стихи
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 5, 2013
Салимон Владимир
Иванович родился в Москве в 1952 году. Автор более пятна-дцати поэтических
книг. Лауреат «Новой Пушкинской премии» (2012). Постоянный автор «Нового мира».
Живет в Москве.
* *
*
собрались в обратную дорогу.
Снег, покрывший здешние холмы,
на припеке таял понемногу.
Бурая земля была видна
ясно так, что становилось страшно.
Под влияньем пива и вина
выть хотелось громко и протяжно.
Словно кровь Христова запеклась,
забурела, сделалась густая.
Прежде про нее я думал — грязь,
а она не грязь — земля родная.
* *
*
с утра пораньше?
Может, дворник,
добывший с горем пополам
русско-таджикский разговорник?
Пичужки шебутной в кустах
я не заметил никогда бы,
не знай я, будучи в годах,
сколь громогласны наши бабы.
Их не смолкают голоса.
Поскольку поезд пассажирский
стоит здесь только полчаса,
Бог дал им голос богатырский.
* *
*
в момент исчезло без следа,
как будто ледяное крошево,
как будто бы кусочки льда.
По саду нравится расхаживать
мне с наступлением весны
и в бочки ржавые заглядывать,
что талою водой полны.
На дне творится нечто странное,
а на поверхности — вот-вот
синицы тело бездыханное
воскреснет к жизни, оживет.
* *
*
легко законы нарушал,
едва ли вспомнить мог по имени,
но я в лицо его узнал.
Жестикулируя решительно,
мы, словно два глухонемых,
все ж поздоровались почтительно,
попридержав коней стальных.
* *
*
слишком много места занимают,
будто бы журналы и газеты,
что на летнем солнце выгорают.
Старый дом завален всяким хламом.
В комнатах просторных нынче тесно.
Тут нам горевать о главном самом
как-то скучно и неинтересно.
О свободе, равенстве и братстве
как тут предаваться размышленьям,
о духовном говорить богатстве,
если пахнет тленом и гниеньем.
* *
*
Они, как лучники и дискоболы,
как статуи в музее белокожи,
обнажены совсем иль полуголы.
Тела их молодые в свете лунном
особенно мне кажутся прекрасны,
они звучат подобно медным струнам,
с гармонией небесных сфер согласны.
Как бриз морской колышет занавески,
так веет утром из лесу прохладой,
и слышно, как в ближайшем перелеске
густой кустарник топчет зверь рогатый.
* *
*
глубокой ямы оркестровой,
гроза за окнами слышна
теперь в аранжировке новой.
Она звучит на этот раз
торжественно и величаво,
так, словно на глазах у нас
вновь обретает мощь держава.
Страна с колен приподнялась
и распрямить сумела плечи,
но, как ни билась, ни рвалась,
а к связной не вернулась речи.
* *
*
биток оловянных и свинцовых
канули в предания с годами,
как и большинство друзей дворовых.
Это все достойно сожаленья,
но, по счастью, в глиняной копилке
вышедший давно из обращенья
рубль бумажный — как письмо в бутылке.
* *
*
в конечном счете мордобоем,
из-под контроля вышло зло
с битьем посуды, бабьим воем.
Тот, кто лежал в земле сырой,
остался бы доволен нами.
Мы выпили за упокой,
как принято, под образами.
Я сел за стол, где до того
лежал в полковничьем мундире
покойник.
Около него.
Как страж ворот в загробном мире.
* *
*
прореху в пологе лесном,
а мы войдем в бетонный дот,
с войны торчащий за селом.
Он стал прибежищем давно
в ненастный день для нимф лесных,
как грот, где девы пьют вино,
сойдясь, из кубков золотых.
* *
*
У работниц метрополитена
шапочки из алого сукна
были столь красны обыкновенно.
Я об этом вспомнил просто так,
без на то особенной причины,
за окном когда клубился мрак
и туман ложился на равнины.
* *
*
На мелководье всякий раз
мальки, спасаясь от погони,
защиты ищут подле нас.
Они даются людям в руки.
Специалисты говорят,
что даже маленькие щуки
беспомощней слепых котят.
* *
*
не вызовут переполох.
