Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 2, 2013
СМЕРТЬ ПОСЛЕ ПОЛУДНЯ
Кончилась эпоха? На самом деле две (о братьях Стругацких и журнале «Если»)
Смерть большого человека, писателя — всегда «новостной повод». Тут нет ци-низма, понятно, что Сеть будет полна восклицаний типа «кончилась эпоха!» (она уже несколько раз кончалась в прошлом беспощадном году, когда оплакивали Рея Брэдбери и Гарри Гаррисона), прощальных фотографий и факсимиле автографов, а в СМИ появятся некрологи, мемуары и т. п.
С Борисом Натановичем Стругацким, однако, случай особый.
Дело в том, что он был очень наш. До последних дней вел в Питере литературный семинар и несколько лет в режиме нон-стоп отвечал на всевозможные вопросы в интернет-интервью; а еще курировал учрежденный в 2002 году журнал «странной прозы» «Полдень, ХХI век» и личную премию «Бронзовая улитка» и еще одну именную «Премию АБС». Подписывал письма в защиту гонимых и несчастных — традиционная «повинность» интеллигента. Не боялся резких высказываний, но при этом, как я понимаю, был достаточно сдержан и осмотрителен, поскольку знал цену Слова.
Но дело даже не в том, что мы потеряли человека и учителя. Мы потеряли Легенду. В первую очередь он был для нас «братом Стругацким» — пока он был жив, писатель по имени «Братья Стругацкие» был с нами.
(Тут добавлю в скобках, что сотворчество — процесс загадочный и химический, кто тут катализатор, кто материя, кто душа, кто тело и всегда ли эти роли закрепляются в тандеме жестко — все это на самом деле неустановимо, и тот, кто пытается вычислить долю участия того или иного соавтора, принизив при том роль другого, ни черта на самом деле в механизмах творчества не смыслит.)
Когда на следующий день после смерти Бориса Натановича Стругацкого мне позвонили с радио «Свобода» и я сказала все, что в таких случаях положено (при этом утирая слезы, но по радио этого не видно), то Андрей Шарый (я уже как-то беседовала с ним, он ведет материалы по фантастике и прогностике) спросил, помимо всего прочего, были ли Стругацкие так же популярны на Западе, были ли властителями дум там? Я ответила что-то вроде того, что, мол, на Западе традиция фантастики не прерывалась идеологическим давлением и указами сверху, тогда как у нас ее раскатали по бревнышку (почти все журналы, где печаталась фантастика, закрыли в конце 20-х, были и другие причины), и потому именно у нас появление свободной и раскованной прозы Стругацких, вновь вернувших фантастику в литературу, восприняли как сенсацию, и дальше развивать эту тему не стала.
Не хотелось говорить, что на Западе Стругацкие, пиши они на английском, были бы просто хорошими писателями, равными среди первых, а не первыми среди равных. Ситуация гипотетическая, но вот другая, реальная — на Западе их хорошо переводили и хорошо принимали, но не ждали новых книг с таким трепетом и напряжением, как мы, и даже, казалось бы, близкий нам Станислав Лем отзывался о Стругацких доброжелательно, но без захлеба.
Ничего обидного в этом нет.
Избитый пример: если два имени — Толстой и Достоевский — проговариваются любым культурным западным человеком с уважением и даже без ошибок, то, скажем, на Пушкина реакция не столь однозначная, с некоторым оттенком недоумения, мол, да, знаем, что это ваше все, но у каждой культуры свои загадки.
Что-то ускользает, умирает при переводе.
Что-то работает в контексте, но вне контекста работать с той же мерой эффективности перестает.
Есть писатели всемирного значения, а есть — национального. И неизвестно, что важнее. Потому что при помощи национальных писателей нация сама себя строит. При помощи языка, формы высказывания, словечек, паролей и т. п. О чем я уже писала как раз применительно к Стругацким в одной из прошлогодних колонок — и тоже по печальному поводу — в связи с уходом Рея Брэдбери[22].
