,
сижу на турнике, и кто-то во мне управляет мною. Мне-то наплевать на этого
жука-плавуна. Ну, натянул он плавки и натянул, что из этого? Разве мало таких дураков ходит по пляжу, которые демонстрируют. Только отец
внутри меня говорит: «Неужели уступишь этому придурку,
извращенцу? Если уступишь ему, будешь слабак».
— Вы издеваетесь, — говорит
жук-плавун и трогает меня за ногу.
Я спрыгиваю и бью его в нос. Он
падает. Кровь у него идет, но никто не видел, что я ударил его. Все так же
заняты своим купанием, загорают. В мяч
играют. Диня подошел, и то он видел только
последствие моего удара, и я ему сказал, что нечаянно, когда спрыгивал, ногой
ударил этого мужика. Тут и знакомая моя, Таня, на пляж пришла, стала раздеваться.
Я к ней. Мы зашли в воду, а Диня остался с подругой
Тани.
Таня плавала
хорошо. Ее полные руки в воде казались еще полнее. Я крутился около нее, подплывал, обхватывал
ее тело. Она просила, чтобы я отстал, иначе мы пойдем ко дну. Тогда я занырнул.
Я разводил руками и опускался все ниже и ниже. Перевернулся на спину. Ноги Тани
надо мной стали крохотными. Я вдруг вспомнил то состояние, которое у меня было,
когда я тонул и отец спас меня. Это воспоминание пришло ко мне сейчас, быстро,
под водой, как будто нужно было этому воспоминанию всплыть в моей голове. Я
никогда раньше и не догадывался, что это воспоминание живет во мне. Так бывает
— сон, который ты не помнишь, но при определенной ситуации он вдруг всплывает в
тебе, как нечто явное, бывшее с тобой. Сон и воспоминание умеют ждать в тебе.
Я захотел побыть под водой дольше, я
достиг самого дна. Но что-то выталкивало меня обратно наверх. Наконец в голове
застучало, стало невыносимо больно, она как будто разрывалась, я посмотрел
наверх и подумал, что никогда не смогу всплыть. И затем подумал, что было бы
хорошо, если бы отец протянул сюда свою руку и вытащил меня.
Я сделал последнее усилие, вырвался
из-под воды и задышал сильно, так, как никогда не дышал.
На берегу меня ждали полицейские,
жук-плавун показал на меня. Они попросили мои документы, у меня их не было. Я
сказал, что нечаянно заехал этому мужчине по лицу: «Он стоял внизу, и когда я
спрыгивал, то ударил его — не нарочно». Моя ложь показалась полицейским
убедительной. Диня подтвердил, что видел, как мужчина
стоял под турником и я спрыгивал и задел его нечаянно.
Старшина явно замялся, он не знал, как быть. А жук-плавун закричал тогда:
— Как можно так заехать не нарочно,
чтобы разбить нос? По-вашему выходит, что я сам подставился?
На эти его слова старшина резонно сказал,
что ногой-то и можно заехать. Нога, мол, сильнее руки.
— Я просил его уйти. А он так
торопился запрыгнуть на турник, что я нечаянно задел его. Бывает такое, —
сказал я самым невинным образом.
Старшина согласился со мной:
— Конечно, ногой так можно сильно
ударить.
Жук-плавун после его слов совсем
потерялся, не знал, что и ответить. Полицейский, видно подумав о чем-то,
сказал:
— Я должен запротоколировать
нанесение побоев. Он же на вас пожаловался.
Таня не верила тому, что я говорю.
Она знала, на что я способен. Догадывалась, что я специально ударил мужчину в
нос и теперь прикидываюсь скромником.
Когда полицейские ушли, она первым
делом спросила, правда ли, что я ударил этого мужчину.
— Правда, — ответил я, — ты посмотри
на него. Его не ударить было просто невозможно.
3
Мне часто кажется, что во мне
множество комнат, в каждой из которых сидит отец или стоит его статуя или же
висит его изображение. Я открываю комнату, вхожу и разбиваю статую молотком.
Затем открываю новую комнату, режу ножом изображение отца и в следующей комнате
снова убиваю его, и так бесконечно. Я блуждаю по комнатам, ищу освобождение
свое от отца, но всюду его лица, даже в зеркале я вижу его лицо. Я хочу сам, самостоятельно
двинуться вперед. Я хочу избавиться от моей любви к нему и ненависти. Я хочу
быть настолько свободным, чтобы не испытывать страха по поводу того, что я потеряю
его.
Я никогда не боялся мертвых тел, и
меня никогда не пугали покойники. Поэтому если бы сейчас отец поднялся из
могилы и заговорил со мной, я бы знал, что ему ответить.
Я работаю обвальщиком мяса. Моя
работа — вот что организует меня. Когда держишь в руках нож и ведешь им по
кости, ты не думаешь, что есть отец, и не думаешь, что он наблюдает за
тобой. Я мог бы стать тренером, у меня
были все задатки для этого, в молодости я увлекался футболом, затем учился на
первом курсе пединститута, факультет физического воспитания. Но отец, он тогда
очень сильно болел, требовал к себе внимания, за ним нужно было ухаживать. Мать
умерла к этому времени. Ее нашли в гараже задохнувшейся в машине. Сама ли она
убила себя или же это был несчастный случай, я могу только догадываться. Помню,
на день рождения отца, за несколько месяцев до его смерти, я купил ему рубашку
в клетку. Когда я выбирал эту рубашку, то подумал — похороню его в ней. Я не
испугался этой мысли, она возникла во мне как-то просто и естественно. Я как
будто бы знал ее давно.
У отца была водянка и цирроз печени.
Врачи не брали его — им не хотелось, чтобы он умирал в больнице. Тогда я решил:
буду за ним ухаживать, завоюю его любовь.
Я взял академический отпуск. Мне
требовались деньги, и знакомые пристроили меня на рынок рубщиком мяса. Отец
часто ругал меня, когда я подносил ему утку, называл неблагодарным, смеялся
надо мной, говорил, что никогда не хотел иметь такого сына, что лучше бы у него
вообще не было сына, чем такой растяпа, который вечно
причиняет ему боль. Я смотрел на него,
на его серо-желтое лицо, на зеленые тени под глазами — мне так хотелось его
убить. И в то же время я хотел плакать от несправедливости. И тогда я стал
понимать, что отца не изменить, он умрет таким. Мне стало безразлично, что он
болеет, но я так же убирал за ним его говно. Я делал это скорее по привычке. И
вот когда в один из дней он вылил на стены всё содержимое утки и страшно раскричался,
я сказал ему, что хочу, чтобы он поскорее подох.
Почему-то мне показалось, что с его смертью умрет и он сам во мне.
4
Теперь мне часто снится отец, он
всегда сидит ко мне как-то боком и смеется. И я хочу развернуть его к себе и
сказать, что люблю его. Люблю с каждым разом все сильнее и сильнее. Сказать,
что я не вправе судить его за то, каким он был, сказать, что я так же, как и
он, доставляю горечь и разочарование своим близким. Сказать, что если бы он по
какому-то закону реинкарнации вдруг стал свиньей или коровой, я бы его разделал
не задумываясь.