Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 9, 2012
«ГАВР»
С опозданием на год добрался до нашего проката фильм Аки Каурисмяки «Гавр», впервые показанный в Канне-2011. Добрался и добрался, прошел тихо-незаметно в четырех московских кинотеатрах, вызвав довольно сдержанные восторги у немногочисленных фанатов культового финского режиссера и скептические ухмылки у редких «нормальных» зрителей: они че там, в Европе, совсем охренели со своей толерантностью?! Глядеть с умилением, как нищие французские старики, которым самим-то жрать нечего, спасают малолетнего негритенка, прибывшего в грузовом контейнере со своей бесчисленной родней? Нет уж! Умиляйтесь на это сами! В общем, в нынешней ксенофобской России «Гавр» — кино совсем уже «не для всех». Маргинальнее маргинального. Но я слишком люблю Каурисмяки, чтобы обойти молчанием эту — возможно, не лучшую и очевидно кризисную для него — ленту.
Я влюбилась сразу и навсегда в 1989 году, после его первой ретроспективы на ММКФ. И главное, чем он меня пленил, — не упоительная стихия меланхолического северного абсурда, не ироничный левацкий пафос на грани соц-арта, не бескомпромиссный минимализм и суровая, пролетарская эстетика бедности, но поразительный взгляд на человека. С точки зрения ангелов. Ибо только ангелы могут с такой любовью созерцать эти мучительно некрасивые лица. С таким уважением относиться к достоинству законченных лузеров. Так безоговорочно верить в способность «тормознутых лохов» покарать злодеев, договориться друг с другом и отстоять свое право на счастье. Этот взгляд сымитировать невозможно. Ты либо видишь в смешном, убогом фрике полноту человечности — либо нет.
Каурисмяки — видит и дает шанс увидеть каждому зрителю, достигая этого посредством простого с виду, но по существу виртуозного фокуса.
В обычной жизни мы воспринимаем ближнего сквозь бойницы надежно укрепленного «эго». Моментально, на уровне подсознания считываем, кто перед нами — предмет зависти, источник угрозы или тот, кем можно попросту пренебречь (ну или вытереть об него ноги, если приспичит). Так вот, Каурисмяки, все персонажи которого из разряда «никто и звать никак», первые пять — десять минут каждой картины заставляет нас медитировать — просто смотреть, как до смешного некрасивые персонажи безо всяких социальных амбиций работают, едут в транспорте, едят, пьют, курят… На уровне ритма, бессознательных психофизических подстроек режиссер заставляет нас втянуться в их существование на экране, и мы вдруг понимаем, что нам оно интересно. Что оценочные стереотипы куда-то исчезли, а вместе с ними — привычное напряжение, страх, тяжелые, как броня, инструменты защиты. Вдруг ощущаешь невероятную легкость, улыбку на лице, крылышки за спиной. И что бы там дальше ни происходило, какие бы страсти-мордасти по сюжету ни разворачивались, тебе в любом случае уже даровано в качестве бонуса счастье соприкоснуться с самим собой, близкое к ощущению благодати.
При этом Каурисмяки чужда абсолютно любая религиозная риторика. В основе его взгляда на человека лежит концепция своеобразного пролетарского руссоизма. Каждый от природы благ и самодостаточен и способен сохранить верность себе при условии соблюдения главной заповеди: «не возжелай лишнего». Для счастья человеку нужны: достойная работа, любовь, друзья, кусок хлеба, крыша над головой, желательно собака, ну и немного музыки…. Все, что сверх того, — от лукавого. Потребительский угар, искусственные потребности, гламур, престиж, равно как и СМИ, банки, вездесущая бюрократия, — все это инструменты контроля, способ превратить человека в раба.
