(составители Андрей Василевский, Павел Крючков)
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 11, 2013
«Взгляд», «Гефтер», «Город 812», «Завтра», «Известия», «Искусство кино», «Итоги», «Книжное обозрение», «Коммерсантъ Weekend», «Литературная газета», «Московские новости», «Московский книжный журнал/ The Moscow Review of Books», «НГ Ex libris», «Новая газета», «Огонек», «Перемены», «ПОЛИТ.РУ», «Православие и мир», «Радио Свобода», «Российская газета», «Русский Журнал», «Теории и практики», «Урал», «Эксперт», «Эхо Москвы», «Colta.ru», «DARKER», «Homo Legens», «Thankyou.ru», «The Prime Russian Magazine»
Юрий Архипов. Предварение и напутствие. — «Литературная газета», 2013, № 29, 17 июля <http://www.lgz.ru>.
В серии «ЖЗЛ» готовится к выходу биография Ницше, написанная Юрием Архиповым. Из введения: «И еще: будем в дальнейшем на пространстве всей книги называть его N. Не одной экономии знаков ради. А подчеркивая эту самую загадочность, нераскрываемость облика до конца. Называл же Кафка в своих вещах себя К. Вроде бы и он, и не он. А символ приближения, незаконченности портрета».
«Что же делает его и через сто с лишним лет после смерти таким живчиком?»
Дмитрий Быков. Не касается. Дмитрий Быков ставит диагноз современной русской литературе. И не только ей. — «Colta.ru», 2013, 9 июля <http://www.colta.ru>.
«Современная русская литература чудовищно непрофессиональна, и это единственное, что можно о ней сказать. Она пребывает в такой же глубокой духовной провинции, что и российское образование, кинематограф, фундаментальная наука и все прочие сферы духовной деятельности, и говорить об этом очень скучно. <…> В российском книжном магазине, как правило, нечего купить. Из зарубежной литературы в России чаще всего переводят самые глупые тексты, потому что из мирового торта каждый выедает тот корж, который ему по зубам».
«Выстраивать увлекательный сюжет с неожиданным финалом русская проза никогда толком не умела, но сейчас разучилась и тому, что наработали советские беллетристы. Живых героев, имена которых становились бы нарицательными, у нас нет уже лет двадцать. Единственным сколько-нибудь заметным героем в девяноста текстах из ста является сам автор, но он чаще всего так противен — и себе, и читателю, — что хочется скорей изгнать его из памяти».
«Точно так же и хорошую детскую литературу почти невозможно писать там, где нет образа будущего: хотим мы того или нет, но дети — все-таки будущее, а мы о нем ничего не знаем и знать не хотим».
См. также ответ Михаила Берга — «Быков и простота» («Colta.ru», 2013, 9 июля). «Дмитрий Быков — без сомнения, один из самых популярных персонажей поздней путинской культуры. <…> Он и есть своеобразное отражение выморочной эпохи, в которую от цены на нефть у начальства снесло крышу, а антиинтеллектуализм российского общества достиг невиданных масштабов».
Дмитрий Быков. Смена всех. Думать о будущей России надо именно сейчас, потому что потом будет поздно. — «Московские новости», 2013, на сайте газеты — 1 августа <http://www.mn.ru>.
«Россия должна превратиться в страну, где нет лишних и где почти все разрешено, а культ запрета объявлен вне закона».
Мария Галина. «Чтобы написать лавкрафтианский рассказ, не обязательно знать назубок всего Лавкрафта». Беседу вели Владислав Женевский, Александр Подольский. В интервью также использованы вопросы Дмитрия Тихонова и Дмитрия Квашнина. — «DARKER», 2013, № 8, август; на сайте — 20 августа <http://darkermagazine.ru>.
«<…> кора головного мозга человека — очень молодое эволюционное образование, а под ней лежат „рептильные” очень древние слои. Они просыпаются в моменты катастроф, кризисов, личных и социальных, примерно как Ктулху всплывет на поверхность в страшные времена. В мозгу человека, кстати, есть образование „ножки мозга”, педункулюс. При его опухоли или электрическом раздражении человеку мерещатся ящерицы и змеи. Это очень древний страх. Страх перед кракеном с этим связан своеобразно, но очень прочно».
Линор Горалик. «У меня есть чисто обывательское ощущение нарастающей мерзости». Подготовка интервью: Евгений Ершов. — «ПОЛИТ.РУ», 2013, 26 июля <http://www.polit.ru>.
«Да, моя жизнь связана с Россией в огромной мере, но это — связь по любви; кроме любви меня с Россией не соединяет ничего. Да, — вот я вижу, как тот, кого я люблю, сходит с ума. Сошел ли он уже с ума настолько, чтобы я перестала различать в нем человека, который так мне дорог? И сошел ли он с ума настолько, чтобы его безумие начало разрушать лично меня? Мне кажется, что пока нет; и я надеюсь, что никогда до этого не дойдет».
«Помню, как Сергей Гандлевский писал: „Приготовился к тому, что будет очень стыдно”. Ну, только об этом и думаешь, конечно: дай мне, Господи, никогда не узнать, как я веду себя, если что. И дай, Господи, никому из нас никогда не узнать. А если и узнать — то чтобы потом было не очень стыдно. Кроме этого „стыдно”, конечно, ничего на ум нейдет. Но лучше бы не узнать вообще».
Екатерина Дайс. Лемур София и донецкий Демиург. — «Русский Журнал», 2013, 29 июля <http://russ.ru>.
«Это проза [Владимира Рафеенко], написанная изгоем, причем во многих смыслах. Это проза провинциала, мечтающего о столице и выдумывающего ее, создающего свой небесный Иерусалим (в данном случае, Киев), это проза ребенка, которого били в детстве, а сейчас он вырос и мстит своим одноклассникам. Это проза ведуна, чьих предков сжигали на кострах, а теперь он может писать романы и убивать не силой травяного яда, а силой мысли. Это неандертальская проза, с ненавистью жертвы расправляющаяся с кроманьонцами. Хорошие у Рафеенко только Другие: любовница-лемур, мама-утка, полуженщина-полурыба, люди в его романе взаимодействуют с нелюдьми, с призраками, с мертвецами и сами потом оказываются с мерцающей антропной идентичностью».
«Это, несомненно, крупный писатель, который станет впоследствии знаковой фигурой европейской литературы, соединяя в своем творчестве разные противоречивые тенденции — тяготение и к империи, и к национальному государству, и к традиционным ценностям, и к современной андрогинности, к брутальности и ранимости, в настоящее время существуя в пространстве „между”: в напряжении, которое создается двумя полюсами украинской территории».
Кира Долинина. Детство авангарда. О столетии манифеста лучистов. — «Коммерсантъ Weekend», 2013, № 25, 5 июля <http://www.kommersant.ru/weekend>.
«Да и авторитет итальянского футуризма в целом и с шумом прогастролировавшего в Москву 1914 года, Маринетти в частности, был настолько велик, что куда легче было поверить во вторичность своего перед чужим, чем разбираться в тонкостях отличий. И только сами русские, не „футуристы”, но „будущники”, точно знали, что они первые, те, с кого начинается „истинное освобождение живописи”. Слова про освобождение живописи были сказаны весной 1913 года, когда в Москве был опубликован манифест „Лучисты и будущники” и была открыта программная для лучистов выставка „Мишень”…»
Сергей Жадан. «Всегда приятно, если кто-то считает тебя своим». Беседу вела Лиза Новикова. — «Московский книжный журнал/The Moscow Review of Books», 2013, 1 июля <http://morebo.ru>.
«— Многие герои ваших книг исповедуют левые взгляды. Наверное, вам должны были показаться близкими идеи о равенстве, излагаемые в романе-трактате „Красный свет” Максима Кантора, который тоже был в числе финалистов „Нацбеста”?
— Идеи о равенстве, конечно же, близки. И взгляд Кантора на европейский либерализм, на двойные стандарты европейской политики, на проблемы мультикультурализма — весь этот левый дискурс близок и понятен. <…> Непонятен и неприятен, если честно, „украинский аспект”. Почему все украинцы в этой книге (я уже не говорю о поляках и прибалтах) — коллаборанты и эсэсовцы. Такое впечатление, что против Гитлера они вообще не воевали. Хотя, на мой выбор, как члена жюри, эти моменты, естественно, не влияли».
См. повесть Сергея Жадана «Продавцы счастья» в переводе Евгении Чуприной в июльском номере «Нового мира» за этот год.
Александр Житенев. Мегафон как орудие производства. — «Colta.ru», 2013, 12 июля <http://www.colta.ru>.
«„Новая социальная поэзия” — грандиозный фейк, но возник он не на пустом месте. Он возник из грез о социальности. В атомизированном обществе всегда будет запрос на единство. Здесь всегда хочется говорить „мы”, и у этого эйфорического „мы” должен быть свой голос».
«Еще раз: „новая социальная поэзия” — это культурный императив, она „долженствует быть”. Если ее нет, ее надо выдумать».
«И тут становится очевиден фатальный изъян такой модели: она создает инерцию долженствования. От апологетического тона уже невозможно избавиться: между восприятием и оценкой нет места для рефлексии. Настоящие путы любви, сети недоговоренности. Неудивительно, что в разговорах о „новой социальной поэзии” обнаруживаются и ложность оппозиций, и заданность прочтений, и безальтернативность оценок. И это при том, что обсуждаемая художественная практика является откровенно спекулятивной и другой быть не может».
Иван Засурский: «Все знают все про всех». Новая жизнь как следствие смены коммуникаций. Беседу ведет Даниил Дондурей. — «Искусство кино», 2013, № 7 <http://kinoart.ru>.
«И. Засурский. То, что сейчас происходит, в терминах теории русского космизма Вернадского можно описать как формирование ноосферы. Люди ведь многое не понимают из наследия Вернадского. Он был довольно холодным мыслителем, ученым, а вовсе не романтиком. Он сразу увидел матрицу, иную форму жизни. Потому что ноосфера, как мы себе ее представляем, то есть как вещь, которая у нас „есть”, не существует. Согласно Вернадскому, мы по отношению к ней являемся окружающей средой.
Д. Дондурей. Вы тем самым наделяете ее чуть ли не статусом божественности.
И. Засурский. Среда новых медиа — скорее языческая среда по своей стилистике, языческая, в смысле многополярности — как минимум. Интенсивность участия, принятие на себя разного рода ролей здесь во много раз сильнее, чем в традиционных религиях».
Знатоки культурной моды — о клубе Bilingua и креативном вкусе. Беседу вел Андрей Шарый. — «Радио Свобода», 2013, 16 июля <http://www.svoboda.org>.
Говорит Александр Иванов: «<…> я согласен с Леной [Фанайловой]: у Bilingua был расцвет где-то лет 7-8 назад. Потом начался такой медленный, плавный закат. Потому что изменилась не только экономика, не только все стало дороже, но и изменилась московская литературная сцена. Тема литературного клуба с литературными мальчиками и девочками — это несколько устаревший формат. Литература в Москве очень сильно дифференцировалась, и вот такая общая площадка, такой, условно говоря, „окуджава” с маленькой буквы, „возьмемся за руки, друзья” формат, мне кажется, немножко устарел. Появились самые разные литературные группировки, которые очень трудно друг с другом корреспондируют на одной территории. Есть профессиональная литература; есть литература, которая настаивает на своей андеграундности; есть различные виды паралитературы, графомании. <…> Появились профессиональные литераторы, которые зарабатывают довольно большие деньги, авторы книжек, которые тоже не попадают в формат „возьмемся за руки, друзья”. Эти люди берутся за руки, живя где-нибудь в Бордо или в Провансе или на какой-нибудь экзотической даче под Нижним Новгородом».