Его в густой траве едва ли
услышу я глубокий вздох.
Кузнечик лапками цепляет
травинку ту, что ввысь зовет.
Он до земли ее склоняет.
Она сломается вот-вот.
Но нескончаема дорога.
Травинку хрупкую согнуть
никто не в силах, кроме Бога,
что на Голгофу держит путь.
* *
*
самолетик потеряли,
слышать рев его мотора
в поднебесье перестали.
Он исчез в мгновенье ока,
так же, как и появился,
иль взобрался так высоко,
что с пути-дороги сбился.
Поздним вечером за чаем,
взявши в руки чашки-ложки,
в темном небе замечаем
мы горящие окошки.
* *
*
и поутру, забывшись сладким сном,
мы можем в нашем прошлом оказаться,
откуда нам не выбраться потом.
Узнать друг друга будет нам не просто
в тени прохладной около ручья
в тех существах, чье тело, как короста,
сплошная покрывает чешуя.
У ящерок, рожденных в полумраке
среди камней, — на теле ни следа
от ран глубоких, что, как на собаке,
зажить успели раз и навсегда.
* *
*
Вытянувши руки, на спине
мы лежим, как будто два подростка,
оказавшихся наедине.
Мы лежим, боясь пошевелиться,
чтобы ненароком не спугнуть
чувство, что до времени таится,
прячется до срока где-нибудь.
Сердце всякий раз уходит в пятки,
словно кто-то страшный и большой
с нами, малышней, играет в прятки,
помыкая телом и душой.
* *
*
как будто укололся я иглою.
А чувство страха на века осталось,
навечно, до скончанья лет со мною.
Когда из магазина мать вернется,
чтоб за уши меня не оттаскала,
мне больше ничего не остается,
как с головой залезть под одеяло.
* *
*
только незначительные трудности
в пониманьи горячо любимых
по причине нашей беспробудности.
Мы сидим с тобою на крылечке,
глядя в небо.
На ветру колышутся
листья, словно в Божьем храме свечки.
И стихи по воле Божьей пишутся.
* *
*
и в золоте пурпурном небо,
и русский не забыт язык,
и аромат ржаного хлеба.
Последняя возможность нам
дана на деле убедиться,
что здесь, подобно небесам,
у Бога на земле — столица.
*
собрались в обратную дорогу.
Снег, покрывший здешние холмы,
на припеке таял понемногу.
Бурая земля была видна
ясно так, что становилось страшно.
Под влияньем пива и вина
выть хотелось громко и протяжно.
Словно кровь Христова запеклась,
забурела, сделалась густая.
Прежде про нее я думал — грязь,
а она не грязь — земля родная.
*
с утра пораньше?
Может, дворник,
добывший с горем пополам
русско-таджикский разговорник?
Пичужки шебутной в кустах
я не заметил никогда бы,
не знай я, будучи в годах,
сколь громогласны наши бабы.
Их не смолкают голоса.
Поскольку поезд пассажирский
стоит здесь только полчаса,
Бог дал им голос богатырский.
*
в момент исчезло без следа,
как будто ледяное крошево,
как будто бы кусочки льда.
По саду нравится расхаживать
мне с наступлением весны
и в бочки ржавые заглядывать,
что талою водой полны.
На дне творится нечто странное,
а на поверхности — вот-вот
синицы тело бездыханное
воскреснет к жизни, оживет.
*
легко законы нарушал,
едва ли вспомнить мог по имени,
но я в лицо его узнал.
Жестикулируя решительно,
мы, словно два глухонемых,
все ж поздоровались почтительно,
попридержав коней стальных.
*
слишком много места занимают,
будто бы журналы и газеты,
что на летнем солнце выгорают.
Старый дом завален всяким хламом.
В комнатах просторных нынче тесно.
Тут нам горевать о главном самом
как-то скучно и неинтересно.
О свободе, равенстве и братстве
как тут предаваться размышленьям,
о духовном говорить богатстве,
если пахнет тленом и гниеньем.
*
Они, как лучники и дискоболы,
как статуи в музее белокожи,
обнажены совсем иль полуголы.
