стихи из архивов К. Шестакова и А. Коровина, публикация и послесловие Андрея Коровина
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 3, 2013
Белозёров Сергей Алексеевич (фамилия отца — Белазоров) родился 10 июня 1948 года в селе Хороль Приморского края, где служил в лётном полку его отец. Затем Белозёровы переехали в Белоруссию, а потом мать Сергея с детьми перебралась в город Советск Тульской области. Учился в Горном техникуме в Туле, на факультете журналистики МГУ. Работал слесарем, подсобным рабочим, кочегаром, журналистом в “Комсомольской правде” и других СМИ. Лауреат журналистских премий. Стихи публиковал в газетах, отдельные публикации были в журналах “Нева”, “Огонёк” и в сборнике издательства “Молодая гвардия”. В 1983 году оказался в ссылке на станции Зима Иркутской области. В 1989 году в Туле вышла его первая и последняя книга “Словарь далей”. В начале 90-х работал военкором на войне в Приднестровье, был контужен, получил многочисленные травмы. Умер 12 ноября 2002 года в Туле. Посмертно стихи опубликованы в журналах “Дети Ра” и “Арион”, “Зинзивер”, “Сибирские огни”, “День и ночь”, альманахах “Иркутское время”, “Тула” и в антологии военной поэзии “Ты припомни, Россия, как всё это было”.
Стихи из архивов К. Шестакова и А. Коровина, публикация и послесловие Андрея Коровина.
Редакция “Нового мира” благодарит наследников С. Белозёрова за возможность настоящей публикации.
Сергей Белозёров
(1948 — 2002)
*
ЧЕРНАЯ КОСТЬ
* *
*
у слесаря ладонь с накладкой жестяной,
у птичницы в руках — несушка и яйцо…
О жизнь моя, ну что ты делаешь со мной?
У летчика — дела в неясных облаках,
куда деваться мне на плоскости земной?
Она ясна, как сталь, понятна, как плакат —
куда девать меня, что делать ей со мной?
Дела мои в себе, дела мои как свет,
мои дела во сне, мои дела — ледок
или вчерашний снег: когда их больше нет,
повеет иногда чистейший холодок.
Я жить хотел, как все —
тишком, своим домком,
своим печным дымком, совсем уже молчком,
зачем же я шепчу у жизни на краю:
возьмите жизнь мою — смешком,
со всем мешком,
сгодится, может быть? —
возьмите жизнь мою…
* *
*
По рельсам, по стране
качу, как захочу,
в гулёж очередной —
а станция Зима
протягивает мне
замасленный кулёк
с картошкой отварной…
Я выставлю в окно
беспутную башку
на ветер и мороз —
пущай охолонёт…
А станция Зима
по чахлому снежку
бежит и машет мне —
вот-вот в окно впорхнёт…
Там ирис впереди
пестреет, как удод,
соцветиями губ
пылают мне юга…
Да шла бы ты, Зима!
И что ж — она идёт,
как верная жена,
отстав на три шага.
Как сладок мой побег!
Как радуется мир,
объятья распахнув
встречающий меня!
И высадит меня
уже через полдня
на станции Зима
румяный конвоир…
* *
*
рассеялась мгла,
пока вдоль Транссиба
судьба волокла.
У трасс, где жестоко
я душу протряс, —
спецовка, бытовка,
изнанка пространств.
Меня из-под палки
учили любви
бурьяны и свалки,
стальные репьи.
Не Росси, не Мойка,
не юрод с Кремлём —
помойка и койка
с дырявым рублём.
Побед эполеты
померкли в пыли,
и тяжкие беды
по сердцу прошли.
Россия, не плахой
ты виделась мне —
дырявой рубахой
на сером плетне,
как будто бы шпалы
не пали ничком —
с Москвы до Байкала
стояли торчком,
а поверх — деревья
и терны стерни,
как будто отрепья
великой страны…
Россия, спасибо…
Грубя и любя,
шепчу тебе, ибо
я видел тебя.
* *
*
скрипит протезом,
бредет мороз, как пес цепной,
по кругу,
звякая железом,
распугивая пацанов.
А мы,
калечась и бинтуясь,
в тылу зимы, как подо льдом,
отбарабаним, отбунтуем,
отмельтешимся,
а потом
земля,
как мальчик после тифа
глаза зелёные откроет,
и кто-то скажет,
подняв брови:
«Смотри, как тихо…»[1]
* *
*
и мычать о дали голубой,
очевидно, можно даже с кляпом,
сляпанным себе самим собой.
Мне надоедала та замазка,
я кусками, с кровью — отрывал,
зря в больнице имени Семашко
что-то в горле доктор зашивал.