В молодости Каурисмяки был злым анархистом и не препятствовал своим героям мстить циничному социуму, отбирающему критически необходимое любому человеку для жизни. Ограбленный безработный шахтер в фильме «Ариэль» без тени сомнения шел грабить банк. Несправедливо уволенная кассирша в картине «Тени в раю», не задумываясь, прибирала к рукам железную коробку с деньгами. А оскорбленная «Девушка со спичечной фабрики» из одноименного фильма бестрепетно сплавляла на тот свет не только бросившего ее любовника, но и вообще всех, кто под руку попадется. Однако с годами, повзрослев, помудрев, Каурисмяки стал уповать больше не на месть, а на пролетарскую солидарность. Его лучший фильм зрелого периода «Человек без прошлого» (2002) — восхитительная утопия, история простого работяги, который, уехав из дома на заработки, получил по башке, забыл все, что с ним было раньше, и умудрился начать новую, правильную, счастливую жизнь, прямо на городской свалке обретя все, что для этого нужно, — любимую женщину, призвание, друзей, персональный вагончик и даже старомодный музыкальный автомат…
Понятно, что идеальные герои Каурисмяки пребывают в непримиримом, антагонистическом противоречии с основным трендом современной цивилизации. Но до поры до времени режиссеру все-таки удавалось сочинять истории о победе подлинной человечности над социальной шизофренией, оставаясь в рамках какого-никакого, но реализма. Для настоящего счастья настоящих людей еще находилось место, пусть и на задворках, в каких-то неприметных складках действительности. Чета безработных умудрялась с помощью друзей открыть небольшое кафе в фильме «Вдаль проплывают облака» (1996). Одинокий охранник супермаркета, подставленный циничной красоткой, отсидев в тюрьме, все-таки замечал скромную продавщицу сосисок на пустыре («Огни городских окраин», 2006). Однако проклятый постмодернистский социум — цивилизация перемещенных лиц, одноразовых изделий и потребительского безумия все эти годы неумолимо расползалась, уничтожая все ниши, где еще хоть как-то могла сохраниться благородная бедность. Почва для «идеальной человечности» постепенно сжималась, сжималась, и вот, наконец, ее не стало совсем. Так что Каурисмяки пришлось переместить любимых героев в полностью придуманный мир.
Это и произошло в фильме «Гавр».
Сам автор, я думаю, не был вполне готов к такому повороту событий. Не исключаю, что он хотел снять «Гавр» как нормальную социальную драму о солидарности маргиналов, на сей раз — с различным цветом кожи. Он даже использовал в фильме документальные кадры сноса лагеря незаконных иммигрантов в Кале. Но по ходу съемок нынешняя реальность оказывалась все время до такой степени несовместимой с внутренними задачами автора, что Каурисмяки неумолимо сносило в ностальгический, синефильский пастиш — пространство, целиком сотканное из кинематографических грез.
Место действия фильма — Le Havre — гавань, убежище.
Герой, Марсель Маркс (Андре Вилмс), перекочевал сюда из старого фильма Каурисмяки «Жизнь богемы» (1992), снятого в свою очередь по мотивам оперы Пуччини и романа Анри Мюрже. В том фильме он был литератором, здесь — чистильщиком обуви, и радикальная смена способа заработка объясняется не столько разочарованием Марселя в литературе, сколько очарованием режиссера новой профессий. Тут все прекрасно — видавший виды ящик на ремне, складной стул, щетки, чистая тряпочка, баночка с ваксой… Каурисмяки долго и с удовольствием снимает, как Марсель и его китайский коллега Чан (на самом деле — вьетнамец без имени) жадно сканируют обувь в толпе, выискивая среди кроссовок и кед кожаные штиблеты, достойные чистки. Клиенты — сплошной эксклюзив: монахи, бизнесмены, курьеры мафии. Одного такого — с дипломатом, прикованным наручниками к запястью, — пристреливают еще до начальных титров картины. «Слава богу, он успел расплатиться!»
Словом, герой имеет прекрасную профессию, делающую его полностью свободным от государства и корпораций. Он вольно бродит по городу со своим ящиком, а после работы возвращается в крошечный дом с палисадником, где его ждет идеальная жена Арлетти (псевдоним французской актрисы 30 — 40-х годов — звезды фильмов Марселя Карне), которую играет постаревшая Кати Оутинен — блондинка со скошенным подбородком, исполняющая роль вечной Женственности в кинематографической вселенной Каурисмяки. Арлетти — иностранка (Оутинен говорит по-французски с заметным акцентом) и потому относится к мужу-клошару с повышенным «романтизмом» — преданно гладит брюки, чистит ботинки и каждый вечер выдает несколько евро на аперитив с друзьями в кабачке напротив дома, пока она будет готовить ужин. Кабачок с потрепанной жизнью публикой и неизменной музыкальной машиной держит прекрасная Клер (Элина Сало, 75-летняя актриса, снявшаяся в полудюжине фильмов Каурисмяки). Бакалейную лавку наискосок — Иветта (Эвелин Диди — незабвенная Мими из «Жизни богемы» с потускневшей золотой гривой и по-прежнему прекрасным, доверчивым взглядом голубых глаз на широком крестьянском лице). При этом имя Мими Каурисмяки дарит седовласой подруге старого рокера Литтла Боба (Роберто Пиацца), который смертельно тоскует в разлуке с возлюбленной, поссорившись с ней из-за пустяков. У Марселя есть также собака — Лайка, достойное продолжение вереницы чудесных кинематографических псов из фильмов Каурисмяки. Одним словом, у героя изначально есть все, что нужно человеку для настоящей жизни. Трагедия в том, что этот маргинальный рай обречен, и символом этой обреченности служит в фильме смертельная болезнь Арлетти.
