(составители Андрей Василевский, Павел Крючков)
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 5, 2013
«АПН», «АРТ-ШУМ», «Афиша», «Гефтер», «Известия», «Коммерсантъ Weekend», «Культура», «Московский книжный журнал/The Moscow Review of Books», «Независимая газета», «Неприкосновенный запас», «Новая газета», «Новая реальность», «Новое время/The New Times», «Новые Известия», «Огонек», «Перемены», «Православие и мир», «РИА Новости», «Русская жизнь», «Русский Журнал», «Русский репортер», «Свободная пресса», «Собака.ru», «Топос», «Эксперт», «Colta.ru»
Виктор Аксючиц. «Первородный грех» русского дворянства (XVIII век). — «АПН», 2013, 13 февраля <http://www.apn.ru>.
«То, что русская культура к XIX веку была дворянской, не доказывает, что дворянство было наиболее талантливым и творчески одаренным сословием в России. В нем выразилась общая талантливость русского народа, которая могла только так проявиться, ибо только дворянство имело условия, необходимые для культурного самовыражения и творчества. Высокая дворянская культура не оправдывает социального паразитирования дворянства и разгрома им традиционной национальной культуры».
«Искусственное выделение паразитического культурного слоя не является ни единственно возможным, ни лучшим путем для создания самобытной национальной культуры».
«Подводя итоги, можно сказать, что при Петре I дворянство превращается в завоевателей в своей стране, разрушивших исторический уклад жизни, подчинивших все другие сословия».
Виктор Аксючиц. Экзистенциальная боль русской литературы. — «АПН», 2013, 6 марта.
«Герои русской литературы — это образы не реальных людей и отношений, а отражение проблем, которые мучили образованное общество. Эта литература не натуралистическая и не реалистическая, а экзистенциальная. Если западные писатели изображали по преимуществу то, что видели, то русские описывали то, что чувствовали. Русская литература изображает внутреннюю судьбу автора, историческое положение и статус его сословия, его место в истории и культуре своего народа, а только затем — отношение автора к немым и несмысленным (по характеристике Бердяева) слоям населения. Внутренняя жизнь немых сословий во многом осталась тайной для русской литературы».
Ирина Алексеева. «У переводчика с каждым писателем запутанная история». Беседу вела Елена Калашникова. — «Московский книжный журнал/The Moscow Review of Books», 2013, 5 февраля <http://morebo.ru>.
«Вот Елинек — „не мое”. Даже ей самой я при знакомстве сказала, что тексты ее мне не нравятся, что я не хочу их переводить. Большей наглости от такого застенчивого, в общем, человека, как я, нельзя было ожидать. И после этого Вадим Назаров, главный редактор издательства „Амфора”, заплатил мне немалые деньги и добился того, чтобы я перевела ненавистную себе авторшу. <…> Мне хотелось понять, что это за тетка — с таким лицом, таким поведением и с такими текстами. Я по месяцу держала „Михаэля” и „Мы пестрые бабочки, детка!”, прежде чем дать окончательный ответ издательству, изучала, пыталась понять. А теперь понимаю, что я бы многое потеряла, если бы их не перевела».
«Точно так же обстоит дело и с Гессе, тексты которого я не очень люблю. Каждый человек — ценность, особенно писатель, и лучше его оценивать через текст. Поэтому я и взялась за сказки Гессе. <…> Гессе мне не нравится — он манипулятор. Но в чем заключается его манипуляция, можно понять только через перевод».
«Уже давно сформировалась постмодернистская культура примечаний — она является частью текста, и два текста конкурируют между собой. Она повлияла на читателя и переводчиков, поэтому переводы более современных текстов, думаю, нужно снабжать комментариями».
Кирилл Анкудинов. Воля к романтизму. Попытка манифеста. — «Свободная пресса», 2013, 23 февраля <http://svpressa.ru>.
«…Хмурым декабрьским утром я, как обычно, приехал в свой вуз, вновь увидал пустую аудиторию (студенты опять не явились), стал возвращаться домой — и вдруг вообразил-представил, как всю жизнь буду ходить мимо пустого пьедестала, приходить в пустые аудитории, рецензировать пустопорожнее творчество Анатолия Наймана (эта перспектива ужаснула меня более всего), взбивать пустоту, ловить Ничеву, иметь дело с людьми, которые спят наяву, не хотят ничего и — в своем нежелании уже мало что могут (ибо разучились) — тут меня захлестнуло такое бешеное отчаянье, что я побежал куда глаза глядят, споткнулся и грохнулся на асфальт. Хорошо хоть ничего себе не сломал…»
«Лет пять-шесть назад я выражал некоторые надежды на действующую государственную власть; например, я в нескольких публикациях посоветовал государственной власти взять на себя организацию альтернативной литературно-логистической системы (поскольку имеющаяся — заражена антироссийскими бациллами). Я прекрасно понимал, что это утопия, но тогда у меня была хоть малейшая, хоть однопроцентная, но надежда на власть. Надежды больше нет».
Андрей Аствацатуров. «Мне иногда кажется, что у нас лучше дела обстоят с теми, кто создает литературу, чем с теми, кто ее читает…» Беседовал Платон Беседин. — «АРТ-ШУМ», Днепропетровск, 2013, № 1 <http://www.promegalit.ru>.
«Люди, которые нас окружают (и, разумеется, мы сами), не являются свободными автономными субъектами. Мы ненавидим одиночество, сходим от него с ума и обожаем находиться среди других или наедине, но с чем-нибудь: телевизором, книгой, компьютером. Наши собственные идеи редко бывают нашими собственными идеями — они всегда откуда-то взяты и оказываются продолжением или завершением чьих-то размышлений. Наши чувства — тоже в большинстве своем цитаты».
«А в современном мире, будь то политика или экономика — мы уже давно ни за что не отвечаем. Нами управляют какие-то корпорации, какие-то стратегические планы, о которых мы даже не догадываемся. <…> Потому героев нет и не будет. А если кто-то что-то подобное изобразит — то он всех обманет. Но я бы поприветствовал подобный обман».
Дмитрий Быков. Сизифов блуд. Сто лет русской литературы. 1903-й, Urbi et Orbi Валерия Брюсова. — «Русская жизнь», 2013, 15 февраля <http://russlife.ru>.
«Брюсову не повезло родиться в Серебряном веке, когда путь в вожди и герои лежал через литературу. <…> Но в 1894 году кратчайший путь к славе, власти и женской любви лежал через символистскую поэзию, и он сунулся туда, как мальчики шестидесятых шли в физику».
«Я иногда думаю, что и Маяковский — во многих отношениях ученик, а в некоторых даже и двойник Брюсова, — совершенно напрасно пошел в поэзию, где обнаружил один, пусть гениальный, прием и с помощью этого риторического хода признавался в любви то к Лиле, то к Ленину; да и прогноз погоды можно так переписать — и все равно будет интересно. Главное же его дарование было другое — художник он был прекрасный, и гибкий, и разнообразный, и культурный (не начитанный, а насмотренный; литературу предшественников он как раз знал клочковато, а современников читал более чем избирательно). Уверен, что, выбери он живопись, — сроду не застрелился бы, а причина всех его неврозов — как раз в том, что он передумавший художник и переученный левша».
Дмитрий Быков. По следам нежного человека. Сто лет русской литературы. 1904-й, «Тихие песни» Иннокентия Анненского. — «Русская жизнь», 2013, 20 февраля.
«Если Брюсов угадал почти все темы русской лирики нового века, то Анненский — почти все интонации».
Алексей Варламов. Висельная дорога Михаила Пришвина. — «Топос», 2013, 6 февраля <http://www.topos.ru>.