«Идея о конечности литературы — для тех, кому не хватает воображения». Пьер Байяр рассказал PRM о своей провокационной идее, согласно которой непрочитанные книги едва ли не ценнее, чем прочитанные, — потому что когда человек начинает рассуждать о том, чего не читал, он из пассивного потребителя превращается в творца. Беседу вел Александр Юсупов. — «The Prime Russian Magazine», 2013, на сайте журнала — 2 июля <http://primerussia.ru>.
Говорит Пьер Байяр: «<…> во Франции, на мой взгляд, существует двойная система оценки, и в этой двойственности заключается ее специфика. Одна категория оценки находится под контролем средств массовой информации. Через СМИ осуществляется продвижение определенных „писателей”, которые объявляются лидерами современной литературы, тогда как на самом деле эти авторы (не буду называть имен, чтобы не наживать врагов), по-моему, не наделены особыми литературными способностями. Вторая категория оценки лежит в поле деятельности университетов. В этом случае на вершину признания часто попадают малоизвестные авторы, не избалованные вниманием прессы; их творчество нередко кажется сложным широкой публике».
«Как вы понимаете, я склонен размещать настоящих писателей во второй из вышеприведенных категорий, но ведь я сам — представитель университетской среды, и в этом моем мнении нет ничего удивительного. Университет может предлагать и даже диктовать определенную точку зрения на формирование списка авторов, у которых будет больше шансов оказаться в центре внимания будущих поколений, но, к счастью, он не единственная инстанция с подобными полномочиями».
Александр Иличевский. Деньги как вдохновение. Искусство корыстно только в той степени, в какой оно способно обеспечить свое существование, считает Александр Иличевский. — «Colta.ru», 2013, 19 июля <http://www.colta.ru>.
«В литературе мотив не то что скоропостижной обездоленности, а только хронической нехватки средств — один из самых энергичных. В самом деле, помимо самого языка один из главных движителей у Достоевского — деньги, точнее, их отсутствие, или мерцание, или предвосхищение, или утрата. „В завещании Марфы Петровны она упомянута в трех тысячах” — вот взрыв, которым рождена большая часть „Преступления и наказания”. И как раз чего мне не хватало всегда, а сейчас особенно — своего рода имущественно-ценового словаря эпохи, который бы дал представление о том, сколько жизнь стоила во времена Достоевского, дал бы пощупать реальность в ассигнациях и монетах. Потому что для Достоевского апофеоз свободы и счастья все-таки не выше десяти тысяч рублей ставится. В то время как жизнь Германна стоила ему, Германну, сорока семи тысяч. Разница огромная, особенно если учесть „инфляцию” за три десятилетия».
«Коротко говоря, вопрос этот берется вот откуда: не верится совсем, что movement „стать проституткой из нужды” существует в действительности, таких вещей без отчетливых наклонностей не совершить. Не верится напрочь. И потому здесь было бы полезно знать, сколько дней жизни семье Мармеладовых обеспечивал разовый выход Сони на панель».
«Деньги у Достоевского то возникают, то пропадают, то летят в камин, то из него извлекаются — одним словом, маячат и никогда не тратятся, будто ненастоящие».
«Исчезли думы — исчезли и властители». Беседу вела Анастасия Ермакова. — «Литературная газета», 2013, № 30, 24 июля.
Говорит Евгений Абдуллаев: «Критик обязан быть недовольным — профессия у него такая. Хотя самое начало ХХ века и вправду было для прозы не блестящим. Особенно первые шесть-семь лет. Чехов уходит из прозы в драматургию (и вскоре умирает). Толстой — в проповедь (и тоже вскоре умирает). А на смену вроде ничего и не идет, так могло казаться. Белый, Бунин, Горький — они в эти годы только на старте, еще не написали наиболее известных прозаических вещей. Что остается? Мережковский с его бесконечной (и бесконечно схематичной) трилогией. Сологуб с Недотыкомкой. Да — еще Осип Дымов. Очень популярный тогда был автор. Не помните? Неудивительно».
«В начале нынешнего века — что-то похожее. Прежний период „больших имен” закончился. То есть тех, кто получил известность — и заслуженную — еще в советское время. Почти за одно десятилетие уходят Айтматов, Аксенов, Астафьев… Это только на „А”. Период „больших имен”, „больших тем”, „больших героев”. Занавес опущен».
«Шесть лет назад, когда я получил „Русскую премию”, мне вручили шоколадную голову Александра Сергеевича почти в натуральный размер. Не буду подробно рассказывать, как вез ее в Ташкент».
Олег Комраков. Олег Чухонцев. Свидетель века. — «Homo Legens», № 6 (июнь 2013) <http://homo-legens.ru>.
«Поэт ищет в Боге милосердия для своей больной, измученной отчизны, для тех, кто искалечен душевно и телесно, для самого себя. И кто знает, может, только потому, что в России еще остались такие поэты, Господь до сих пор щадит нашу страну и не дает ей окончательно погибнуть».
Андрей Краснящих. Кафка Кафка Кафка. Исполнилось 130 лет автору «Процесса» и «Замка». — «НГ Ex libris», 2013, 11 июля <http://www.ng.ru/ng_exlibris>.
«Франц „Абсолют” Кафка глумиться не умел. Он всегда и во всем был предельно серьезен и относился к занятиям литературой как к ответственной, очень важной и требующей особой, сверхчеловеческой усидчивости работе. Это и сгубило его, а вслед за ним всю мировую литературу».
«В отличие от своих предшественников Амшель Франц Кафка с самого начала видел свою роль в литературе иначе и ставил перед собой более масштабную задачу — переписать не какой-то отдельный литературный период, а всю предыдущую литературу целиком. Переписать, разумеется, по-своему, но так, чтобы объект пародии все же узнавался и подсвечивал его — кафковский — сюжет изнутри своим приглушенным огнем. Проблема состояла в том, что этот огонь светил для одного Кафки, другие его просто не замечали или не обращали на него внимания. Но Францу „Абсолюту” Кафке было достаточно того, что он сам понимает, о чем и зачем пишет».
См. также цикл рассказов Андрея Краснящих «Библиотека» в сентябрьском номере «Нового мира» за этот год.
Светлана Красовская. Книга Марии Галиной «Все о Лизе». — «Homo Legens», № 6 (июнь 2013) <http://homo-legens.ru>.
«Новая книга Марии Галиной — вещь замечательная, для критиков — особенно. За что ни возьмись — из всего сюжет получится: хочешь — из заглавия, хочешь — из жанра, хочешь — из метрики, хочешь — из реминисценций, аллюзий и прочих интертекстуальных хитростей, хочешь — из архетипов и мифологем. Но там, где критику надо несколько текстов, поэту достаточно одного. Сказала — „Все о Лизе” и этим все сказала».
«Кажется, Мария Галина проговорила в своей книге “прости” комплексу эсхатологических апокалипсических мотивов, сопутствующих рубежным временам. Это своеобразная, уже ироническая авторефлексия поколения, пережившего конец света».
Алла Латынина. Роковая женщина и поединок с провидением. Заметки о романе Александра Иличевского «Орфики». М., Астрель, редакция Елены Шубиной, 2013. — «Новая газета», 2013, № 71, 3 июля <http://www.novayagazeta.ru>.
«Есть определенное литературное правило. Писатель, если он выходит за границы реального, обычно заключает с читателем некую конвенцию: я придумываю свой мир, а читатель понимает прочитанное сообразно логике этого мира. Ну к примеру: в булгаковском „Мастере и Маргарите” тонко заявлены условия восприятия текста. Читатель должен верить: дьявол посетил Москву. И читатель считает недогадливыми и ограниченными персонажей, которые не верят рассказу Ивана Бездомного, а доказательством незаурядности и прозорливости Мастера, напротив, является его реакция на рассказ Ивана: „Вчера на Патриарших прудах вы встретились с сатаной”. Иличевский эту конвенцию нарушает. Читатель закрывает книгу, так до конца и не уверенный, что именно следует числить по части литературного вымысла в границах достоверного, а что является выходом за пределы реальности».
Юлия Латынина о том, почему столицу надо перенести в Петербург. Беседу вел Андрей Морозов. — «Город 812», 2013, 16 августа <http://www.online812.ru>.
«Последние три года пишу книгу и все не могу ее закончить. Это меня не радует. Думаю о том, чтобы что-то сократить. Новая книга будет в жанре фэнтези. В ней ничего не имеет отношения к промышленным разборкам и Кавказу. Потому что процессы, которые происходят в современной России, мне кажутся не заслуживающими внимания для описания в литературе. Когда я писала „Охоту на изюбря”, то это было жутко интересно, мне хотелось описать эпический процесс».
«Недавно я вернулась из славного Новохоперского района, где обезумевшая толпа громит буровые вышки, а отдельные российские идиоты в столице назвали это „народным бунтом”. Для меня этот процесс представляет очень большой интерес как для журналиста и как для социолога. Но никакого интереса как для литератора».
«Понимаете, я люблю писать эпосы, в которых действуют сильные герои. Они редко бывают положительные. Но они — сильные. Я не вижу в современной России сильных героев, о которых мне захотелось бы написать».
Борис Локшин. Объект наблюдения. Почему Бродский ненавидел шпионов и шпионаж? — «Colta.ru», 2013, 9 августа <http://www.colta.ru>.
«Но отвращение к шпионажу никак не объясняет того факта, что Бродский всю жизнь проявлял к шпионской теме какой-то болезненно-напряженный интерес, не совсем понятный его друзьям или даже близким. По удивительному совпадению, даже новость о вручении ему Нобелевской премии застала его за завтраком с Ле Карре. И похоже, что никакого отвращения к бывшему шпиону будущий нобелиат не испытывал. „И что есть любое отвращение, в том числе и отвращение к шпионам, если не скрытый невроз, отзвук какой-то детской травмы?” — выдвигает Бродский следующее объяснение. Это, кажется, ближе к делу — детская травма, объясняющая не только отвращение к шпионской теме, но и острую фиксацию на ней».
«Очень может быть, что в его детстве с ним случилось нечто такое, что заставляло его с особым отвращением относиться к тайному наблюдению и подсматриванию. Не исключено, что он тяжело переживал свою фиксацию на этой теме. Более того, он, очевидно, весьма болезненно переживал то, что можно назвать „соблазном предательства”».
«Шпион может оказаться талантливым писателем, как это было с Ле Карре, Грином, Моэмом и многими другими. А писатель — почти всегда „шпион, лазутчик, пятая колонна”, как написал о себе когда-то Бродский (и вряд ли это была чистая фигура речи). Не являлось ли навязчивое отвращение Бродского к шпионажу замаскированным отвращением к собственной профессии, к самому себе?»
«Людям стоит знать, откуда во Вселенной взялась сложность». Беседу вел Сергей Добрынин. — «Радио Свобода», 2013, 6 августа <http://www.svoboda.org>.
Говорит американский физик, профессор Массачусетского технологического университета Сет Ллойд: «Когда я говорю, что Вселенная — компьютер, некоторым кажется, что это какая-то метафора, но на самом деле это истина во вполне техническом смысле. Утверждение, что Вселенная — компьютер, это строгое математическое наблюдение о способности Вселенной обрабатывать информацию».
