стихи
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 1, 2013
Надежда Мальцева родилась и живет в Москве. В СССР ее стихи почти не публиковались, и только с конца 1980-х стали входить в западные русские, а в следом и в отечественные поэтические журналы и антологии. Мальцева — автор поэтических книг “Дым отечества” (2006), “Навязчивый мотив” (2011, литературная премия “Серебряный век”) и многих поэтических переводов; более 20-ти лет работает над словарем “Тезаурус”, объединяющем русские рифмы, толкования и синонимы (первая версия словаря должна появиться в Интернете в конце 2014 года).
“…Я давно имею дело только со старыми, твердыми, уже выкристаллизованными стихами; мне казалось, что я разучился воспринимать новое, потерял профессию читателя. Ваши две книги были для меня как оживание. В первый раз за не знаю сколько лет я опять почувствовал себя в поэзии, как в воздухе и в воде. Все мы знаем это чувство счастья, все знаем, что словами его не обозначить, позвольте и мне его не описывать. Только поверьте, это не комплимент: комплименты нам уже не по возрасту” (из письма М. Л. Гаспарова — Н. Е. Мальцевой, 2002).
Портрет змея в Феодосийской раме
сорвёт с ветвей, перевернёт, покатит,
как паданку, червями обрюхатит
и бросит гнить, едва прикрыв листвой.
Гуденье пчёл, садящихся на губы,
вверху гуляет ветер, звёзды вскачь —
среди греха и смерти любо, любо,
ах, любо, братцы!.. в небо пара кляч
из Авгиевых тащится конюшен,
их пьяный топот туп и равнодушен,
а камень сердца хрупок и незряч.
О бедной кукле глиняной поплачь,
смолою пахнут и гробы и срубы.
Под веками играют свет и тьма,
плывёт вселенной вечная изнанка…
Как резво крутит спицами Ананка —
лови, лови! медяк, венок, тюрьма,
ещё медяк, и сразу порто-франко.
Соблазны века, что тебе до них?
Бегут на месте стрелки циферблата,
твой маскарад надёжней маскхалата,
под яблонями ждёт-пождёт жених,
да вот до Гесперид далековато.
Из куклы выйдет славный мотылёк
со временем, а может быть, и птица,
придёт тепло, гречиха уродится,
соединятся Запад и Восток,
и вдруг — рывок, толпа, чужие лица.
Изволит старый фокус делать князь,
открой глаза! в листве обетованной
ползёт змея тропою покаянной
и держит в пасти яблоко, смеясь.
2007
На гребне девятого вала
отрыгались, шугнули кого-то,
благолепья всеобщего для
осушили родное болото.
На просторе, недолго пустом,
возвели карусель волонтёры —
хоть катайся в сметане постом,
хоть подайся в кудыкины горы,
хоть, не смея пуститься в бега,
встань на гребне девятого вала…
А у нечисти бритой рога
отросли как ни в чём не бывало.
И по всей необъятной стране
то заквохчет двуглавая птица,
то зачавкает там, в глубине,
где должна бы душа находиться.
2010
Минойская элегия
Дышит тьма в затылок, как подсказка,
что сегодня кончилось вчера,
и луны вакхическая маска
входит в сны и светит до утра.
Звякнет ночь серебряной цепочкой
уходящих в прошлое следов,
и покатят с вековой отсрочкой
день за днём из мёртвых городов.
Словно тени по нетленным фрескам,
ходят в небе звёзды-светлячки,
но кошачьи, с филигранным блеском,
не мигают в прорезях зрачки.
Почему мы только убегаем,
не встаём к себе лицом к лицу?
Вход завален и недосягаем,
кто откроет двери беглецу.
Нет давно ни Кносса, ни Эллады,
но Геката ждёт своих котят,
и на зов спешат сквозь мрак менады,
а от моря гарпии летят.
2010
* *
*
В припадке всемирной хандры,
звериной тоски и печали
двуногий пинает с горы
святые дары и скрижали.
Он ввысь кулаками грозит
и плачет над долею жалкой,
простой симбионт, паразит,
божок с огнестрельною палкой.
— Других поищи дураков! —
вопит разгулявшийся субчик. —
Прощай, до скончанья веков!..
И слышит: — До завтра, голубчик.
2010
Возвращение
От старой тётки, что с трудом
писала раз в году,
он получил в наследство дом
и пасеку в саду.
И, повздыхав, что тёткин дар
далёк и бестолков,
едва достал билет в разгар
курортных отпусков.
В плацкарте душной, сняв пиджак,
меж двух усталых баб
он, примостившись кое-как,
дремал под чей-то храп.
Попутку ждал, а кто в дыру
такую сунет нос?
Попёр пешком и был к утру
у тёткиных берёз.
Поминки справить во дворе
соседка помогла —
всем по блину, по просфоре,
чин чином, три стола.
Расклеил в городе листки,
что продаётся дом,
и чуть не запил от тоски
через неделю в нём.
Следили молча образа,
как спит он, ест и пьёт,
в пролом соседская коза
рвалась на огород,
то умолкал, то пел сверчок…
“Давай повременим”, —
шептал ему земли клочок
и колдовал над ним.
Ночами снилось, что отец
по горнице прошёл,
вносила бабушка светец
и ставила на стол,
и пела мать — о чём, со сна
не разберёшь, хотя
казалось, рядышком она,
баюкает дитя.
Проснёшься — вроде никого,
а кто нагрел скамью? —
и пчёлы приняли его,
как равного, в семью.
Весь август он чинил забор
и рвал листки с ворот,
а в сентябре ломал в разбор
и ел свой первый мёд.
Венок
Кто первый? Плывёт над холмами, как в топке,
шафранное марево летней жары,
и на спор к реке по извилистой тропке
несутся девчонки с высокой горы.
Пугливая стайка, дички, недотроги,
их щёки в малине, их пятки черны
и звонкую дробь выбивают в дороге —
так ливень гуляет по глади волны.
Бегут друг за другом, а кажется — пляшут,
легко, не касаясь травы и камней,
и голыми крыльями в воздухе машут,
вот-вот полетят, через несколько дней.
Всё дальше и дальше, до самой до ночки,
до кованых рожек луны молодой!
И младшая в сползшем на ухо веночке
хохочет и брызжет на старших водой…
Одна нарожает детишек пьянчуге,
другая сбежит без бумаг из села
и канет на севере или на юге,
и только меньшая живёт где жила.
Она ковыляет походкою валкой,
погост прибирает и ходит к реке,
но вниз не идёт — подпирается палкой
и смотрит на быстрый закат вдалеке.
Как будто однажды разверзнутся хляби,
а ветер дохнёт и положит у ног
потерянный где-то на тёмном ухабе,
давно унесённый теченьем венок.
2011