«Ахматова назвала „Доктора Живаго” гениальной неудачей. „Осудареву дорогу” при всей ее невезучести гениальной не назовешь ни с какой точки зрения. Скорее наоборот, этот роман оставляет впечатление беспомощности и болезненного провала. Собственно при чтении ее не очень даже и понимаешь, к чему был весь этот многолетний сыр-бор о бедном Евгении и Медном Всаднике, если в романе первого (Евгения) попросту нет, а есть галерея угодивших на строительство канала уголовников и масса неизвестно за что попавших тысяч жителей земли, о которых ничего не говорится <…> а что касается второго (Медного Всадника), то в его роли выступает вовсе не грозный, не величественный, а какой-то ходульный начальник строительства Сутулов, который имеет власть принять и „бросить в лес тысячу человек” или командовать операцией по ликвидации прорыва воды во время весеннего разлива, отправляя эту тысячу на гибель в ледяную воду, но по большому счету, настолько весь выдуман и неестественен, что вызывает недоумение, неловкость и жалость, а между тем Пришвин-то стремился — страшно вымолвить — к тому, что „Сутулов — это Максим Максимыч в форме чекиста”».
«Дело в том, что „Осударева дорога” — один из самых идеологических, идеологизированных романов во всей русской литературе. Психология, пластичность, поступки героев, их конфликты, язык, мысли, чувства — все здесь в ущерб художеству подчинено идеям, носителями которых оказываются персонажи, и эти идеи заботили автора больше всего. Только идей столпилось так много, что роман оказался буквально перегружен ими и утонул под их тяжестью как плавучий остров-ковчег, на котором странствовал по весеннему разливу Зуек с живностью. Пришвин попытался вложить в эти двести пятьдесят страниц все, о чем передумал за без малого восемьдесят лет жизни».
Евгения Вежлян. Формат, или Почему в нашей литературе ничего не происходит. — «Русский Журнал», 2013, 18 февраля <http://russ.ru>.
«…Наша литературная сцена на рубеже 2000 — 2010-х превратилась в нечто рутинное. Из пространства, на котором осуществляется движение литературы, „обналичивается” ее ресурс новизны, — в место сплошной циклической репрезентации готовых продуктов. Акцент сместился с литературных встреч в клубном и салонном пространстве, где осуществлялся информационный обмен участников литературного сообщества, на премиальные церемонии, главная цель которых — медийная презентация. Вместо „риторики аргумента” утвердилась „риторика присутствия”: легитимность выбора и мнения подтверждена институционально и репутационно, и то, что смотрится как аргумент, на самом деле имеет смысл „церемониальной речи”, „слова”».
Михаил Визель. Льюис Кэрролл как зеркало русской англомании. В серии ЖЗЛ вышла биография английского писателя, написанная его переводчиком. — «Свободная пресса», 2013, 2 февраля <http://svpressa.ru>.
«Весь мир обожает „Алису” за ее абсурдность (и тщательно выдрессированных, но явно свирепых тараканов в голове Кэрролла), и лишь в СССР она была воплощением английской упорядоченности и размеренности. <…> И неважно, что даже по самой „Алисе…” видно — по части жесткости, сословной розни и предрассудков викторианская Англия могла дать фору николаевской России. Читатели „Алисы…” этого просто не замечают. Как не замечают, что демуровская Соня — это вообще-то не „она”, а „он”, и троица „безумного чаепития” неприязненно встречает Алису не в силу своего безумия, а потому, что она женщина, вторгающаяся на мужскую попойку. Нина Михайловна [Демурова] — блестящий переводчик и знаток литературы. Она не могла этого не заметить. Просто в ее Англии не может быть места ни попойкам, ни мужскому шовинизму».
«И точно так же можно сказать, что русская биография Кэрролла — суть русской англомании. Подробно толкуя происхождение слов student и scholars, объясняя различие Высокой церкви и Широкой церкви, описывая Лондон, Оксфорд и Чешир, Нина Демурова продолжает творить русский миф об идеальной Англии. И можно не сомневаться — миф этот еще долго будет востребован».
Татьяна Воронина. «Социалистический историзм»: образы ленинградской блокады в советской исторической науке. — «Неприкосновенный запас», 2013, № 1 (87) <http://magazines.russ.ru/nz>.
«Соцреалистический канон, являясь сложной комбинацией идеологического заказа и постепенно сложившейся поэтики литературного текста, воздействовал на советскую историческую науку намного эффективнее, чем официальные директивы, инструкции и цензура вместе взятые».
«Соцреализм сделался элементом гуманитарного и социального академического дискурса. И, хотя современные российские исследования все дальше уходят от советской модели описания блокады, укоренившаяся формальная логика построения по-прежнему оказывает на них значительное влияние, будучи встроенной в фундамент описания советской реальности».
Александр Генис: самое вкусное для меня — хлеб и картошка. Беседу вела Лариса Саенко. — «РИА Новости», 2013, 11 февраля <http://www.ria.ru>.
«Нельзя сказать, что люди, которые не любят есть, это плохие люди. Ну, например, Достоевский. Говорят, ему было все равно, что есть, и я вижу это по его книгам. То, что он мало радости в жизни видел, это точно. Или Петрушевская, например. Ее если почитать, то у нее пирожное за 22 копейки будет как пирожное за 11 копеек. У нее всегда краденая еда, всегда что-то украли, она ищет, где хуже, а не где лучше».
«Довлатов, например, открыл, как в Америке делать пельмени, обертывая в фасованные раскатанные кусочки теста для азиатской кухни. Это был его выдающийся вклад в кулинарию. Хотя он был человеком, который ничего не понимал в еде. Однажды он перевернул кастрюлю щей и сварил другую — из салата. Даже не видел разницы между капустой и салатом».
Анна Голубкова. В своем углу. Библиографическая колонка № 1: Мария Галина, Анна Золотарева, Андрей Чемоданов. — «Новая реальность», 2013, № 46 <http://www.promegalit.ru>.
«В жизни этот поэт [Мария Галина], на мой взгляд, человек скорее рациональный и довольно-таки собранный и организованный, зато в стихах у нее всегда прорывается что-то стихийное, хаотическое и совершенно непредсказуемое. Причем прорывается, судя по всему, где-то даже помимо воли автора. Тут, наверное, следует сделать лирическое отступление и прямо сознаться, что, в отличие от постмодернистов, я признаю не только существование автора, но и наличие у этого самого автора чего-то вроде авторской воли и даже иногда — изначальной авторской установки. Понимаю, что это смешно и несовременно, но ничего поделать с собой не могу, так что настоятельно рекомендую правоверным постмодернистам дальше этот текст не читать».
«Как там обстоит дело с мужчинами, я не знаю (иногда мне вообще кажется, что никаких мужчин не существует, — смайлик), но как раз книга Анны Золотаревой отчетливо демонстрирует, что женское — это прежде всего боль, обязанность и ответственность вынашивания, рождения, воспитания и выхаживания. Однако при всей проявленности подобного взгляда на мир, стихи эти ни в коем случае нельзя назвать женскими в том смысле, какой обычно вкладывается в это определение. Речь в них идет о сложности и тяжести бытия как такового и особенной сложности и тяжести при попытке внесения в этот хаос какого-то рационального упорядочивающего начала, именно в этом как раз и заключается здесь „женское”».
Лев Данилкин. «Вот эта, кажется, могла бы историю рассказать». Как тележурналист Понизовский написал большой роман на основе рыночных разговоров. — «Афиша», 2013, 26 февраля <http://www.afisha.ru>.
«Шишкин, Сорокин, Гиголашвили, Проханов, Водолазкин — и ведь это только самый первый ряд; романы о „тайне русской души” и страдании, как и сто лет назад, производятся в России регулярно; чтобы войти на этот рынок, автору-новичку нужно как следует поработать локтями — и изобрести нечто экстраординарное. В „Обращении в слух” это условие соблюдено».
«Антропологически, по типу, Антон Понизовский на создателя романа о загадке русской души не похож, а похож — на банкира П. Авена».
«В приложенном к роману списке благодарностей значатся — „прошу благословения и молитв” — аж три протоиерея, так что, кажется, с Понизовским можно разговаривать о его православии без лишних экивоков».