«Я вижу это так: законы квантовой механики, законы гравитации и так далее — это „железо”, оборудование, на котором ведет вычисления видимая Вселенная. А квантовые флуктуации, которые определяют эволюцию окружающего мира, — это программное обеспечение, алгоритмы. Хотя, кто знает, действительные законы объемлющей, глобальной Вселенной могут быть более общими. Если вы улетите куда-то очень далеко в космос, возможно, вы найдете место, где выполняются совершенно другие законы физики. А те законы природы, которые нам известны, — это следствие какой-то случайной квантовой флуктуации, произошедшей на заре существования Вселенной. И в других частях Вселенной законы другие».
Игорь Манцов. Русская высота. Третья беседа Игоря Манцова с литературным критиком Владимиром Бондаренко. — «Перемены», 2013, 11 августа <http://www.peremeny.ru>.
Игорь Манцов обращается к Владимиру Бондаренко: «Упомянутый Вами Павел Коган это советский поэт и человек! Советские люди воспитывались наперекор традициям барско/царской России. И я тоже такой. И вот что мне сказал на днях внезапный внутренний голос: потребовал, чтобы я послушал Луи Армстронга и Эллу Фицджеральд. <…> Почему все эти негры, сотни негров из шоу-бизнеса, которых я благодарно помню по именам, по лицам, по произведениям, — настолько меня волнуют? Почему все они мне как родные? Потрясающие негры, с которыми я не схож ни ареалом обитания, ни, ясное дело, цветом, ни повадками. Для ответа на вопрос попробовал послушать дворянские русские романсы в исполнении разных исполнителей, например Нэлеппа, который в юности очень нравился. Все это мило, иногда даже очень мило, но не более того. Чудовищное отторжение, абсолютно чуждая культура. Социал-демократы были правы: кровь ничто, а дух все. Одержавшие сначала нравственную, а потом и социальную победу рабы мне — свои, и, чтобы понять это, не нужно включать ум, — голоса, трубы, саксофоны с барабанами сигнализируют об этом лучше любых концептов. Зато проигравшие русские господа никак меня не убеждают: ни идейно, ни художественно. Никогда не убеждали. Никогда не убедят».
Среди прочего Владимир Бондаренко замечает: «<…> в Нью-Орлеане на джазовом концерте я был вместе с главой Ку-Клукс-Клана Дэвидом Дюком, тоже большим любителем джаза. Уж если американским расистам джаз не мешает, то о русских патриотах и говорить нечего».
См. также: Игорь Манцов, «Две новеллы» («Перемены», 2013, 17 августа).
Александр Марков. Годы учения и годы странствий Мастера Виктора. — «Русский Журнал», 2013, 12 июля <http://russ.ru>.
О книге В. М. Жирмунского «Начальная пора. Дневники. Переписка» (М., «Новое литературное обозрение», 2013).
«Записки гимназиста Жирмунского о поездках в Германию поражают тем, что Германия представлялась ему так же, как культурному европейцу представляется Америка. Его жалобы на то, что немцы даже рядом со средневековым замком или кельей Лютера поставят сосисочную, ничем не отличаются по духу от нынешних жалоб на присутствие макдоналдсов. Когда Жирмунский пишет, что немецкие вагоны неудобны, а сеть железных дорог слишком запутана, что немецкие таможенники ничего толком не досматривают, но при этом подозрительны, и что Берлинский университет отличается от других зданий на Унтер-ден-Линден только размерами, — это очень напоминает жалобы на Америку как страну технократическую, где все пластмассовое и потому не очень удобное, где всякий пафос оказывается ложным, где слишком много застройки и потому мало возможности остаться наедине с собой. Жалобы Жирмунского на бездарность Вагнера напоминают больше всего нынешние выпады против Голливуда. Впрочем, Жирмунский так и описывает Германию, как „юнкерскую” страну Вильгельма и Бисмарка, то есть страну, в которой даже „новые люди” должны служить и стремиться к успеху, а не наслаждаться жизнью».
Кирилл Мартынов. Русская SOPA. — «Взгляд», 2013, 7 августа <http://www.vz.ru>.
«Борьба с пиратством в России — это глубоко антикультурный, антипросвещенческий проект. Копирайт направлен на закрепление тех культурных форм, которые доступны и интересны широким массам населения, ведь именно на них будут делать деньги лицензионные сервисы. <…> Rutracker, Флибуста и подобные площадки — это в подлинном смысле слова наше народное достояние, своего рода Wikipedia, только про редкие фильмы, уникальную музыку, замечательные книги (их, конечно, нужно сначала найти там в горах мусора, но это другой вопрос). Да, наши сограждане любят халяву и не любят платить за информацию в интернете. Но это соображение тоже узкорыночное, примитивное. Главное в том, что благодаря бесплатным проектам мы можем постоянно узнавать что-то новое, просвещаться, выходить за рамки собственной ограниченности, ограниченности нашего социального круга и жадности медиапродюсеров».
Матушка поэт. Писатель Александр Кабаков залез в душу поэтессы Олеси Николаевой. — «Итоги», 2013, № 27, 8 июля <http://www.itogi.ru>.
Говорит Олеся Николаева: «Я читала своего любимейшего поэта Мандельштама, и он у меня не вызывал прежнего чувства восторга и сладости, и радости, и волнения. Потому что я познакомилась с литургической, с богослужебной поэзией, потом с писаниями святых отцов, которые были, это удивительно, вообще поэтами. И не случайно из их писаний очень многое становилось частью литургических церковных текстов. Например, проповеди святителя Григория Богослова были настолько вдохновенными и поэтичными, настолько образными, что они вошли в состав молитв… И я поняла, что тот способ письма, который я уже освоила так или иначе, — я принадлежала к школе неоклассической, я думала, что я ученица и Пастернака, и Мандельштама, и Ходасевича, — что эта силлаботоника не подходит для моего нового опыта. И на какое-то время утратила способность писать, ничего не могла!»
Александр Мелихов. Русские европейцы больше раздражают народ, чем сердят власть. Известный писатель — о современном антизападничестве, об агентах влияния, способах соблазнения. Беседовала Елена Иваницкая. — «Новая газета», 2013, № 80, 24 июля.
«Когда по тем или иным причинам (впрочем, причина всегда одна — конкуренция) любовь к Западу начинает ослаблять собственную защиту, то и Запад ощущается силой враждебной. Возможно, что все укладывается в ту же схему: побежденные всегда испытывают неприязнь к победителям. И если людям кажется, что их вытесняют из собственного дома… А национальным домом человека служит не только территория, но также и воодушевляющие фантазии. Угроза этим фантазиям („святыням”) и вызывает „святую”, то есть материально бескорыстную ненависть, которую можно наблюдать в конфликтные эпохи и у русских, и у немцев, и у арабов — у всех, кто начинает проигрывать в состязании грез и достижений. Поэтому даже самые бесспорные западные ценности нужно внедрять и развивать так, чтобы не повредить экзистенциальную крышу, — иначе они будут отвергнуты вместе с их носителями. Собственно, в этом заключается и вся моя „антизападность”».
Непрошедшее время: Леонид Пантелеев. Беседу вела Майя Пешкова. — Сайт радиостанции «Эхо Москвы», 2013, 17 августа <http://echo.msk.ru>.
К столетию со дня рождения прозаика Л. Пантелеева (конечно, не Леонида). Говорит его душеприказчик Самуил Лурье: «Он жил в советской литературе, как ее детский классик, что важно. По легенде сироты, которого советская власть сделала писателей, интеллигентом, классиком. В действительности же советская власть его сначала сделала сиротой. Это его очень сильно мучило».
Юлия Новицкая. Человек и Космос. — «Завтра», 2013, № 32 <http://zavtra.ru>.
Говорит директор Института космических исследований РАН Лев Зеленый: «Я не очень верю в то, что люди когда-нибудь смогут далеко летать в космос. Это тяжело и, в общем-то, не нужно. Последние рубежи, которых человечество может достигнуть в этом веке, — повторная высадка на Луну и, может быть, полет на Марс. <…> А вот сможет ли человек в том облике, в котором сейчас существует, полететь, например, на Нептун, я не уверен. Думаю, что не сможет».
«Сначала была эпоха Великих географических открытий, мы изучали Землю. Затем настала очередь седьмого континента — Луны, потом — Марса. А что дальше? Человеку свойственно стремиться дальше, а я не вижу этой дороги. И этот кризис, который по моим подсчетам должен наступить лет через тридцать-сорок, меня пугает. Пределы экспансии человека существуют, их установила сама природа. И не потому, что мы плохие или хорошие. Нет. Мы мягкие и беззащитные, нам необходимы воздух и тепло. Что бы мы ни предпринимали, какими бы совершенными в духовном плане мы ни были, но на Венере человек никогда не будет жить».
Новые Энеиды. Григорий Стариковский о голом короле, литературной изоляции и беседе с Гомером. Беседу вела Елена Калашникова. — «НГ Ex libris», 2013, 8 августа.
Говорит Григорий Стариковский: «В случае с Пиндаром мне не удалось до конца освободиться от влияния Михаила Гаспарова, чье новаторство теперь я все больше понимаю и принимаю. Гаспаровские переводы Пиндара так сильно засели у меня в голове, что было сложно сделать что-то совершенно независимое, хотя мне очень хотелось создать стихи, которые доступней, понятней для читателя, чем переводы Гаспарова. С точки зрения стихотворного размера переводы мои — вполне вольные, но опять же хотелось навести некоторую четкость и в то же время сделать это красиво».
«При переводе с античных языков я руководствуюсь возрожденческой идеей доступных, ясных переводов, которые были бы понятны современному читателю, не имеющему специального литературоведческого образования. Когда я сам читаю переводы античной поэзии, я ищу в них словесной красоты и сквозящей ясности. Мы сейчас много говорим об угасании интереса к античной культуре. Думаю, что новые переводы могли бы приблизить античность к читателю. Нужно идти в мир, иначе мир от нас отвернется».
О, счастливчик! Писатель Александр Кабаков залез в душу телеведущего и писателя Александра Архангельского. — «Итоги», 2013, № 33, 19 августа.
Говорит Александр Архангельский: «Я вижу умирающий дух постмодерна, который мне страшно не нравился в 90-е и нулевые… <…> Он умирает. Он, как тяжелые испарения из интеллигентского слоя, к которому я принадлежу, поднимается в верхние слои атмосферы, то есть во власть, власть постмодернистскую. В том слое, к которому я принадлежу, в 90-е годы было хуже. Слово „мораль” было осмеянным, неприличным. Вспоминать, что у писателей есть некоторый долг, было смешно. <…> А сейчас нет. Даже те, кто в 90-е над этим очень остроумно смеялся, стали записными, а может, подчас и главными моралистами. Вот Лева Рубинштейн, который не так давно получил престижную литературную премию именно за сборник глубоко моралистических эссе. Представить себе в 90-е, что это Лева Рубинштейн…»
«Вообще меня давно перестал волновать вопрос, кто виноват. Меня волнует только один вопрос: что делать?»
Одногодки. Философические и политические воспоминания Бориса Межуева и Виталия Куренного. Беседу вели Ирина Чечель и Александр Марков. — «Гефтер», 2013, 19 июля <http://gefter.ru>.