Стругацкие — явление огромного масштаба, однако весьма специфическое. Я об этом говорила уже не раз, и не только я, — скажем, через два дня после кончины Бориса Натановича переводчик и востоковед banshur69 (Владимир Емельянов) написал в своем блоге от 25 ноября 2012 года[23]: «Мы никогда не можем угадать, откуда выйдут классики русской литературы. В первой половине прошлого столетия ими стали журналисты Ильф и Петров. Мы готовы были признать великими писателями самых матерых диссидентов и антисоветчиков, но только не заурядных певцов советского строя. Но оказалось так, что два их романа оказались живее всех живых, встали в нашей памяти наряду с Булгаковым, Платоновым. <…> Точно так же мы долго не готовы были признать в пьянице и бомже Веничке Ерофееве первостепенного автора, пока цитаты из его поэмы, услужливо подсказываемые нашей памятью, не привели нас к такому печальному выводу. Ровно то же самое произошло и с братьями Стругацкими, которых мы считали кто фантастами, кто сатириками, кто философами, но только не великими писателями земли Русской (к тому же считать таковыми Натановичей вообще многим не приходило в голову). Где-то ближе к нулевым оказалось, что придется все-таки смириться с тем, что оно вот так. Гениев могут поставлять и легкомысленные жанры. Писатели эпопей, смиритесь. Классик — не тот, кого цитируют публично, а тот, кого цитирует наша память, когда мы едем в метро или стоим в очередях за очередной бумажкой».
Хороший урок авторскому тщеславию, но дело не в этом.
Специфика явления состоит в том — и Владимир Емельянов пишет об этом дальше, — что Стругацкие писали для нации, которая перестала существовать — или же, добавлю я, если и существовала, то только в воображении, в идеале. Эта нация — «единая общность — советский народ», и существование ее было провозглашено в 1961 году, когда, выступая на XXII съезде КПСС, Н. С. Хрущев заявил: «В СССР сложилась новая историческая общность людей различных национальностей, имеющих общие характерные черты <…> — советский народ». Идея новой общности (ей предшествовала послевоенная, краткая и лихорадочная вспышка инспирированного властью национализма) была с облегчением воспринята просвещенной интеллигенцией, измученной «делом врачей» и прочей борьбой с «безродными космополитами». Тем более что она соответствовала идеям шестидесятничества и сопутствующему этим идеям не менее краткому и лихорадочному, чем попытка сплотить нации вокруг «старшего брата», но гораздо более конструктивному взлету энтузиазма на полях науки и культуры.
Идеал, как известно, способен влиять на реальность, формировать ее (в идее новой, наднациональной общности ничего плохого, на мой взгляд, нет, скорее наоборот), и произведения Стругацких, посвященные Миру Полдня, как раз и были трансляцией идеальной советской модели. Трансляцией более эффективной, чем любые пропагандистские приемы, поскольку здесь и сейчас пропаганда терпела крах: идеал сталкивался раз за разом с грубой действительностью, и такое столкновение порождало либо цинизм, либо раздвоение личности. В этом смысле повести Стругацких, отнесенные в далекое и в принципе непроверяемое будущее, были прекрасной психотерапией. Поначалу ХХII век — а именно так («Полдень, ХХII век») называлась первая книга цикла — таким будущим и казался. Сейчас осталось всего сто лет до этого светлого будущего — ну и что? — радио, как писал Илья Ильф, есть, а счастья все равно нет.
С единой общностью не сложилось. Потому не знаю, будут ли тексты Стругацких из «полуденного» цикла так же значимы для тех, кто родился в постсоветское время. Пока что попытки приложить Стругацких к современности, скажем, экранизировать «Обитаемый остров» (в сущности, повесть — о противостоянии тоталитаризму и промывке мозгов, где сверхчеловек Максим выступает «богом из машины» по отношению к обитателям Саракша, обычным людям, обывателям, то есть — по отношению к нам самим), дали нечто совершенно неудобоваримое, хотя, казалось бы, тема по-прежнему актуальна. Но сместились акценты, и этого оказалось достаточно. Остается надежда на фильм Германа, но Герман как раз оттуда, из той нашей культуры.
И когда Владимир Емельянов пишет, что «Стругацкие в своих текстах демонстрируют мироощущение советского итээровца 60—70-х годов с его восторгом перед техническим прогрессом, космическими полетами и самостоятельностью созидающего интеллекта. Этот тип безвозвратно ушел вместе с советской цивилизацией», то он абсолютно прав. Прекрасный на самом деле тип, добавлю я. Хотя Лайку жалко. И собаку, к спине которой пришита голова другой собаки, — тоже. И безымянных для обывателя мучеников, сгоревших, задохнувшихся и облучившихся во время ракетных испытаний. И известных всей стране мучеников — тоже (кто сейчас может с ходу вспомнить фамилии Добровольский, Волков, Пацаев?). И, в очередной раз вычитывая из СМИ, что космическая наша программа находится сейчас там, где находится, я иногда думаю — а не возмездие ли это за те поспешные жертвы, принесенные ради науки, безопасности и престижа страны? За веру в холодноватое торжество разума, которое «все спишет» (в «Часе быка» с такой стратегией, не жалеющей «расходный материал», в том числе и подопытных животных, безжалостно — устами своей героини Фай Родис — разделался Иван Ефремов).