Если следовать правде жизни, герой в такой ситуации должен был бы немедленно провалиться в адскую бездну депрессии. Но Каурисмяки предпочитает а) скрыть от него страшное обстоятельство (Арлетти, попав в больницу, умоляет врача ничего не говорить мужу) и б) отвлечь от надвигающегося кошмара, использовав проверенный старый рецепт: когда тебе плохо, помоги тому, кому еще хуже. Собственно, для этого режиссер и выводит на сцену негритянского подростка Идрису, сбежавшего из контейнера с незаконными иммигрантами.
История Идрисы рассказана в фильме с достоверностью тюзовского утренника про Красную Шапочку. Мальчик — прекрасен во всех отношениях: глазастый, улыбчивый, послушный, из хорошей семьи. Когда открывают контейнер, где все это многочисленное семейство провело три недели, мы вместо изможденных людей, валяющихся на полу среди трупов и экскрементов, видим интеллигентное общество, чинно сидящее вдоль стен, будто у себя в гостиной. В одном из интервью Каурисмяки говорит, что примерно представлял, как такая картинка должна была выглядеть в реале. Но он просто не мог ее снять. Рука не поднялась. Ему не нужен был этот освенцим. Он намеренно выстраивал сказочный мир, параллельный реальности, где мальчик, прибывший в контейнере из Габона, прекрасно выглядит, говорит по-французски, находит чужого дяденьку, чтобы вернуть ему деньги, оставленные в пакете с едой, моет посуду, шустрит по хозяйству и даже норовит выйти на работу вместо патрона, когда тот отправляется на поиски его родственников. Такому ребенку грех не помочь. И к спасению Идрисы немедленно подключается вся компания седых анархистов и рокеров. Иветта кормит его, Клер заговаривает зубы полиции, а маленький, гордый рокер Литтл Боб, помирившись с подругой, дает благотворительный концерт в его пользу. Полицейский инспектор Моне (Жан-Пьер Дюрассен) в черном плаще и шляпе, явно забредший сюда из фильмов-нуар, открыто саботирует поиски мальчика, а в конце просто-напросто спасает его от служебного рвения более амбициозного молодого коллеги, усевшись на крышку люка, ведущего в трюм рыбацкой лодки, где прячется негритенок.
Во всей этой истории, где полтора злодея на дюжину благороднейших, прекрасных людей, напряжения и саспенса — ноль. От реальных проблем иммиграции Каурисмяки открещивается, просто продекларировав, что все люди — братья. Добиваясь свидания с дедушкой Идрисы в тюрьме, Марсель объявляет начальнику, что он дедушкин брат-альбинос; и начальник делает вид, что он верит. Каурисмяки не скрывает, что вся эта история — не более чем «залепуха», утешительная заплатка, призванная скрыть чудовищную прореху на мироздании. Сказочный сюжет, увенчанный двойным хеппи-эндом (Идрису благополучно переправляют через Ла-Манш к маме в Лондон, а Арлетти чудесным образом излечивается от рака), прикрывает иной — трагически безысходный, суть которого в том, что пронзительное переживание воплощенной в любом человеке полноты человечности возможно отныне лишь в пространстве синематеки.
И дело здесь вовсе не в крахе смешных левацких иллюзий по поводу пролетариата, исчезающего в Европе как класс. Дело в отслаивании, отшелушивании от реальности великого гуманистического мифа, на котором взошла цивилизация нового времени, — мифа о том, что все люди рождаются равными и свободными. Собственно, это правда, если добавить: «в потенциале». А по сути, человек от природы — зверушка с неврозом. И «свобода, равенство, братство» — не врожденные ценности, с которыми он является в мир, но плод изощреннейшей культуры, результат трагической европейской истории с ее прозрениями, взлетами духа, реками крови и столетиями непримиримых классовых битв. Сейчас эта культура вместе со всеми прочими человеческими культурами, мифами и предрассудками ссыпается в жерло единой планетарной цивилизации. И что мы получим на выходе из этой глобальной «бетономешалки» — какие мифы, образы, какие метафизические основания для высвобождения в человеке Настоящего «я», — одному Богу известно. Так что даже ангелы смотрят сегодня на всю эту мешанину в растерянности.