Говорит Борис Межуев: «<…> внимательный глаз должен был обнаружить уже в конце 80-х некоторые признаки культурного наступления нового класса. Самый яркий для меня признак — это фильм „Жестокий романс” Рязанова. Не знаю, насколько это было продумано, вообще Рязанов — очень чуткий к времени режиссер, но здесь в первый раз было продемонстрировано, что все зло — от якобы совестливых, а на самом деле мелких и завистливых интеллигентов, которые не могут смириться с собственным ничтожеством и чужим величием. А настоящие люди — это богатые купцы, которым и должны по праву принадлежать и Россия, и Лариса Огудалова».
Поверьте историку! Критик Сергей Беляков о Льве Гумилеве и бедах современной прозы. Беседу вела Алиса Ганиева. — «НГ Ex libris», 2013, 22 августа.
Говорит Сергей Беляков: «Незнание жизни, в особенности жизни „простых” людей, зацикленность писателя на самом себе, неумение создать интересный сюжет, презрение к читателю. Этим бедам уже, наверное, четверть века».
«Я пишу книгу об украинском национализме, о национальном самосознании и национальном чувстве, об отношениях русских и украинцев во времена Гоголя и Булгакова. Принято считать, будто нацию создают интеллектуалы или государственные чиновники. А я хочу проверить, так ли это».
Принц не женится. Писатель Вадим Левенталь о судьбе одной женщины и радиационном фоне знаний. Беседу вела Алиса Ганиева. — «НГ Ex libris», 2013, 1 августа.
Говорит Вадим Левенталь: «Думаю, все дело в рассказчике этого текста [«Маша Регина»]. Это не наивный рассказчик, передающий историю так, будто до него никто никогда историй не рассказывал. Этот рассказчик знает Проппа и знает Барта — он знает, что каждый из нас инфицирован огромным количеством самых разных историй, и любой прыжок через пропасть между словами хочешь не хочешь происходит лишь в контексте нашего читательского опыта. Профессиональный читатель (с филологическим образованием, работающий в премиальных структурах, в редакции издательства) отличается в этом смысле от непрофессионального лишь тем, что он инфицирован большим числом текстов, но и только».
«Человеческая жизнь устроена таким образом, что множество несчастий ведут к одному-единственному, полному и окончательному несчастью. Роман отличается от жизни тем, что после того как перевернута последняя страница, есть еще время подумать о том, что произошло».
Пушкиниана 2012 года. Подготовил Олег Трунов. — «Книжное обозрение», 2013, № 11 <http://www.knigoboz.ru>.
В перечне — 282 позиции.
Рой и отдельное «Я». «РГ» побывала в гостях у писателя Владимира Маканина в его домике под Ростовом-на-Дону, где сад, качели и уютная веранда. Беседу вела Марина Бровкина (Ростов-на-Дону). — «Российская газета» (Федеральный выпуск), 2013, № 171, 6 августа <http://www.rg.ru>.
Говорит Владимир Маканин: «У писателя есть только одно неповторимое — это его „я”, все остальное — взятое из книг и из жизни — только скрепки, которые соединяют ткань самовыражения. Главное, что может сделать писатель, — попытаться выразить свое „я” независимо от роя, быть может, в пику ему. Честность писателя — это степень его открытости перед роем».
«Красота непрерывно окликает тебя. Живешь ведь и что-то делаешь и вдруг замечаешь, что живешь-то свинья свиньей. И вот тут вездесущая красота дает тебе свои потрясающие душу уроки. И что? Наконец ты все понял? Увы! Через месяц какой-то жизнь как жизнь и все забыто, все надо строить заново. Все по-старому. Но просвет был… Просвет все-таки есть».
Роман с нервом. Беседу вела Юлия Рахаева. — «Российская газета» (Федеральный выпуск), 2013, № 142, на сайте газеты — 3 июля.
Говорит Александр Терехов: «И я считаю, что читатели всегда правы. Нет неправильно понятых книг. Так же, как нет несправедливо незамеченных или переоцененных. И если с „немцами” в романе [«Немцы»] что-то непонятно, то это мое упущение и слабость, я не собираюсь хмуриться и шептать: „Здесь — тайна!”».
«Да и, честно говоря, сомневаюсь, что сейчас именно роман — лучший способ изложить свой взгляд на какой-то недостаток общественного устройства. Или как-то „пролить свет”. Не знаю, что у меня вышло, но „о коррупции” в замысле точно не было».
«Я искренне надеюсь, что времена, когда политики читали прозу и придавали ей большое значение, уже не вернутся».
Артем Рондарев. Филология как должность. Нужно ли о пошлости писать пошлыми словами. — «Эксперт», 2013, № 28, 15 июля <http://expert.ru>.
«У Кучерской тут [в романе «Тетя Мотя»], натурально, почти нет авторских ремарок в чистом виде — все это, по заветам Бахтина (вот кто вертится в гробу, куда там Василию Ивановичу), подано глазами героев, через их внешнюю и внутреннюю речь и через поток их сознания. Тем не менее проблема недостоверности сохраняется, и вот почему: люди у Кучерской говорят и думают „как в жизни”, а говорящие „как в жизни” люди — самый верный признак графомании (это вообще такая банальная мысль, что даже стыдно ее лишний раз писать, но что делать, если в данном случае ей тут только и место?)».
Артем Рондарев. Мелкие бесы. Русский писатель перед лицом коррупции. — «Эксперт», 2013, № 29, 22 июля.
«Роман Александра Терехова „Немцы” — вещь настолько крупная, серьезная и сделанная, что и на разговор сразу выводит принципиальный, причем на разговор, в лучших традициях классической русской литературы, не столько о художественных достоинствах и недостатках, сколько о том, как идеологические установки низводят прекрасно задуманный и исполненный текст буквально на уровень газетной статьи. Тут есть и положительный момент — это означает, что литература наша по-прежнему способна комментировать не только абстракции и экзистенции, но и самый насущный пласт бытия, однако досада на то, что она по-прежнему это делает без осмысленной социальной рефлексии, с помощью одних только клише, наводит на малоутешительные мысли».
Артем Рондарев. Роман развитого человека. Чем опасен мысленный эксперимент по созданию гения. — «Эксперт», 2013, № 32, 12 августа.
«В итоге книга [Вадима Левенталя «Маша Регина»] оставляет впечатление своего рода манифеста той категории просвещенных людей, что у нас иронически именуются хипстерами, со всеми присущими этому классу людей характерными особенностями: речевой гладкостью, жеманством, амбициозностью, снобизмом, самодовлеющей культурностью и той неспособностью рождать и испытывать какое-либо живое чувство, которую Макс Фриш называл скукой интеллекта, жаждущего абсолютного, но убедившегося в невозможности его обрести».
Артем Рондарев. Записки видеорегистратора. Анонимный мир как предмет документального исследования. — «Эксперт», 2013, № 34, 26 августа.
«Когда Гунька указал Незнайке, что нарисованный им портрет не похож на оригинал, тот недолго думая под портретом подписал „Гунька”; то же самое делает и [Дмитрий] Данилов: так как из его статичного, абсолютно не эволюционирующего текста [„Описание города”] заключить, что у автора к городу хоть как-то изменилось отношение, нельзя — автор быстро, финальной припиской, заверяет нас в этом. Мы ему, разумеется, верим — нам, собственно, лучше верить, чем нет: на качество текста это никак не влияет, но сознавать, что над тобой поиздевался приличный человек, а не какой-то вахлак-постмодернист, безусловно, приятно».
Лев Рубинштейн. «Советская литература для меня — это „дядя Степа на том свете”». Глеб Морев поговорил с классиком русского концептуализма о словесности и арте, Москве и Петербурге и о нелюбви к поэзии. — «Colta.ru», 2013, 2 июля <http://www.colta.ru>.
«Для меня, например, до сих пор главным русским поэтом ХХ века является Пастернак. Не потому, что он лучше других, а потому, что он стал первым, кого я по-настоящему полюбил. Первая любовь. Прочитав Пастернака, я понял, что существует поэзия. Я и до него тоже читал всякие стихи, и я в них ничего, между прочим, не понимал, потому что разные стихи мне приносил мой старший брат, который был классическим представителем молодежи 60-х, человек инженерно-технической профессии… В их поколении было модно и принято читать и знать всякие стихи, и вот какие он таскал в дом сборнички, те я и читал, и мне все нравилось. Мне вообще нравились стихи. И когда я вдруг наткнулся на Пастернака, я понял, что все остальное не поэзия вообще, а вот это она и есть».
«Для меня всегда казался важным успех, условно говоря, академический. Не тиражный, не премиальный, не коммерческий. Хотя все это очень хорошо и приятно. Успех академический — это всегда интерпретация. Когда какая-нибудь незнакомая девушка звонит и говорит: „Я тут про вас написала курсовую. Можно ли вам ее показать?” — мне это приятно, я не скрою».
Сапожник без сапог. Илья Фаликов: «У России есть поэт планетарного масштаба». Беседу вел Борис Кутенков. — «НГ Ex libris», 2013, 4 июля.
Говорит Илья Фаликов: «Денис [Новиков]… Знаете, ничего нового с тех пор, как я написал о нем („Граду, миру, кому-то еще”, „Знамя”, 2008, № 2), сказать я не могу. Пожалуй, лишь усилилась боль от непонимания литобщественностью этого редкостного явления. Впрочем, новое — это посмертная судьба. И вот в каком свете. В тогдашних рассуждениях о Денисе я вспомнил о Борисе Рыжем. Они не были парой, это вам не Пушкин — Лермонтов, Евтушенко — Вознесенский и проч. Но некоторая схожесть судеб была. И вот — посмертие. Что мы видим? Имя Рыжего стало известным в народе, у него бешеный рейтинг упоминаемости (по одному из них — впереди Бродского), недавний фолиант „В кварталах дальних и печальных” чуть не бестселлер, Театр имени Петра Фоменко успешно показывает спектакль „Рыжий” — хорошо ли все это? Хорошо, но не все. Отвратительный налетец гламура образовался-таки. Бориса тащат на роль Есенина или как минимум Высоцкого, а он не тот и не другой. Кстати, когда-то он мне сказал, что он не читал ни строчки Евтушенко. Выдумка, разумеется. Хотя он был человеком на редкость естественным. Таким же молодым и открытым я запомнил и Дениса. Учтите, того и другого я видел лишь пару раз — правда, было немало телефонных разговоров с тем и другим — и ни в какие старшие товарищи или наставники не лез. Так вот. На фоне шумного посмертия Рыжего Денис Новиков попросту отсутствует. No comments».
Людмила Сараскина. О Солженицыне, или Кому нужна русская литература. — «Православие и мир», 2013, 3 августа <http://www.pravmir.ru>.
«Когда я более или менее изучила произведения писателя и вообще все, что с ним связано, то поняла, что самое интересное, даже гениальное его произведение — это его жизнь. Поэтому я написала книгу прежде всего о жизни Александра Исаевича Солженицына. Она (его жизнь) мне представляется совершенным художественным произведением».
Александр Секацкий о бесполезности философии, несчастном сознании и порабощенном воображении. Беседу вел Фуркат Палванзаде. — «Теории и практики», 2013, 12 июля <http://theoryandpractice.ru>.
Говорит Александр Секацкий: «Действительно, надо сначала избавиться от мыслей, вот именно от тех, которые беспокоят, и тогда можно спокойно заснуть, спокойно работать, наслаждаться жизнью. А философия по преимуществу это и есть те мысли, которые беспокоят. Поэтому здесь нужна другая установка: культивировать беспокоящие мысли. Что обязательно сочетается с идеей несчастного сознания. В этом смысле я не верю в то, что философия может реально как-то помочь в решении житейских проблем, она для этого непригодна. Когда говорят, что философия должна заниматься осмыслением мира, хочется спросить: а почему не обессмысливанием?»