«— То есть Евангелие — универсальный код?
— О да, вполне универсальный…»
Журнальный вариант романа Антона Понизовского «Обращение в слух» напечатан в январском и февральском номерах «Нового мира» за этот год; полное отдельное издание — «Лениздат», 2013.
Нина Демурова. «Я хотела защитить Кэрролла». Беседу вела Людмила Жукова. — «Новое время/The New Times», 2013, № 3, 4 февраля <http://www.newtimes.ru>.
«Первый анонимный перевод „Алисы” под названием „Соня в царстве дива” вышел в 1879 году, еще при жизни Кэрролла. Переводчик (я думаю, что это была переводчица — тогда детские книги в основном переводили женщины) решила заменить неизвестного русским детям Вильгельма Завоевателя, которого упоминает Алиса, на Наполеона, и в результате Мышь в этом переводе довольно долго рассказывает про „нашу победу при Бородино”. Безумный Шляпник был заменен на Илюшку-лжеца, а „безумное чаепитие” („Шальная беседа” в этом переводе) свелось к бессмысленному разговору. Потом появились другие переводы, но и они были русифицированы».
«Яхнин, скажем, очень грубо перевел: он хотел, чтобы было смешно, вставлял свои шутки, которые очень не походили на Кэрролла: грубым смехачеством тот не занимался, у него все более тонко. У Заходера тоже была своя интонация — такой октябрятско-пионерский задор. Это, по-моему, совершенно не нужно».
Александр Жолковский. Пионер советского структурализма и один из самых влиятельных русских филологов — о возвращении холодной войны, Лимонове, Соколове и моральных качествах литераторов. Беседу вел Лев Данилкин. — «Афиша», 2013, 8 февраля.
«А в целом скажу, что за довольно долгую уже жизнь мне пришлось пережить мировую войну, сталинизм, оттепель, застой, глухую эмиграцию „навсегда”, перестройку, новую открытость России, новый откат в прошлое. Желание увидеть, чем кончится теперешний этап российской истории, — один из основных стимулов не умирать, не умирать».
«Оппозицию „свое/чужое” любят журналисты. Меня она не очень трогает. Я не думаю, что, разбирая русские тексты — классиков, модернистов, эмигрантов, коллаборационистов, диссидентов и т. д., — я каким-то образом „играю против своих”. А когда я „играю против” ахматовского или хлебниковского культов, то, конечно, мне в этом помогает моя профессиональная, в частности финансовая, независимость от российского истеблишмента, но не более того».
«Гаспаров был, бесспорно, мастером, если не гроссмейстером, одновременной игры на нескольких досках — следования условностям в роли — нише? — нестрашного чудака-книгочея, что позволяло ему маскировать и таким образом отстаивать свою особую идентичность и огромное честолюбие. Я написал на эту тему целую виньетку, „Совершитель Гаспаров”. У меня другие вкусы. Я немного моложе, незатейливее, прямее, мне нравится to tell it as it is, сказать все как есть».
Максим Кантор. «Я прожил 53 года в России и заслужил право говорить так, как считаю нужным». Интервью взяла Наталия Курчатова. — «Собака.ru», Санкт-Петербург, 2013, 27 февраля <http://www.sobaka.ru>.
«Оттого что мне не нравится капитализм, вовсе не следует, что у меня левые убеждения. <…> Что касается меня, то я христианин, я люблю Платона и Фичино, Ван Гога и Шекспира, Толстого и Данте. Что именно из этого списка представляется вам левыми взглядами, я не знаю. А то, что я не люблю социальную несправедливость и рыночную демократию, нисколько не удивительно и ничем не более лево, нежели взгляды Диккенса, Бальзака или Толстого».
Николай Кононов. «Матрица европейского модернистского романа мне не подходит». Денис Ларионов поговорил с петербургским поэтом и прозаиком о советском наследии, Лидии Гинзбург и современном искусстве. — «Colta.ru», 2013, 25 февраля <http://www.colta.ru>.
«Мы помним ее [Лидии Гинзбург] разрозненные записи, указывающие на то, что она была на подступах к большому тексту романного характера в 30-е годы, она обозначала род этого текста как прустианский, но исследователями, разбиравшими ее архив, такой текст, увы, не смонтировался, может быть — пока. Но, собственно, мне понятен характер ее неудачи, и я позволю себе сказать об этом. Дело в том, что главная проблема ее психоаналитических исследований, рассыпанных в прозаических фрагментах, известных к сегодняшнему дню, — описание и обозначение собственной идентичности в копулярных отношениях между двумя женщинами. Из-за самоцензуры она практически всегда прибегала к письму от первого (измененного) лица. Но специфизм подобных отношений оставался и становился в таком изложении недостоверным, хотя и психологически утонченным и т. д. Я думаю, что именно такой „самоцензурный” подход и не дал ей создать большой текст, обреченный на сугубую жизнь в ящике письменного стола. Кстати, именно такая ее самотрансляция создает этические сложности, как вы отметили. Если подводить черту, то замечу еще раз, что психологический буквализм, ситуативное правдоподобие, „магнитофонная речь” создают буквально документальную драматургию, а подмена пола главного действующего лица — автора/нарратора вносит этическую неразрешимость в саму суть разговора с читателем».
См. также статью Кирилла Кобрина «Лидия Гинзбург: прорыв блокадного круга» в настоящем номере «Нового мира».
Станислав Красовицкий. «Это формула русской поэзии». О 100-летии «Дыр бул щыл» Алексея Крученых. Беседу вела Анна Наринская. — «Коммерсантъ Weekend», 2013, № 5, 15 февраля <http://www.kommersant.ru/weekend>.
«„Дыр бул щыл / убешщур” — это именно то, что „есть”. У этих слов нет значений, и поэтому видна их чистая сущность. Здесь есть только то, что есть. Потому что звук — это данность. Крученых это понимал, причем понимал очень точно, почти математически. Он вообще был очень рационален. И его стихотворные упражнения, они часто были не излияниями поэтической души, а иллюстрациями его теоретических размышлений. Он был теоретик поэзии».
«В юности я занимался биологией — среди прочего мы вываривали в серной кислоте моллюсков. У каждого моллюска есть нерастворимый остаток, известковая решетка — она называется радула. Эта радула всегда оригинальна для каждого вида. У поэзии тоже имеется радула — одна и та же „решетка”, объединяющая поэзию по, скажем так, национальному признаку».
«А ведь если стихи несут вред — то это очень сильный вред. Если в конструкцию стихотворения заложить яд (а это можно сделать)… Например, были древние скандинавские висы, рождающие смерть: прочтет человек — и умрет. <…> Почему я, например, уничтожил большую часть своих стихов? Потому что я видел в них яд. А в его стихах яда нет».
Священник Сергий Круглов. Молитва как осиновый кол? — «Православие и мир», 2013, 5 февраля <http://www.pravmir.ru>.
«[Стивен] Кинг смутно понимал природу зла — но именно что смутно, в моем некрещеном сознании оставались занозы, невыясненные вопросы после чтения его книг — похоже, Кинг так и не смог принять ее смысл по-настоящему. Он точно и достоверно описывал симптомы зла — но что-то мешало ему ясно обозначить корень, мешало, возможно, не в последнюю очередь, и вот почему (это только мой домысел, простите меня, м-р Кинг): когда ясно понимаешь природу зла — тогда пропадает чарующий интерес ко злу, пропадает драйв мистического страха перед злом, замешанного на вожделении. Когда понимаешь главное отношение к сатане: „и дуни и плюни на него” — и забудь, не обращай внимание на мокрицу в половице, ни во чтоже вмени, сосредоточься на главном, на Христе — тогда отпадают многие увлекательные „от мира сего” фобии, фантазии, интересы и заделья».
