маленькая поэма
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 8, 2012
Черных Наталия Борисовна — поэт, прозаик, эссеист. Родилась в городе Челябинск-65 (ныне Озёрск), в семье военнослужащих. С 1987 года живет в Москве. Окончила библиотечный техникум, работала по специальности. Автор нескольких поэтических книг.
Подняла глаза вверх —
увидела хлеб
свежий
ржаной
(небесный)
в киоске.
Те первенцы были — хлеб,
из рук убежали в пыль
бесконечной трассы.
Их нервное, тонкое
(что вам не снилось),
их многоярусный шёлк:
кухни, беседы и длинные волосы,
грампластинки, салоны, тома в коленкоре —
всё их без остатка:
девьи тела, девьи мягкие руки,
майский дождь босиком,
враньё от стыда и смущенья.
Они поднимались как молнии,
чтобы низвергнуться прочь:
кто торопливо женился,
кто шёл торговать, кто в политику.
Но все сохраняли тепло тесностенных квартир,
тепло полудружеских слов,
щемящее чувство полулюбви,
тепло статуй словесных.
Невозможен им реквием — только наполовину.
Мука мира и мука страны, пока жили они,
смягчалась фатально счастливым бездельем.
То были все фараоновы дети,
то была его рать.
То были первенцы
(смерти?).
В ночь, когда запах мяса с горькими травами
мреял в египетской тьме
и кровь засыхала на косяках у дверей,
вышел Ангел.
Мёртвый упал, не успев осознать:
почему и за что,
за какие такие грехи,
уже в лабиринте агонии мёртвый пытался понять
(им всегда и всё надо понять):
кто убил его.
Ненависть к Адонае,
как и рай,
легла с ним на ложе.
Всё, что стало грехом, в них ещё было —
остатками света, елеем невинности.
(И Рахиль зарыдала о детях своих.)
Фосфорический сонм, земляное кружение леших!
Заглянувши в глаза тебе, вижу: ты точно из них.
Они ходят и говорят,
драгоценности, первенцы смерти.
Посмотрела на троицкий стол,
на развал из игрушек для дома сирот,
на червонцы в корзинке.
Это им поминание.
Это миссия их —
обучать нас живым и усопшим.
Черных Наталия Борисовна — поэт, прозаик, эссеист. Родилась в городе Челябинск-65 (ныне Озёрск), в семье военнослужащих. С 1987 года живет в Москве. Окончила библиотечный техникум, работала по специальности. Автор нескольких поэтических книг.
увидела хлеб
свежий
ржаной
(небесный)
в киоске.
Те первенцы были — хлеб,
из рук убежали в пыль
бесконечной трассы.
Их нервное, тонкое
(что вам не снилось),
их многоярусный шёлк:
кухни, беседы и длинные волосы,
грампластинки, салоны, тома в коленкоре —
всё их без остатка:
девьи тела, девьи мягкие руки,
майский дождь босиком,
враньё от стыда и смущенья.
Они поднимались как молнии,
чтобы низвергнуться прочь:
кто торопливо женился,
кто шёл торговать, кто в политику.
Но все сохраняли тепло тесностенных квартир,
тепло полудружеских слов,
щемящее чувство полулюбви,
тепло статуй словесных.
Невозможен им реквием — только наполовину.
Мука мира и мука страны, пока жили они,
смягчалась фатально счастливым бездельем.
То были все фараоновы дети,
то была его рать.
То были первенцы
(смерти?).
В ночь, когда запах мяса с горькими травами
мреял в египетской тьме
и кровь засыхала на косяках у дверей,
вышел Ангел.
Мёртвый упал, не успев осознать:
почему и за что,
за какие такие грехи,
уже в лабиринте агонии мёртвый пытался понять
(им всегда и всё надо понять):
кто убил его.
Ненависть к Адонае,
как и рай,
легла с ним на ложе.
Всё, что стало грехом, в них ещё было —
остатками света, елеем невинности.
(И Рахиль зарыдала о детях своих.)
Фосфорический сонм, земляное кружение леших!
Заглянувши в глаза тебе, вижу: ты точно из них.
Они ходят и говорят,
драгоценности, первенцы смерти.
Посмотрела на троицкий стол,
на развал из игрушек для дома сирот,
на червонцы в корзинке.
Это им поминание.
Это миссия их —
обучать нас живым и усопшим.
увидела хлеб
свежий
ржаной
(небесный)
в киоске.
Те первенцы были — хлеб,
из рук убежали в пыль
бесконечной трассы.
Их нервное, тонкое
(что вам не снилось),
их многоярусный шёлк:
кухни, беседы и длинные волосы,
грампластинки, салоны, тома в коленкоре —
всё их без остатка:
девьи тела, девьи мягкие руки,
майский дождь босиком,
враньё от стыда и смущенья.
Они поднимались как молнии,
чтобы низвергнуться прочь:
кто торопливо женился,
кто шёл торговать, кто в политику.
Но все сохраняли тепло тесностенных квартир,
тепло полудружеских слов,
щемящее чувство полулюбви,
тепло статуй словесных.
Невозможен им реквием — только наполовину.
Мука мира и мука страны, пока жили они,
смягчалась фатально счастливым бездельем.
То были все фараоновы дети,
то была его рать.
То были первенцы
(смерти?).
В ночь, когда запах мяса с горькими травами
мреял в египетской тьме
и кровь засыхала на косяках у дверей,
вышел Ангел.
Мёртвый упал, не успев осознать:
почему и за что,
за какие такие грехи,
уже в лабиринте агонии мёртвый пытался понять
(им всегда и всё надо понять):
кто убил его.
Ненависть к Адонае,
как и рай,
легла с ним на ложе.
Всё, что стало грехом, в них ещё было —
остатками света, елеем невинности.
(И Рахиль зарыдала о детях своих.)
Фосфорический сонм, земляное кружение леших!
Заглянувши в глаза тебе, вижу: ты точно из них.
Они ходят и говорят,
драгоценности, первенцы смерти.
Посмотрела на троицкий стол,
на развал из игрушек для дома сирот,
на червонцы в корзинке.
Это им поминание.
Это миссия их —
обучать нас живым и усопшим.