Однако ведь и сами Стругацкие менялись. От воспевания высокого самопожертвования человека во имя человечества (в «Стране багровых туч») до объявления этой «расходной» стратегии «твердокаменными заблуждениями» (в «Стажерах» — «главное — на Земле!»). От идей научного поиска и принципиальной познаваемости мира — до мистицизма и гностицизма в «Отягощенных злом». От гимна прогрессу и прогрессорству (еще один их термин!) — до отрицания этого прогресса, переступающего через малых сих («Улитка на склоне»). Собственно, эта вот «единая общность — советский народ» ведь и воплощала в себе до какой-то степени идеи прогрессорства — хотя бы насильственный «подъем» национальных окраин прямиком из феодализма в социализм, минуя стадию капитализма (как говорилось в тогдашних учебниках истории).
Стругацкие менялись вместе со страной, в том же темпе — вот еще одно свидетельство их «здешности».
Так что мироощущение советского итээровца — еще не вся правда. Иначе культурное значение Стругацких уменьшалось бы со временем, но оно, кажется, растет. Свидетельством тому — издания и переиздания собственно произведений Стругацких, а также несколько жизнеописаний (самое живое и неравнодушное из которых, по-моему, принадлежит перу Анта Скаландиса), вышедших уже после смерти Аркадия Натановича, но при жизни Бориса Натановича, и множество научных работ, посвященных Стругацким, в том числе и обширный биобиблиографический труд группы «Людены», приведший к созданию многотомного собрания черновиков, писем и рабочих дневников братьев — «Неизвестные Стругацкие» (вдохновитель и мотор — Светлана Бондаренко), без которого любой стругацковед не мыслит своей работы.
Фантастика, от которой брезгливо воротят нос литературные снобы, — на самом деле развернутая метафора. И когда требуется осмыслить все ужасы, все не поддающиеся осмыслению гекатомбы ХХ века, именно фантастика оказывается эффективней, скажем так, реализма. Замятинское «Мы», оруэлловский «1984», платоновский «Котлован», возможно, расскажут о ХХ веке больше, чем реалистические эпопеи. Поскольку есть вещи, которые лежат вне реализма, — рассудок, нормальное сознание в ужасе отворачиваются от их буквального описания. Впрочем, это касается не только ужасов, но и того, что Станислав Лем назвал «жестокими чудесами», ибо ХХ век был не только веком иррациональных социальных психозов, но, одновременно, веком торжества рационализма (тут крайности часто смыкаются) — и в этом смысле небольшая повесть Стругацких «За миллиард лет до конца света» скажет не меньше о науке и познании, чем, допустим, гранинское «Иду на грозу».
Со Стругацкими как выразителями общенационального в один ряд можно было бы поставить разве что Василия Аксенова, но он слишком поспешил стать «гражданином мира». И тем самым, мне кажется, упустил свой шанс.
Возможно, с концом той эпохи, со смертью мечты, те вещи, которые при жизни авторов были как бы отодвинуты на периферию читательского восприятия, станут важны и значимы теперь. Скажем, «Град обреченный». Или «Отягощенные злом» (последние два романа не из самых моих любимых, но это именно потому, что я все-таки принадлежу тому времени и тем идеалам). Или загадочная «Улитка на склоне» — повесть-двойчатка, которую писатель Михаил Бутов вообще полагает непревзойденным шедевром советского периода.