«Так вот, пачку книг Кинга я, приняв крещение в 1996 году, выбросил на помойку. И ни разу не пожалел. Вернул, годы спустя, только две (и то — не на книжную полку, а в электронную читалку, чтобы перечитать) — романы „Необходимые вещи” и „Салимов Удел” (второй, кстати, вернул не в малой степени из-за замечательных лирических пассажей о погоде, об осени, о ветре, с которых начинаются некоторые главы…)».
Юрий Кублановский. Наступление на Пушкина. — «Культура», 2013, 7 февраля <http://portal-kultura.ru>.
«Не хочу сказать, что наш Александр Сергеевич является персональной целью новых веяний. Просто все духовное, определяющее связь времен и культур, попадает под пресс этой новой постхристианской цивилизации, которая начинала закипать еще в конце шестидесятых годов прошлого века и получила новый импульс для своего развития со становлением интернета, формированием сетевой культуры».
«<…> маховик, который системно и равнодушно перемалывает все, что дорого нашему сердцу».
Александр Кушнер. «Поэт в жизни должен быть застегнут на все пуговицы. Другое дело — стихи». Беседу вела Ольга Ципенюк. — «Огонек», 2013, № 4, 4 февраля <http://www.kommersant.ru/ogoniok>.
«Скажу только, что первая юношеская любовь была абсолютно счастливой — наверное, этим объясняется многое в моем отношении к жизни».
«Десять лет проработал в школе, и не жалею. Учительский заработок позволял мне не зависеть от гонораров. В Ленинграде я был далек от московской литературной богемы, от всей этой довольно искусственной светско-советской среды. И тогда, в 60-е, жил не как поэт, а как человек, пишущий стихи, — это разные вещи. Я знаю, как устроена обычная, повседневная жизнь. Одно дело — просыпаться в полдень после очередных посиделок в ЦДЛ, другое — вставать в 7 утра и ехать в замерзшем переполненном трамвае с Петроградской стороны на Охту, „как все”».
«Да, нам определенно повезло. Иногда я с ужасом думаю о том, как бы я жил, что бы писал, родись я лет на 20-30 раньше. Никак не могу за себя поручиться. Вынужденные „сталинские” стихи Пастернака или Мандельштама, огорчающие нас, — лучшее средство от гордыни и самоуверенности. И в 1987 году, осознав это, я написал: „Сказал один чудак, и я скажу опять, / Смутясь, по-дружески, по-свойски, по-соседски, / Что никогда не надо осуждать / Людей, особенно советских…”. Эту жалость, это понимание исторических тисков, в которые может угодить человек, прекрасно знал, например, Зощенко».
Игорь Манцов. Без технологий, зато с лозунгами. Вторая беседа Игоря Манцова с Владимиром Бондаренко. — «Перемены», 2013, 25 февраля <http://www.peremeny.ru>.
Среди прочего Игорь Манцов обращается к Владимиру Бондаренко: «Еще раз повторяю: провинциальный, да и столичный обыватель подсажен на потребительскую иглу, Ваши лозунги ему до лампочки. Поверьте для начала! Гигантские торговые центры, отстроенные, допустим, в Туле за последние годы, — это именно что Храмы Потребления. С куполами, с гигантскими изображениями полуобнаженных, условно говоря, блудниц в белье, словно пародирующими православную иконопись. <…> Вся моя речь построена на том, что я с потребительской позицией не идентифицируюсь. А иначе с чего бы мне затевать эти разговоры, которые, надеюсь, мы не бросим. Вы же бездоказательно предполагаете: потребительство — моя мечта. В то же время я настаиваю: потребительский западный стандарт неизбежен. В лоб его не победит никакой „Сталин”, но Вы с Реальностью считаться не хотите, а это приведет к очередному поражению, к очередному обессмысливанию всего тутошнего».
Первая беседа — 11 февраля.
Борис Межуев. В поисках Борхеса, или Как мы прощались с Касталией. — «Гефтер», 2013, 4 марта <http://gefter.ru>.
«[Георгий] Кнабе, конечно, видел в „отрицательной диалектике” Жизни и Культуры зловещий симптом грядущего финала европейского общества, по крайней мере, в прежней его форме, но мне кажется, что он подмечал не столько какую-то универсально-европейскую доминанту культуры, сколько старался описать и осмыслить то странное сочетание реабилитации традиции и одновременно стихии жизни, которое характеризовало весь период горбачевской перестройки, когда бурным потоком полилось на экраны, на подмостки театров, на полки книжных магазинов, в толстые журналы сразу все: и эротическое искусство, и религиозная философия, и реабилитированные „комиссары в пыльных шлемах”, и затем почти в ту же секунду разнообразные „господа офицеры”. В какой-то момент этот поток всего возвращенного с полок, легализированного, быстро переведенного, обнаруженного в архивах стал создавать ощущение грубой какофонии: обретенная культурная полнота начинала раздражать своим безразличием к любому ценностному самоопределению. Для Кнабе было столь же важно, что в этой ситуации исчезает определенность знакового содержания: исчезает ответственность человека за выбранную им систему ценностей, а следовательно, никто уже не стремится сохранять верность своему ценностному выбору».
«Проще говоря, в этом мире вполне возможен рок-музыкант, агитирующий за реставрацию монархии, или поклонник Ленина, истово молящийся в церкви. Портреты Джима Моррисона могут, как мы уже говорили, висеть на одной стене с портретами Сталина, и, что было важно конкретно для меня, — ностальгия по старой, погибшей в 1917 году империи — прекрасно уживаться с полным равнодушием к судьбе империи, гибнущей на твоих же собственных глазах. Мы с Георгием Степановичем написали по одному собственному варианту статьи об „отрицательной диалектике”, но не уверен, что кому-либо из нас удалось адекватно выразить то смутное ощущение дискредитации всех некогда значимых культурных принципов, разрушения семиотических кодов как 1960-х, так и 1980-х годов, которое как будто выражало всю специфику того бурного времени».
«Михаил Поздняев был крупнейшим поэтом». Беседу вела Ольга Егошина. — «Новые Известия», 2013, 4 февраля <http://www.newizv.ru>.
Говорит Дмитрий Быков: «Миша принадлежал к последнему прекрасному советскому поколению, которое лично я очень люблю. Он родился в год смерти Сталина, формировался в том времени, начинал жизнь там, сделал первые шаги. А потом начался обвал эпохи. И вдруг все, что было „оттуда”, стало ненужным. Он очень болезненно переживал свою невостребованность. Он оставался в журналистике, он много печатался и был авторитетным журналистом… Но исчезла среда, в которой он вырос и жил, к которой он адресовался. Я страшно рад своему знакомству с ним, своей с ним дружбе, поскольку для меня он во многом был этой самой средой. Пока был рядом… И с его смертью действительно уходит „последний хороший советский поэт”, как он себя назвал в стихах…»
Многое и единственное. Вечер Ольги Седаковой. [Записала] Мария Темнова. — «Православие и мир», 2013, 21 февраля <http://www.pravmir.ru>.
Говорит Ольга Седакова: «Это общее предисловие к тому, что я собираюсь говорить о традициях античной культуры в современности. Она также утрачивает свое единство. Все предыдущие века вся античная, греческая культура была единственным истоком всех европейских культур, начиная с римской. Нас и множество поколений до нас учили, что вся европейская культура стоит на двух китах — на Афинах и Иерусалиме. На греческой классике и на библейской традиции».
«А теперь, в эпоху мультикультурализма, уникальное положение античной культуры уходит. В каком-то смысле политической корректности принято говорить, что все другие мифологии ничем не хуже, чем греческая. Например, якутская мифология обладает таким же значительным интересом, что и традиционная греческая, и исследователь мифологии должен сказать, что, конечно, никакая мифология не лучше другой и все они достойны глубокого изучения, у них только разная судьба, потому что из якутской мифологии не возникло огромной тайны, растянувшейся по всей Европе и дальше пошедшей по всему миру».
«Может, когда выйду на пенсию, закончу перевод ёОдиссеи”». Поэт Максим Амелин — о Солженицыне и поэзии, литературном новаторстве и переводах Гомера. Беседу вела Лиза Новикова. — «Известия», 2013, на сайте газеты — 24 февраля <http://izvestia.ru>.