«По поводу терапии я бы сказал так: философия может быть и метафармакологией, но это ее не собственное применение. Мы всегда можем порционно применять философию в некотором терапевтическом, психиатрическом смысле, как бы выписывая рецепт определенному персонажу, человеку, пациенту. Кому-то не помешает немножечко вальтеровского (лукавого) оптимизма. А этому не помешает чуть-чуть парадоксализма Руссо, а тот все равно ничего не усвоит, кроме корпоративной этики в духе Дейла Карнеги или его современных последователей».
«Странным образом возникает ощущение, что для того, чтобы в этом прозрачном, адаптированном мире жить (и не тужить), совершенно ни к чему обладать всеми субъектными глубинами, всем этим несчастным сознанием и расколотым желанием, достаточно быть встроенным агентом, наподобие того же Форреста Гампа».
См. также эссе Александра Секацкого «Веселая наука и грустная действительность» в октябрьском номере «Нового мира» за этот год.
Екатерина Симонова. Создание жизни на пустом месте — это и есть искусство. Беседу вела Наталия Санникова. — «Урал», 2013, № 6 <http://magazines.russ.ru/ural>.
«— Хочешь сказать, что эти долго писанные, сложно изданные, изумительно оформленные художником Ириной Бабушкиной книжки сделаны, чтоб освободиться от тараканов?!
— От скуки, Наташа. Жить так скучно.
— От скуки ты написала текст, написала цикл, а книжка-то зачем?
— Зря, что ли, писала? Как любой нормальный поэт, я хочу признания и славы! Прижизненной, потом посмертной. Все хотят признания и славы, но не признаются. Потому что это ужас как неприлично, Наташа!»
Александр Сокуров. «Библиотечная практика нуждается в пересмотре». Режиссер рассказал «Известиям» о непростых отношениях с библиотеками и о том, чем ему мешает образование историка. Беседу вел Евгений Авраменко. — «Известия», 2013, 23 июля <http://izvestia.ru>.
«Это очень плохо, что радиотеатр уходит. Если я и хотел быть режиссером, то радиотеатра, а не кино. Я и сейчас не очень люблю кино, а радио очень люблю. А вот к звуковым книгам отношусь отрицательно: всегда мешает необъективность процедуры. Любой артист ставит свое логическое ударение, интонационные акценты. Все превращается в абсурд. Слушателю навязывают совсем иные смыслы, не те, которые возникли бы при самостоятельном чтении. Литература существует для того, чтобы быть с ней один на один, без посредников. В крайнем случае — мама, с которой человек связан космической связью. Мамин акцент не нарушит нашей самости».
Страна должна иначе себя воображать. Ученые, занимающиеся оригинальными исследованиями в области геокультуры, России не нужны. Беседу вел Евгений Козаченко. — «Новая газета», 2013, № 89, 14 августа.
Говорит Дмитрий Замятин: «Пространство до сих пор не является нашим, оно все еще недостаточно присвоено — не в плане частной собственности, а в онтологическом смысле. Поэтому мы боимся своей земли, не заботимся о ней. Пока мы не захватим пространство онтологически, у России нет перспектив».
«Необходимо уравновесить Россию, как Штаты уравновешены западным и восточным побережьями. Сейчас одеяло тянет на себя Москва, а остальной страны как бы не существует. Чтобы это исправить, возможно, потребуется перенести столицу в другую точку. Но для этого должен появиться новый Петр, который скажет: здесь быть новой столице».
Стыдно не быть великим. Евгений Евтушенко о поэзии, беременной прозой, и христианском социализме шестидесятников. Беседу вела Елена Семенова. — «НГ Ex libris», 2013, 18 июля.
Говорит Евгений Евтушенко: «По характеру я пушкинианец, по сентиментальности есенинец, по социальности некрасовец и, как ни странно, пастернаковец по отношению к Маяковскому, то есть понимающий величие и в то же время недоинтеллектуальность Маяковского, его трагически антиинтеллигентное раскольниковское ницшеанство, приведшее его к тому, что он в отличие от Мандельштама не нашел смелости написать хоть что-то».
«Я думаю, что через какое-то время будет расцвет молодой поэзии, потому что эта антология [„Десять веков русской поэзии”] станет колыбелью многих новых великих. А великая поэзия всегда беременна будущей великой прозой, а она, в свою очередь, — новой философией».
Михаил Тарковский. «Без Енисея мне было бы не о чем писать…» Писатель-таежник — о Сибири, бане, литературе и праворульных машинах. Беседу вел Василий Авченко. — «Thankyou.ru», 2013, 17 июля <http://blog.thankyou.ru>.
«Умения создают ощущения, что ты знаешь что-то настоящее, и оно главнее придуманной литературы. Какая-то крепкая жизненная основа — в ней правда находится, которую ты своими книгами пытаешься оттуда добыть».
«Мне бы не о чем было писать, если бы я не открыл для себя на Енисее вот эту промысловую традицию. Помню, рубил баню и стал описывать, как сварка работает: лето, солнцем залитая трава — и сварка, несовместимое что-то. Ярко-синий отсвет, ржавая заготовка… Я переплавил в русский язык эту картину и понял, что это — мое, что никто, наверное, этого не описывал. Понял, какая россыпь алмазов оказалась в моих руках».
«Количество добытых соболей всегда стояло для меня на втором месте по сравнению с ощущениями, которые я испытывал в тайге. Помню, был плохой год. Заезжал после Нового года в тайгу, и снегоход сломался, я прошел 150 километров пешком, всего два соболя попалось, но ничего дороже не было самих этих ощущений, которые перевешивали любую неудачу».
Уцелевший обэриут. Беседу вел Дмитрий Волчек. — «Радио Свобода», 2013, 3 июля <http://www.svoboda.org>.
Говорит Михаил Евзлин (об Игоре Бахтереве): «Любой человек, который умеет обращаться с интернетом, может найти в Википедии биографию Бахтерева, на сайте „Гилеи” есть линки на его воспоминания. Поэтому я не считал нужным затемнять двухтомник биографическими данными, которые сами по себе ничего не значат. <…> Если кто-то желает написать его биографию, пусть пишет».
«В предисловии к этому двухтомнику заявлено, что все издание строится не на текстологических и филологических, а на семиотических принципах. То есть лицо писателя выделяется из текста. Текст есть основное, а в каких обстоятельствах писал и так далее — это меня абсолютно не интересовало. Вот вышел том Введенского, „Все” называется. Где-то 250 страниц — это тексты, и еще 300 страниц — вся эта болтовня, протоколы и прочее. Какое это отношение имеет к поэзии, все эти протоколы, все эти воспоминания, как правило, лживые? И сам автор тоже не всегда искренен. Это мое глубокое убеждение, что биография должна быть отделена от текста».
См. также о книге Игоря Бахтерева «Обэриутские сочинения в двух томах» (составление и примечания Михаила Евзлина. М., «Гилея», 2013) рецензию Константина Львова «Воздействовать неукротимой силой искусства. Другого не остается» («Русский Журнал», 2013, 12 июля <http://russ.ru>).
См. также беседу Данилы Давыдова с Михаилом Евзлиным («Книжное обозрение», 2013, № 11 <http://www.knigoboz.ru>).
Федор, но не Достоевский. Финалист «Большой книги» Антон Понизовский о вечной загадке русской души. Беседу вела Юлия Рахаева. — «Российская газета» (Федеральный выпуск), 2013, № 181, 16 августа.
Говорит Антон Понизовский о своей новой книге: «Приключенческий роман. Небольшой. Полдействия разворачивается 27 декабря 1908 года, накануне крупнейшей катастрофы в европейской истории ХХ века… „Обращение…” — это была попытка погрызть границу между художественной словесностью и документальной, проверить, какие между ними драматичные отношения, а теперь хочется пораскачивать границу между так называемой серьезной словесностью и остросюжетной. Хочется, чтобы читалось взахлеб, и в то же время — про самые важные вещи. То есть не игра, не постмодерн, а всерьез: не на жизнь, а на смерть. Вообще интересно, когда задача — невыполнимая. Высока вероятность сломать шею, зато пока летишь — в ушах красиво свистит».
Глеб Шульпяков. Хармс как страх. О том, как 25 лет назад лидер обэриутов стал кумиром читающей молодежи. — «Огонек», 2013, № 26, 8 июля <http://www.kommersant.ru/ogoniok>.
«Я хорошо помню его возвращение к читателю — я и был этим читателем. Одним из многих тысяч, о ком Хармс не мог и помыслить в свое время, я думаю. <…> Есть даже точная дата, это 1988 год — год выхода избранного Хармса „Полет в небеса”. Томик в твердой обложке издательства „Советский писатель”. Мы, студенты, зачитывались этой книгой, разговаривали фразами из нее, буквально».
«Хармс минус страх есть чудачество, так воспринимает Хармса читатель сегодня. Так хотели воспринимать его и мы — тогда, в начале 1990-х. Люди первого несоветского поколения. Эти времена были хармсовскими еще и потому, что будущее было открытым. Все мы жили в истории с открытым финалом — как в его прозе. Никто не знал, что с каждым из нас будет не то что через 20 лет, через месяц. Да и времена на дворе стояли действительно абсурдные, анекдотические. Когда „попасть” в прозу Хармса ничего не стоило, надо было просто выйти на улицу. Туда, где снова, как 70 лет назад, все перемешалось, столкнулось и разлетелось. Эту мешанину я хорошо помню, все мы были ее персонажами».
Это эссе также напечатано в журнале «Новая Юность» (2013, № 3 <http://magazines.russ.ru/nov_yun>).
Эльдорадо на Петровке. Новый директор Литературного музея Дмитрий Бак уверен: Музей должен сохранять не прошлое, а то, что еще живет. Беседу вела Анастасия Скорондаева. — «Российская газета» (Федеральный выпуск), 2013, № 167, 1 августа.
Говорит Дмитрий Бак: «Сегодня существует огромная диспропорция между потенциалом, имеющимся в Литературном музее, и тем реальным весом, который он сегодня имеет в культуре».
«Как раз приблизиться к пониманию классики можно через современную литературу. Музей должен здесь работать вроде бы вопреки собственной природе, то есть музеефицировать то, что еще живет, а не прошлое. Невозможно ведь больше сдавать в музей рукописи, черновики, письма: за последние лет десять все это просто исчезло. Что же останется от новейших писателей? Например, аудиозаписи, фиксации вечеров, может быть, какие-то компьютерные материалы. Все это нужно собирать».
Составитель Андрей Василевский
«Вестник аналитики», «Виноград», «Дружба народов», «Звезда»,
«Знамя», «Иностранная литература», «Лампада», «Лед и пламень»,
«Литературная учеба», «Наше наследие», «Октябрь», «Посев»,
«Родина», «Рыбная слобода», «Углече поле», «Фома», «ШО», «STORY»
Ольга Атрощенко. Все во мне и я во всем. Искусство Константина Коровина. — «Наше наследие», 2013, № 106 <http://www.nasledie-rus.ru>.
«В одном из последних посланий Константина Коровина сыну известного певца — Федору Федоровичу Шаляпину — по-прежнему доносятся грустные ноты. „Вспоминаю я всегда Охотино. Какая природа, леса, речка. Помнишь речку Рекша. Я ходил купаться на нее. Стрекозы летали зеленые, пахло лугом, водой и лесом. Не рай ли это был. А мужики разве были плохие люди? Добрые люди. Ах, как оболгали Россию. Много отнял у меня времени театр. Лучше бы я писал картины. Несказанную поэзию русской природы. Но великие идеи ‘искателей справедливости‘ кончили жизнь. Я в сущности не знаю и не пойму, чем уж я был виноват. Работал я много и не сделал греха перед народом. Не пойму я людей, живущих на прекрасной и тайной земле нашей.”