Несомненно одно: на зачищенном пустыре, в который по идеологическим причинам превратилась блистательно начинавшая советская фантастика, Стругацкие выстроили целый город. С конструктивистскими зданиями из бетона и стекла, полными свежего воздуха и солнечного света (юркие кибер-уборщики в этих зданиях мусор перерабатывают именно в свежий воздух и солнечный свет)… С мрачными готическими замками. С перемычками и воздушными мостами между зданиями, с крытыми и открытыми галереями. С детской площадкой, где топчется избушка на курьих ножках, а в песочнице играют младшие научные сотрудники. С подземными сырыми сводами, где капает вода, пахнет плесенью и скрываются чудовища. Даже с шоссе, причем анизотропным. И, как выяснилось, — с тайными казематами (куда же без них в каждом уважающем себя городе!), со своей спецслужбой и контролем за контролерами.
Если бы с начала 60-х и до конца советской эпохи у нас не было других фантастов (а они были!), одних Стругацких хватило бы, чтобы радикально изменить лицо советской литературы и снабдить советского и постсоветского человека множеством метафор и концепций (концепцией «Зоны», например, концепцией «сталкера», концепцией «прогрессорства»). Сейчас невозможно сочинять что-либо с мало-мальски оформленной фантастической идеей, не держа в голове весь корпус текстов Стругацких (полемизируя с ними или, напротив, стараясь уйти от них, придумать что-то новое — и почти каждый раз оказывается, что рядом с этой стройплощадкой уже стоит какое-то строение с логотипом АБС).
А теперь о другом.
Это другое событие — несоизмеримое, однако знаковое — было замечено лишь фэндомом. С 2013 года прекратил свое существование единственный в России журнал фантастики «Если».
Тут, конечно, надо сделать множество поправок — журналы и альманахи фантастики были, они возникали и лопались на постсоветском пространстве, как мыльные пузыри («Фантакрим-MEGA» в Минске, «Империя» в Киеве), дольше всего просуществовал — и заметно повлиял на пейзаж современной фантастики — основанный в 2003 году киевский журнал «Реальность фантастики» (главный редактор Ираклий Вахтангишвили, издатели — Татьяна Кохановская, Михаил Литвинюк). Были питерский журнал «FANтастика» и сначала фэнзин (безгонорарный малотиражный журнал), а потом — на краткое время — «настоящий» журнал «Звездная дорога». До сих пор выходит в Волгограде прекрасный фэнзин «Шалтай-Болтай», и т. п. До сих пор существует (хотя перспектива его, не подкрепленная именем Бориса Натановича Стругацкого, не очень внятна) тот же «Полдень» — журнал, а вернее, альманах «странной прозы», публикующий не всегда ровные, но интересные, порой экспериментальные вещи. Есть высокотиражный, посвященный фантастике в разных ее изводах — от фильмов до манги и компьютерных игр — журнал «Мир фантастики», имеющий свой, впрочем не слишком внушительный, литературный отдел. Однако «Если» был, если так можно выразиться, знаковым.
Если заглянуть в справочник Сергея Ивановича Чупринина «Русская литература сегодня. Новый путеводитель», то увидим, что переломный в истории страны девяносто первый год полон литературными и окололитературными событиями.
Ну, вот только некоторые.
Журнал «Континент» с 66-го номера начинает выходить в Москве стотысячным тиражом, «Литгазета» публикует отрывок из «Бесконечного тупика» Дмитрия Галковского, на советской — и вскоре, после августовского путча уже на постсоветской территории — начинают выходит пять новых газет и шестнадцать (!) новых журналов (среди них как раз тот самый «Фантакрим-MEGA» в Минске (главный редактор Ефим Шур), несколько альманахов. Организуются новые (альтернативные) и делятся, как амеба, старые союзы писателей.
И наконец, самые важные для нас.
13 октября 1991 года умирает Аркадий Натанович Стругацкий — смерть, очень символически, очень исторически совпавшая с концом эпохи.
Тогда же, в 1991-м, выходит в свет первый номер журнала фантастики — «Если». Одна эпоха закончилась, началась другая.
Журналист, детский писатель и филолог (занимался теорией детской литературы) Александр Шалганов о создании отечественного профессионального журнала фантастики задумывался еще в советское время. Именно с этой целью — показать, что отечественная фантастика отчаянно нуждается в своей площадке, — в 1985 году Шалганов провел в «Литературной газете», с которой он тогда сотрудничал, дискуссию о проблемах фантастики. Однако до отмены цензуры и эпохи «свободного предпринимательства» еще далеко — целых шесть лет, и как только заслоны падают, журнал начинает выходить — при издательском доме «Московские новости» (затем издатель сменился).