Говорит Максим Амелин: «Русский язык еще далеко не выработан. Сворачивать новаторскую деятельность по развитию выразительных средств русской поэзии пока рановато. Как бы это ни пытались сейчас делать. Одни занимаются полной консервацией, другие — уменьшением того пятачка, на котором вообще еще можно высказываться. Мне кажется, что оба пути тупиковые. Нужна новая выразительность. Я не говорю, что поэзия обязательно должна откликаться — „утром в газете, вечером в куплете”. Но она не может не реагировать на вызовы современности. Причем не на поверхностном, а на глубинном уровне».
«Карта русской поэзии еще до сих пор неясна, историю стихотворчества нужно переписывать. Например, я нашел верлибр 1738 года, то есть написанный еще до четырехстопного ямба Ломоносова. Явления оказываются сложнее, чем они описаны в учебниках. Конечно, нельзя какие-то вещи совсем разрушать, но нужно трезво на них смотреть. Не все еще открыто. И ХХ век до сих пор непонятен».
«Куда сейчас пойти, чтобы получить грант на перевод „Одиссеи”? Поэтому я пока не знаю, будет ли перевод продолжен. Может, когда выйду на пенсию… <…> Но ни одно издательство не выплатит гонорар за такую работу. На нее, конечно, потребуется не 20 лет, как Гнедичу на „Илиаду”. Но лет пять — вынь да отдай».
Первую песнь «Одиссеи» в переводе Максима Амелина см. в февральском номере «Нового мира» за этот год.
Александр Неклесса. Быть, понимать, решаться. Знание в эпоху кризиса мировидения. — «Независимая газета», 2013, 22 февраля <http://www.ng.ru>.
«Сегодня эпоха, предъявившая миру экспансию городской культуры и адекватные ей социальные форматы, близка к завершению».
«Конвертируя современность в транзит, мы входим в виртуальный (virtualis), но именно поэтому подлинный (virtus) мир, где настоящее сожительствует с представляемым, сущее с должным, возможное с запретным, а траектория жизни в заметно большей степени зависит от усилий человека и выбранной позиции».
«Выясняется, к примеру, что, как и в природных процессах, присутствие индивида в социальном космосе, его намерения нестандартным образом влияют на событийный ряд (феномен „неклассического оператора”). Сама субстанция бытия, ее состояния оказываются связаны с субъектом теснее, нежели представлялось; избранный идеал, смысловой регистр универсальным образом настраивают события и, что важнее, определяют стратегический горизонт, а также создают режим наибольшего благоприятствования движению в избранном направлении. <…> Иначе говоря, действовать „правильно” или „неправильно”, причем не только с точки зрения психологии либо морали, но и с позиции, которую можно определить как метафизическая, оказывается помимо прочего серьезной практической, едва ли не прагматичной проблемой».
«Он и не советский, и не антисоветский». Беседу вела Лиза Новикова. — «Известия», 2013, на сайте газеты — 16 февраля.
Говорит Наталья Корниенко: «Собрание сочинений Платонова, который при жизни не имел и двухтомника, отличается тем, что впервые обследуются все рукописи. Для научного собрания сочинений должны быть обследованы все архивы, все источники. Это высшая школа академических собраний сочинений. Из таких проектов по ХХ веку пока завершено собрание сочинений только одного автора, Сергея Есенина. <…> В 2006 году Институт мировой литературы приобрел семейный архив Платонова».
«В этом году мы должны сдать второй том. Пять последних томов из восьмитомника (популярное издание — «Известия») я сделала за год, да и то после работы. А это собрание сочинений мы будем делать лет 20. Это медленная работа».
«Сейчас социального заказа государства на подготовку академических собраний сочинений нет».
«В год его столетия мы получили колоссальный материал из архивов ФСБ. Это были материалы „разработки Платонова”».
Захар Прилепин. Мертвые в развес. — «Свободная пресса», 2013, 23 февраля <http://svpressa.ru>.
«Шаламов, при всем его очевидном и неоспоримом антисталинизме, так и остался человеком левых убеждений — это нужно знать. (Равно как и, к примеру, Анатолий Рыбаков, писатель пусть и меньшего масштаба, но тоже препарируемый совершенно однозначным и вульгарным образом.) [Валерий] Есипов заявляет об этом без обиняков: „В сущности, вся поздняя проза Шаламова, его мысли в дневниках и письмах этого периода представляют собой продолжение фронтальной полемики с неприемлемым для него комплексом староконсервативных, антиреволюционных и антисоциалистических идей, связанных не только с Солженицыным, но прежде всего с ним как вождем и эмблемой ‘духовной оппозиции‘”…»
О биографии Варлама Шаламова, написанной Валерием Есиповым, см. также рецензии Андрея Туркова и Ефима Гофмана в журнале «Знамя» (2013, № 3).
Григорий Ревзин. Безысходные данные. — «Огонек», 2013, № 6, 18 февраля.
«Нет, попытка изъятия из наследия России ее советского опыта показывает, что в таком случае она не представляет интереса. Из, скажем, русского авангарда, поэзии, литературы, кино невозможно изъять коммунистический тренд, потому что это страшно обедняет эти культурные феномены. Архитектура конструктивизма, например, превращается в формальный поиск новых решений, осуществленный малообразованными людьми на отсталой технологической базе, а Осип Мандельштам оказывается камерным академическим поэтом начала века, по недоразумению продолжавшим сочинять до конца 1930-х. Точно так же с великим государством, великой историей и т. д. — при всем уважении к ним без советского эксперимента они становятся провинциальным эпизодом, не имеющим особого значения для мировой истории».
Александр Самоваров. Кто больший предатель — Ленин или генерал Власов? — «АПН», 2013, 27 февраля <http://www.apn.ru>.
«Так почему, если советские признают свою страну как ценность, признают тысячелетнюю Россию своей родиной, они не понимают, что Ленин предал эту родину в 1917 году? <…> С Власовым они понимают, что он предатель, с Лениным не понимают. И ведь оправдать Ленина ничем нельзя. Вообще ничем».
«Далее, эти сукины дети имели и имеют совесть обвинять белых в том, что те „служили Антанте”, но Россия была частью Антанты, белые были союзниками стран, которые скоро победят в войне Германию».
Людмила Сараскина. «Все гражданские споры — это такой треск хвороста?» Беседу вела Елена Дьякова. — «Новая газета», 2013, № 18, 18 февраля <http://www.novayagazeta.ru>.
«Я сейчас заканчиваю большую книгу „Солженицын и медиа”. И много читаю об истории 1960-х годов. Не прошло и трех месяцев после выхода рассказа „Один день Ивана Денисовича”, как Хрущев выступал на встрече с деятелями литературы и искусства. И кричал: вы думаете, что у вас есть свобода слова? Что мы примем лозунг „Пусть расцветают все цветы”? Никогда мы не откажемся от управления культурой! Партия всегда будет определять ее направление! Лет десять назад я впервые работала с этим материалом. Тогда он мне казался ветхой историей: так уже не могут говорить ни рядовые люди, ни начальники — это стыдно… Сейчас кажется: мы опять возвращаемся в тот контекст».
Максим Соколов. Посмертное существование. — «Эксперт», 2013, № 9, 4 марта <http://expert.ru>.