Тем не менее Коровин до последних дней сохранял оптимизм и надежду на будущее. Именно он с присущей ему жизнерадостностью мог написать: „В жизни и трудно, и горько, и нужда, и незадача, и неправда живет меж людей. А вот есть Рождество, есть надежда, есть Свет разума. Обойдется все это злое, нечестное, обманное, житейское, низменное. И придет и воссияет правда, воскреснет приязнь и дружба человеческая, смягчится душа человека, и обнимет чувство любви душу, и возлюбят друг друга”.
Коровин умер 11 сентября 1939 года. Его сердце не выдержало панического ужаса перед началом мировой войны и переживаний о судьбе семьи».
В номере, помимо прочего, публикуются письма Бориса Пильняка, дневник Александра Гладкова о Мейерхольде, статья гл. редактора журнала В. Енишерлова о гениальном грузинском акварелисте Вано Ходжабекове (он жил в одном городе с Пиросмани, но художники так и не познакомились).
Василий Голованов. Сочинение. — «Лед и пламень». Литературно-художественный альманах Союза российских писателей, 2013, № 1.
«Блок про XX век все очень хорошо понял, уловил его железную хватку, машинный ритм, мертвечину порожних слов века, которые убили его поэзию, а спустя еще сто лет превратились в язык масскульта. Он только надеялся, что революция все это уничтожит. Испепелит. Готов был пожертвовать ради этого всем, даже любимым Шахматовым. Только бы открылся вольный простор, грянул ветер — и полетела по нему Степная Кобылица…
Он не хотел верить звукам, возвещавшим, что там, в новом времени, не будет места ни вольным степным табунам, ни вольным людям. Уже Есенин все это понял.
Кстати, у Махно одну лошадь звали Воля. <…>
А у меня была история о книге, толстенной, восьмисотстраничной книге статей из двухтомника Блока, которую таежный охотник Сашка Устинов взял с собой в зимовье, откуда у него ее и украл заезжий бич и прострелил из тозовки. В тайге, где ни один предмет не появляется сам собой, как-то не принято по книгам стрелять. Поэтому и осталось ощущение, что с этим бичом творилось что-то неладное, ощущение проникшего с ним сюда, в Лес, безумия Больших Городов…»
«Разворачиваясь в массе плотной бумаги, пуля вырывала из Блока целые абзацы, по-своему „прочитывая” его. В свое время Хайдеггер взял на себя смелость по одному (и не полностью сохранившемуся) изречению Анаксимандра, древнейшего из греческих философов, реконструировать основные понятия и антитезы западной философской мысли, „если уподобить размышление над этим отрывком стихосложению в исторически-былом собеседовании мыслящих”. Сидя с простреленным Блоком в каюте теплохода, медленно тащившегося вверх по Енисею, я сначала прочитал целиком „Крушение гуманизма” — ту самую статью, которая философски весит не меньше, чем „Закат Европы”, — а потом, следуя провокации Хайдеггера (т. е. что было бы, если бы от всего, написанного Блоком, не осталось ничего, кроме нескольких отрывков?), стал выписывать в тетрадь строки, „прочитанные” пулей, и с каждой новой выпиской понимал, что эти абзацы, попавшие в один ряд волею случая, обрывочные, не связанные между собой — есть определенное и точное свидетельство о человеческом Гении и о человеческой мысли в той степени совершенства, независимости и глубины, которая оплачивается всей прожитой жизнью, качеством совести, бытием-в-совести…»
Наталья Гордеева. Принудительное обаяние Олега Янковского. — «STORY», 2013, № 10 (64) <http://www.story.ru>.
Из разговора с режиссером Сергеем Соловьевым.
«В этом смысле в Олеге инстинктивно существовала потрясающая оборонная система. Пробить эту оборону было невозможно. Поэтому Олег мог существовать в любой эпохе. Типун мне на язык, но если бы завтра к власти пришел Гитлер и к Олегу начали приставать, я очень сомневаюсь, чтобы он начал: „Я с Гитлером в одном поле не сяду рядом!” Очень сомневаюсь. Будучи при этом абсолютно благородным человеком. Вот могут какие-то идиоты сказать — вы с ума сошли, про Гитлера говорите, ведь Янковский такой!..
— Про Гитлера вы и правда загнули.
Ну вот великий дирижер Караян играл же при Гитлере? Играл. Играл Вагнера и спасал многих музыкантов. „Если вы действительно любите Вагнера, — говорил Караян Гитлеру, — вы должны понять, что хорошо на скрипке играть могут только евреи, так уж жизнь устроена”. Он не полемизировал с Гитлером. Но параллельно с этой эпохой делал огромное количество добрых дел. На таком непафосном неприятии Гитлера спас массу прекрасных музыкантов. Брехт плюнул и из Германии уехал, понимаете? А Караян плюнул и остался. Вот Олег тоже бы плюнул и остался…»
Михаил Горшков. Бедность в России. — «Вестник аналитики», 2013, № 3 (53) <http://www.isoa.ru>.
«Институт социологии РАН завершил в апреле 2013 года уникальное исследование „Бедность и неравенства в современной России: десять лет спустя”. <…> В целом к бедным можно отнести 30% населения страны. Причем сегодня наполовину это — „новые бедные”, что говорит о высоких рисках опуститься на „социальное дно” для тех, кто сегодня вполне благополучен…»
Детское чтение для взрослых. — «Октябрь», 2013, № 9 <http://magazines.russ.ru/october>.
«Так ли далека детская литература от взрослой, проходит ли между ними четкая граница, существуют ли „детские” темы, стилистика для определенных возрастов и стоит ли делить литературное поле, зная, что важнее всего, какие ростки на нем взошли? <…>
Перед вами первый номер толстого литературного журнала, полностью посвященный отечественной детской литературе (выделено мной, до этого и впрямь еще никто не поднимался, браво — П. К.).
Тщательный отбор произведений прозаиков, поэтов, драматургов, критиков, пишущих исключительно для детей и не только, позволил показать нашему искушенному взрослому читателю срез направлений, тем, жанров этого сектора современной словесности».
«Срез» есть «срез». Отбор, к счастью, оказался менее предсказуемым, нежели можно было ожидать. То, что в «первом номере толстого литературного журнала, полностью посвященного отечественной детской литературе» не нашлось слов о посильных трудах коллег по цеху (например, о «детском» проекте «Вопросов литературы», долгоиграющих рубриках в «Урале» и «Дне и Ночи», тематических блоках в «Дружбе народов» и регулярной новомирской «детской» колонке вкупе с разделом «Семинариум»), — оно, конечно, немного жаль. Но и посвящаем-то мы свои номера детской литературе — не полностью, это правда.
«Есть альтернатива злу. И это обнадеживает». Из писем Людмилы Марасиновой. — «Рыбная слобода», Рыбинск, 2013, № 2.
Письма просветительницы и общественного деятеля, председателя Рыбинского отделения ВООПИК с конца 1970-х годов — своей коллеге, Людмиле Соколовой. Обе они работали над созданием в городе мемориального музея выдающегося ученого Алексея Ухтомского (1875 — 1942), физиолога и иеромонаха в миру.
«…Господи, как вот жаль, что пока мы еще не создали такое заветное место, где было бы легко, понятно, удобно, красиво и радостно встретиться и побыть наедине с природой, с собой, с историей. Я все мечтаю, что это должно быть в чьей-то усадьбе. Ухтомских или еще кого-то из тех, чья душа обитает в этих местах. Жаль, что из музея это не получилось. Но там все-таки слишком много города и современности…
Мне иногда думается, что дело совсем не в судьбе и характере одного человека, а в общей атмосфере жизни, которая отторгает или деформирует и добро, и любовь, и истину. Именно они и не нужны на 99% социальной территории. Современная цивилизация идет в сторону торжества зла, и все, что ему мешает, не только не востребуется, но активно уничтожается. Я вижу жизнь немногих порядочных людей, и она почти у всех идет по одному сценарию. Число этих людей и их силы неизмеримо меньше, чем силы зла, не осознающего себя как зло.
Может быть, это и делает людское сообщество обреченным. Опыт с человеком у природы в целом неудачен. Он не состоялся. Но то, что есть альтернатива злу, все же обнадеживает. Что бы ни было, я счастлива, что Вас встретила и узнала».
К слову: в каждом номере историко-культурного журнала Рыбинской епархии, руководимого Анной Романовой, публикуется много мемуарных, краеведческих, литературных материалов. Обидно, что его нет в сети.
Эдуард Зибницкий. Кольцо власти и право на фантазию. — «Посев», 2013, № 5 (1628) <http://www.posev.ru>.
«Сейчас в России развивается жанр „православного фэнтези”, и конечно, неизбежно обращение к классике жанра, неизбежно желание использовать „во благо” разработанные западными авторами мотивы и формы, и использовать их так, чтоб уж напрямую: выверенная, безупречная модель мира и программа действий, без всякого язычества и оккультизма, и даже чтоб от политических параллелей, которых избегал Толкин, рябило в глазах. Но секрет удачи Толкина не только в том, что у него были талант, работоспособность и огромная эрудиция, но и в том, что его фантазия неангажирована и даже бесстрастна. Заинтересованность может быть не только политическая, она может быть личная, глубоко интимная (хотя причина политического фанатизма тоже может быть интимной), но Толкин, проживший тихую, благополучную семейную жизнь, сумел такой опасности избежать. Правда, в его книги просочилась одна личная драма: опыт войны. <…>. Что касается литературной фантазии, то это особое ремесло, требующее внутренней дисциплины, самокритичности и знания универсальных законов жанра, которые суть лишь продолжение законов мироздания. И здесь отсутствие деликатности и такта, с которыми писатель-фантаст оперирует тварным материалом, не может быть компенсировано мнимой благонамеренностью религиозного фэнтези. Как раз чувство такта требовало бы, чтобы фэнтези было как можно менее религиозным, менее „ортодоксальным”, чтобы меньше было подпитки для „прелести”».
Сергей Ив. Иванов. Предчувствие иного бытия. О духовном содержании отечественной научной фантастики. — «Литературная учеба», 2013, № 3 <http://www.lych.ru>.
«Совпадение двух общественных процессов — истории атеизма и истории научной фантастики — конечно, не случайно. Трактовать его можно по-разному. Можно видеть в лавинообразном развитии НФ-литературы „заговор” партийных коммунистических властей, которые нарочно развивали эту отрасль и пропагандировали ее, чтобы отвлечь читателей от духовных книг. Но параллельные процессы в мировой литературе говорят о том, что советские коммунисты здесь почти ни при чем. Разве что они действовали в русле некоего всемирного атеистического вектора. Но более плодотворным мне представляется „имманентный” подход, исходящий из внутренних потребностей человеческого духа в литературе о возвышенном…».
«Достоинством НФ-литературы можно счесть даже саму фундаментальную неосознанную символичность, то есть то, что духовные категории выражаются в ней через образы физического мира. Такая образность является до некоторой степени (увы, только до некоторой) гарантией того, что читатель не уйдет в чистую спиритуальность, куда уводит его литературная мистика. Интересно, что двуединость фантастики (когда психологическое и физическое содержание образов сохраняют раздельность существования и при этом являются одним и тем же, выражают одно и то же) имеет параллель и в православной догматике. Достаточно напомнить о том, что Господь воскресит праведников в теле, а духовная молитва может двигать материальные горы.