Первоначально журнал позиционировался как эта моя колонка — журнал фантастики и футурологии, аналог американского «Аналога» (прошу прощения за каламбур, с этими фантастическими журналами всегда так), причем именно как площадка для фантастики переводной, зарубежной, с упором на англо-американскую. Это объяснимо — в советское время англо-американская фантастика находилась под сильным цензурным прессом и теперь могла привлечь к себе наибольший интерес подписчика, наша же казалась тогдашнему читателю скучной и неинтересной (хотя уже тогда вовсю работали авторы «новой волны», но до широкого читателя они еще не дошли). Однако уже в № 3 (18) за 1994 год было объявлено, что журнал намерен публиковать и наших авторов, а в № 8 (22) за 1994 год, как гласит неистощимая Википедия, вышел рассказ-миниатюра Александра Силецкого «День игры»; далее произведения отечественных авторов публиковались почти в каждом номере. «Юбилейные» № 6 (100) за 2001 год и № 10 (200) за 2009-й полностью состоят из произведений российских авторов.
Журналу, рубрикация которого имитировала научную («Мотив», «Задача», «Сбор данных», «Условия», «Гипотеза», «Эксперимент» и «Результат», иногда — «Коррекция», после которой могли следовать еще один «Эксперимент» и «Результат»), а к каждому рассказу или повести подверстывались статьи, как бы разъясняющие их научный посыл, пришлось пойти на уступку, когда выяснилось, что футурологией и научной фантастикой читатель перекормлен, а вот недоступное прежде фэнтези более чем востребовано. В результате с № 5 (41) за 1996 год вместе со сменой формата (первоначально журнал печатался в формате А-4) с обложки исчезло слово «футурология». Постепенно сошли на нет футурологические статьи и новости. Из познавательного, просветительского журнал сделался развлекательным (тоже очень показательное веяние времени), однако обаяния не утратил. Паладин научной фантастики Шалганов скрепя сердце отвел фэнтези два номера в год, остальное оставив научной (или, вернее, твердой) фантастике. Таким образом в «Если» последнее время присутствовал весь спектр отечественной и зарубежной «нереалистической» малой формы — «топовые» тексты зарубежных авторов (часто в «Если» они появлялись раньше, чем признавались «топовыми» у себя на родинах) и тексты отечественные, которые в топ наших жанровых премий журнал «Если» как раз и вводил. Будучи единственным постоянным игроком на поле короткой прозы, которую тогдашние книгоиздатели «жанра» попросту не замечали, «Если» естественным образом это поле и формировал, и среди нынешних звезд фантастики нет никого, чьи рассказы и повести не выходили бы в «Если», — именно журнал многих и сделал звездами. К тому же редколлегией «Если» была учреждена премия читательских симпатий — «Сигма-Ф». И хотя премии так и не удалось достичь престижа западной «Хьюго», свою лепту в формирование картины современной фантастики она внесла. Была и учрежденная журналом премия имени Кира Булычева. Много чего было. Без «Если» картина современной фантастики была бы иной — в условиях рынка и почти тотальной халтуры, захлестнувшей прилавки, «Если» позволял жанру сохранять достоинство.
Можно долго перечислять авторов, которым «Если» сделал имя, или тех, кому публикация в нем принесла престижные жанровые премии, можно ругать журнал за то или это (безупречных нет), но понятно одно: в очень быстро меняющейся реальности это был некий островок стабильности, некая данность. В советское время такого журнала быть не могло (по ряду причин, которые мы сейчас обсуждать не будем) — «Если» стал флагманом нового времени.
И вот в последнем № 12 (238) за 2012 год номере «Если» на 288-й странице приведено обращение главного редактора к читателям, а также комментарий от редакции.
…К сожалению, всё в нынешнем году сошлось в фокусе: и решение издателя, и диктат фирм-распространителей, и возрастающая бесплатная раздача «Если» в Сети, и массовый выброс на рынок разного рода «читалок». Но если с первыми двумя обстоятельствами редакция все-таки могла бы совладать, то справиться с последними нам не под силу.
…И уже не от имени главного редактора, придумавшего, создавшего и на протяжении двадцати лет выпускавшего журнал, а от имени самого «Если» я не прощаюсь с вами, но говорю вам:
До свидания. — Александр Шалганов.
В 10-м номере журнала, где впервые было объявлено о закрытии журнала, текст выглядел немного иначе — про «читалки» там ничего не было, зато были слова «из-за стремительного увеличения числа └пиратских” сайтов, распространяющих номера в Сети, └Если” в 2013 году выходить не будет».