«Бесспорно, сталинская легенда (причем в обоих вариантах — как с положительным, так и с отрицательным знаком) — вещь не новая. Наполеоновская легенда — вещь достаточно известная, петровская — тоже. Причем в случае последней демонизация Петра I, в котором усматривали первопричину всех бед России, существовала и в XIX, и даже в XX веке. Опять же четверть века, прошедшая между первым (1961 г.) и вторым (конец 80-х) решительным публичным отвержением Сталина, была заполнена сильной невнятностью, которую сторонники обоих вариантов сталинской легенды толковали как посмертное (хотя бы даже стыдливое и неполное) возвращение отца народов. Такая невнятность прямо подталкивала мифологическое сознание (у интеллигенции не менее сильное, чем у патриархальных народов) к очередной рецепции „Воздушного корабля”. „Из гроба тогда император, // Очнувшись, является вдруг; // На нем треугольная шляпа // И серый походный сюртук” в переложении Е. А. Евтушенко (1961 г.): „Он что-то задумал. Он лишь отдохнуть прикорнул. // И я обращаюсь к правительству нашему с просьбою: // Удвоить, утроить у этой стены караул, // Чтоб Сталин не встал и со Сталиным — прошлое”».
«Одними культурными переживаниями все, конечно, не объяснишь. Тридцатилетие было слишком насыщено событиями, по преимуществу самыми кровавыми, так что впору назвать эти годы тридцатилетней войной, и наследие этой войны настолько изменило облик страны, что последствия сталинского правления не могли не сказываться весьма и весьма долго. Но когда и спустя шестьдесят лет мы сталкиваемся с сильнейшей мифологизацией этой фигуры, это не лучшим образом говорит и об апологетах, и о десталинизаторах».
100 книг, по которым россияне отличают своих от чужих. — «Русский репортер», 2013, № 5, 7 февраля <http://expert.ru/russian_reporter>.
Среди прочего: «— Если вы посмотрите гимназический учебник 1883 года, то никакого Пушкина и Гоголя вы там не обнаружите, — говорит филолог Евгений Добренко, автор исследования о „формовке советского читателя”. — Там будут Тредьяковский, Ломоносов, Сумароков и — как пример прогрессивного современного автора — Карамзин. Это был классический канон времен Александра III. Это сейчас мы привыкли, что Пушкин наше все, а по тем временам Пушкин был кем-то вроде Пелевина.
— Но параллельно был канон левой интеллигенции, „шестидесятников” XIX века, — продолжает он. — Их пантеон складывался вокруг литературных журналов 1840 — 1860-х и формировался критиками Белинским, Добролюбовым, Чернышевским, которые потом вместе с Пушкиным и Лермонтовым войдут в официальный канон».
Составитель Андрей Василевский
«Аргамак», «Бюллетень Библиотеки „Дом А. Ф. Лосева”», «Гипертекст», «Дилетант», «История», «Казань», «Литература», «Наше наследие», «Посев», «РАН. Наука. Общество. Человек», «Фома», «ШО»
Анатолий Берштейн, Дмитрий Карцев. Революция: повторение пройденного? — Научно-методический журнал для учителей истории и обществознания «История» (Издательский дом «Первое сентября»), 2012, № 9(612) <http://his.1september.ru>.
«Отношение к революции, о которой так много говорят в последнее время с разных сторон и в разных аспектах, нередко связано с мистическим ужасом или, наоборот, благоговением; в ней слышат отзвук космического противоборства темных и светлых сил. И надо сказать, что сама история этого слова дает для такого отношения определенные основания, ведь в политический словарь оно пришло из астрологии.
У астрологов речь шла о процессах, происходящих в небесных сферах: само слово „революция” переводится как „оборот” или „переворот”. И почти все повально увлеченные астрологией политики XVII в. стали говорить о революции во вполне земном контексте. Впрочем, современного читателя немало удивит смысл, который еще несколько столетий назад вкладывали в это слово». И далее — о материализации страхов, рождении тоталитаризма, монахах и бесах и проч.
Наталья Богатырева. Немецкое кладбище в Москве. — Научно-методический журнал для учителей истории и обществознания «История» (Издательский дом «Первое сентября»), 2012, № 11 (614).
Тема номера: «Знаменитые немцы России». Здесь об одном из самых загадочных и старинных некрополей столицы. Из вступления: «А уж на Введенском кладбище, больше известном как Немецкое, словно попадаешь в сказку или становишься героем романтической баллады».
В этом выпуске и отчет корреспондентки издания Екатерины Супруненко «Помним, верим, чтим» — о прошлогодней выставке в Музее современной истории России: «Преодоление: Русская церковь и советская власть». «В зале, повествующем о конце сталинской эпохи и новой волне гонений на Церковь во времена хрущевской „оттепели”, обращают на себя внимание экспонаты, связанные с жизнью и церковным служением архиепископа Луки (Войно-Ясенецкого), великого хирурга, духовного пастыря, проповедника, проведшего в ссылке в общей сложности 11 лет. Личные вещи святителя, представленные на выставке, были буквально чудесным образом найдены при разборе чердака ветхого дома в Архангельске, где владыка Лука отбывал свою очередную ссылку». И здесь, и на CD, прилагаемом к журналу, — поразительные фотографии.
Дмитрий Быков. Любимые потроха. — Журнал для учителей словесности «Литература» (Издательский дом «Первое сентября»), 2012, № 10 (738) <http://lit.1september.ru>.
С настоящего номера (тема которого «Немцы и русская школьная литература») писатель и школьный учитель Д. Быков ведет рубрику «Читальный зал» (интересно, как Дмитренко его уговорил?) Здесь — о «психоделическом» «Обломове». Как всегда — парадоксально.
«Не будем забывать также, что если в Обломовке начинают что-либо чинить — оно тут же ломается окончательно, а на соплях, на честном слове — может держаться бесконечно долго. Поэтому там и не делают ничего; более того — в России только так и надо. Здесь полезно вспомнить с детьми четверостишие Новеллы Матвеевой — шутки шутками, но есть в нём и прозрение:
На месте площади соборной
И фабрик Штольца — хлам, зола…
Обломовщина плодотворней,
Оказывается, была.
В некотором отношении — конечно, плодотворней, ибо все в России делается не рациональным и тяжелым трудом, а гениальным озарением либо мудрым бездействием». следующее произведение русской литературы, что мы и сделаем в следующем номере».
В следующем номере (тема — «Образ власти в литературе») Быков пишет о «Медном всаднике».
Сирена Витале. Чемодан откровений. Беседовал Алексей Букалов. — «Дилетант», 2013, № 2 (14) <http://www.diletant.ru>.
С. В. — автор книги «Пуговица Пушкина» (Калининград, 2001), — нашедшая неизвестные письма Дантеса Геккерну в архиве семьи Дантесов.
«К сожалению, как я могла заметить, многие советские и российские пушкинисты не владеют французским, что затрудняет восприятие всех смысловых тонкостей. Не только в письмах Дантеса, но и во всей той эпохе от Петербурга до Парижа или до Милана, позволю себе метафору, расстояние было меньше, чем от Петербурга до Казани! <…> Меня обвинили в том, что я защищаю Дантеса, что, будучи итальянкой, ничего не понимаю. <…> Меня также заподозрили в том, что я „соблазнила” старого барона Геккерна, потомка посланника, дабы получить вожделенные письма. <…> Единственное, что меня печалит, что книга „Пуговица Пушкина”, опубликованная на основных европейских языках, переведена на русский с английского. Допущенные там ошибки скомпрометировали мою репутацию ученого…»
Дмитрий же Быков, ведущий в «Дилетанте» рубрику «Портретная галерея», публикует большой очерк об Александре Галиче. Коротко говоря, пишет, что до последнего времени он его недооценивал («Перелом в отношении к нему произошел у меня, пожалуй, на „Песне об отчем доме”, которую, я знал, конечно, но как-то не вслушивался. Одно время мне виделась тут капитуляция».
Борис Гучков. Вслед за ветром. — «Аргамак», Татарстан, 2012, № 3 (12).
«О нет, я не против поэта Иосифа Бродского… / Но слушаю речь молодых — там одни междометия. / Из школьной программы убрали стихи Заболоцкого, / Таким вот Макаром поэту отметив столетие. // В учебниках „Тёркин” Твардовского был ещё давеча… / На части дробят монолитное, некогда цельное. / Важнее сегодня „ГУЛАГ” Александра Исаича, / Нужнее сегодня тюремное и запредельное…» Дальше жалобы на ЕГЭ и детей, растущих «бескрылыми, серыми птицами».