Тела их молодые в свете лунном
особенно мне кажутся прекрасны,
они звучат подобно медным струнам,
с гармонией небесных сфер согласны.
Как бриз морской колышет занавески,
так веет утром из лесу прохладой,
и слышно, как в ближайшем перелеске
густой кустарник топчет зверь рогатый.
*
глубокой ямы оркестровой,
гроза за окнами слышна
теперь в аранжировке новой.
Она звучит на этот раз
торжественно и величаво,
так, словно на глазах у нас
вновь обретает мощь держава.
Страна с колен приподнялась
и распрямить сумела плечи,
но, как ни билась, ни рвалась,
а к связной не вернулась речи.
*
биток оловянных и свинцовых
канули в предания с годами,
как и большинство друзей дворовых.
Это все достойно сожаленья,
но, по счастью, в глиняной копилке
вышедший давно из обращенья
рубль бумажный — как письмо в бутылке.
*
в конечном счете мордобоем,
из-под контроля вышло зло
с битьем посуды, бабьим воем.
Тот, кто лежал в земле сырой,
остался бы доволен нами.
Мы выпили за упокой,
как принято, под образами.
Я сел за стол, где до того
лежал в полковничьем мундире
покойник.
Около него.
Как страж ворот в загробном мире.
*
прореху в пологе лесном,
а мы войдем в бетонный дот,
с войны торчащий за селом.
Он стал прибежищем давно
в ненастный день для нимф лесных,
как грот, где девы пьют вино,
сойдясь, из кубков золотых.
*
У работниц метрополитена
шапочки из алого сукна
были столь красны обыкновенно.
Я об этом вспомнил просто так,
без на то особенной причины,
за окном когда клубился мрак
и туман ложился на равнины.
*
На мелководье всякий раз
мальки, спасаясь от погони,
защиты ищут подле нас.
Они даются людям в руки.
Специалисты говорят,
что даже маленькие щуки
беспомощней слепых котят.
*
не вызовут переполох.
Его в густой траве едва ли
услышу я глубокий вздох.
Кузнечик лапками цепляет
травинку ту, что ввысь зовет.
Он до земли ее склоняет.
Она сломается вот-вот.
Но нескончаема дорога.
Травинку хрупкую согнуть
никто не в силах, кроме Бога,
что на Голгофу держит путь.
*
самолетик потеряли,
слышать рев его мотора
в поднебесье перестали.
Он исчез в мгновенье ока,
так же, как и появился,
иль взобрался так высоко,
что с пути-дороги сбился.
Поздним вечером за чаем,
взявши в руки чашки-ложки,
в темном небе замечаем
мы горящие окошки.
*
и поутру, забывшись сладким сном,
мы можем в нашем прошлом оказаться,
откуда нам не выбраться потом.
Узнать друг друга будет нам не просто
в тени прохладной около ручья
в тех существах, чье тело, как короста,
сплошная покрывает чешуя.
У ящерок, рожденных в полумраке
среди камней, — на теле ни следа
от ран глубоких, что, как на собаке,
зажить успели раз и навсегда.
*
Вытянувши руки, на спине
мы лежим, как будто два подростка,
оказавшихся наедине.
Мы лежим, боясь пошевелиться,
чтобы ненароком не спугнуть
чувство, что до времени таится,
прячется до срока где-нибудь.
Сердце всякий раз уходит в пятки,
словно кто-то страшный и большой
с нами, малышней, играет в прятки,
помыкая телом и душой.
*
как будто укололся я иглою.
А чувство страха на века осталось,
навечно, до скончанья лет со мною.
Когда из магазина мать вернется,
чтоб за уши меня не оттаскала,
мне больше ничего не остается,
как с головой залезть под одеяло.
*
только незначительные трудности
в пониманьи горячо любимых
по причине нашей беспробудности.
Мы сидим с тобою на крылечке,
глядя в небо.
На ветру колышутся
листья, словно в Божьем храме свечки.
И стихи по воле Божьей пишутся.
*
и в золоте пурпурном небо,
и русский не забыт язык,
и аромат ржаного хлеба.
Последняя возможность нам
дана на деле убедиться,
что здесь, подобно небесам,
у Бога на земле — столица.