Вправду ли виновато в закрытии журнала «пиратство»? Ведь любой журнал, и «Если» не исключение, не покупает контент, а берет его как бы напрокат, попользоваться, а потом, через короткое время, все тексты все равно возвращаются в собственность авторов или попадают в собственность к другим издателям — и пускай уже у них по поводу пиратов голова болит. А подписка вроде бы и вообще снимает все эти проблемы. Фанатов у «Если» — и именно в бумажной версии — было много, его собирали — номер к номеру: читатели фантастики, как ни парадоксально, народ консервативный. Все это уже обсуждалось на форуме «Фантлаба», где закрытию «Если» посвятили отдельную тему.
То, что дело не в пиратах или, вернее, не только в пиратах, косвенно — в тех же обсуждениях, в блогах и на форумах — признают и сами члены редколлегии. Пираты и правда могли бы навредить, и очень сильно, если бы журнал перешел на электронный формат. Но на электронный формат «Если» как раз и не перешел. Даже сайт журнала уже несколько лет как не обновлялся.
Ссылка на «читалки» тоже не проясняет дело. «Амазон», например, торгует электронным контентом для «читалок», и весьма успешно. «Читалки» и предназначены для чтения — а для чего еще? Упрекать их в этом как-то странно. Горькая ирония, как заметил кто-то на том же форуме «Фантлаба», как раз и состоит в том, что журнал фантастики и футурологии не вписался в современный контекст, не сладил с информационной революцией, продолжал выходить и распространяться по старинке…
Современная фантастика (особенно короткая форма) в последние десять лет постепенно перемещалась в Сеть, на сетевые ресурсы, на странички сетевых конкурсов, она уже не требовала посредника в виде издателя между собой и читателем, а «Если» как раз таким посредником и был. Он и начинал как посредник, вернее — как транслятор, как и любой другой журнал из тех, что, после краткого взлета, прогорели еще в 90-х.
Судя по всему (закрытие «Если» обсуждалось в фэндоме много и горячо), причина все же не романтическая («пираты»), а скучно-экономическая. Такой журнал, как «Если», может существовать только при господдержке или при мощном издательском холдинге, но отнюдь не самостоятельно («Полдень», например, начав свое существование при издательстве «Геликон», потом поменял издателя и до последнего времени выходил под логотипом «Вокруг света»), а холдингу, при котором журнал существовал последнее время, показалось невыгодным выпускать пул глянцевых журналов, которые как раз и обеспечивали выход малодоходного «Если», и он занялся каким-то другим делом, более прибыльным…
Признаемся честно: эпоха расцвета журналов, в том числе и глянцевых, подходит к концу. Кончается время посредников, по крайней мере в нынешней цивилизационной парадигме между автором и читателем остается один-единственный посредник: Интернет. А уж как автор и читатель устроятся меж собой, нам пока неведомо[24].
Со смертью Аркадия Стругацкого начала захлопываться дверь в Мир Полдня. С уходом Бориса Стругацкого она захлопнулась окончательно. Одновременно, как ни парадоксально — но фантастика привычна к парадоксам, — закончилась и эпоха, последовавшая за Миром Полдня, эпоха разочарований в общественном, эпоха индивидуального предпринимательства, свободной — и читаемой — печатной прессы и веселого вызова обстоятельствам, эпоха надежд и веры в то, что один энтузиаст может все изменить. Эпоха героя-одиночки (а Шалганов, несомненно, и есть такой герой). Ходят слухи, что «Если» возродится. Дай-то Бог. Но если и так, это будет уже другой журнал.
Началось что-то новое. Третья эпоха, если цитировать Толкина (по Толкину как раз в третью эпоху Землю окончательно покинула магия).
P. S. Когда уже была написана эта колонка, на «Ленте.ру»[25] появилась новость, гласящая, что «Вокруг света», возможно, откажется от выпуска «Полдня». Если это произойдет и покупателя на журнал не найдется, «Полдень», учрежденный, повторюсь, в 2002 году, к выходу в свет этой колонки прекратит свое существование. Десять лет, конечно, не двадцать, но в остальном разницы, в сущности, никакой…
И еще одно печальное известие — в начале января в Минске скончался Ефим Шур, главный редактор «Фантакрим-МЕGA».