Нетрудно увидеть, что фантастика хороша там, где сохраняет и моделирует детское мировосприятие. Советскую фантастику (и до некоторой степени даже современную российскую) отличает нравственное целомудрие. Там редки сцены насилия, практически отсутствует плотская любовь со всеми ее чувственными прелестями, которыми полна „реалистическая” литература. К перечисленным качествам можно прибавить заметную простоту научно-фантастической литературы. Она понятна и взрослому и ребенку».
Юрий Карякин. Нужна ли России Вольная печать? Из «Переделкинского дневника». Публикация Ирины Зориной-Карякиной. — «Лед и пламень». Литературно-художественный альманах Союза российских писателей, 2013, № 1.
«В свете прошедшего столетия вечные антагонизмы видятся иначе. Вечные споры „западников” и „славянофилов”. Помнится, как резко возразил мне Александр Исаевич Солженицын, когда я приехал к нему в Вермонт в 1992 году: „Я — не западник и не славянофил”.
Страхов, многие годы бывший другом Достоевского и его первым корреспондентом, назвал Герцена „Отчаявшимся западником” и одновременно „истинно русским человеком”, а Достоевский, согласившись с ним, добавил: „всякий чуть-чуть значительный и действительный талант — всегда кончал тем, что обращался к национальному чувству… Посмотрите опять на Герцена: сколько тоски и потребности поворотить на этот же путь <…> если человек талантлив действительно, то он из выветрившегося слоя будет стараться воротиться к народу…”. Достоевский будто слышал слова самого Герцена (1857 г.): „История толкает меня именно в наши (русские) ворота”. „Народ русский для нас больше чем родина”».
Светлана Кистенева. Предание об угличском государе. — «Углече поле», Углич, 2013, № 18 <www.gazetauglich.ru>.
«А отголоски любимой идеи угличан находим и в рукописи местного купца Павла Матвеевича Сурина (вторая половина XIX века), где о последствиях угличской драмы говорится: „Все исчезло, все погибло и для Нагих, и для Углича, и для всей России. Подлинно Углич мог ожидать многого в будущем. Царь, взлелеянный, выращенный в его объятиях, никогда не мог забыть места своей колыбели, места своей юности. Он простирал бы милостивый взор с российского трона на свою вотчину… поставил бы своих потомков княжить в Угличе, и Углич мог быть вторым городом после столицы в царстве русском. Но свершились судьбы, непостижимые для смертных, и Углич постигла участь плачевная, жестокая, ужасная”.
Столь твердое и стойкое убеждение не могло существовать без прочной исторической основы, заложенной как раз в долгое успешное правление Андрея Большого.
По совпадению обстоятельств и сходству переживаний — по законам массового сознания — Димитрий со временем заместил в памяти горожан эту исторически более значимую персону. История ребенка оказалась ярче, „сюжетнее”, ближе и памятнее неискушенной в книжности городской среде, чем более отдаленная политическая фигура взрослого князя. Так образ Димитрия сам стал — как бы это представить? — коконом, заключившим в себе другую суть. И соглашаясь с Аксаковым, дерзнем все-таки поправить у него одно слово: память о Димитрии не „поглотила”, а „собрала” — сфокусировала, как линза, и преломила все прочее, всю старину и чаяния здешнего многолюдства, убежденного в праве Углича на признание своей „державности”.
Впрочем, все это было почти неосознанно, даже будто не по воле горожан, приходящих и покидающих эти дома и улицы, да и больше занятых своими делами. Может быть, каждое место наделено своеволием, или таких мало, а может и вовсе — только наше…»
Юрий Кублановский. Углич — код отечественной истории. — «Углече поле», Углич, 2013, № 18.
«Русская история вообще постоянная составляющая моей жизни. Василий Розанов заметил: „Жизнь русского литератора проходит под углом вечных беспокойств”. Замечательное определение. Я как раз к таким литераторам отношусь. И отчасти эти вечные беспокойства связаны с постоянным осмыслением нашей истории, с попытками дешифровки ее провалов и катаклизмов, чреватых аж захватом нашей столицы! Я имею в виду и Смутное время, и наполеоновское нашествие, и то, что Москва едва не была взята в 1941-м, прямо-таки чудо ее спасло. Стараюсь разгадать, почему русская цивилизация просуществовала менее тысячи лет. Я никак не могу, как это многие сейчас пытаются делать, советский период вытянуть в одну прямую с дореволюционной Россией. Для меня это исторический слом. В попытке дешифровать, разгадать, что же произошло, проходит моя жизнь».
Валентин Курбатов. Отметки на косяке. — «Лампада», 2013, № 5 (92).
О Викторе Астафьеве. «…И мы знали в нем эти минуты, слышали ожесточенное, забывающее свет сердце во второй части „Последнего поклона”, в „Печальном детективе”, в „Людочке”, в „Проклятых и убитых”. Но знали и то, что, как великий художник, он чувствовал разрушительность зла и сам не любил эти страницы, сердито защищая их, как защищают некрасивых детей. Не любил в себе эту, как он писал, „переродившуюся с возрастом из детдомовского юмора, к сожалению, злую иронию”, потому что опыт лучшей литературы, в том числе и его собственный опыт, научил его, что „что-то путное создать на земле возможно только с добром в сердце, ибо зло разрушительно и бесплодно”.
И вот, перебирая сейчас потемневшие заметки „Чусовского рабочего” с его подписью, я думаю, какой ценой дается нам взросление мысли. Как мы по-русски раскидисто корим себя за то, в чем не были виноваты, как не бывают виноваты доверчивые дети, верящие в правоту взрослого мира. А это был только нормальный рост, зарубка на косяке, и там, в той сентиментальности, веселье и доброте, он выиграл войну, а не „защитил фашизм назад красной пуговкой”, сложил высокое сердце, благодаря которому стал тем писателем, который вырастил и наше сердце. Значит, и там были не одни „слепота и глухота”, „неразвитость” и „осквернение языка”, а и свет жизни, побеждающей неправду».
Тема этого номера журнала, издающегося храмом Иконы Божией Матери «Знамение» в Ховрине, — «Возможно ли изжить зло?».
Владимир Леонович. «Я обнимаю все живое…» — «Фома», 2013, № 9 <http://www.foma.ru>.
«Не твоя ли на угоре / лиственница — как струна? / Не моя ли в Белом море / потопленная страна // в дебрях водорослей ржавых, / в помавании ветвей — / коль причастен сонму правых сотой долею своей?»
«Что до сочинений, то русскому писателю, говорил он, свойственно видеть жизне-, так сказать, преобразующий смысл в своих писаньях. И поминал Цветаеву, которая, сравнивая Маяковского и Пастернака, отмечала, что выход из стихов первого есть ход на площадь. А выход из лирики Пастернака — возбуждение сердечной и мыслительной деятельности. В его причудливом поэтическом словаре толпятся олонецкие и костромские речения, гортанно звучат любимые грузины, которых он много переводил, проживая вместе с ними их стихи и судьбу. Леонович — поэт-сострадатель, возвращающий в поэзию звук плача и песни, человек неугомонной и обнаженной души. В дни его юбилея многие — кто вслух, кто про себя — сказали: он с нами. С народом то есть. Всегда» (из редакционной врезки).
Николай Лисовой. Век Серафима: житие и время. — «Фома», 2013, № 8.
«Преподобный Серафим — первый святой, канонизированный в XX веке. Вообще, XX век — это не только век мировых войн, атомных бомб, Вьетнама, Косова и Ирака. Это век рублевской „Троицы”, это век преподобного Серафима, явленного России в 1903 году. Очень важно, что в новый век Россия пришла, вооруженная новыми духовными образами и свершениями. Скажем, война с Наполеоном 1812 года тоже очень много дала для русской жизни. И русское возрождение, и славянофилов, отчасти и Оптину пустынь, и Пушкина, и Глинку… Но — никакого святого, который бы ассоциировался с началом XIX века, хотя преподобный Серафим в это время жил. Он как бы не востребован на уровне всего общества: нет прямого влияния, есть, напротив, некоторая закрытость, сохранность до поры до времени. Благодаря тому, конечно, что весь вот этот подготовительный период, в который жил и работал преподобный Серафим, все это готовилось. Россия, как купец, и не только купец, но и всякий разумный человек, приберегла главное на черный день».
Иван Монахер. Наш календарь будущего Украины: 2101 — 2201 гг. — «ШО», Киев, 2013, № 3-4 <http://www.sho.kiev.ua>.
«17 июня 2189, среда. Национальный праздник: День успешного клонирования великого украинского поэта Т. Г. Шевченко».
Тема номера: «Украина XXII». Через несколько лет этот клон полетит на Марс в качестве первого Чрезвычайного и Полномочного посла, а перед тем выпустит новую книгу «Не кохайтеся з кiборгами та москалями».
«На Севере он увидел нечто особенное…» Беседа Александра Антипина с вдовой писателя Юрия Казакова — Тамарой Михайловной Судник-Казаковой. — «Литературная учеба», 2013, № 4.
«Он был человеком не от мира сего. Он жил другим. Не так, как все. Для него важней был Божий мир. Природа. И в человеческих отношениях ему отнюдь не важно было, какая у человека профессия. Он все видел в каком-то другом масштабе. Поэтому он оставался далек от политики, в том смысле, что это его глубоко не интересовало. Душой болел за то, что происходит в России, но глубоко не вникал. Видел все в общем, отвлеченном от деталей и подробностей виде».
Жорж Нива. Феномен Солженицына. — «Звезда», Санкт-Петербург, 2013, № 9 <http://magazines.russ.ru/zvezda>.
«Величие Солженицына в том, что его глобальное ведение, предрасположенность к теоцентристским режимам, встревоженные призывы к „самоограничению” для каждого государства неизменно сопровождаются воззваниями, обращенными к человеку. Самое малое, что Солженицын требует от человека, — это сохранять честь, иными словами, не дать запятнать свою душу, быть жертвой, а не палачом. Именно о чести говорит Воротынцев в „Августе Четырнадцатого”. Честь состоит в том, чтобы „жить не по лжи”. Но от человека требуется и более высокая добродетель — жертвенность. Честь — добродетель светская, сближающая солженицынских персонажей с героями античности, со стоиками и Сократом. Жертвенность уподобляет человека христианским святым.
Кажется, будто лишь из изгнания может прозвучать голос, набравший определенную силу, — изгнания внутреннего или внешнего. Кажется, будто это естественное состояние для всех, кто обрушивает „лавины правды”. Да, Солженицын вернулся на родину, но и там продолжал говорить, подобно всем пророкам, из изгнания — из невидимой России, канувшей в бездну истории. Другой великий русский изгнанник, Герцен, эмигрировав в Европу, также обличал буржуазность и эгоизм Запада, приняв славянофильский взгляд на Россию, дабы не погрязнуть в историческом пессимизме. Герцену не удалось вернуться, тогда как еще один великий „изгнанник”, Толстой, вообще никуда не уезжал. Всех троих сближает неприязнь к Западу. Как и Герцен, Солженицын живет в утопической, буквально „нигдешней” России. Уход в другую реальность или другой язык немедленно повлечет за собой высшую кару: язык „ускользнет”. И Солженицын остается в своей пустыне: вечный иконоборец и аскет, он посылает оттуда свои призывы. Куда могла привести эта „утопия” изгнания? Солженицын справился со своей первой скалой — ибо его крик обрушился на все гулаги мира. Взялся за вторую».