В номере альманаха между тем — большая толковая статья Валерия Михайлова о Лермонтове («Один между небом и землей») и любопытный этюд Вячеслава Улитина «Николай Рубцов и дети».
Борис Илизаров. Царь, генсек и историк. — Научно-методический журнал для учителей истории и обществознания «История» (Издательский дом «Первое сентября»), 2012, № 10 (613).
Сталин и образ Ивана Грозного в трудах Роберта Юрьевича Виппера. Автор книги о Грозном находился в Латвии до оккупации ее советскими войсками. С места не двигался, судя по всему, получил гарантии неприкосновенности: из Москвы к историку отправили печально известного Емельяна Ярославского, «одного из самых доверенных лиц Сталина».
«Труды и научные воззрения Виппера на происхождение христианства очень могли пригодиться пустозвонной атеистической пропаганде тех лет. Но я думаю, что главным аргументом, склонившим Виппера к сотрудничеству со Сталиным, было сообщение об искреннем восхищении вождя его книгой об Иване Грозном и посулы щедрых благ историку и его семье. Забегая вперед, отмечу: вождь не обманул престарелого профессора и давнего идейного противника коммунизма, которого публично обругал сам Ленин».
Алёна Каримова. «Через море, небеса, сушу вспять иду, как уходил раньше…» — «Казань», Татарстан, 2013, № 1 <http://www.kazan-journal.ru>.
«Я помню, как мы ехали с одного выступления в автобусе по Парижу, — народ в автобусе был разных национальностей — все оживленно болтали, в воздухе висела густая взвесь смешанной речи: русской, немецкой, французской, цыганской, турецкой… И вдруг раздался знакомый мотив: кто-то пел татарскую песню, знакомую мне с детства. Эту песню когда-то любила петь моя бабушка. Я стала прислушиваться и вдруг поняла, что поет Бухараев. Все разговоры смолкли, и минуты две-три, пока длилось это мелодичное пение, автобус плыл, словно волшебный корабль, по нарядным улицам парижского центра… Во мне никогда не было такой смелости».
Памяти Равиля Бухараева, жившего в Лондоне и ушедшего из жизни чуть более года тому назад, здесь выделен специальный раздел.
Священник Сергий Круглов. Это страшное слово «свобода». — «Фома», 2013, № 2 <http://www.foma.ru>.
«Если кто-то думает, что человеку верующему обращаться со свободой проще (дескать, верующий отдал свою свободу Богу и Церкви и может ни о чем не думать, знай только следует заповедям, канонам и предписаниям) — тот глубоко ошибается. Весь смысл нашей веры и нашего бытия в Церкви — вспомним главнейшую заповедь — восстановить связь с Богом и с ближними. А Бог — Отец, мы — Его дети. И, как всякий родитель, Бог не хочет, чтобы мы слушались Его рабски и слепо, чтоб вечно были малыми младенцами».
«Свобода бывает нам страшна, потому что тот, кто захочет свободы, неизбежно столкнется с сопротивлением падшего мира, с трудами и скорбями, сопровождающими свободное действие. В библейской истории Иова — свободен как раз сам Иов, лишившийся всего, изъязвленный с головы до пят, в упрямой свободе своей взобравшийся на самую вершину бытия, на которой и состоялась его встреча с Богом. Друзья Иова заслужили неодобрение Бога не тем, что были благочестивы — но тем, что, призванные к взрослости и свободе, продолжали прятаться в закон, как малое дитя под одеяло…»
Олег Лекманов. Разбор стихотворения Иосифа Бродского «На смерть Жукова». — Журнал для учителей словесности «Литература» (Издательский дом «Первое сентября»), 2012, № 11 (739).
«Третья строфа стихотворения — самая парадоксальная, она выпадает из традиции не только газетного некролога, но и торжественной оды. <…> Продолжается игра с пространством: вопреки иудеохристианской традиции, согласно которой воины, павшие в правом бою, переносятся в рай, маршал и его солдаты оказываются в „адской области” (вновь перелицовывается советский штамп „такая-то область” — „адская область”). Сюда же — многозначное слово ёпровал” — провал в памяти, но и провал-бездна. Строфа выделена и грамматически — до нее большинство глаголов употреблялось в настоящем времени; после нее — в будущем. В финале строфы прорывается звуковая блокада — Жуков подает реплику. И после этой реплики все резко меняется. Оказывается, погружение Жукова в ад в третьей строфе стихотворения предпринималось едва ли не для того, чтобы в четвертой строфе вытянуть маршала из „адской бездны” и вознести чуть ли не в рай. Сигнал этого пространственного перемещения — торжественное „десницы”, с очевидным обыгрыванием двух значений — правая рука и „правое дело”».
Ольга Маловица. Культурная жизнь. — «Гипертекст», Уфа, 2012, № 19 <http://hypertext.net.ru>.
«Моноспектакль „Наташина мечта” по пьесе Ярославы Пулинович в театре „Перспектива” мне действительно понравился. Анна Бурмистрова держала зал в напряжении. Случайных зрителей почти не было — журналисты, пиарщики, актеры, все так или иначе знакомые между собой люди (выделено мной. — П. К.). На первой же минуте спектакля звучит фраза „А по— —ать вам не завернуть?”. Впрочем, мат по ходу спектакля был уместен».
Максим Мошков. «Я — читатель, а не библиотекарь». Беседовал Сергей Дмитренко. — Журнал для учителей словесности «Литература» (Издательский дом «Первое сентября»), 2012, № 9 (737).
«— Бумажная книга умрет в любом случае, чтобы ни случилось с электронной частью. Она заваливается самостоятельно. По тиражам. Достаточно ей еще завалиться и начнётся катастрофический обрыв. Сейчас каждый год бумажный рынок опускается на десять процентов. Вопрос только в том, через четыре года это произойдет или через семь.
— Ну а с литературой что произойдет?
— Как только в нашем Интернете разовьется торговля электронными книгами, появится несколько писателей, которые будут жить с этих продаж. Остальные десятки тысяч будут сидеть в моем „Самиздате”».
В журнале, как всегда, публикуются материалы к урокам (в этом — «Тимур Кибиров: тексты и подтексты» Натальи Беляевой) и лучшие сочинения школьников (в предыдущем номере — отличная работа питерской гимназистки Ксении Онуфрей «Музы русских поэтов»).
Павел Муратов. Статьи и очерки (1927 — 1931). Публикация и комментарии К. М. Муратовой. — «Наше наследие», 2012, 104 <http://www.nasledie-rus.ru>.
«Есть в буржуазном западном человеке та доля наивности, простодушия, детскости даже, которой так часто нам не хватает. Мы с удивлением видим, как незамысловато и в то же время от всей души веселится западный человек и как он в этом смысле довольствуется малым. Уметь улыбаться, уметь отдыхать, уметь радоваться на какие-то пустяки, совсем уже не так плохо, и, право, никакой особой мудрости нет в том хмуром недоверии, с которым встречал русский интеллигент, познавший будто бы „высшие запросы”, нехитрую праздничность европейской жизни. О, и в Европе, слава Богу, были свои особенные люди, изолированные от неглубокого течения житейской реки! Незамысловатые будни, нехитрые праздники устраивались здесь по нормам среднего человека. К великому несчастью России, у нас решительно никто не хотел быть средним человеком. Не только поэтам, но и купцам, не только мыслителям, но и чиновникам казалось у нас, что они „задыхаются в буржуазной среде”».
«Пусть же в Европе, наконец, этот застеснявшийся русский средний человек перестанет стыдиться себя и своей участи и отдохнет от всегда тяготевшего над ним подозрения в „буржуазности”» («У окна»).
Блок материалов, посвященных Павлу Петровичу Муратову, открывается здесь статьей Дмитрия Сарабьянова «Грани многополярного таланта».