* *
*
я счёт потерял трудодням!
А голубь, как ангел бригады,
в обед опускается к нам.
Он бродит и хлеб подбирает,
над ним доминошную кость
Морозов с размаху вбивает
в столешницу, словно бы гвоздь.
Приподнято всё-таки длится
обыденный этот обряд:
возвышенны чёрные лица
и мерно ладони гремят.
Размыслишь — а всё-таки лестно
вот в этих пенатах стальных
быть чёрною костью, железно
стоящей в ряду остальных.
И ценишься тут не по числам
побед или прожитых лет —
а тем, что вколочен со смыслом,
что лучшего выбора нет.
НА ГРАНИ СПРАВЕДЛИВОСТИ И БЕЗДНЫ
Недавно, разбирая свой архив, я нашёл интервью, которое брал у Сергея Белозёрова много лет тому назад. Вот что он рассказывал мне о своих бедах конца 1970-х: «После того, как меня выгнали из «Комсомолки», я жил в Москве, ночевал на вокзалах, подрабатывал в редакциях, ездил в командировки аж в Сибирь. Я каждый день обходил все редакции по Садовому кольцу в поисках заданий…»
Есть разные версии «казанской трагедии» Белозёрова. Очевидно одно — он бросил успешную работу (в 1977-м Белозёров был направлен собкором «Комсомольской правды» в Казань), расстался с семьей и пропал. Жена объявила Сергея в розыск, его признали «безвестно отсутствующим» и заочно развели.
Несколько лет Белозёров внештатничал во всевозможных газетах, переезжал из города в город, много пил и неуклонно шёл ко дну. В то же время его нигде не опубликованные стихи с восторгом читали в узких кругах, в том числе — в среде студентов и преподавателей Тульского пединститута. Там, в Туле, Белозёров и познакомился с молодой, аристократичной студенткой Ольгой Подъёмщиковой, которая решила посвятить ему свою жизнь.
Она вытаскивает его из запоев и переезжает к нему в город Советск.
Казалось, жизнь начинает налаживаться, но не тут-то было. В это самое время государство «находит» Белозёрова, который если от кого и скрывался, то разве от кредиторов. За неуплату алиментов (что, по словам самого Сергея и мнению некоторых его друзей, было только поводом, реальной же причиной — журналистская деятельность) ему впаяли три года ссылки в Иркутскую область. Там, на знаменитой — по биографии Евгения Евтушенко — станции Зима Белозёров работал подсобным рабочим, кочегаром и внештатным журналистом. При поддержке Анатолия Кобенкова, в местных изданиях публиковались и стихи Сергея.
Его «последняя декабристка» — Ольга Подъёмщикова — приехала и туда. Здесь у них родилась дочь Аня, которой была суждена самая короткая и самая тяжелая судьба во всей истории. Через год после рождения у девочки обнаружилось ДЦП, и Ольга поехала в Москву в поисках волшебных врачей. Но чуда не произошло, — что отразилось и на личных отношениях супругов: в Зиму Ольга больше не вернулась. К возвращению Сергея из ссылки они уже были почти чужими.
Тем временем литературные дела Белозёрова начинают понемногу продвигаться. Илья Фоняков пробивает публикацию в журнале «Нева», пишет статью о современной поэзии для «Знамени», обильно цитируя стихи Белозёрова.
В издательстве «Молодая гвардия» выходит коллективный сборник со стихами Сергея.
…По возвращении в Тулу Белозёров работал корреспондентом в «Молодом коммунаре», в новых тульских газетах. Его единственную книгу, вышедшую в Приокском книжном издательстве — раскупили мгновенно. В пику Союзу писателей он создал литстудию «Мастерская» при «Молодом коммунаре» и начал уверенно ходить в мэтрах.
И …продолжал пить горькую.
Его третий брак был, пожалуй, самым неудачным. Последнее десятилетие уходящего века вообще стало для него годами последних испытаний. В 1994-м умерла дочь Аня. На войне в Приднестровье его дважды пытались расстрелять как шпиона; с войны он привёз оттуда рукопись блистательной документальной прозы. Не смотря ни на что, он всегда оставался профессионалом. Однако из-за пристрастия к алкоголю его уже не хотели брать на работу. К концу жизни Сергей Белозёров лишился всего, в том числе и собственного жилья. Умер поэт в чужой квартире, не дожив до 55-ти лет.
Он всю жизнь ходил по краю справедливости и бездны. И бездна поглотила его. Но истинная справедливость — то, что стихи его продолжают жить и поныне. Я думаю, он был бы рад такой справедливости.
Андрей Коровин