Константин Обозный. Операция «Послушники». Еще раз к вопросу о патриотизме и христианском послушании. — «Посев», 2013, № 8 (1631).
«Сегодня известно немало примеров обратного свойства, когда некоторые исследователи практически всех клириков Псковской Миссии и Прибалтийского экзархата обвиняют в коллаборационизме и предательстве, полагаясь лишь только на сомнительные материалы из судебно-следственных дел, хранящихся в архивах ФСБ. В этом свете фильм (на Первом канале, приуроченный к 70-летию Курской битвы. — П. К.) о „послушниках” можно рассматривать как иную крайность, попытку „реабилитировать” православных священников, служивших с разрешения немецких властей, приписав большинству из них разведывательную деятельность и „советский патриотизм”, тем самым выдавая желаемое за действительное. Но тогда мы придем к печальному парадоксу — героями, и даже святыми, стали лишь священники, доказавшие лояльность сталинскому режиму, помогавшие партизанам, работавшие на органы госбезопасности… а как быть с остальными?
На самом деле клириков, сотрудничавших с советской разведкой или завербованных немецкими спецслужбами, оказалось ничтожно мало, причем в последнем случае это были нецерковные, чуждые Евангельскому духу самозванцы, в недавнем прошлом — коммунисты или обновленцы. Подавляющая часть членов Миссии и клириков Прибалтийского Экзархата твердо, подобно протопресвитеру Кириллу Зайцу, держалась духовного принципа „невозможно служить двум господам”. Невозможно служить и быть „послушником” кесарю, даже если это „родной” „красный” кесарь, а не пришлый „коричневый”, и одновременно не за страх, а за совесть служить Христу и Его Церкви, а значит — своей пастве, за которую и полагали свою жизнь».
Предыдущий номер почти целиком посвящен теме «Советской цивилизации» (среди выступивших: В. Сендеров, Р. Гальцева, И. Роднянская, В. Губайловский, Б. Херсонский и другие).
Епископ Орехово-Зуевский Пантелеимон (Шатов). Смерть, которой ждут. — «Фома», 2013, № 8.
« — Вы видели когда-нибудь, как умирает настоящий христианин?
— Меня поразила смерть мамы протоиерея Владимира Воробьева. Я был при ее кончине, она знала, что умирает, попрощалась со всеми, благословила своих внуков, передала какие-то свои пожелания. Ей было трудно умирать, каждый вдох давался тяжело, но с ней рядом находились два ее сына, которые поддерживали маму с двух сторон, и мы все вместе молились Богу. А после ее смерти я чувствовал, что осталась открытой дверь туда, куда ушла Евгения Павловна. Это было удивительное чувство!
Моя жена тоже умирала, окруженная детьми, друзьями, мы видели, что она умирает, молились все о ней. Я помню, что пережил после ее смерти, — этого нельзя никак описать или объяснить. Мы жили на даче у отца Владимира, и я пошел в сад, сел на стул и долго сидел в каком-то состоянии, когда не было ни мыслей, ни чувств, но было странное, необыкновенное ощущение какой-то свободы от всего. Я понимал, что сейчас душа моей жены переходит в другой мир, оставляет все земное. Я отчасти как бы сопутствовал ей.
В смерти есть величие… Когда умирает христианин, когда он осознает, что с ним происходит, а близкие сопровождают его на этом пути, — в этом некая тайна, которая приоткрывается тем, кто остается на земле.
Таким образом, умирание сопряжено и со страхом, и с грустью расставания, и с безобразием разлагающегося тела, но вместе с тем — чего часто не хотят видеть — есть в этом моменте и радость от ожидания полноты бытия, и некое таинство, и величие».
Захар Прилепин. Национальная идея. — «STORY», 2013, № 9 (63).
Из авторской колонки «Я пришел из России».
«Через 16 лет после своего рождения ребенок должен получить то, чего никогда не получали дети ни одной нации мира.
Он должен говорить как минимум на трех языках. Владеть как минимум одним ремеслом. Играть как минимум на одном музыкальном инструменте. Быть профи как минимум в одном виде спорта. Знать алгебру и физику, анатомию и астрономию. Увидеть и покорить географию всей страны от края до края. Ориентироваться в тайге и в экономических школах. Подшивать воротнички и вязать носки. Помнить наизусть как минимум одну поэму и по одному стихотворению ста поэтов и уметь разыграть как минимум сто самых известных партий в шахматы. Представления его о чести и совести должны быть определенны, а не бесконечно расплывчаты, как у нас. Образцами его поведения должны стать святые и подвижники, образцами речи — поэты и пророки. Он должен уметь стрелять, петь, танцевать, молиться, управлять любым видом транспорта, включая летательные аппараты, плавать под водой, создавать и взламывать компьютерные системы, оказывать первую медицинскую и последнюю психологическую помощь, принимать роды и знать поминальные причты.
Представляете, прошло 20 лет, а у нас новая, с иголочки элита, занятая воспитанием следующего за ней поколения! То, что мы через 20 лет не узнаем своей страны, едва такие дети войдут в жизнь, — это полдела.
То, что мы сами захотим стать хотя бы слабым подобием своих детей, — другие полдела. И других шансов у нас просто нет. Мы отработанный материал, надо честно себе в этом признаться. Каждый из нас, может быть, и хорош, в целом мы годимся только на то, чтоб уступить дорогу тем, кто даст нам право добраться до своего предела и не завыть от ужаса, оглянувшись назад».
Юрий Ряшенцев. В шумной стране живых. — «Дружба народов», 2013, № 9 <http://magazines.russ.ru/druzhba>.
«Во сне лишь… И никогда наяву… / От многого Бог упас. / Мне стыдно, что я так долго живу, / так долго… При том — без вас. / Вот дуб. На его коре борозда. / Он, видно, привык к битью. / Я, помню, гладил его… Тогда… / С мамой… В другом краю. <…> Как странно… Не зная, не видя, где я, / а может, и видя — вопрос, / оттуда, оттуда, из небытия, / как внятны они мне — до слез!.. / А тихий летний закат так пунцов, / пунцовый закат так тих… / Дыши, полномочный посол мертвецов / в шумной стране живых».
Оксана Северина. Навстречу ветру. Жизнь и творчество Бориса Житкова. — «Виноград». Журнал для родителей, 2013, № 3 (53) <http://www.vinograd.su>.
«Пароходы и самолеты, ледоколы и метро — обо всем этом надо было увлекательно рассказать. И в этом Житкову не было равных. Как исследователь и инженер, он не просто знал и любил технику, но находил в ней драматическую коллизию, которая становилась основой рассказа. В этом отличие рассказов Житкова от произведений многих мастеров научно-популярного жанра, которые нанизывали научный рассказ на внешний сюжет. И даже если сегодня железная дорога устроена иначе, чем в 30-е годы прошлого века, читать о ней у Житкова все равно интересно, потому что он пишет не о железной дороге, а об отношениях людей, связанных с ней.
Нашлось в литературе применение и инженерным талантам Бориса Житкова: он стал изобретателем нового жанра — энциклопедии для малышей, которая была бы и художественной книжкой, и путеводителем в современный мир».
В этом же номере — примечательный текст А. Поповой к 150-летию Лондонского метро, а в следующих О. Северина в той же рубрике «Образование» пишет о Клайве Льюисе и Борисе Шергине, которому в текущем году исполняется 120 лет.
Сергей Чупринин. Смыслоискательница. — «Знамя», 2013, № 9 <http://magazines.russ.ru/znamia>.
«Дедков сражался с эстетическим релятивизмом, с нравственной амбивалентностью тогдашних „сорокалетних” прозаиков (В. Маканин, Р. Киреев, А. Курчаткин и др.). Роднянская бросила вызов философской интоксикации, обрученной, как она решила, с гламуризацией литературы. Оба искали подлинность, жаждали подлинности.
Но, как по прошествии времени видно, даже этот поиск, даже эта святая жажда способны давать осечку.
По простейшей причине: степень подлинности так же не вымеряется, как и уровень художественного вкуса. Здесь — и для искусства это общее правило — все на доверии.
К таланту, духовному опыту и нравственному чувству художника.
К интеллекту, духовному опыту и нравственному чутью критика.
Что бы по этому поводу ни думала сама Роднянская, критика — не род литературоведения, хотя и сближается с ним по многим основаниям, но род литературы. Сопорядковый, простите уж мне это нахальство, с эпосом, лирикой и драмой.
Где важна не доказательность, а убедительность и убежденность.
Где побеждает не аргументация, но артистизм высказывания и его существенность.
И критерий значительности того или иного автора в нашем деле только один — удалось ли ему — рецензиями, статьями, книгами — создать свой неповторимый мир, свой образ литературы или нет.
Если не удалось, мы видим в критике либо что-то вроде сферы обслуживания (неважно кого — писателей, издателей, а хоть бы даже и читателей), либо что-то вроде синклита экспертов, этакого ОТК при литературе.
А если удалось, то смело говорим: критика — это и в самом деле критики. За высказываниями которых мы ведь следим не потому, что они посвящены роману NN или стихотворному сборнику XY, и не потому, что их оценки совпадают или, наоборот, расходятся с нашими.
А потому, что это высказывания, например, именно Ирины Роднянской».
Леонид Шидловский. «Смерть шпионам». — «Родина», 2013, № 4 <http://www.istrodina.com>.
Интервью заместителя председателя Совета ветеранов ФСБ России, генерал-лейтенанта запаса к 70-летию образования органов военной контрразведки. Собственно, этому юбилею посвящен — панегирически — почти весь номер; читаешь и глазам не веришь: какое, милые у нас и т. д.
«В числе тех, кто возглавлял органы „Смерш” в грозные военные годы, следует по праву назвать имя Виктора Семеновича Абакумова, стоявшего у истоков „Смерша” и олицетворявшего его вплоть до расформирования. Назначение Абакумова, который ранее не работал в военной контрразведке, сначала начальником управления особых отделов, а затем ГУКР „Смерш”, оказалось удачным. Его талант руководителя и организатора, созданная им система подбора и подготовки кадров, высокая требовательность в сочетании с такими ценными человеческими качествами, как забота о людях, об их повседневных нуждах, снискали ему непререкаемый авторитет и уважение среди сотрудников „Смерша”. Известно, что Виктор Семенович достаточно часто выезжал на фронты, где проверял работу своих подчиненных. В 1944 году он был награжден орденами Суворова 1-й и 2-й степеней, в 1945-м — орденом Кутузова 1-й степени, а также орденами Красного Знамени, Красной Звезды и шестью медалями…» Остановим цитату.
Александр Янгалов. О противоречиях и странностях в биографии Оруэлла. Письмо в редакцию. — «Иностранная литература», 2013, № 9 <http://magazines.russ.ru/inostran>.
Самый «горячий», на мой взгляд, материал номера. А. Я. пишет об авторе «Скотного двора» и «1984» как о цинике, ненавистнике социальной справедливости и моральном перевертыше фашистского склада. Янгалову не менее резко отвечает Мария Карп, работающая над книгой о Джордже Оруэлле.
Составитель Павел Крючков
• • •
Этот, а также другие свежие (и архивные) номера "Нового мира" в удобных для вас форматах (RTF, PDF, FB2, EPUB) вы можете закачать в свои читалки и компьютеры на сайте "Нового мира" — http://www.nm1925.ru/