«Мы попросту отдельный мир…» Черновик письма П. А. Вяземского Фарнгагену фон Энзе о революции 1848 года. Публикация, перевод, примечания Анны Юрген. — «Наше наследие», 2012, № 104.
Публикуется в разделе «Новое о П. А. Вяземском».
«Я еще понимаю французов. Эти молодцы все сводят к себе и упиваются сами собой. У французов к тому же рабство в крови и революция в голове. Им потребно, после того как они провели какое-то время на коленях перед властью, монархической ли, законной ли, узурпированной, или анархической, доставить себе удовольствие от нее отречься и прогнать своего правителя, чтобы потом с еще большей радостью подставить шею под другое ярмо. Такова их история последних шестидесяти лет. Но чтобы немцы тоже захотели стереть у себя все до основания, чтобы они поддались духу рабского подражания, вплоть до перевода парижских мятежей, подобно тому, как они ранее переводили плохие романы французской печати, — вот зрелище удивительное и удручающее».
Людмила Оболенская-Флам. Комитет «Книги для России» — «Посев», 2012, № 11 (1622) <http://www.posev.ru>.
«В ранних воспоминаниях Мансветовой Ленин изображается как добрый дядя, заботливо относящийся к детям. Разочарование во власти большевиков, во главе с Лениным, наступит позже, когда от нее придется бежать, спасая свою жизнь. Но тогда, в далекой ссылке (в Минусинске. — П. К.), девочка Соня не только часто бывала у Ульяновых, но и служила будущему вождю переводчицей, так как бойко болтала по-татарски. Оказывается, Ленин проявлял большой интерес к шаманизму и, по ее словам, серьезно занимался его изучением. Вместе с Соней он присутствовал на шаманских „мистериях”. Однажды он настоял на том, чтобы отправиться с ней в становище Великого Шамана минусинских татар. Ульянову хотелось увидеть его „камланье” и услышать относящиеся к себе пророчества Шамана. К этому сеансу Шаман готовился четыре дня. Мансветова описывает весь запомнившийся ей ритуал: игру музыкантов, странную пляску самого Великого Шамана, его транс и, наконец, возгласы: „О, Великий Господин, зачем ты вызвал меня, зачем послал в Страну Вечности меня, смертного, узнавать о судьбе бессмертных… Я видел много, много народу… там столпились и те, кто ушли в Царство Вечности, и те, кому суждено явиться на свет. Я видел много, много знамен и воинов без конца, на конях и пеших… Мне страшно, я погиб…”. Под конец мистерии разразилась сильнейшая гроза».
Захар Прилепин: «Ни деньги, ни алкоголь, ни женщины — мной не управляют…». Беседовал Платон Беседин. — «ШО», Киев, № 1-2 (87-88) <http://www.sho.kiev.ua>.
«Я каждый вечер читаю на ночь одно или два стихотворения: сотни полторы поэтических сборников стоят на полочках прямо возле моей кровати — только руку протяни».
«Я скажу катастрофически пошлую вещь: мне не хватает стихов, которые я мог бы пересказать. „Девушка пела в церковном хоре…” — это можно пересказать. А современные стихи — сплошь и рядом — нельзя. Я говорю даже не о сюжете, а о смысле. Нынешние стихи порой можно только напеть. Это, конечно, не их проблема — это мои личные претензии».
Алексей Савельев. Фундамент ГУЛАГа. — Научно-методический журнал для учителей истории и обществознания «История» (Издательский дом «Первое сентября»), 2012, № 10 (613).
Статья о книге канадской исследовательницы, профессора русской истории Университета Торонто Линн Виолы «Крестьянский ГУЛАГ: мир сталинских спецпоселений» (М., 2010).
«Л. Виола приводит одно из множества свидетельств очевидцев — вологодского врача Лебедева: „Раскулаченных скопилось в Вологде множество… Их высылали далее, на север, в самые глухие необжитые и гибельные места, а временно расселяли в вологодских церквях… Там были построены нары, и людей битком набивали в церковные помещения. И вспыхнул тиф. Началось страшное… Вызывают меня тогда в губернское ГПУ, а начальник говорит мне: ‘Не ликвидируешь тиф — расстреляю‘. Я пошел к одной из церквей вместе с гэпэушниками. Стоит у церкви охрана, а за дверьми — стон и крик. Открыли двери. А там — ад. Больные, здоровые, мертвые… И живые кричат криком и тянут к нам руки: ‘Воды! Воды!‘ Много видел страшного в жизни, а такого не видел. И не выдержал, заплакал”». Особый сюжет в книге — голод 1932 — 1933 гг.
В этом же номере — помимо прочего — замечательный отчет корреспондента издания Ольги Лашковой о путешествии на Русский Север («Соловецкий крест»).
Сергей Уваров. Речь Президента Императорской Академии Наук, попечителя Санкт-Петербургского учебного округа, в торжественном собрании Главного педагогического института. — «Посев», 2013, № 1 (1624).
Знаменитое либеральное слово, произнесенное 22 марта 1818 года.
«Читатель, без сомнения, заметит: уваровские критерии истинного просвещения вопиюще „неэффективны”. При прагматичном подходе сегодняшних российских властей были бы свернуты все блестящие образовательные начинания позапрошлого века. При последовательном же применении этого подхода следовало бы просто закрыть основанные Уваровым, составившие гордость нашей науки российские университеты» — из редакционного вступления.
В этом же номере — интересная беседа с сотрудницей журнала «Знамя», ведущей рубрики «Ни дня без книги» Анной Кузнецовой. Любопытное «приподнятие занавеса» над стилем работы редакции. Ближе к концу номера — вопль Иннокентия Хлебникова («Ужас и боль продолжающейся Гражданской войны»), рассказавшего о единственной сохранившейся в России Братской могиле офицеров Белой армии — в Екатеринбурге. Могила в плачевном состоянии. «Посев» опубликовал даже домашний адрес краеведа.
Дмитрий Шеваров. Жизнь как встреча. — «Бюллетень Библиотеки „Дом А. Ф. Лосева”», 2012, выпуск 15.
«Поступив в университет, я на соседнем философском факультете обнаружил шкаф с дореволюционными изданиями и малотиражными философскими сборниками разных лет. Выносить их было нельзя, вот я сидел и читал: Фихте, Шопенгауэр, Фейербах… Конечно, я был сильно разочарован этими мудрецами. Они были какие-то чужие. А я искал родную истину, о существовании которой догадывался белыми июньскими ночами, и на меньшее, чем истина, не был согласен.
Это была, может, и не трагедия, но драма — чувствовать, что самое главное где-то рядом, а хватать пустой воздух. Ах, если бы мне тогда попалась хоть одна книжка Павла Флоренского, Евгения Трубецкого или Семена Франка… Но не попадались, были истреблены или хорошо упрятаны. Но спасибо тому заветному шкафу — однажды я там наткнулся на Лосева. Может, и к лучшему, что это была не „Диалектика мифа” (чтобы я в ней понял?), а более доступная слабому уму „Эстетика Возрождения”».
А. Ф. Лосев был, как мы помним — монахом Андроником.
Дмитрий Шеваров. «Чем бескорыстнее дар, тем жестче гонения…» — «РАН. Наука. Общество. Человек» (Вестник Уральского отделения РАН), 2012, № 3 (41).
Рецензия на книгу: Флоренский П. В. «…Пребывает вечно»: Письма П. В. Флоренского, Р. Н. Литвинова, Н. Я. Брянцева и А. Ф. Вангенгейма из Соловецкого лагеря особого назначения. Автор-составитель П. В. Флоренский. М., 2012.
«Это кажется чем-то непостижимым: подцензурные письма из концлагеря дышат не унынием, а любовью. Как же много света в этих весточках, написанных на краю света, у последней черты! Читая их, становится стыдно: отчего же мы, живя на воле и в комфорте, часто не способны дать нашим близким и толику того тепла и любви, которые слали Соловецкие узники своим родным?..»
Составитель Павел Крючков